Текст книги "Валленштейн"

Автор книги: Владимир Пархоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Для членов трибунала и для знати были сооружены удобные помосты, на которых были установлены скамейки, а для самых знатных зрителей – кресла с балдахинами. Лучшие места на балконе ратуши отвели знатным дамам, герцогиня оставалась в столице, и она обожала присутствовать на подобных богоугодных мероприятиях.

Внимательно наблюдая за происходящим, Хуго Хемниц невольно задержал взгляд на роскошном высоком кресле со ступенчатым подножьем и балдахином из голубого венецианского бархата, украшенного золотой бахромой и кистями. В этом кресле, похожем на трон, уже восседал сам епископ Мегус, облачённый в роскошную фиолетовую сутану. Члены трибунала, сидящие у подножья этого своеобразного трона, ради такого торжественного случая даже напялили на себя изготовленные в Италии очки, желая этим продемонстрировать всем окружающим свою учёность.

Ханну торжественно возвели на высокий штабель дров, и один из подручных палача надел ей на шею металлический ошейник с покрытой окалиной цепью, приделанной к скобе на каменном столбе, и быстро заклепал его. Затем на штабель вскарабкался патер Бузенбаум, приблизился к Ханне, держа обеими руками большой пустотелый чугунный крест, внутрь которого доминиканец заблаговременно насыпал раскалённые угли. Это чудовищное изобретение местной инквизиции Бузенбаум собирался поднести к лицу смертницы, рассчитывая на естественную реакцию человека при прикосновении к горячему. Когда смертница, опасаясь ожога, невольно откинет голову назад, все присутствующие легко убедятся в неприятии закоренелой нечестивицы святого креста, в том, что она и в самом деле ведьма и колдунья, связанная с самим дьяволом.

Ханна, со смертной тоской окидывая взглядом площадь, видела в беснующейся вопящей толпе черни лишь враждебные злобные лица с зияющими провалами разинутых до предела в исступлённом крике ртов. За исключением немногих, все, кто так или иначе её знал, желали ей мучительной смерти: женщины из-за чёрной зависти к её красоте, мужчины из-за неисполненных тайных вожделений и гнусных похотливых желаний. Внизу у самого штабеля бесновался отвратительный горбун с крючковатым носом. Он протягивал в её сторону длинные руки со скрюченными пальцами и загнутыми, как когти хищного зверя, чёрными ногтями.

– Ведьма! Проклятая колдунья! Посмотрите только на это отродье сатаны! Только дочь Вельзевула может иметь такие глаза!

Герцогиня с молчаливым одобрением наблюдала за проделками своего шута. Её падчерица испытывала непонятное для доброй католички отвращение к подобным замечательным зрелищам и предпочла в этот день, как обычно, заняться травлей зайцев на окрестных крестьянских полях.

Патер Бузенбаум приблизился к Ханне, протянул к её лицу раскалённый чугунный крест и прошепелявил:

– Приложись к святому кресту и побыстрее! Целуй крест, нечестивица!

Его худое лицо и щербатый рот, из которого несло невыносимым смрадом, казалось, заслонило от неё весь белый свет. Ханна откинула голову назад и, с ненавистью глядя на своего мучителя, прошептала:

– Будьте вы все прокляты и пусть вас накажет Бог столь же жестоко!

В её помутившемся сознании всплыли слова честного солдата. «О, Боже, как ты был прав, милый Рупрехт!» – подумала Ханна, и ей захотелось закричать от жуткой смертной тоски по нелепо загубленной жизни. Из её пересохшего горла вырвался едва слышный глухой хрип, но Ханне казалось, что её отчаянный крик заглушил шум толпы на площади.

Этот отчаянный крик души барон фон Рейнкрафт не мог слышать. Во главе полуэскадрона тяжеловооружённых рейтар он в это время гарцевал мимо площади, намереваясь посетить любимый бройкеллер «У Красного Петуха» перед тем, как отправиться в сторону Висмара для разведки и обеспечения безопасности дороги, которой скоро будет возвращаться герцог. С этой целью бравый оберст ещё вчера отправил целый эскадрон кирасиров во главе с ротмистром Нойманом в Висмар, но сам особенно не спешил покидать Шверин, справедливо решив, что в Померанию он успеет и после того, как изрядно подкрепит свои силы в кабаке. Кроме того, Рейнкрафту не терпелось посетить родовое имение матери – баронессы фон Вольгаст. С ней он не виделся ещё со времён осады Штральзунда и взятия Вольгаста. Он не прочь был пообщаться и со своим дядюшкой – герцогом Богуславом Померанским и решить некоторые щекотливые вопросы о наследовании родовых имений и замков фон Вольгастов, тем более что вскоре после вступления во владение герцогством в 1606 году Богуслава XIV один за другим от неизвестной болезни умерли братья, а после смерти в 1625 году его тестя Филиппа Юлиуса фон Вольгаста он стал единовластным правителем Померании. Однако, у Богуслава XIV не было детей, что рано или поздно могло привести к вторжению шведов, то есть к борьбе за померанское наследство. Предчувствуя подобное развитие событий, Валленштейн и старался держать Померанию под пристальным вниманием.

Отсутствие шверинского лекаря и его дочери выбило Рейнкрафта из привычной колеи – во внезапно опустевшем особнячке за ним больше никто не ухаживал. Это необъяснимое отсутствие хозяев не на шутку разозлило его. Теперь он поневоле должен был сам заботиться о собственном брюхе.

22 апреля 1630 года, пообещав себе, что обязательно разберётся по-свойски с «проклятым костоправом» и его «ленивой кобылой-дочерью», Рейнкрафт злой, как чёрт, и голодный, как волк, направлялся со своими головорезами в кабак.

– Чёрт возьми, – проворчал барон, увидев на площади огромную толпу зевак, – никак отцы-инквизиторы решили поджарить несчастную ведьму. Бьюсь об заклад, что для этого они, по своему обыкновению, выбрали состоятельную и прехорошенькую бабёнку! – обратился он к обер-вахмистру Кински.

– Ещё бы! – воскликнул тот. – Вы только посмотрите, барон, какую красотку они подцепили! Чтоб мне сдохнуть, если это не дочь доброго папаши Штернберга!

Рейнкрафт вздрогнул от неожиданности и, присмотревшись к смертнице, к своему огромному изумлению узнал пропавшую больше трёх недель назад Ханну. Лицо оберста побагровело от ярости.

– Солдаты! – рявкнул он страшным голосом. – Всё золото, добытое мной в Бранденбурге, а также всё остальное, что есть у меня, а это немало, я отдаю вам! И буду вашим вечным должником, если избавите меня от запаха палёного мяса! Всё золото мира за эту красотку! Солдаты, вперёд! – С этими словами оберст выхватил из ножен рейтарскую шпагу и рванул из седельной кобуры пистолет, выстрелил в воздух и врезался на своём могучем строевом коне в толпу черни, безжалостно нанося удары страшным клинком по кому попало. Рейтары – рослые чешские, померанские и швейцарские наёмники, готовые за золото служить кому угодно, хоть самому дьяволу – со свистом и руганью бросились на безоружную толпу, рассекая её, как острый нож масло.

– Поделом вам, гнусные мерзавцы! Вы собрались здесь, чтобы вдоволь насладиться муками несчастной! – рычал барон, размахивая окровавленным клинком. – Разойдись, канальи! Проклятые любители запаха палёного мяса!

Люди бросились врассыпную, спасаясь от свирепых солдат. Кое-кто остался лежать на месте, изувеченный шпагами, палашами и копытами боевых коней.

Барон разметал ошалевших от растерянности алебардиров и пикинёров, которые должны были поддерживать порядок на месте экзекуции. Как показывал опыт, под влиянием кровожадных инстинктов толпа становилась неуправляемой. Под дикие крики взвинченных до предела в экстазе злобной ненависти и звериной жестокости зевак он взлетел на самый верх, к столбу, где была приковала уже почти невменяемая жертва отцов-инквизиторов. Навстречу ему с чугунным крестом бросился патер Бузенбаум.

– Изыди, сатана! Прочь, исчадие ада! Не смей вмешиваться в дела святой инквизиции, проклятый нечестивец! Стража, хватай его!

В ответ Рейнкрафт, засунув ещё дымящийся пистолет за пояс, а шпагу – в ножны, грубо схватил патера за шиворот и швырнул вниз.

– Убирайся, грязный монах! – процедил барон сквозь зубы.

Это были первые слова, услышанные Ханной в последнее время, несущие, несмотря на грубость, жизнеутверждающий смысл. Увидев небритое лицо своего грозного постояльца, холодные светло-голубые глаза, она была в состоянии лишь прошептать:

– Милый Рупрехт! Зло и ненависть правят миром! Напрасно ты сюда пришёл – теперь нас сожгут вместе!

Вместо ответа барон сбил с её головы колпак и согнул, а затем сломал одно из звеньев цепи, удерживающей смертницу у столба. Подхватив Ханну одной рукой, он вдруг краем глаза заметил, как горбун сунул горящий факел в хворост. В следующий миг короткий узкий клинок барона просвистел в воздухе и хищно впился в тощий затылок горбатого ублюдка, и тот, ощеря в жуткой гримасе широкий рот, свалился замертво. Не мешкая, барон, подхватив Ханну на руки, спрыгнул вниз, вскочив в седло, посадил девушку впереди себя на своего рыжего жеребца и гаркнул:

– Уходим с этого проклятого места! Солдаты, за мной!

Колошматя всех попадающихся на пути, солдаты вихрем понеслись вслед за своим оберстом к мосту через реку Зуде.

На площади тем временем царила дикая суматоха и паника. Напуганные случившимся, стражники частью разбежались, а частью с огромным трудом сдерживали толпу, чтобы она не затоптала насмерть епископа вместе со всей его свитой. В конечном итоге святейшим зевакам и прочим основным любителям и тонким ценителям казней на костре под охраной стражников во главе с Гауптманом Гордоном удалось добраться до здания ратуши и спрятаться в нём. Похоронный звон оборвался.

Граф Пикколомини, озадаченный странным шумом на площади, выскочил наружу, с трудом поняв, что происходит, он послал одного из перепуганных стражников за помощью к своим алебардирам и, собрав около сорока неразбежавшихся и сохранивших хладнокровие стражников, возглавил погоню за злоумышленниками. Хуго Хемниц, быстро сориентировавшись в обстановке, присоединился к погоне, даже успел дать несколько дельных советов графу Пикколомини и похвалить того за решительные действия. После, подобрав оброненный кем-то из стражников мушкет, Хемниц поспешил к мосту, за которым, как он успел заметить, дерзкий оберст спешился, а его рейтары со шпагами и палашами наголо, повернулись лицом к погоне.

– Рупрехт, милый, не оставляй меня! – взмолилась Ханна.

– Я всегда к вашим услугам! – усмехнулся тот, осторожно ставя её на землю. – Однако сейчас я не прочь разобраться с этими бездельниками, – добавил Рейнкрафт, указывая глазами на приближающихся стражников.

Ханна мельком взглянула в ту сторону и внезапно глаза её расширились от ужаса. Она спиной прижалась к Рейнкрафту, пытаясь заслонить его. Раздался выстрел. Ханна пошатнулась, ноги у неё подкосились, на грязно-жёлтом платье смертницы чуть ниже её левого плеча расплылось кровавое пятно.

Фон Рейнкрафт впился глазами в ту сторону, откуда раздался подлый выстрел. Придерживая одной рукой Ханну, он заметил на противоположном берегу Зуде – Хуго Хемница с ещё дымящимся длинным мушкетом в руках. Дикая ярость овладела бароном от сознания, что ему так и не удалось спасти девушку, которая в последний момент своим хрупким телом заслонила его от свинцового гостинца. Рванув из-за пояса заряженный пистолет, он, удерживая Ханну одной рукой, выстрелил почти не целясь, но иезуит лишь рассмеялся в ответ – для пистолетного выстрела расстояние между противниками было слишком велико. Склонившись над девушкой, Рейнкрафт разорвал грубую шерстяную ткань сабенито у ворота и на груди, присыпав рану порохом из пороховницы, прижал к ней кусок ткани от его кружевного воротника, обильно смоченного шнапсом из походной фляжки. За этим занятием и застал барона Отто Штернберг, примчавшийся в карете маркграфа фон Нордланда в сопровождении целого эскадрона вооружённых до зубов головорезов, прибытие которых вызвало сумятицу в рядах преследователей и заставило их несколько повременить с погоней.

– Мне не удалось спасти её, – воскликнул фон Рейнкрафт, едва увидев отца Ханны. – Она приняла пулю, уготованную мне, этого я себе никогда не прощу! Может, тебе удастся что-либо сделать, увези её подальше от этого проклятого места, туда, куда не дотянутся длинные руки отцов-инквизиторов! Впрочем, я намерен их сейчас немного укоротить! Эй, вы, – обратился он к своим рейтарам, – уходите с папашей Штернбергом! Наш уговор остаётся в силе. Мне ещё надо свести счёты с теми негодяями! За зло следует платить немедленно – так всегда поступали тевтоны!

Взяв шпагу в зубы, он сбросил с себя чёрный походный плащ с белым мальтийским крестом и камзол. Оставшись в одной рубашке, барон выхватил из-за широкого пояса кинжал с широкой защитной чашкой, усеянной отверстиями-ловушками, и гигантскими прыжками помчался к узкому горбатому мосту и остановился на нём, преграждая путь погоне. Теперь он напоминал древнеримского героя Коклеса, преградившего путь через мост и сражавшегося против целой армии врагов Рима.

Рейтары и особенно граф Кински собрались прийти на помощь своему оберсту, но он крикнул, отдавая свой последний приказ:

– Уходите немедленно! Я вам приказываю! Дальше – это моё личное дело, и за всё только я буду держать ответ перед его высочеством! Здесь дело пахнет военным трибуналом и топором полкового палача!

Рейтары затоптались на месте в нерешительности.

– Оставьте его, – грустно сказал Отто Штернберг, обращаясь к графу Кински. – Барон будет сражаться до конца, пока не отомстит за Ханну. Вам же, – обратился он к рейтарам, – надо спешно уходить, пока сюда не пожаловали гвардейцы герцога. К тому же сюда может пожаловать и сам генерал-вахмистр Илов, и тогда уж нам точно конец. Уходим, пока нет настоящей кавалерийской погони. Его величество курфюрст Бранденбургский с удовольствием примет вас на службу!

Разворачивая коней, граф Кински и остальные рейтары, оглянувшись в последний раз, увидели своего оберста. Он преграждал путь стражникам, которые устанавливали на упоры из алебард мушкеты, готовясь к прицельной стрельбе. К Пикколомини вдруг подбежали Хуго Хемниц и, невесть откуда взявшийся барон д’Арони.

– Погоди, сын мой, – прошипел иезуит, заметив, что рейтары уходят. – Мы возьмём этого негодяя живьём, и он сполна ответит за своё преступление перед святой инквизицией.

– Верно, брат Хуго! – услышал Пикколомини голос патера Гийома.

У графа отлегло от сердца. Теперь он точно знал, что проклятому оберсту несдобровать.

– Против нас этот нечестивец не устоит, – добавил патер, обнажая шпагу.

Рейнкрафт трезво оценил ситуацию, как всегда в минуты смертельной опасности его рассудок работал чётко и ясно, и на смену бушующей в душе барона ярости пришло ледяное хладнокровие. Он сумел достаточно легко отразить первую атаку противников, благо ширина моста позволяла орудовать против него только двоим нападающим. «Сейчас попытается нанести удар этот ублюдок Пикколомини», – молнией пронеслась мысль в мозгу Рейнкрафта. И, действительно, пользуясь тем, что оберст отражал удар шпаги барона д’Арони, граф сделал стремительный выпад, нанося мастерский колющий удар прямо в левую сторону широченной груди Рейнкрафта, однако он мгновенно прикрылся широкой чашкой кинжала, усеянной специальными отверстиями-ловушками, и остриё шпаги Пикколомини, как и следовало ожидать, застряло в одной из этих ловушек, а оберст резким движением руки вверх и в сторону отломил конец клинка противника и одновременно, отработанным ударом, выбил шпагу из рук барона д’Арони. Как Рейнкрафт и рассчитывал, Пикколомини, оказавшись вооружённым шпагой с обломанным остриём, испугался и отскочил назад, бросив безоружного лотарингца на произвол судьбы. Д’Арони, как зачарованный, глядел в яростные глаза барона.

Хуго Хемниц и аббат Гийом, внимательно наблюдавшие за поединком, попытались придти на помощь барону д’Арони, их примеру последовал и граф, но было слишком поздно: Рейнкрафт безжалостно проткнул насквозь несчастного лотарингца и молниеносно занял наиболее выгодную для боя позицию и окинул насмешливым взглядом спешащих к нему иезуитов. Пока отцы-иезуиты перестраивались, он отразил кинжалом клинок Пикколомини, графа от удара страшной силы развернуло на месте и Рейнкрафт, отскакивая назад, успел полоснуть его остриём шпаги пониже спины, наискось разрубив ему ягодичные мышцы.

– На войне, как на войне! Вот тебе, ублюдок, отметина на всю жизнь! – воскликнул при этом Рейнкрафт, к сожалению, он ни в грош не ставил этого негодяя, иначе бы прикончил на месте.

Пикколомини бросился наутёк под громкий хохот и улюлюканье подошедших к мосту шотландских стрелков, возглавляемых гауптманом Лесли. Они с нескрываемым любопытством наблюдали за неравным поединком, не спеша вмешиваться в него. У моста появился генерал-вахмистр Илов с конными гвардейцами и с мрачным видом стал смотреть за драматическими событиями, кусая от досады светлый ус.

В это время, когда барон фон Рейнкрафт в одиночку, как некогда, вёл неравное сражение, неподалёку на противоположном берегу канала, идущего от реки, у перевёрнутой вверх днищем лодки удобно расположился с тяжёлым мушкетом в руках слуга графа Пикколомини, рыжий Курт, он тщательно целился в ненавистного барона, что при его косых глазах было очень непросто сделать, тем более что оберст двигался легко и быстро. Всецело поглощённый событиями на мосту, Курт не заметил, как сзади к нему бесшумно приблизился рослый монах-капуцин в надвинутом на самые глаза капюшоне чёрной сутаны. Монах одним точным сильным ударом всадил трёхгранный кинжал несчастному между лопаток. Подобрав оброненный мушкет, он почти не целясь, выстрелил. Аббат Гийом уронил шпагу и схватился за левое плечо. Пуля по касательной задела левое плечо иезуита, на некоторое время выведя аббата из строя. Выстрел был сделан вовремя – отважные иезуиты дружно атаковали Рейнкрафта, и тот с большим трудом от них отбивался.

– Проклятье! Промахнулся! – выругался вполголоса монах-капуцин, бросая разряженный мушкет рядом с убитым. Выдернув кинжал из спины Курта, он тщательно вытер узкий клинок о волосы убитого и сунул его за голенище высокого кавалерийского ботфорта, затем стремительным броском очутился возле ближайшего дома и сгинул в наступивших вечерних сумерках, словно порождение мрака преисподней.

– Пожалуй, так дальше не пойдёт! – воскликнул барон фон Илов, заметив, как аббат Гийом выбыл из увлекательной игры. – Если в ход поединка вмешиваются потусторонние силы, отдавая предпочтение рыцарю Рупрехту, вероятно, в знак благодарности за спасение ведьмы, то и нам пора вмешаться и прекратить это безобразие. Боюсь, наш доблестный мальтийский рыцарь перепутал дессауский мост, с этим горбатым мостиком через грязную зловонную речушку и, в конце концов, изрубит святых отцов на куски! – С этими словами генерал-вахмистр с важным видом достал седельный пистолет и взвёл курок.

– Вы правы, господин-вахмистр. Рупрехт перешёл все границы дозволенного, – хмуро заметил гауптман Лесли. – Чёрт его дёрнул встать на пути самих отцов-инквизиторов!

– Думаю, лучше мы его прикончим, чем это сделают вонючие монахи, – принял решение генерал-вахмистр. – Так будет лучше для него, для Церкви и для нас. Пожалуй, я с ним сражусь на шпагах, ведь мы так и не выяснили, кто из нас лучший фехтовальщик, а более удобного случая разрешить наш спор, похоже, уже никогда не представится!

Фон Илов красивым, рассчитанным на внешний эффект, жестом обнажил свою шпагу и решительно бросился на своего боевого товарища, собутыльника и друга. Сделал это как раз вовремя – Хуго Хемниц, оставшись один на один со свирепым оберстом, начал изнемогать и еле успевал отражать смертельно опасные удары. Рейнкрафт уже умудрился отрубить иезуиту правое ухо, висевшее теперь на тонком лоскутке кожи, кровь обильно заливала Хемницу лицо и шею.

Хуго Хемниц, прошедший великолепную подготовку в фехтовальном зале иезуитского коллегиума в Париже, успел вовремя подставить клинок, защищая голову со свежевыбритой тонзурой, но толедская сталь шпаги оберста всё-таки вскользь полоснула по макушке иезуита, оставляя на ней кровавый рубец.

– Один момент! – воскликнул барон, заметив спешащего на помощь иезуиту генерал-вахмистра.

Тот невольно остановился, сбитый с толку странной просьбой приятеля, и в то же мгновенье Рейнкрафт ранил Хуго Хемница в бедро.

Больше не мешкая, генерал-вахмистр бросился на мальтийского рыцаря, давая возможность ретироваться его полностью обессиленному противнику. На кирпично-красном лице Рейнкрафта мелькнула презрительная улыбка.

– Et tu, Brutus?[207]207
  И ты, Брут? (лат.)


[Закрыть] – сказал он и тут же попытался выбить шпагу из руки фон Плова.

– Полегче, – услышал Рейнкрафт, – я такой же барон и рыцарь, как и ты! Настоящий разговор у нас ещё впереди!.. Ты неплохо держишься, – продолжал фон Илов вполголоса, отражая удар противника. – Но, мой друг, твоя песенка спета – независимо от исхода нашего поединка, по тебе откроют огонь шотландские стрелки или изрубят на куски драгуны!

– Плевать! – со свойственной беспечностью ответил фон Рейнкрафт. – Мне, как солдату, такой конец – весьма к лицу!

– Не дури, – снова прошипел фон Илов, делая выпад. – Беги, пока есть возможность. Вышиби у меня из рук шпагу и ныряй с моста, проплывёшь под водой до канала, а я попытаюсь запутать преследователей. Действуй, барон! Кто отомстит за бедную дочь лекаря, если ты дашь себя изрубить?

Последний довод оказался решающим. Рейнкрафт ловко вышиб шпагу из рук приятеля и прежде, чем гауптман Лесли успел выхватить пистолет, схватив свою шпагу и засунув кинжал за пояс, бросился вниз головой в мутные весенние воды Зуде. Очутившись под водой, он первым делом освободился от тяжёлых ботфортов и, развернувшись, проплыв под мостом, отправился в сторону, противоположную той, куда прыгал. Хитроумный манёвр сбил с толку преследователей. Сгрудившись на мосту, они тщетно ждали, когда барон вынырнет. Благодаря незаурядной физической силе, объёмным, как кузнецкие мехи, лёгким Рейнкрафт, вспомнив былые состязания по плаванию в Гейдельберге при дворе курфюрста Пфальцского, в которых десять лет назад оставлял позади даже самого Фридриха V, он проплыл почти триста римских футов[208]208
  Римский фут – приблизительно 29 см.


[Закрыть] до самого канала, воду которого он почувствовал по особому зловонию и отвратительному привкусу. Канал был не то сточной канавой, не то частью городской клоаки, и проходил мимо выгребных ям у квартала, населённого преимущественно кальвинистами – самого грязного городского квартала.

Беглец, вынырнув, прислушался к крикам преследователей, среди которых выделялся звучный голос генерал-вахмистра, уверявшего всех, что Рейнкрафт наверняка утонул, поскольку совершенно не умеет плавать. Тяжело отдуваясь, он проплыл ещё столько же, держа голову над водой, затем, убедившись, что берега каналы пустынны, направился к более низкому и удобному для того, чтобы выбраться из вонючей жижи, в которой бултыхался по воле злого рока. На берегу отряхнулся и, настороженно озираясь и чутко прислушиваясь, прикидывал, куда направиться, чтобы спокойно дождаться возвращения в Шверин герцога. Внезапно на барона свалилась рыбацкая сеть, он не стал зря барахтаться, запутывая себя ещё сильнее в крепкие тенёта, а застыл на месте, как вкопанный, и невероятным усилием рук сумел разорвать мелкие ячейки сети, сплетённые из прочных верёвок, однако тут же получил сзади удар по голове, свалился замертво и уже не мог слышать, как Хуго Хемниц удовлетворённо произнёс:

– Какой глупец! Он так и не понял, что сети святой инквизиции прочнее рыбачьих сетей. Неплохой улов, не правда ли, брат Гийом?

– Воистину так, брат Хуго, – ответил аббат.

– Я сразу заподозрил, что этот хитрец обязательно попытается надуть нас и надул бы, если бы я не устроил ему эту ловушку. Теперь взамен заурядной ведьмы трибунал святой инквизиции получит опасного еретика и злейшего врага Церкви, который ловко маскировался под воина имперской армии. Нам, братья, очень нужен пример для осуждения и уничтожения врагов Святой Католической Церкви в этом погрязшем в греховной мерзости владении герцога фон Валленштейна, и для этой цели наш солдат – пьяница и греховодник – вполне сгодится.