Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

VI

Предзакатный час наполнил воздух ласковой прохладой. Друзья, устроившись на тростниковых подстилках в небольшом дворике дома Притана, воздавали должное угощению, приготовленному руками хозяйки и её дочери.

– Мы с господином Демофилом, отцом нашего нынешнего господина, Эгерсида, – рассказывал Форкин, больше обращаясь к юношам, так как Притан и прежде слышал эту историю, – стояли тогда в Лехее, на берегу Коринфского залива. Было там и немало воинов из Амиклы[64]64
  Амиклы – пригород Спарты.


[Закрыть].

Наши враги афиняне были совсем недалеко – в Коринфе, в каких-нибудь сорока стадиях к югу от Лехея, – Форкин вычерчивал подвернувшейся под руку щепкой примитивную схему прямо на земле, – и приходилось всё время быть настороже.

Судя по всему, Каллий[65]65
  Каллий – афинский военачальник.


[Закрыть] и Ификрат[66]66
  Ификрат – афинский стратег, создатель профессиональной армии.


[Закрыть] не испытывали желания лезть на стены нашего города. Лаконцы также понимали, что для осады, а тем более штурма, Коринфа сил недостаточно. Надеялись каким-либо путём навязать противнику открытый бой в поле, где спартанским гоплитам нет равных.

Вы знаете, что амиклеец, где бы он ни был, раз в год устремляется домой на праздник Гиакинфий, чтобы спеть свой пеан[67]67
  Пеан – хвалебный гимн, исполнялся также перед атакой.


[Закрыть]. Вот и тогда все амиклейцы, оставленные Агесилаем в городе, подступили к нашему полемарху с просьбой отпустить их домой. Они клятвенно уверяли, что все до одного вернутся обратно сразу же, как только кончится праздник.

Полемарх разрешил, рассудив, что в случае отказа будет иметь в своём стане несколько сот обиженных на него бойцов. Тогда амиклейцы попросили ещё и проводить их мимо Коринфа – ведь противник, заметив с городских стен малочисленность колонны, может атаковать превосходящими силами и перебить всех прежде, чем подоспеет помощь!

В назначенный час амиклейцы собрались покидать Лехей. Сопровождавшие их войска возглавил сам полемарх. Меня он с собой не взял.

Полдень давно миновал, когда с башен раздались крики караульных. «Наверное, афиняне заметили уход больших сил из Лехея и решили внезапным наскоком овладеть городом», – думал я, спеша вместе со всеми занять своё боевое место на стене. Но увиделось оттуда совсем иное.

Примерно в пятнадцати стадиях на юго-запад от Лехея, на невысоком холме строился в боевой порядок отряд воинов. Многочисленный противник подступал к нему с юга. Кто-то предположил, что афиняне всё-таки сделали вылазку, попытавшись атаковать проходившую мимо колонну, и теперь наши господа отрезали их от Коринфа и прижали к морю. Но только кто эти отдельные всадники, скачущие к Лехею? Если афиняне, то ни к чему им спасаться в сторону противника. Если наши, то речь идёт не о победе, а совсем наоборот. В это время из-за облака выглянуло солнце, и всё стало ясно – холм заалел от плащей стоявших на нём лаконцев!

Вскоре первые конные достигли городских ворот. Почти все были ранены. Один из них доставил приказ полемарха идти на выручку попавшему в беду отряду. Командир, оставшийся тогда в Лехее за главного, действовал быстро. Решив, что противник сможет сковать нашу лёгкую пехоту частью сил, едва мы выйдем из-за стен, и расправиться со стоявшими на холме, он приказал нам разместиться в лодках, кораблях, и идти на помощь морем!

Попутный ветер помогал нам, гребцы работали так, что вёсла гнулись. Но всё же мы опоздали...

Уцелевшие воины – те, что утром ушли провожать амиклейцев, – рассказывали потом, что случилось с их колонной. Афиняне дали им спокойно пройти мимо Коринфа на юг, наблюдая с городских стен. Ни стратег гоплитов Каллий, ни начальник пельтастов Ификрат не решились вывести своих воинов для атаки столь мощных сил тяжёлой пехоты, охраняемой всадниками. В двадцати или тридцати стадиях к югу от Сикиона наш полемарх с шестьюстами тяжеловооружёнными воинами повернул назад, приказав гиппармосту с конницей сопровождать амиклейцев до места, которое они сами укажут. Афиняне же времени даром не теряли, и как только колонна возвращавшихся в Лехей гоплитов достигла Коринфа, ворота крепости распахнулись, и оттуда высыпали пельтасты Ификрата.

Вооружённые длинными мечами на боку и метательными копьями в руках, они быстро сблизились с лаконской колонной. Спартанцы сначала отнеслись к ним как к назойливым мухам – раз это не гоплиты, значит, в рукопашную схватку не вступят – и только прибавили шагу.

Ификрат, однако, пошёл в атаку, построив свои силы в неглубокую редкую фалангу. Тут наши господа остановились, повернулись лицом к противнику, опустили шлемы, закрылись щитами и выставили копья. Представляю, с какими презрительными усмешками ждали они столкновения с наёмниками! Дождались же тучи дротиков, которые метнули пельтасты, не доходя пятнадцати – двадцати шагов до спартанского строя.

Появились первые убитые и раненые, а противник отхлынул назад, готовясь повторить приём. Полемарх приказал отправить в Лехей раненых; самые молодые воины бегом понесли их к городу на носилках из щитов и копий. Кроме того, несколько эномотий, также из молодых спартиатов, получили приказ отбросить наёмников Ификрата.

Жаждущие славы и первых боевых отличий, яростно бросились они на противника, думая одолеть его силой мышц. Но Ификрат не принял удара, протрубил отход. Его пельтасты, будто играя, бежали перед закованными в бронзу спартиатами, держа дистанцию в полтора – два броска дротика.

Строй лаконской молодёжи, и без того не отличавшийся густотой, в ходе преследования изломался, а кое-где и порвался.

Тем временем хитрый вожак наёмников вывел часть своих бойцов из схватки, собрал их и вновь бросил в бой.

Такой шаг окончательно сделал дальнейшее преследование пельтастов бесполезным, и лаконская молодёжь повернула обратно. Теперь уже афиняне шли за ними по пятам, осыпая градом дротиков. Воодушевлённые успехом наёмники усилили натиск. Неся потери, лаконцы гораздо больше страдали из-за того, что не могут мечом или копьём достать своего шустрого противника. Продолжать марш в окружении безнаказанной пехоты афинян было невозможно. Тогда полемарх бросил в атаку бойцов последних пятнадцати призывов, цвет спартанского гарнизона в Лехее! Уж они перемололи бы врага в муку, если бы... догнали!

Пельтасты опять бежали, закинув за спину щиты, бежали не в полную силу, а так, чтобы находиться впереди своих преследователей в полутора – двух бросках дротика. И всё повторилось. Вновь шеренги спартиатов расстроились, разорвались, превратились в отдельные цепочки, на флангах и в тылу которых немедленно появились небольшие группы проворных афинских наёмников. Они впивались в уязвимые места лаконского строя, прекращая его смертоносный бег. И снова части пельтастов удалось проникнуть к начавшей движение колонне, заставить её остановиться и ощетиниться копьями. Атаку пришлось прекратить, воины вернулись к главным силам, поспешно унося убитых и раненых.

Колонна в окружении осиного роя пельтастов медленно шла по дороге. Полемарх уже не думал о наказании дерзкого противника – суметь бы вернуться в Лехей! То здесь, то там раненый спартиат, скрежеща зубами, извлекал вонзившийся в тело дротик. Те, кто нёс носилки с убитыми и ранеными, – а их становилось всё больше – не могли пользоваться щитами и вскоре сами становились жертвами афинян.

До города оставалось немало, и опытные воины прекрасно понимали, чем закончится сегодняшняя прогулка. Но вдруг от хвоста колонны к голове понёсся клич: «Конница! Конница возвращается!» Упадок сменился ликованием: теперь врагу не уйти!

Прибытие всадников изменило положение: никто не сомневался в том, что прикрытие кавалерии позволит достичь ворот Лехея. Но уязвлённая гордость и ненависть подсказали полемарху другое решение. Он перестроил колонну в фалангу, разместил на её флангах отряды конницы и в третий раз устремился на врага!

На этот раз пельтасты испугались не на шутку и бежали в полную силу. Вслед им летели дротики лаконской конницы, так что уйти удалось не всем... Впрочем, страх наёмников прошёл, едва они заметили, что лаконская кавалерия держится на одной линии с пехотой, стараясь как можно меньше отрываться от фаланги. Кроме того, всадники быстро израсходовали свои дротики и остались почти безоружными. Толку теперь от них было мало.

Пельтасты остановились, прекратили отход, а затем сами атаковали конницу вместе с афинскими фетами. Чувствовали, что их сторона берёт верх, и рассчитывали поживиться добычей. Так что поток стрел в воздухе густел, сваливая наездников и раня лошадей. Конная масса нерешительно потопталась на флангах, а затем всё быстрее и быстрее хлынула на дорогу. За ними спешили гоплиты. Пропала последняя надежда не только выиграть бой, но и благополучно вернуться домой.

Нестройная колонна со множеством раненых двигалась к Лехею так быстро, как могла. Метатели дротиков подбегали к ней уже вплотную, чтобы поразить цель наверняка. И тогда спартиаты по двое-трое, а то и в одиночку оставляли строй, чтобы ценой своей жизни хоть на какое-то время прервать губительный дождь стрел и копий, дать возможность остальным продолжить безысходный марш.

Смельчаки бросались на врага, закрывшись щитом, с копьём наперевес. Пельтасты отскакивали, как собаки перед раненым вепрем, но вскоре окружали противника. Недолго держались герои под градом дротиков и камней.

Всадники крутились поодаль: отсутствие оружия не позволяло им вступить в бой, а обычай – уйти, спасая себя. Вот и оставались они беспомощными свидетелями гибели колонны, осыпаемые проклятиями тяжёлой пехоты.

Полемарх умирал. Его горло было пробито дротиком, он не мог сказать ни слова. Старшим из уцелевших начальников остался наш господин Демофил, который тут же приказал собирать падавшие в строй и извлечённые из ран дротики, ускорить шаг и двигаться к низкому холму у берега, где следовало дождаться помощи из Лехея или дорого продать свою жизнь.

Натиск пельтастов ослаб – они в очередной раз исчерпали запас дротиков и сейчас собирали их в поле.

Господин Демофил как раз строил своих гоплитов – а их было уже в два раза меньше, чем ушло провожать амиклейцев, когда мы садились на корабли и лодки. Наёмники пошли в атаку, как только пополнили запасы метательного оружия. Но только на этот раз господин Демофил приказал закрыться щитами, выдержать град дротиков и подпустить врага совсем близко.

Стоило только обнаглевшим пельтастам оказаться в нескольких шагах от спартанской фаланги, как первая шеренга опустилась на колено, вторая метнула копья, а затем все устремились на противника вниз по склону холма!

Молниеносный бросок был настолько неожиданным для афинян, что тех из них, кто стоял впереди, тут же скосили мечи и копья спартиатов!

Опомнившись, пельтасты носились перед бронзовым строем, но приближаться уже не рисковали. Кроме того, Демофил послал бойцов последней шеренги собирать дротики и камни в полосе между холмом и берегом залива – пусть теперь наёмники сунутся!

В метательном бою у лаконцев, стоящих на вершине холма и укрытых тяжёлой бронзой доспехов, было бы явное преимущество.

Тем временем наши лодки и корабли приближались к берегу. Демофил сумел бы продержаться, и мы бы спасли остатки отряда, но тут блеснули доспехи подходивших из-под Коринфа афинских гоплитов. Вёл их Каллий, сын Гипноника.

Лаконцы поняли – идёт неминуемая гибель. С другой же стороны к берегу приближались суда, неся надежду на спасение! Видно, эта надежда и лишила оборонявшихся на холме стойкости.

Строй дрогнул, надломился, от него отделился один воин, другой, и вот уже спартиаты бегут к берегу залива, простирая руки к подходившим лодкам! Ликующий крик пельтастов заглушил голос господина нашего Демофила – напрасно призывал он выполнить завет предков!

Но побежали не все. Отважные бойцы, согласные скорее умереть, чем показать врагу спину, остались на месте. Там, где были бойцы, предпочитающие гибель отходу, вспыхивали короткие яростные схватки.

Пельтасты, взявшись за длинные мечи, по трое-четверо набрасывались на одного спартиата. Обречённые умирали молча – берег оглашали только крики афинян.

Наши лёгкие пехотинцы попрыгали в воду с лодок, не дожидаясь команды, и стремительно вышли на берег. Стрелами и дротиками они отсекали преследователей от спартиатов, подхватывали раненых, помогали им забраться в лодки. Господина Демофила я увидел прежде, чем выбрался на берег. Рядом с ним – ещё два спартиата, а вокруг крутятся пельтасты и феты, человек десять; близко подойти боятся.

Видно было, спартиаты решили умереть там, где стоят, а наёмникам очень хочется их добить – богатые доспехи привлекают, но в рукопашную идти даже вдесятером на троих не решаются. Но вот подскочили они поближе и разом метнули свои последние дротики.

Один из лаконцев упал с пробитым горлом, другому оружие вошло в бедро, а господин наш Демофил вдруг прыжком бросился на пельтастов и, прежде чем они отпрянули, достал ближайшего копьём. Выдернул его обратно и метнул в следующего. Быстро отошёл назад, взял копьё убитого товарища и опять ждёт нападения. Пельтасты, увидев, что господин один остался, совсем рассвирепели. Навалились, размахивая мечами, пытаются окружить со всех сторон! Прежде чем враги взяли его в плотное кольцо, Демофил успел метнуть копьё – ещё одним меньше стало, и вот уже чёрный гребень шлема мелькает над толпой наёмников. Казалось, конец, но чуть спустя вижу – господин наш стоит, шатается, не только меч – рука по плечо в крови, а перед ним всего лишь двое афинян!

Опять схватились. Тут и я подоспел – метнул дротик в того, кто был ближе. Второй бросился бежать, но споткнулся, и меч Демофила настиг его.

Господин едва выпрямился над телом врага, как керамическое ядро, пущенное из пращи, угодило ему в голову. Пентеконтер гремя доспехами рухнул на землю. Не случись этого, пришлось бы мне навсегда остаться у того холма вместе с ним, так как ни за что не согласился бы отец нынешнего господина вернуться на лодках с остатками разбитого отряда в Лехей.

Тяжело было тащить покрытое броней тело к берегу! А надо спешить: пельтасты уже оправились от внезапной атаки с моря и яростно сопротивлялись. Кроме того, гоплиты Калия были уже совсем близко.

Доставил раненого к берегу на своей спине со всем проворством, на какое был способен. Лодки плавали близко, принимали отходивших. Вокруг ещё сражались, но всё больше лаконцев, срывая доспехи, бежали к волнам залива. Вслед за ними устремлялись пельтасты с обнажёнными мечами, и схватки продолжались в воде. В воздухе свистели стрелы, но нам повезло, и только когда я входил в воду, вражеское копьё рассекло мне сухожилие на правой ноге.

Чьи-то руки помогли забраться в лодку. Я оглянулся на берег – там всё было кончено: у самой воды стояла шеренга афинских гоплитов, феты добивали из луков плывущих спартиатов, пельтасты снимали добычу с убитых.

Тут я осмотрел господина: на нём было немало ран, но опасная – лишь одна, узкая и глубокая, на правой стороне спины – пельтасты всё же достали в последней схватке дротиком, пробив панцирь. На губах Демофила пузырилась кровавая пена, значит, лёгкое было задето. Однако череп, к счастью, был цел.

Я разорвал алый плащ господина на полосы, смочил их в морской воде, промыл и перевязал раны ему и себе. Демофил очнулся и заскрипел зубами, глядя на уходящий вдаль прибрежный холм.

– Ты спас меня, Форкин? – спросил он. – Зачем? Лучше бы остаться мне у того холма.

Голос Демофила слабел, скоро он впал в забытье. Господин оказался прав: в разгроме лаконского отряда – а погибло двести пятьдесят человек – обвиняли не убитого в бою полемарха, а именно его, старшего из вернувшихся в Лехей командиров. Какая несправедливость! Ведь единственный успех спартиатов в этом бою как раз и связан с командованием Демофила!

Некоторое время спустя в город прибыл царь Агесилай с войсками. Кого только не допросил он, разбираясь в причинах поражения! Разными были свидетельства: те, кто приплыл на лодках спасать несчастный отряд и видел последний бой нашего господина, подтвердили, что сражался он отважно и вынесен был с поля боя без сознания, весь израненный. Обвиняли же его те, кто бежал с холма, увидев приближающихся гоплитов Каллия. Так они оправдывали собственную трусость!

Агесилай счёл Демофила невиновным. Более того, когда он заменил остатки разбитых войск в Лехее другой морой и собрался уходить, пожелал нашему господину скорейшего выздоровления.

Оба мы остались в городе, так как были ещё очень слабы. Моя рана затянулась быстрее, хотя я остался хромым на всю жизнь. Господин же лечился долго – уж очень сильно переживал происшедшее, а это мешало поправить здоровье. Может, и умер бы, но в городе был искусный врач. Позже в голову ему пришла мысль, что он сам должен рассказать сыну об этом несчастном бое, чтобы никогда не было стыдно Эгерсиду за своего отца! А раз так, надо выздоравливать.

Дела с тех пор пошли лучше, и рана стала заживать. Прежняя сила всё же не вернулась к нему. Исхудавший и ослабленный, пентеконтер не годился больше для войны. Едва оправившись, господин решил возвращаться домой. Денег едва хватило, чтобы заплатить капитану судна за доставку нас в Пилос.

Никто не узнал бы в измождённом человеке, сошедшем с корабля, прежнего бойца. Часто останавливался Демофил, злой кашель сотрясал его. В Спарте участников проигранной битвы встречали без ликования. Тех, кто вернулся целым и невредимым, исключили из сесситий. Они были как бы вне закона, и каждый выражал им своё презрение. Лучше бы ты умер – говорили злосчастным самые близкие родственники. И самом деле, многие кончали жизнь самоубийством.

Наш господин из сесситии исключён не был и даже стал архонтом, но тень поражения всё же покрывала его. Здоровье не возвращалось; отличиться в бою Демофил уже не мог. Всегда мрачный, он угасал на глазах. Через два года его не стало, клер же перешёл к его сыну, Эгерсиду.

Аграна, чувствуя, что рассказ соседа подходит к концу, вздохнула с облегчением. Из-за него никак не удавалось поговорить с Состеном!

– Ну а я, – продолжал, помолчав, Форкин, обращаясь к Притану, так как молодёжь уже весело болтала о чём-то, образовав свой кружок, – успел за эти два года поставить хозяйство, жениться.

– Помню, ты ведь два года не платил никакой подати.

– Господин освободил на пять, спасибо ему. Не забыл, как втащил я его, оглушённого и раненого, в лодку, даром что, бывало, нет-нет да и попрекнёт меня этим. А после его смерти Пистий добился, чтобы с меня шла такая же подать, как и со всех остальных. «Почему это, – кричал он односельчанам, – мы все должны работать, чтобы выплатить долю Форкина?» Напрасно объяснял я, что господин не учитывал мою долю в доходах с клера.

– Напрасно ты не стал старостой, вернувшись из Лехея. Демофил бы не отказал тебе.

– Может быть. Но мне не хотелось терять остатки свободы, которой у нас и так почти нет.

– Не понял тебя, друг.

– Всё очень просто: за утеснение чьей-то свободы всегда приходится платить своей. Ведь я был бы обязан заставлять односельчан работать на господина, отправлять ему подати, отчитываться за состояние дел. Меня невзлюбили бы соседи, я лишился бы настоящих друзей, сбоку неустанно строил бы козни отстранённый от власти Пистий, а со временем перестал бы доверять и господин.

– Ты, оказывается, философ. Получается, спартиаты тоже лишены свободы?

– В гораздо большей степени, чем ты представляешь. Как-нибудь поговорим об этом.

– Всё же ты ошибаешься, думая, что доверие господина к тебе со временем бы уменьшилось. Уверен, ты не стал бы скрывать его доходы, подобно Пистию, в своих кладовых.

– В любом случае господин останется господином, пусть и хорошим. Кстати, я бывал у Демофила в Спарте; наш староста, полагаю, намного богаче своих господ. Ты тоже догадался, что он ворует часть подати?

Притан значительно кивнул:

– Не только. Два последних года наблюдал я, какой урожай собираем мы, сколько оливок сдаётся под пресс и сколько добра отправляет Пистий в город. Как мог, отметил всё угольными чёрточками на доске.

– Знает ли об этом староста?

– А как ты думаешь, почему этот облезлый петух прекратил приставать к Агране? Я обещал не только выбить из него перья, но и сообщить о воровских проделках господину Эгерсиду.

– Нужно быть осторожным, друг. Теперь он боится тебя, а значит, может нанести удар. Готовыми следует быть нам обоим...

Ксандр довольно скоро почувствовал себя лишним в обществе Аграны и Состена. Некоторое время он возился с младшим братом, а потом погрузился в размышления о чём-то своём.

– Скажи, почтенный Форкин, – спросил он соседа, воспользовавшись паузой в разговоре старших, – значит, наших господ тоже можно победить? Значит, они не самые сильные и умелые воины в мире?

– Они самые сильные и самые умелые из всех, каких я видел. Но видел я своими глазами также охвативший их страх и паническое бегство. Спартиатов можно победить, если найти, что противопоставить их силе и искусству!

– Отец, – возбуждённый Состен, похоже, даже не слышал, о чём только что шла речь, – ты знаешь, у наших соседей больше нет собаки. Аграна жалуется, что ей теперь страшно ночью. А у Сосила, общинного сторожа, его Арахна принесла троих щенков. Я говорил с ним, старик готов отдать одного, если мы с Ксандром поможем ему пять ночей сторожить сложенный под навесом урожай.

– Что ж, Арахна – собака умная, сильная и злая, её потомок будет хорошо служить.

– Отец, мы начнём прямо сегодня ночью, можно? – попросил Ксандр.

– Тогда мы забираем твоего сына с собой; мальчики проводят меня до дома, а сами пойдут к Сосилу, пока ещё не совсем стемнело. – Форкин встал на ноги, в то время как счастливый Ксандр вприпрыжку мчался к двери – забрать старую козью шкуру, служившую ему тёплой одеждой или одеялом. Ночью, особенно перед рассветом, бывает очень прохладно. – Благодарю за угощение и гостеприимство, добрые соседи. Пусть благосклонность Деметры всегда осеняет ваш дом. Хочется ответить таким же приёмом, но боюсь, мы с сыном не сможем приготовить всё так вкусно и красиво – нашему дому не хватает женских рук.

– Ты ещё не стар, Форкин. Многие в твоём возрасте впервые женятся. Да и Состен – славный юноша, скоро станет взрослым. Кто был бы не рад отдать за него свою дочь?

– Кажется, я знаю, в какую сторону смотрит мой сын, – улыбнулся Форкин, поведя головой влево; там Состен и Аграна, отойдя в сторону, воспользовались моментом, чтобы обменяться ещё парой слов друг с другом...

Притан смотрел вслед удалявшимся фигурам – чуть сутулой, но ещё очень крепкой Форкина; он прихрамывал, опираясь на посох, а свободной рукой оживлённо жестикулировал. Высокой, худой, пока ещё юношески угловатой, но прямой и стройной, как тростинка – Состена. Куда меньшей ростом, но в плечах широкой, в поясе узкой, такой ладной – Ксандра: как легко он шагает прямыми мускулистыми ногами, да ещё подпрыгивает, захваченный рассказом Форкина, будто и нет за спиной полного заботами дня, виден задаток избыточной силы – испытал горделивую радость Притан.

– Я помогу вам, – обернулся он к жене и дочери, собравшимся мыть грубую глиняную посуду, – и ляжем спать пораньше. Ночи ещё коротки, не успеешь как следует сон рассмотреть, а Гелиос уже велит начинать новый день!