Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Ты можешь уехать куда угодно, лишь только почувствуешь себя лучше, – рассеивал её подозрения Фарнабаз, – хотя мне хотелось бы видеть тебя своей гостьей.

– Меня уже обманывали сегодня, – с горькой улыбкой ответила Тира, – и очень жестоко.

– Клянусь Митрой[127]127
  Митра – бог персидского пантеона, соответствовал Аполлону Эллады.


[Закрыть], – сатрап с видом самым серьёзным поднял вверх правую руку. – Скажи мне только, откуда у тебя это? – притронулся он к серебряному деревцу, висевшему на шее танцовщицы.

– Оно было со мной столько, сколько я помню себя. Единственное, что осталось мне в память о матери.

– Помнишь ли ты её?

– Очень смутно, я была слишком мала, когда она была убита, ограблена и оклеветана неким мерзавцем.

– Значит, своего отца ты помнишь ещё меньше?

– Помню только ощущение от того, что высокий нарядный мужчина берёт меня на руки и поднимает под самый потолок. Сердце замирало!

– В каком городе происходило это?

– В Византии, знаю точно.

– Знаешь ли ты имя матери?

– Мне должно быть стыдно, но я не знаю.

– Посмотри на обратную сторону украшения, – изменившимся голосом произнёс вельможа, – там должна быть буква. Первая буква имени твоей матери.

– Да, здесь есть «Лямбда».

– Твою мать звали Лилия, и ты так похожа на неё!

– Но здесь есть ещё одна буква, почти стёртая...

– Первая буква имени твоего отца, имени Фарнабаз...

* * *

Анталкид, вернувшись в лагерь, неожиданно приказал готовиться к отъезду, и на следующий день посольство двинулось в обратный путь. Посол почти не разговаривал со своими спутниками, настроение его было плохим и по мере приближения к берегам Эгейского моря всё более ухудшалось.

Устное обещание Фарнабаза симпатизировать Спарте в её борьбе – слишком скромное достижение и не способно даже в какой-то мере оправдать его дипломатическое поражение в глазах эфоров, Герусии, граждан Спарты. Успех столь мелкий, что возникает вопрос, был ли он нужен? И нужно ли было платить за этот успех поступком, воспоминание о котором заставляет его, спартанского аристократа, испытывать муки стыда?

Ночами, уединившись в комнате постоялого двора, он писал, соскабливал строки с пергамента, размышлял и снова писал...

Уже на борту спешившего к берегам Эллады корабля вручил он доверенному помощнику опечатанный свиток:

– Передашь архонту Поликрату, если со мной случится что-нибудь...

Подробный план того, как нейтрализовать успех Пелопида. Исполнять его будут другие, не связанные с позором поражения в Сузах.

Бухта Прасима. Земля Лаконии. Спартиат может вернуться сюда победителем или... или мёртвым на щите, в знак того, что сделал всё для победы.

Анталкид удалил всех с носовой площадки корабля и, оставшись один, смотрел на приближавшийся берег. Широкий красный плащ посла не позволял его спутникам увидеть, как извлёк он из ножен кинжал. Анталкид приставил остриё к левой стороне груди и резким движением рук вогнал его в себя так, что мощный клинок пронзил сердце.

Нос корабля мягко коснулся берега.

– На щит, – велел начальник посольской стражи, указывая на распростёртое тело дипломата.

* * *

– Самая прекрасная роза в лучшем из моих садов завянет от зависти, увидев твою красоту, дочь моя, – Фарнабаз просто светился отцовской гордостью, любуясь Тирой. – Ты сияешь подобно утренней заре, и это после столь тяжёлого путешествия!

– Тяжёлого? Меня несли от Суз до самой Смирны, словно некую драгоценную вазу. Благодарю тебя, отец, но ты слишком добр к своей недостойной дочери. Я до сих пор не могу привыкнуть к вниманию, заботам и роскоши, которые ты даришь мне...

– Увы, чем возмещу я потерянные годы, годы, что был лишён тебя? Всего будет мало. Хочешь, подарю тебе город, найду хорошего мужа?

– Не сейчас, отец. Сначала я должна посетить Элладу.

– Думаю, только одно может так властно звать женщину туда, где она столько страдала: чувство к мужчине.

– К двум мужчинам. Я люблю одного и ненавижу другого.

– Убийцу Лилии? Предоставь это мне. Месть настигнет его теперь даже на краю Ойкумены[128]128
  Ойкумена – известный мир.


[Закрыть]. Война с таким противником, как Агесилай, надолго удержала меня вдали от любимой женщины, и негодяю удалось скрыться. Но Случай уже передал его в мои руки.

– Он мой, отец. Я сумею отомстить за мать. Но скажи, почему ты оставил нас тогда в Византии, а не забрал сюда?

– В ту пору я был бедным персидским князем, далеко не свободным в своих поступках. Мною повелевал долг...

– Долг? Ты говорил, Анталкид лишил себя жизни из-за того, что не сумел исполнить свой долг. Я думаю, долг – это чудовище, заставляющее людей поступать вопреки своим желаниям.

– О нет, долг – это суровое божество. Но иногда оно вознаграждает своих жрецов. Что ж, ты решила ехать... Мы вместе обдумаем предприятие, я дам тебе всё необходимое, а кроме того, и четырёх слуг – нет людей более преданных, достойных и способных, чем они...

VII

Ксандр проснулся от утреннего холода. Он не стал сразу вскакивать на ноги, а некоторое время лежал, отличая окружающий мир от мира сновидений. Как следует потянулся, преодолевая желание свернуться в тесный клубок, и лишь затем выбрался из-под известкового карниза скалы, служившего крышей на эту ночь.

Философ, одетый, несмотря на прохладу, только в хитон, растирал подушечками пальцев голову и лицо. Юноша приветствовал учителя и присоединился к нему в этом ритуале, повторявшемся каждое утро в любую погоду. Сначала кожа и мускулы разогреваются трением ладоней, а затем – гимнастические упражнения.

Движения казались лёгкими – Ксандр привык к куда более напряжённой работе, тем не менее через некоторое время его осанка стала прямой, походка – лёгкой, тело приобрело гибкость.

– Мы не должны быть рабами своего тела, – говорил наставник, приучая юношу зимними днями купаться в воде горных рек. – Глупо посвящать свою жизнь удовлетворению его прихотей. Изнеженное рыхлое тело легко становится гнездилищем недугов, а они в свою очередь отягощают душу и омрачают рассудок. Итоги могут быть плачевны – дурные государственные решения, несправедливые судебные приговоры, проигранные сражения или, того хуже, вредоносные философские теории, объединяющие людей столь же ущербных.

– А может ли быть наоборот, когда слабый разум или больная душа являются причиной болезни тела? – спрашивал Ксандр, готовя скромный завтрак.

– Конечно, может. Только в единстве души, разума и тела можно достичь каллокагатии – гармонии «прекрасного» и «хорошего». Божественный Сократ при этом считал «прекрасным» выражение внешних качеств человека, а «хорошим» – внутренних, присущих ему и также развитых упражнениями, но уже другого рода. Вот этим мы сейчас и займёмся, – говорил учитель, давая понять, что пора приступать к занятиям.

Грамматика и риторика, арифметика и геометрия, география, история, конечно же медицина, в которой Зенон был так силён, и многое другое...

– Зачем мне это, учитель? – недоумевал юноша, устав представлять в лицах сцену из пьесы Эврипида; Зенон требовал предельной выразительности каждой фразы, каждого жеста.

– Кто может знать свою судьбу? Мы шли с тобой к другу Этиона, но не застали его в живых, и вот уже который год путешествуем по городам Эллады. Когда-нибудь, возможно, тебе придётся убеждать в своей правоте, выступать с речью перед собранием или говорить о своих чувствах женщине. Вот тогда и вспомнишь с благодарностью эти уроки.

В селениях и небольших городах, где они зарабатывали на жизнь медициной, Ксандр радовал учителя успехами в умении распознавать болезни и назначать лечение.

Чем дольше длились их совместные скитания, тем больше удивлял Зенон юношу неисчерпаемостью своих знаний. Поразительно, в его дорожной сумке не было никаких записей, даже поэмы Гомера и Гесиода Ксандр учил, повторяя их вслед за философом!

Пребывание в больших городах философ использовал для развития художественного вкуса ученика, водил его в общественные места, украшенные статуями, барельефами и картинами, объяснял, почему одни произведения искусства внушают чувство восторга и благоговения, а другие – нет, и как удаётся мастеру воплотить свой замысел в бронзу, мрамор или краски, передав другим людям то, что Муза сообщила только ему.

Весть о прибытии Зенона обычно быстро разносилась среди местных учёных, и на какое-то время он становился непременным участником бесед и споров. Вскоре у него появлялись почитатели, особенно из числа тех, кто выиграл судебный процесс благодаря написанной им речи или испытал на себе искусство этого бродячего врача, и одновременно, к величайшему удивлению Ксандра, враги. Главные гонители учителя при этом тоже были из среды философов, геометров, врачей...

– Невежество и посредственность всегда пользуются для достижения цели низкими средствами, – рассеивал недоумение юноши Зенон. – Каждый добивается успеха тем, чем силён. Обиженные способностями и обделённые совестью часто пускают в ход ложь, коварство и клевету. Врач-обманщик, лжефилософ и горе-поэт одинаково боятся настоящих врачей, философов, поэтов, и готовы на всё, лишь бы миру не явилась их несостоятельность...

Заканчивалось везде одинаково – в начале весны приходилось покидать приютивший их на зиму город. Впрочем, иногда они меняли пристанище и посреди зимы, преодолевая под ветром с колючим снегом каменистые дороги Эллады.

Мессения, Элида, Ахайя, Локрида Озольская, Этолия, Акарнания, Эпир – немало земель успел повидать Ксандр. Наконец, Фессалия. Здесь противники философа не ограничились злопыхательством, а вознамерились предать его тирану Александру, что означало верную смерть.

Жестокие казни каждый день и в каждом подвластном Александру городе. При скоплении народа осуждённых разрывали лошадьми, железными крючьями, выжигали глаза...

Далеко не все в толпе сурово молчали, опустив глаза и сжимая кулаки, – нет, многие азартно кричали, вытягивали шеи, чтобы не упустить мельчайшей подробности занимательного зрелища! Приговоры гласили, что тиран казнит виновного во имя народа, за преступления против народа и на благо народа...

К вечеру на площадь выносили амфоры дешёвого вина, варёные овощи, хлеб, рыбу, мясо и народ гулял в хмельном угаре. Липкий, грязный, гнусный страх висел над Фессалией, сгущаясь по мере приближения к Ферам, столице тирана...

Учитель и ученик вовремя бежали из Фер в Магнесию. Там, в рыбачьей деревушке, они истратили все заработанные деньги на покупку лодки – при такой волне никто, даже за хорошую плату, не соглашался переправить их в Эвбею.

Ксандр с содроганием вспоминал массы холодной серой воды, швырявшие их хрупкое судёнышко. Ладони юноши были сбиты в кровь рукоятками весел; непостижимо, как Зенон смог выдержать правильный курс и справиться с управлением. Меньше чем за два десятка дней прошли они длинный, узкий лесистый остров Эвбею от мыса Артемисий до Каристоса.

Вырученных от продажи лодки денег хватило, чтобы капитан торгового судна согласился доставить странников в Лаврий. В пути Ксандр познакомился с молодым человеком лет двадцати пяти по имени Навбол, наёмником с Крита, отличавшимся приветливым обхождением, приятным лицом и редкой красоты телосложением.

Новый знакомый с добродушной улыбкой рассказывал, как нужда заставила его оставить родные места и сменить рукоятки плуга на рукояти оружия, какая весёлая жизнь открылась перед ним, как он грабил и убивал, служа то одному хозяину, то другому, и давно бы разбогател, будь его начальство хоть немного справедливей.

Александр Ферский хорошо платил: он часто казнит своих подданных, от их имущества перепадает и наёмникам. Да вот беда – выпив крепкого вина, поссорился со своим десятником из-за уличной девчонки. К счастью, его, Навбола, нож оказался быстрее и острее. Пришлось бежать. Сейчас он пробирается в Афины. Говорят, умелым воинам там платят не скупясь.

– Очень плохой человек, – вынес суждение о новом знакомом Ксандра наставник, когда они сошли на берег в Лаврии. – Настолько плохой, что хвастает своими пороками, почитая их за достоинства. Нет, не нужда заставила его бросить груд земледельца, но алчность и жестокость, а также ложная уверенность, что с ним самим ничего плохого случиться не может. Уверенность же в безнаказанности проистекает из сочетания крепости тела и неразвитости ума.

– Почему, учитель?

– Думаю о наказании, предназначенном для Навбола. Я немало наблюдал жизнь, изучал историю и скажу, что злодея всегда настигает возмездие, причём иногда такими путями и в такой форме, что вне человеческих сил и разумения.

– Разве не было так, учитель, что некоторые злодеи благополучно доживали до глубокой старости.

– В видимом благополучии. Кто знает о страстях, терзавших душу? Кроме того, полагаю, тем большие мучения ожидают их в мрачном Тартаре.

Лаврий и Афины связаны хорошей дорогой. Пешеходы, гружёные повозки, колесницы и всадники идут по ней почти непрерывным потоком. Постоялые дворы то и дело подступают к обочинам, настойчиво предлагая пищу и отдых, но всё достояние Зенона и Ксандра состоит из полупустого мешочка чечевицы, вот и пришлось выбрать место для ночлега в стороне от пути под навесом известняковой скалы...

– Вижу, нечто лишает тебя душевного покоя, – произнёс учитель, когда они закончили скудный завтрак и собрались идти дальше. – И уже давно.

– Что же было там, в Фессалии?

– Всего лишь тирания. Ты видел самую дурную форму государственного устройства в её самом гнусном проявлении и ничего больше.

– Но о Дионисии, сиракузском тиране, ты отзывался совсем не плохо!

– Вспомни: я говорил всего лишь об условиях, которые создал этот правитель для учёных, художников и поэтов, справедливо полагая, что их творения укрепят его могущество и власть. Он был не худшим из тиранов, то есть не худшим из худших, если можно так сказать. Но не таков его сын, Дионисий Младший.

Тирания имеет много оттенков, но всегда держится на страхе и силе, всегда использует низменные свойства людей, всегда развращает и всегда обречена.

– Обречена?

– Некогда тиран Коринфа по имени Кипсел обратился к дельфийскому оракулу с вопросом, как долго будет оставаться у власти его род. «Править будешь ты и дети твои, но не дети детей твоих», – гласил ответ. Так и случилось. Так было всегда – было, много раз было! Люди восставали против родовитой знати, обуянные яростью истребляли не только аристократов, но даже скот, домашнюю птицу, делили поровну их земли и имущество – всё это уже было, Ксандр. Но потом предводители восставших превращались в самых обычных тиранов и правили так, что люди с тоской вспоминали прежние времена.

– Понял, – воскликнул Ксандр, – тирания была им возмездием за содеянное зло! И даже детям, внукам... три поколения, около семи десятков лет. Сколько же ещё страдать несчастным фессалийцам!

– Совсем не обязательно. Три поколения – естественная продолжительность жизни тирании. Первый тиран – человек обычно незаурядный, но он никогда не потерпит в своём окружении другого, столь же способного и яркого. В конце концов, рядом с тираном остаются только те, кто на целый порядок уступает своему повелителю. Но ведь именно из этой среды выходит его смена! Всё повторяется, и вот мантия тирана оказывается на плечах ничтожества. Тут и приходит конец тирании. Но его может ускорить война с соседями, прозрение народа...

– Недаром афиняне так стойко держатся демократического правления. Что может быть лучше народовластия?

– Демократия убила величайшего философа Сократа. Не раз она изгоняла и казнила своих лучших сыновей. Народ не может ошибаться? Какое заблуждение! Тирания, демократия, монархия, олигархия... разве главное в этом? Мы коснулись предмета, гораздо более сложного, нежели геометрия. Теорема доказывается раз и навсегда, здесь же люди из века в век повторяют ошибки свои и чужие, одни и те же. Оставим – нет, отложим этот разговор. Мы непременно вернёмся к нему, когда над твоими разумом и душой поработают руки мастера более достойного, нежели я.

– О чём ты? – встревожено воскликнул Ксандр. – Я не хочу никакого другого учителя!

– И всё же пора, – торжественно произнёс Зенон, – ибо ты созрел для того, чтобы осмыслить слова, сказанные в тиши садов Академии!

Ксандр ожидал чего угодно, но не этого. Конечно, он слышал и не раз о живописном уголке близ Афин, названном в честь славного героя Академа; там нашёл своё место союз мудрецов во главе с божественным Платоном, философом, известным не только в Элладе, но и далеко за её пределами.

– Я и Академия? Быть рядом с самим Платоном? Возможно ли это и достоин ли я?

– Вполне. Надеюсь, он прислушается к моей просьбе...

Отсюда, из Керамика[129]129
  Керамик – пригород Афин.


[Закрыть], дорога ведёт прямо к Академии.

Каменные стелы, обрамлявшие её, увеличивают волнение Ксандра – ведь каждая из них воздвигнута в честь одного из афинских героев, сражавшегося за своё отечество. Сколько их...

Сюда не доносится плеск струящихся неподалёку вод Кефиса, и лишь похожий на неторопливую беседу шелест широких листьев платанов да щебет птиц нарушают величественную тишину. Но даже пернатые создания, кажется, приглушают свои голоса, смущённые тем, что беззаботные крылья занесли их в эту обитель мудрости.

Статуи муз белели полированным мрамором среди раскидистых старых маслин, густокронных вязов, серебристых пирамид тополей; пышные кроны деревьев отбрасывали благодатную тень на зелёные лужайки, украшенные изваяниями могучего Геракла, шаловливого Эрота, самоотверженного Прометея, трудолюбивого Гефеста.

Деревья расступились, открывая старый гимнасий, служивший основным зданием школы. Близ входа, украшенного грозной предупредительной надписью «Не геометр да не войдёт!», о чём-то спорили, сопровождая слова резкими жестами, двое мужчин. Обрывки фраз прорвали благоговейную тишину и довольно бесцеремонно вернули Ксандра в действительность. Один из споривших, дородный мужчина с квадратным лицом, окаймлённым бородой, остался на месте; другой, сердито тряхнув локонами затейливой причёски, подхватил блеснувшей многочисленными перстнями рукой складку своего яркого гиматия и, шлёпая подошвами раззолоченных сандалий, украшавших его худые ноги, промчался мимо пришельцев. Ксандр успел увидеть его красное от обиды лицо и с удивлением обнаружил в принятом за одного из философов щёголе юношу, почти ровесника.

– Почтенный Спевсипп, желаю тебе благополучия! – воскликнул Зенон.

Мужчина несколько мгновений недоумённо смотрел на нежданных гостей. Потом в его глазах появилось осмысленное выражение, сменившееся искренней радостью. Раскинув толстые руки для объятий, он затопал навстречу учёному.

– О, Зенон! Тебя ли я вижу, друг мой? Хвала Гермесу, направившему стопы твои к садам и рощам Академии! Прости, – продолжал он, выпустив наконец гостя из кольца своих увесистых рук, – но этот настырный всё-таки вывел меня из состояния спокойствия и равновесия духа, приличного философу.

– Он показался мне слишком юным, чтобы вести учёный спор с таким мужем, как ты.

– Какой там учёный спор! Этот непоседа, наделённый умом поверхностным и характером вздорным, приехал в Афины проматывать полученное от своего достойного отца наследство. За что только не брался – обучался риторике в школе Исократа, пробовал заниматься врачеванием – в его-то годы! А кончил тем, что записался в пельтасты. Понятно, военная служба пришлась ему не по вкусу. Теперь он ждёт не дождётся, когда закончится срок подписанного им договора, а в свободное от воинских упражнений время сотрясает меня требованиями принять его в число учеников великого Платона!

– Кто же он?

– Некий Аристотель из Стагир.

– Стагиры? Город близ Македонии! Знаю, ведь именно оттуда родом прекрасный врач Никомах. Помню до сих пор весьма полезные беседы с ним.

– Представь себе, Аристотель и есть сын того самого знаменитого врача.

– Значит, медицина потеряла одного из лучших своих представителей. Печальное известие. Послушай, Спевсипп, быть может, следует отнестись к желанию Аристотеля с большим вниманием? Наверняка он унаследовал хотя бы часть способностей своего отца. Они непременно проявятся при мудром наставничестве и умелом обучении.

– Но его непоследовательность!

– Вполне понятное стремление молодого человека испробовать всё, свидетельство любознательности.

– Но его преувеличенное внимание к собственной наружности! Согласись, это не свойство истинного философа.

– Это свойство юности, дорогой Спевсипп. Пройдёт вместе с нею, к сожалению. Если ты не возражаешь, я побеседую с ним. Вдруг мои догадки окажутся правильными? Тогда мы представим его твоему великому дяде. Где мне найти Аристотеля?

– Не трудись, завтра он снова будет штурмовать ворота Академии, как только сменит одежду пехотинца на убранство афинского щёголя.

– Какая настойчивость!

– Что же касается моего дяди, великого Платона, то его сейчас нет в Афинах. По настоятельной просьбе некоторых видных сиракузских политиков он уехал в Сицилию с целью убедить тирана Дионисия Младшего создать новое законодательство и изменить к лучшему государственный строй.

– Как же я в своих странствиях пропустил такую важную новость? – Зенон выглядел и разочарованным и озабоченным одновременно. – Скажу тебе, она меня испугала: воздействие на тирана – занятие неблагодарное и опасное. Неужели мой друг забыл, чем закончилось его первое путешествие на этот злополучный остров[130]130
  Первая поездка Платона в Сицилию (389—387 гг. до Р.Х.) закончилась продажей его в рабство. Некий Аннекерид из Эвбеи прославил своё имя, за огромную сумму выкупив уже тогда знаменитого философа.


[Закрыть]? Нам остаётся надеяться на лучшее. Взгляни на этого юношу, – Зенон указал на Ксандра, молчаливо стоявшего в стороне, – я шёл сюда, рассчитывая подарить Платону нового достойного ученика... Теперь, должно быть, нам придётся продолжить свой путь.

– Теперь вам придётся совершить омовение после дальней дороги и отобедать вместе с преподавателями и слушателями в трапезной; тем временем приготовят помещение для отдыха. Что же это? Я разговариваю с редким и дорогим гостем у входа, забыв о законах гостеприимства? А всё из-за этого Аристотеля! Кстати, в трапезной тебя встретит Евдокс из Книда: именно он замещает Платона в качестве главы Академии. Ведь вы знакомы?

Евдокс из Книда! Замечательный философ, астроном, геометр и вдобавок действительно давний знакомец Зенона, он без особого труда уговорил гостя остаться для обучения слушателей. В самом деле, разве можно отказаться от собранной здесь прекрасной библиотеки, от возможности изучить ещё не знакомые труды Платона, общаться с лучшими учёными Эллады, преподающими в этих стенах?

К радости Ксандра, он стал слушателем Академии, не расставшись при этом со своим учителем. Евдокс беседовал с юношей и остался доволен: не зря Зенон был так уверен в ученике.

Началась необыкновенная, невиданная прежде жизнь. Утром обитатели Академии просыпались от сильного монотонного звука флейты – это играла «ночная клепсидра», хитроумное устройство из резервуаров для воды и воздуха, трубок, клапанов и музыкального инструмента, изобретённого самим Платоном. Налей в клепсидру воды – и ровно через шесть часов её голос возвестит начало нового дня. Немногочисленные служители накрывают в трапезной завтрак – скромный, как и все остальные приёмы пищи. Здесь принято воздерживаться от мяса, чтобы не возбуждать чувственность. Овощи, фрукты, смоквы, молоко – вот и всё, что украшает стол философов.

Утренние часы заняты лекциями по трудным вопросам философии Платона. Читают их те, чьи имена известны всему учёному миру Эллады – Евдокс, Спевсипп, Зенон... следом идут занятия по математике, астрономии, литературе, законодательству различных государств, естественные науки... в послеобеденные часы обычно преподавали помощники наставников из числа наиболее опытных старших учеников. Спали мало – молодых людей приучали бодрствовать и размышлять в ночной тишине.

Зенон погрузился в сокровища мысли, молчаливо хранившиеся на полках академической библиотеки. Он отрывался от свитков папируса только для чтения лекций, учёных бесед и короткого сна, да ещё находил время для прогулок по Афинам со своим учеником: необходимо показать юноше этот замечательный город.

Прекрасно-лёгкая беломраморная громада Парфенона, сияющая стройными колоннами на фоне голубого неба; дивные линии храма, кажется, не нуждаются в украшениях, но вот барельефы – к созданию этих произведений искусства причастен и сам Сократ.

Величественная статуя богини Афины, покровительницы города...

– Чудесный скульптор Фидий, – пояснял учитель, – сумел предвидеть, как изменится вид поднятой на высокий пьедестал фигуры, и изготовил её как бы вытянутой в длину. Граждане хотели судить мастера за искажение облика богини, но он убедил их поставить скульптуру на приготовленное место, и тогда взорам восхищенных людей явилось чудо...

– Чувствую, над этим изваянием трудился кто-то другой, – Ксандр остановился около грубой статуи в рост человека.

– Прежде не видел я здесь подобного уродца, – удивился Зенон, – постой, надпись гласит, что это наш знакомый, Александр Ферский! Почтеннейший, – обратился он к проходившему афинянину, – за какие заслуги удостоился правитель Фессалии памятника в Афинах?

– Знайте, чужеземцы: статуя Александра Ферского установлена здесь в благодарность, так как он не раз дарил нашему городу большие суммы денег, – важно ответил тот и направился дальше.

– Видишь, Ксандр, демократия и тирания отлично поладили друг с другом, – задумчиво произнёс учитель, – ещё одно доказательство того, что дело вовсе не в способе правления. Но пройдём в Пинакотеку, где собраны замечательные картины. Ты увидишь, что могут творить настоящие живописцы при помощи восковых красок...

Зенон не забыл о молодом человеке, так настойчиво стучавшем в двери Академии. Аристотель занял своё место среди слушателей, доставляя удовольствие учёным пытливостью и быстротой своего ума, но в то же время раздражая старших наставников нарядной одеждой, вычурными причёсками и блестящими украшениями. Занимался он в послеобеденные часы – первая половина дня была занята обязательными для пельтастов воинскими упражнениями.

Молю богов о ниспослании покоя землям Эллады по крайней мере до окончания моей службы, – сетовал он Ксандру, чьи познания в медицине уважал, – иначе придётся выступить в поход и проститься с Академией, пусть на время.

Тем не менее Аристотель неизменно был в числе лучших учеников, легко постигая за один час то, на что другим требовался целый день.

– Нет ли среди пельтастов воина по имени Навбол? – спросил его однажды Ксандр, вспомнив попутчика по морскому путешествию. – Быть может, тебе доводилось слышать о нём?

Кажется, некто с таким именем пытался наняться на службу. Он родом с Крита, не так ли? Как воин был хорош, но выбрал не лучший способ повысить себе цену, перечисляя всех, кому служил прежде. Ну а наши командиры рассудили иначе и отказались от услуг того, кто так часто меняет хозяев. После этого Навбол отправился в Спарту.

И тут же принялся советовать косноязычному Демосфену учиться говорить с мелкими камешками во рту, уверяя, что именно так исправляют речь в школе знаменитого Исократа:

– Ты не веришь? Но ещё два года назад я и сам безобразно шепелявил. А теперь суди, – он принял картинную позу и продекламировал отрывок из «Илиады».

Каково же было удивление слушателей, когда Демосфен в самом деле последовал этому совету!

Аристотель, с одной стороны, открыто тяготился военной службой, мешавшей ему полностью отдаться науке, а с другой – давал понять однокашникам, что он единственный из них, кто живёт полноценной жизнью и знает все афинские новости.

– Вы здесь сидите и превращаетесь в настоящих схоластов[131]131
  Схоласт – несколько позже слово стало применяться в значении «оторванный от жизни кабинетный учёный».


[Закрыть], а между тем завтра состоится суд над Тимагором, послом к персидскому царю Артаксерксу! Между прочим, Ксандр, ты мог бы поговорить с Зеноном: пусть он попросит Евдокса разрешить вам присутствовать при этом событии. Подумайте, ведь только идиоты[132]132
  Идиот – первоначально так называли тех, кто не интересуется политикой.


[Закрыть] могут пренебречь таким поучительным уроком!..

Леонт отёр выступивший на лбу пот: судебное разбирательство по обвинению Тимагора во взяточничестве и предательстве интересов отечества началось. Собрание пятисот[133]133
  Собрание (совет) пятисот – высший законодательный и судебный орган в древних Афинах.


[Закрыть] приглушённо шумело, уясняя содержание обвинительной речи. Молодые философы, затаив дыхание, внимали негромким пояснениям Евдокса:

– Обратите внимание, Леонт в своём выступлении сосредоточился на корыстолюбии, высокомерии и заносчивости Тимагора, а также на том, что он поддерживал Пелопида, по сути, присоединился к фиванцу. Даже не забыл упомянуть, что первый посол отказался спать с ним в одной палатке.

Все понимают, что речь идёт о предательстве интересов отечества за фиванские деньги, но прямых улик нет. Косвенно подарки царя можно также рассматривать как фиванские посулы, ибо персидский владыка держит сторону беотийцев, но строго доказать и этот пункт невозможно...

Слова наставника были прерваны вспышкой громкого смеха: один из свидетелей, Эпикрат, без стеснения признался, что сам получал подарки от царя, после чего вдруг заявил:

– И вообще я предлагаю уважаемому собранию ежегодно вместо девяти архонтов[134]134
  Девять архонтов (старейшин) – высшие должностные лица афинской демократии.


[Закрыть] выбирать девять послов к персидскому царю – для них это верный способ разбогатеть!

– Удачная шутка нарушила гармонию между разумом и чувствами судей, склоняя их к приговору более мягкому, – произнёс Зенон, – учитесь, юноши!

Между тем очередной свидетель обвинения трудился над живописанием картины мрачного будущего, ожидавшего родной город из-за того, что посол Тимагор забыл интересы родины.

– Так и случилось бы, – трагическим голосом вещал оратор, – не приложи Афины и Спарта титанических усилий для срыва общеэллинского договора, выгодного ненасытным фиванцам. Подумайте, сколько стоили нам эти усилия; никакие подарки Тимагора не восполнят понесённых издержек, оплаченных в конечном счёте всеми присутствующими здесь гражданами из своего кошелька!

– Удар в больное место, – воскликнул Аристотель, – Тимагор обречён.

Действительно, речь обвиняемого в свою защиту была сбивчива и малоубедительна. Он не опровергал обвинение доводами, а лишь клялся в верной службе Афинам, вспоминал былые заслуги и слезливо просил о снисхождении. И пока члены собрания выражали свой приговор, опуская в урну чёрный камешек, означавший смерть, или белый – изгнание, Тимагор сидел, сотрясаясь от рыданий. Когда результаты голосования были подсчитаны и глашатай громко объявил приговор – смерть, – ноги отказали государственному мужу, и двое полицейских-скифов, подхватив его под руки, повлекли навстречу чаше с цикутой...

Жизнь в стенах старого гимнасия шла своим строго заведённым порядком, и, казалось, ничто в Элладе или Афинах не может её изменить. Между тем основатель Академии задерживался в Сицилии, вызывая тревогу своих учеников. После первых успехов, когда Платон приобрёл столь сильное влияние на молодого сиракузского тирана, что уже поговаривали об установлении правления мудрого и справедливого, великий философ был оплетён густой сетью интриг и клеветы; возникли даже опасения за его жизнь.