Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

VIII

Смотр закончен, но толпа горожан не спешит расходиться, любуясь предметом своей гордости – армией, столь блистательно оправдавшей надежды фиванцев.

Колонны маршировали в лагерь, чья идеальная геометрическая планировка полностью соответствовала организации войск. Колышутся длинные копья на плечах победоносных гоплитов в простых конических шлемах и лишённых украшений, зато надёжных и прочных латах. Вздрагивает земля под копытами тяжёлой бронированной конницы; поскрипывают колёса крепких повозок хитроумно сформированного обоза, с аккуратно уложенным семидневным запасом продовольствия, разобранными на части метательными и стенобитными машинами, походными кузнечными и шорными мастерскими. Здесь же врачи со своими помощниками и походными аптеками.

Толпа восторженно шумела. Завтра она соберётся вновь – люди будут провожать своих близких, идущих в поход освобождать несчастную Фессалию от жестокой тирании. Давно пора положить предел царящему в её городах кровавому безумию и установить там настоящую демократию, как недавно сделали это в Ахайе, изгнав местных аристократов!

Пелопид и Эпаминонд удовлетворённо переглянулись: смотр показал готовность войск. Семь тысяч не знающих поражений тяжеловооружённых пехотинцев, почти три тысячи великолепных всадников – Александру Ферскому не устоять, его дни сочтены. А ведь против тирана восстанут и его подданные: в обозе для них на всякий случай припасено оружие.

Время для похода самое благоприятное, так как Спарта поражена тяжёлой внутренней болезнью – даже илоты отказываются признавать центральную власть – и обложена враждебными соседями. Афины замерли, поражённые внезапной демонстрацией военно-морской силы противника: сто фиванских триер неспешно прошли через Геллеспонт и бросили якоря в Византии, показав способность перерезать хлебную артерию Аттики. Впечатление от новоявленного флота было таково, что Византий немедленно заключил союз с фиванцами, а среди оцепеневших афинян лишь отдельные знатоки осмеливались утверждать, что сто триер – это всего лишь сто триер...

Беотархи повернули лошадей к городским воротам: предстоял церемониальный пир в честь участников похода.

– Итак, с падением тирана мы получаем сильного союзника – Фессалию и свободное сообщение с дружественной Македонией, – обратился Пелопид к Эпаминонду, – после чего наша гегемония в Элладе становится неоспоримой!

Эпаминонд был не меньше уверен в успехе, но более сдержан:

– О, впереди ещё немало трудностей... думаю, нам всё же не следовало изгонять ахайских аристократов. Куда лучше было превратить их в союзников перед завершающим ударом по Спарте.

Пелопид промолчал. В своё время он не поддержал предложение друга, а сейчас изгнанные аристократы объединяются и при помощи Афин собирают силы. Придётся, возможно, преодолевать трудности, созданные собственными руками. Похоже, идея общеэллинской демократии входит в противоречие с требованиями стратегии...

Громкие возгласы сопровождавших заставили его обернуться. Беотарх увидел взволнованные лица, воздетые к небу руки. Лошади испуганно шарахались, ржали, били копытами. Внезапный порыв ветра резко ударил в лицо, а солнечный свет стал меркнуть!

Пелопид невольно поднял взгляд, но Эпаминонд пригнул его голову к шее коня:

– Не смотри туда! Сейчас вспыхнет корона Гелиоса, смертный, дерзнувший увидеть её, наказывается слепотой! Не смотреть на небо, – крикнул он кавалькаде, – ослушник будет наказан, не мной, но богами!

Мрак между тем сгущался.

– Что же теперь будет? – спросил Пелопид. – Ведь это знамение, и знамение неблагоприятное!

– Открою тебе, – голос Эпаминонда звучал немного торжественно, – что затмение Солнца всего лишь явление природы, такое же, как ветер или дождь. Мудрый Зенон объяснял мне его причину и утверждал, что оно вполне предсказуемо посредством вычислений. Но мы не сможем убедить в этом ни граждан, ни тем более жрецов всех храмов. Поход придётся отменить.

– Неужели сами небеса на стороне ферского чудовища? – с болью воскликнул Пелопид.

Действительно, против похода были все – жрецы, беотархи, граждане и даже Эпаминонд, правда, по другой причине.

– Нельзя идти в бой с неуверенными в успехе воинами, – объяснял он другу, расположившись на ложе в его мегароне.

Пелопид страдал, как лишённый добычи лев.

– Должен быть какой-нибудь выход, – повторял он, не находя себе места. – Вот что: если город запрещает выступить своей военной силе, то кто остановит меня с несколькими добровольцами? В Фессалии к нам примкнут все недовольные тираном, и его господству придёт конец!

– Давай обсудим идею и последовательность действий, – предложил Эпаминонд, – если на борьбу с Александром Ферским поднимутся сами фессалийцы, то наши военные приготовления можно обратить против Спарты...

Друзья засиделись, оттачивая детали замысла, было уже далеко за полночь, когда Эпаминонд отправился к себе домой.

– Пелопид! – тихий голос жены окликнул беотарха с лестницы мегарона.

– Ты ещё не спишь? – удивился он.

– Я слышала, – женщина подошла к нему, положила руки на плечи мужа. – Вы с Эпаминондом уже решили...

– Да. Я должен идти, иначе перестану быть самим собой.

– Моё сердце всегда сжимается, когда ты садишься на коня. Но в этот раз ты бросаешь вызов богам.

– Не беспокойся, – привлёк к себе жену Пелопид, – опасности не больше, чем обычно.

– Послушай, а почему бы тебе не поменяться с Эпаминондом? Пусть он двинется в Фессалию, а ты в Лаконию. Ведь знамение на этом пути предназначалось только для тебя как командующего!

– Нет. За мной долг Александру, и я его отплачу...

Три сотни всадников и ещё меньшее количество наёмной средней пехоты – вот и все силы, что во главе с Пелопидом двинулись свергать тиранию. Молчалива и тревожна была толпа горожан, собравшихся проводить их в поход: на тех, кто дерзнул бросить вызов бессмертным богам, смотрели со страхом и восхищением.

Беотарх вопреки обыкновению обернулся, бросив поводья: жена и дочери провожали его до самых ворот, а сейчас они конечно же поднялись на стену и стоят там, простирая руки вслед уходящей колонне.

Как незаметно выросли, повзрослели дочери! Младшую уже можно выдавать замуж, но ещё не определена судьба старшей, Ксении. В желающих породниться с домом Пелопида недостатка нет, да и девушка выделяется среди подруг не только высоким ростом, статью и красотой. Ещё больше ценил он в дочери искренность и прямоту, способность до самоотречения заниматься тем, что она считает важным.

Эпаминонд, пожалуй, верно увидел истоки увлечения Ксении медициной в её стремлении облегчить страдания людей, а значит, в любви к ним. В таком случае это не девичья шалость, а дар и веление богов.

Пелопид вздохнул: он обещал не принуждать девушку к браку – пусть сама определит избранника. Но кто мог подумать, что им окажется пленный спартиат, которого Эпаминонд заточил в своём доме во имя далеко идущих политических целей?

Сердце отца не может ошибаться. Конечно, достоинства Эгерсида очевидны, но союз его и Ксении невозможен, мрак застилает глаза от одной лишь мысли об этом!

Дочь восприняла запрет бывать в доме Эпаминонда как должное; очевидно, сама опасается и стесняется происходящего с нею. Но, кажется, глубоко вонзилась стрела Эроса. Прекрасные молодые люди из лучших фиванских семей словно перестали для неё существовать, и в то же время напрасно пытается Ксения отвлечь себя работой, помогая врачу Нестору. Упрекнуть Ксению не в чем – судя по всему, она и сама пытается залечить рану от стрелы Эроса, напрягает силы и казнит себя за бесплодность попыток. Пришло время серьёзно поговорить с дочерью, вот только вернётся он из Фессалии...

– Передать по колонне – подтянуться и бодрее шаг! – прогремел Пелопид.

Отряд двигался так быстро, как мог. Друзья, обсуждая замысел действий, исходили из того, что Александр получит через соглядатаев известие об отмене похода, успокоится и отпустит большую часть приготовленного к отражению фиванцев войска по домам, а постоянное ядро своей армии – наёмников – вновь разведёт по гарнизонам. Так и случилось; тиран остался только с личной охраной. Теперь, если действовать быстро и собрать боеспособное войско из его же подданных прежде, чем это сделает застигнутый врасплох противник, и решительно наступать, то удастся нанести смертельный удар тирании. Разум обыкновенный назовёт задуманное безумием; разум же дерзновенный восхитится красотой дела.

Известие о прибытии Пелопида в Фарсал поразило Александра, и хотя его охрана в несколько раз превосходила численность фиванских добровольцев, он поспешил убраться на север Фессалии. Там, держась с нарочитой твёрдостью, тиран повелел вновь собрать только что распущенное войско, угрожая смертью за отказ.

Пелопид же приступил к делу с присущей ему энергией:

– Кто говорил о неблагоприятном знамении? – указывал он на вооружённых людей, заполнивших улочки Фарсала. – Смотрите, как всё складывается!

Жители городов и сел южной Фессалии непрерывно подходили подразделениями, с оружием и запасами продовольствия. Эпистолярий со своими помощниками едва успевал составлять списки, формируя лохосы и синтагмы, илы и гиппархии. Как только число пехотинцев перевалило за три тысячи, а всадников – за полторы, беотарх решил готовиться к маршу.

– Перед нами не спартиаты, а дрожащий от страха тиран, его наёмники да те из граждан, кого он развратил бесплатными подачками за чужой счёт и грабежами, – убеждал он эпистолярия, считавшего, что войско совершенно не слажено, а, кроме того, может значительно увеличиться, если постоять у Фарсала ещё некоторое время. – Нельзя давать противнику собраться с силами, необходимо нанести удар первыми! Согласен с тобой, через несколько дней численность наших войск может достигнуть пятнадцати тысяч человек; но чем прикажешь их кормить?

Последний довод оказался решающим, и эпистолярий засел за расчёты суточных переходов; маршрут проходил через высокохолмистую местность Киноскефал.

Александр Ферский понимал, что сохранение власти для него равноценно сохранению жизни. Звериное чутьё подсказало ему верный ход: двинуть свои войска – семь тысяч пехотинцев и две тысячи всадников – навстречу противнику.

Каждый из противников располагал лазутчиками, дававшими точные сведения о действиях противоположной стороны; вскоре стали поступать и доклады конной разведки, при этом враждебные силы быстро сближались с неотвратимостью рока. Войска Александра и южнофессалийское ополчение подошли к Киноскефалам почти одновременно, и только гряда высоких пологих холмов разделяла враждебные станы.

– Противник вдвое превосходит нас числом, – доложил Пелопиду начальник кавалерии после личного наблюдения за лагерем тирана.

– Прекрасно, – ответил беотарх. – Тем больше врагов мы победим!

Эпистолярий ровным голосом зачитал, в каком порядке должны построиться завтра синтагмы и гиппархи. Вечернее совещание подходило к концу.

Пелопид поднялся во весь рост, и шатёр сразу показался тесным:

– В таком порядке мы двинемся на холмы, займём их и сверху стремительно обрушимся на войска тирана. Кавалерия, не дожидаясь пехоты противника, проходит через седловину меж холмами слева от нашей фаланги. Ты должен – сверкнул он глазами в сторону гиппарха – смести всадников Александра с поля боя, а затем взяться за его пехоту с тыла. Враг дрогнет, и подобная лавине камней атака монолита принесёт нам победу. Проследите, – обратился беотарх ко всем командирам, – чтобы люди хорошо отдохнули, а завтрак был готов до рассвета. Воинам необходимо подкрепиться перед боем...

– Ты не принёс жертвы богам, – напомнил эпистолярий, когда шатёр опустел.

– Принесу после победы. Воины горят желанием битвы, не хочу, чтобы какая-нибудь случайность сказалась на их настроении. Не будь солнечного затмения, Александр уже был бы закован в цепи и ждал приговора суда фессалийских городов.

Начальник походной канцелярии только неодобрительно покачал головой...

Короткий сон на свежем воздухе восстановил силы; воины доедали варёный ячмень, запивая его «лягушатником» – кислым вином, на три четверти разведённым водой.

Несколько всадников стремглав подскакали к самому шатру беотарха. Молодой кавалерийский командир спрыгнул с коня перед уже закованным в броню Пелопидом:

– Противник покинул лагерь и в колонне идёт к холмам!

Лицо командующего исказилось яростью. Враг, это недостойное имени человека ничтожество, не только понял значение Киноскефальских высот, но и сумел упредить его в захвате выгодной позиции, сорвав принятый замысел боя! Так хотелось обратиться к воинам с речью, передать им бушующее в груди пламя. Теперь не успеть. Обидно.

Труба запела тревогу, адъютанты рванулись к командирам синтагм с приказом немедленно выступать, а Пелопид, передав эпистолярию распоряжение во что бы то ни стало занять холмы пехотой, вздыбил своего огромного вороного жеребца и помчался выводить кавалерию. Словно порыв ветра пронёсся по лагерю, подхватив людей и оставив догорающие костры, палатки и подстилки для сна, посуду с недоеденной пищей.

Вскоре командующий, покачиваясь на спине коня, кричал скачущему рядом гиппарху, перекрывая топот идущей справа, слева и позади кавалерийской массы:

– Сметём их, а потом на холмы, поможем пехоте! Лошади легко преодолеют склоны!

Впереди через ту самую седловину, что наметил он для преодоления гряды холмов, уже лился поток всадников Александра; сильные голоса повторили команду, и лавина конницы, набирая скорость, покатилась вслед за пустившим коня в галоп Пелопидом.

Всадники тирана не блистали выучкой, а может быть, просто не хотели сражаться за своего кровожадного повелителя. Они стали придерживать коней, многие повернули назад прежде, чем более широкий фронт решительно атакующего противника охватил их своими флангами в губительное полукольцо. Ещё немного – и вслед за ними пустились все, кто не был связан рукопашной схваткой конного боя...

Пелопид осадил злобно ржавшего жеребца, пропуская вперёд начавших преследование всадников.

С кавалерией противника покончено. Упавшая духом и распылённая по окрестностям, она надолго перестала быть настоящей боевой силой. Но главное всё же решается не здесь, а справа, на холмах Киноскефалы. Там, на их гребнях, в ярком утреннем свете сверкает стена металла – Александр успел занять своими гоплитами самые выгодные позиции.

Фаланга южнофессалийских ополченцев медленно приближалась к войскам тирана. Подъём в гору вызвал неизбежные разрывы её неглубокого строя, длинные шеренги извивались и колебались, не обещая мощного удара.

Вражеский строй колыхнулся, зловеще опустив копья. Сигнал трубы, многоголосый рёв – и тяжёлая пехота Александра всей массой обрушилась на разреженный боевой порядок атакующих.

Беотарх только скрипел зубами, глядя, как тиран делает то, что задумал он, Пелопид. Покосился влево, увидел единственного оставшегося с ним после боя адъютанта. Молодой воин заметил, что командующий был без щита, и самоотверженно прикрывал его во время схватки.

– Сейчас всё зависит от тебя, – схватил он юношу за плечи. – Скачи, найди начальника кавалерии, передай ему приказ: немедленно прекратить преследование и атаковать пехоту противника на холмах с тыла!

Адъютант помчался выполнять распоряжение, а Пелопид быстро достиг пологого подножья холма и остановился там, где неглубокая фаланга южнофессалийских демократов дугой прогибалась под натиском гоплитов Александра.

Прямо из гущи схватки вылетел круглый щит, подпрыгивая на камнях прокатился вниз и дребезжа лёг прямо у конских копыт. Вовремя: легковооружённые пехотинцы тирана, расположившиеся выше по склону за своими гоплитами, обнаружили важную цель и принялись осыпать беотарха стрелами. Две из них вонзились в шею жеребца, и тот, хрипло заржав, в последний раз встал на дыбы.

Пелопид успел соскочить прежде, чем падающий конь прижал бы его к земле. Схватив щит, он закрылся им от стрел и побежал туда, где противник грозил вот-вот прорвать истончившийся строй.

– Вперёд! Сбросим их с холма! – загремел его голос над лязгом оружия и шумом боя. – Нажмите сильнее! Перед вами всего лишь слабые люди!

Растолкал воинов, пробился в первые ряды, в резком броске всадил копьё в самого мощного из наседавших бойцов противника.

– За мной! – грохотал он, выхватив тяжёлый меч; острая сталь в могучей руке превратилась в сверкающий вихрь, просекавший шлемы, панцири, сносивший наконечники копий.

Издав нечеловеческий рёв, Пелопид ударом щита повалил разом двух воинов последней шеренги противника. Фаланга Александра была прорвана! Полтора десятка храбрецов устремились вслед за беотархом, расширяя брешь. Стоявшие на гребне холма лучники испуганно бросились от них прочь.

Тяжело дыша, командующий ступил на захваченную высоту и увидел, как слева по склону, заходя в тыл остановившейся тяжёлой пехоте противника, поднимается вернувшаяся после преследования кавалерия.

Ополченцы утроили натиск, и вот уже весь их боевой порядок занял отвоёванные гребни холмов. Гоплиты Александра отступали шаг за шагом. Отсюда, с вершины, гневному взору Пелопида предстало всё вражеское войско. Оно ещё не разбито, но уже охвачено предчувствием неминуемого поражения, беотарх чувствует это, как гончий пёс ощущает страх преследуемой добычи. Но кто там, на правом фланге, облачённый в богатые доспехи, размахивает мечом, командует, пытается построить и вновь бросить в бой только что получивших хороший урок наёмников? Сомнений нет, сам Александр!

Пелопид, забыв обо всём, вырвал копьё из рук ближайшего пехотинца и бросился вниз по склону к сверкавшему позолотой лат врагу.

– Александр! Стой, мерзкий! Прими вызов, если ты мужчина!

Столь ужасен был вид закованного в окровавленные доспехи гиганта, столь велико его презрение к опасности – словно он неуязвим, как Ахилл, – что передние наёмники отпрянули перед единственным бойцом. Тиран и не думал принимать вызов, а поспешил укрыться в глубине строя. Пелопид устремился за ним, сметая вражеских пехотинцев. Вскоре вокруг него образовалось пустое пространство.

– Он всего лишь один, – закричал, опомнившись, какой-то наёмник, – бросайте в него копья! – и первым подал пример.

Больше десятка тяжёлых, предназначенных для боя в фаланге копий, пущенных с расстояния в несколько шагов, длинными тенями мелькнули в воздухе.

Радостные крики наёмников и горестные – южнофессалийских ополченцев – слились воедино: непобедимый фиванский воин, знаменитый беотарх сражён! Пелопид ещё сделал пару шагов вперёд, к своему ненавистному врагу, и тяжко рухнул, загремев пробитыми доспехами.

Наёмники рванулись к телу поверженного, как волки к добыче: они забыли об оцепеневших на мгновение, но готовых к атаке шеренгах противника, зато хорошо помнили о награде, обещанной тираном за голову Пелопида. Подобие восстановленного Александром строя перестало существовать.

Руки желающих разбогатеть не успели коснуться тела беотарха. Ополченцы бросились на врага в неудержимом порыве. Гоплиты ферского тирана пятились всё быстрее, и тут удар подоспевшей кавалерии решил исход боя.

Войско Александра превратилось в охваченную паникой толпу, где каждый искал спасения в беспорядочном бегстве.

Весть о гибели командующего уже дошла до начальника кавалерии, и голосом громким, почти как у великого беотарха, он требовал от своих всадников не щадить врагов. Не менее половины тех, кого привёл сюда Александр, нашли смерть на холмах Киноскефал. Сам тиран в окружении горсти телохранителей и приближённых бежал, бросив свою позолоченную колесницу и богатую лагерную утварь. Им удалось уйти – благодаря отборным, не утомлённым битвой скакунам.

Преследование было стихийным и не имело другой цели, кроме мести за Пелопида, а потому скоро прекратилось. Всадники вернулись туда, где несчастные победители, не снимая доспехов, молчаливо стояли вокруг тела своего павшего в битве вождя.

– Трофей! Воздвигнем трофей в честь одержанной им победы! – раздался чей-то крик.

В наступившей темноте по недавнему полю боя разбрелись многочисленные светлячки – это были факелы воинов, собиравших оружие поверженных врагов. Горы панцирей, щитов, мечей, копий росли справа и слева от тела Пелопида, и мрачно смотрели на него пустые глазницы тускло блестевших в багровых отсветах пламени шлемов. Ополченцы в знак скорби стригли свои волосы и гривы лошадей.

Эпистолярий одиноко сидел в палатке над чистым листом папируса: давно высохла сепия на тростниковой палочке в его руке, а он всё ещё не нашёл слов для донесения о гибели беотарха.

– Старейшины и высшие командиры Фессалии хотят видеть тебя, – доложил начальник стражи.

Скорбные лица, остриженные головы, запёкшаяся на доспехах кровь – фессалийцы в знак памяти о Пелопиде не перевязывали свои раны.

– Вот что мы хотим сказать тебе, – выступил вперёд один из почтенных старцев. – Прости, что потревожили тебя в скорби, но пойми и поверь, для нас это несчастье ещё горше. Вы, фиванцы, лишились только замечательного военачальника и государственного мужа, а мы – и военачальника, и нашей свободы. Как осмелимся мы теперь просить у вас другого полководца, не вернув Пелопида? Поэтому мы хотим направить своих послов в Фивы просить о милости, которая в таком ужасном горе послужит нам и к чести и к утешению – убрать и похоронить Пелопида здесь, на фессалийской земле...

Весть о гибели великого фиванца разнеслась с невероятной быстротой. Навстречу возвращавшимся из похода войскам, чей марш больше напоминал траурную процессию, выходили городские власти, жрецы, юноши и мальчики в белых одеждах несли в дань погибшему трофеи, венки, золотое вооружение...

Тем временем Александр убрался подальше на север Фессалии. Там, в ещё подвластных ему областях, тиран приказал чествовать себя как победителя:

– Пелопид лишил меня войска? Зато я лишил его жизни и доказал, что являюсь самым могущественным властителем в Элладе, – раздавалась его пьяная похвальба на непрерывных пирах. – Мой злейший враг не воскреснет более, тогда как новое войско я наберу завтра же...

В самом деле, бывалые наёмники собирали бежавших из-под Киноскефал воинов, забирали боеспособных мужчин из городов и селений, формировали, обучали, сколачивали новые подразделения. Когда численность войска достигла пяти тысяч человек, Александр вознамерился обрушиться на южную Фессалию и покарать её жителей, осмелившихся бросить ему вызов, но приближённые дружно отговорили его от поспешного шага:

– Дух Пелопида всё ещё объединяет и вдохновляет твоих врагов. Слышал, какие похороны устроили они беотарху? Такие не описывал даже Гомер в своих поэмах. Лучше выждать благоприятное время, численность же войска возрастёт ещё больше...

Александр слушал, находил речи разумными и продолжал тешить себя разгулом в предвкушении жестокого наказания, которому он подвергнет непокорных, до тех пор пока восьмитысячное фиванское войско не вступило в Фессалию! Это были те самые силы, чей поход отложили из-за неблагоприятного знамения; теперь Фивы направили их для возмездия за гибель беотарха.

Два фиванских стратега, Малкит и Диогетон, опираясь на поддержку городов южной Фессалии, решительно продвигались на север, и вскоре прижатый к границам союзной Фивам Македонии тиран оказался в безвыходном положении. Дать сражение – значит обречь себя на верный разгром, потерю власти, гибель; завязать переговоры – значит оставить какую-то надежду, и вот уполномоченные Александра прибыли в стан противника.

Малкит и Диогетон посовещались с командирами, поинтересовались у жрецов, какова воля богов, и решили избежать напрасного кровопролития. Нелёгкие условия пришлось принять тирану – он лишался власти над всеми городами Фессалии и удалялся в свои Феры, освобождал магнесийцев и фтиотидских ахейцев, выводил гарнизоны из их городов, а также выплачивал Фивам немало золота и серебра. Власть над Ферами ему была оставлена за клятву выступить вместе с фиванцами по их приказу против любого врага, куда бы они его не повели.

* * *

– Ты думаешь, дух Пелопида чувствует себя отомщённым? – лицо Харона полыхало от возмущения. Он только что яростно оспаривал решение совета беотархов, решившего утвердить результаты переговоров Малкита и Диогетона с Александром, и не понимал, почему лучший друг погибшего, беотарх Эпаминонд, в течение всего заседания хранил мрачное молчание. Харон отыскал Эпаминонда на стене Кадмеи, куда тот поднялся, чтобы побыть в одиночестве, и решил высказать ему недоумение.

– Мы сохранили жизнь по крайней мере тысяче фиванцев, – обернулся к соратнику Эпаминонд, – и добились того, чего так хотел Пелопид. Голова тирана, поверь, не стоит тысячи наших воинов, которым ещё предстоит скрестить оружие со спартиатами, а быть может и с афинянами. Отмщение же произойдёт путём, угодным богам, и в удобное богам время...

Харон с удивлением воззрился на Эпаминонда, но лицо беотарха было непроницаемо.

* * *

Александр вернулся в Феры в сопровождении длинного, хотя и потрёпанного, хвоста приближённых, а также тысячи отборных наёмников, наиболее преданных и прикормленных. Несколько первых дней прошли – по крайней мере, для местных жителей – в тяжёлом ожидании, а затем тиран вызвал в свой дворец архонтов.

– Власть моя отныне прочна, как никогда, – заявил он седобородым старцам, – ибо опирается на дружбу могущественных Фив, подаренную мне милостью богов. Я желаю, чтобы все горожане твёрдо поняли и усвоили это.

Начавшаяся череда пышных охот и оргий свидетельствовала, что Александр пришёл в своё обычное состояние, а его наёмники чувствовали себя словно в завоёванном городе. Правда, половину из них пришлось рассчитать – Феры были не в состоянии прокормить такое количество рослых молодцов. Получив серебро за службу, а также деньги и продовольствие на дорогу до Карфагена, искатели приключений напоследок тряхнули город безудержным разгулом и отбыли за его стены.

– Надо будет – позовём ещё, – произнёс Александр, глядя им вслед со сторожевой башни. – Сейчас мне важнее копить золото и серебро в кладовых, чем воинов в лагерях и гарнизонах...