Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

– Таким путём вырабатывается чувство соседа в боевом строю и единства в фаланге, – объяснил Ксандр.

– Неплохие ганцы, – отметил Филипп. – Пожалуй, нашим македонянам стоит их разучить!

– Я слышал, самые интересные развлечения в «священном отряде», мой господин, – заискивающе склонился перед царевичем Пармен. – Представь, его бойцы устраивают соревнования в борьбе, и победитель тут же насилует побеждённого!

– Довольно! – прикрикнул Филипп. – Уже поздно, а нашему другу необходимо хорошо отдохнуть. Увидите, Эпаминонд поднимет войска ещё до рассвета! Удачи тебе и победы, – обнял он Ксандра, прощаясь.

– Счастливец, – с завистью произнёс Лаг, глядя вслед молодому кавалеристу. Как хочу я быть на его месте!

– Зачем, Лаг? – удивлённо взглянул царевич. – Это не наш праздник. Ксандр теперь фиванский гражданин и сражаться за отечество его обязанность, ты же смотри, запоминай и готовься... действовать по моему приказу в нужный час!

– Так мы не пойдём к «священному отряду»? – вновь с робкой надеждой спросил Пармен.

– Хватит гнуть передо мной спину, я не восточный деспот. Завтра посмотришь на своих любимцев. После битвы за Спарту их упрекали за то, что они не ворвались в город, так как тут же, на поле боя, принялись удовлетворять свои противоестественные страсти с пленными и ранеными врагами. Поэтому завтра бойцы «священного отряда» будут сражаться, как львы.

* * *

Филипп оказался прав – войска подкрепились скудным завтраком ещё в темноте, а перед восходом солнца длинными колоннами уже тянулись из лагеря. Четырнадцатитысячная фаланга зависла с севера над лагерем спартиатов и афинян, а фиванские и фессалийские всадники гарцевали близ позиций боевого охранения противника.

Ификрат и Агесилай не стали медлить с ответом: колонны афинской и лаконской пехоты бегом покидали лагерь и устремлялись к некой только им известной линии, где один лохос с завидной чёткостью примыкал флангом к другому, образуя монолит. Видно, порядок действий союзников был давно и тщательно согласован.

Длинная, поблескивающая густой щетиной копий стена была недвижима – что за любезность со стороны Эпаминонда? Не использовал преимущество в боевой готовности, позволил беспрепятственно сформировать боевой порядок, предоставляет возможность противнику атаковать первым... что задумал его изощрённый ум?

Ификрат и Агесилай переглянулись – каждый из них слишком хорошо помнил судьбу Клеомброта.

– Ну, нет, благодарю, от меня он подарка не дождётся, – высказался афинянин.

Спартанский царь величаво кивнул:

– Согласен. Тем не менее выдвинем лёгкую пехоту немного вперёд, пусть отгонит стрелами этих конных наглецов...

Фиванская конница, к удивлению обоих командующих, вдруг сама отошла к главным силам, а с правого фланга монолита противника потянулась колонна тяжёлой пехоты. Она двигалась на запад, к расположенной против Тегеи горной гряде.

Неожиданный шаг фиванского полководца озадачил не только противника.

– Не понимаю, что делает Эпаминонд, – пожаловался Лаг царевичу Филиппу; молодые люди ехали справа от колонны, наблюдая за её движением.

– Подожди немного, – ответил тот с хитрой улыбкой. – Кажется, скоро ты получишь блестящий урок военного дела!

Марширующая колонна издали казалась лёгкой добычей, и пылкий Архидам убеждал отца немедленно атаковать её. Царь промолчал, зато Ификрат не упустил возможность поучить молодого командира:

– Прими во внимание расстояние, определи, сколько времени потребуется нам, чтобы преодолеть его, и ты поймёшь, что противник успеет перестроиться и пойти вперёд в плотном монолите, тогда как наши ряды будут расстроены движением...

Архидам с недовольным видом слушал афинского ментора, но вдруг его зоркие глаза обнаружили вереницу повозок, таившихся под прикрытием походной колонны противника:

– О, смотрите, что это?

Похоже, фиванский стратег специально задался целью удивлять лаконцев и афинян непрерывной чередой неожиданностей. Голова колонны, очевидно достигнув известного командующему пункта, остановилась, и воины стали... снимать доспехи!

– Каков хитрец! – воскликнул Ификрат. – Он меняет лагерь. Известно, фиванцам в последнее время не хватало продовольствия, и вот теперь враг стоит тылом к Мегалополю, своему союзнику. Теперь он беспрепятственно будет получать всё необходимое. Кроме того, Эпаминонд приобретает удобные пути сообщения с Мессенией, ведь переправиться через Алфей близ Мегалополя нетрудно. Мы не сможем ему помешать, так как уступаем в кавалерии.

– Мы не могли занять эту позицию раньше, – мрачно произнёс Агесилай, – иначе противник отрезал бы нас от Спарты.

Военачальники посовещались и решили увести войска обратно в лагерь. Многие из стоявших в боевом строю воинов облегчённо вздохнули: жестокое испытание состоится, по крайней мере, не сегодня.

Гелиос достиг вершины своего дневного пути, лагерная жизнь возвращалась в обычное русло, когда вновь тревожно запели трубы, а к шатрам стратегов, не разбирая пути и сваливая палатки, помчались конные вестовые:

– Фиванцы наступают!

Тревогу никто не объявлял, она вспыхнула сама по себе. Беспорядочный топот множества ног, бестолковая суета, громкие крики и звон металла...

Только сейчас спартанский царь и афинский стратег поняли губительное коварство Эпаминонда: хитроумный фиванец сумел усыпить их бдительность и вызвать душевное расслабление воинов – не каждый сможет вновь настроить себя на встречу с ужасом битвы.

Агесилай пытался как можно скорее взять бразды управления в свои железные руки, отдавая распоряжения точные и строгие. Гонцов не хватало, приходилось посылать телохранителей, царь делал всё что мог, и тем не менее опытным взором полководца видел, что одни толпой бегут на свои места в строю, другие взнуздывают лошадей, третьи только застёгивают доспехи. Суматоха перед битвой не сулила ничего хорошего.

Пельтасты Ификрата, бравые вояки, ещё раз доказали, что не зря отечество тратит на них столько серебра: на указанную стратегом позицию бежали в ногу, эномотия за эномотией, в полном вооружении и тщательно подогнанном снаряжении. Лица серьёзны – любимый полководец не одобрил их, как обычно, солёной шуткой, это не к добру...

Действительно, афинскому стратегу стало не до шуток, едва лишь он увидел боевой порядок противника. Нет, это была не привычная глазу стройная эллинская фаланга и не азиатская толпа, но ударный клин, хищно вытянутый вперёд наподобие носа триеры. Неумолимо приближается закованное в тяжёлую бронзу остриё: конечно же там шагает знаменитый «священный отряд». Вправо и влево от широкого основания клина крыльями отходили монолиты-фаланги.

«Там, должно быть, менее боеспособные союзники фиванцев, – подумал Ификрат, – крылья-фаланги нужны, чтобы добить остатки рассечённых и смятых ударным клином войск противника».

Кавалерия двумя тёмными массами примыкала к флангам, шла неспешно, шагом, поблескивая наконечниками пока ещё поднятых копий.

Огромная живая боевая машина, построенная специально для одного сражения, притягивала взгляд, завораживала, так, что внимания на рассредоточенную перед нею лёгкую пехоту уже не хватало; между тем её количество обещало самый густой град стрел, дротиков и свинцовых пуль из пращей.

Копья, копья... Их необычайно длинные древки колышутся, словно пшеница на хорошем поле в урожайный год.

Остриё ударного клина нацелилось туда, где торопливо строились в шеренги воины в красных плащах. Эпаминонд хочет в первую очередь разделаться со своими старыми врагами, спартиатами. Что ж, расчёт его верен – поражение Спарты определит исход битвы, а быть может, и всей войны.

Несколько стадий и несколько шеренг спартиатов – вот и всё, что отделяет Эпаминонда от господства в Элладе, и помешать ему уже невозможно. Ификрат и Агесилай, пожалуй, смогли бы найти верное решение, но вот успеть претворить его в жизнь...

Афинский стратег удручённо взглянул на золотисто-алые шеренги. Мужество обречённых невольно внушало уважение. Будь что будет, он выведет своих пельтастов им в тыл, увеличит общую глубину боевого строя. Победа Эпаминонда, если она ему суждена, не будет такой лёгкой.

Ификрат хотел отдать приказ, но на близлежащих холмах появились илы закованных в броню всадников, сверкнули панцири гоплитов. Откуда они здесь? Впрочем, сейчас важно другое. Противник изготовился к атаке, но не двигался, словно говоря: «Стойте на месте, афиняне. Стойте там, где стоите, и не вздумайте помочь спартиатам – получите удар сразу же, как только попытаетесь перестроиться. Фиванская демократия сегодня сводит счёты не с вами, смотрите, куда направлен главный удар её войск. Стойте на месте, афиняне, и победитель протянет вам руку дружбы. Сильную руку, руку панэллинского гегемона!

Справа донеслось стройное пение могучего хора; старый царь поднял меч и затянул пеан, тут же подхваченный множеством голосов.

Наступающий противник ответил зловещим шумом опускаемых сарисс. Длинные копья падали волна за волной, окаймляя ударный клин острой, необычайно густой стальной щетиной.

Лёгкая пехота противоборствующих сторон тем временем вошла в боевое соприкосновение, и схватки, подобные предваряющим большой пожар вспышкам, заполнили разделяющее главные силы пространство. Беотийцы со своими союзниками одерживали верх. Вскоре они оттеснили, прогнали, а частью уничтожили лаконских скиритов, афинских фетов, вышли на дальность стрельбы из лука, и первые стрелы нашли своих жертв в золотисто-алых рядах.

Подразделения фиванских лучников быстро смыкались в шеренги и спешили опорожнить колчаны до подхода своей тяжёлой пехоты. Теперь уже тысячи стрел одновременно рассекали воздух, смертоносными потоками устремляясь прежде всего туда, куда должен вонзиться наконечник ударного клина Эпаминонда.

Агесилай не стал ждать, когда убийственный град проредит строй его воинов, а взмахнул мечом и повёл монолит в атаку. Афинская фаланга качнулась и тоже пошла вперёд, подхваченная порывом духа. Неподвижно застывшие на холмах всадники и гоплиты противника тут же пришли в движение, нацеливая удар в левый фланг и тыл афинян.

Опасный манёвр, так как кавалеристы Ификрата уже неслись навстречу фивано-фессалийским конным массам. О, если бы могли они сквозь бешеный стук копыт и лошадиное ржание услышать слова своего стратега!

Конница противника двинулась навстречу неспешной рысью, чтобы приданные пехотинцы, бежавшие в интервалах между бронированными всадниками, не отстали до времени.

Лучники Эпаминонда ещё пятились перед золотисто-алыми шеренгами спартиатов и, беспорядочно стреляя, уходили за правый скос ударного клина, чтобы, просочившись меж рядов своей тяжёлой пехоты, очистить поле боя для главных сил. Путь в стороны флангов был закрыт – там уже закипели жаркие кавалерийские бои.

Напрасно афинские и лаконские наездники пытались опровергнуть расчёты вражеского полководца. Тяжёлые копья валили их с конских спин, длинные мечи секли в круговерти схватки, клинки пехотинцев вонзались в незащищённые бока людей и лошадей. Противник превосходил числом, вооружением и воинским умением.

Исход кавалерийских боёв был решён прежде, чем остриё фиванского ударного клина с лязгом, грохотом и хрустом врезалось в красные шеренги спартанского монолита. Вскоре уцелевшие афинские и лаконские всадники скакали к югу, ища спасения в бегстве.

Фивано-фессалийская кавалерия начала преследование, приданная ей средняя пехота сгоряча рванулась следом, но скоро отстала. Разгорячённые боем, гордые победой, но потерявшие управление и лишённые строя пехотинцы возвращались на поле сражения. Беспорядочная толпа двинулась туда, где отражали наскоки всадников и атаки гоплитов пельтасты Ификрата.

Афинский монолит был подобен медведю, взятому за окорока собаками. Машет разъярённый зверь смертоносными лапами, крушит злобную зубастую мелочь, чьё дело – всего лишь удержать его до подхода охотников.

Тяжеловооружённые воины окаймляли боевой прямоугольник фаланги бронзовой стеной своих доспехов. Спокойно, без суеты, словно делая самое обычное дело, встречали вражеских конников, уткнув башмак копья в землю и подперев его ногой, а пехотинцев – взяв оружие наперевес. По сигналу трубы закованные в металл бойцы опускались на колено, и стоявшие меж их рядами феты осыпали противника градом стрел в упор. Когда же волна атаки откатывалась, оставляя убитых и раненых, гоплиты делали пол-оборота вправо-влево, выпуская вслед противнику колонны-змейки пельтастов – те совершали вылазки, словно из осаждённой крепости. Настигнуть дезорганизованного противника, нанести несколько удачных ударов, и быстро, прежде, чем он сможет опомниться и сковать дерзких схваткой, вернуться за большие и надёжные щиты гоплитов.

«Сегодня они отработают своё большое жалование с лихвой», – подумал Ификрат, глядя на очередную удачу своих бойцов.

Настоящее сражение только начиналось, и самые грозные испытания впереди. Пристроенное к основанию ударного клина крыло-фаланга приближается, как грозовая туча.

Мощный фронтальный удар возможен уже скоро – как только фиванский клин разрежет, сокрушит, опрокинет, растопчет монолит спартиатов, а затем, словно пилой, пройдётся своим правым скосом по флангу боевого порядка афинян.

Тяжёлая кавалерия противника рано или поздно вернётся и зайдёт в тыл, а на левом фланге повиснет вот эта толпа, что с таким безрассудством бежит навстречу стрелам его фетов. Стратег дал команду сигналисту и, не обращая внимания на пули беотийских пращников, обратил взгляд туда, где решалась судьба сражения и... Эллады.

Ударный клин, встретив первые шеренги лаконской фаланги, лишь ненадолго замедлил своё движение. Заряженный и ведомый непреклонной волей, он напряг силу тысяч образующих его человеческих тел и вновь двинулся вперёд, прогибая, продавливая, сокрушая спартанскую фалангу, скашивая остриями сарисс воинов в красных плащах, топча их крытыми бронзой высоких кнемид ногами.

Спартиаты погибали десятками и сотнями. Гибли в бесплодных попытках остановить эту громадную живую боевую машину или прорваться сквозь чащу острого железа к тем, кто крепко держал в руках древки страшного в своей массе оружия.

Бесполезно. Бесполезно всё – проведённое в лишениях детство, долгие занятия в палестрах и на стадионах, жестокие кулачные бои на Платанистах, кровь, обагрившая алтарь Артемиды-Орфии, где тебя пороли до потери сознания, проверяя способность переносить боль, охоты на несчастных илотов и суровая добровольная бедность многих поколений, принятая ради одоления врагов Спарты. Всё это оказалось ничем по сравнению с исполинской силой страшного детища военного гения Эпаминонда.

Фронт спартанской фаланги изогнулся червяком и опасно истончился в том месте, где его дробил «священный отряд», напрягся в последнем отчаянном усилии, разорвался и лопнул. Союзники спартиатов оставили строй и бежали, бросая щиты, прочь, подальше от неуязвимого фиванского чудища, прямо под мечи и грохочущие копыта фивано-фессалийской конной лавы – закончив преследование, она возвращалась на поле сражения.

Сотни две спартиатов, каждый сам за себя, ещё отчаянно бьются перед притупившимся наконечником ударного клина и падают, устилая красными плащами дорогу победителям. Правый фланг лаконского монолита – вернее, его остатки – был свернут в бесформенную массу, и скос ударного клина беспощадно строгал её сталью, готовя к окончательному уничтожению ударом короткого левого крыла-фаланги.

Сердце Ификрата сжалось – нет, не от вида множества павших, но от сознания неуязвимости вражеского боевого порядка. С ним невозможно бороться. Что могут противопоставить страшной ударной силе афинский стратег и его бойцы? Только решимость стоять насмерть, достойную славы Афин и своей воинской чести.

Левое крыло у основания фиванского клина уже подходит к остаткам спартанского войска, а правый скос вот-вот ударит по его пельтастам. Разрозненные группы противника, того, что ещё недавно бесновался перед афинскими шеренгами, поспешно убираются, освобождая место для забрызганных лаконской кровью сариссофоров[149]149
  Сариссофор – воин, вооружённый сариссой – длинным составным копьём.


[Закрыть].

– Дети мои! – во всю мощь лёгких закричал Ификрат. – Будем достойны славы отечества!

Напряглись гоплиты, изготовились пельтасты, феты достали последние стрелы из опустевших колчанов...

Тяжёлый гул, похожий на раскаты приближающейся грозы, заставил стратега обернуться назад: там, в клубах пыли, фивано-фессалийская кавалерия рубила мечами, колола копьями и топтала копытами коней бежавших с поля боя союзников спартиатов. Скоро она закончит свою кровавую работу и будет здесь. Это конец!

Между тем горсть воинов в красных плащах тесным строем шла в последнюю, безнадёжную атаку. Это полемарх Антикрат сумел собрать немногих живых бойцов своей моры и теперь вёл их на героическую гибель во имя Спарты.

– Славная доля, в передних рядах с врагами сражаясь, смерть за отчизну принять! – хриплым голосом выкрикивал полемарх слова боевого гимна, сжимая рукоять короткого меча.

О, если бы рядом был Эгерсид, убитый теми, у кого боги отняли разум! Вот кто умел врубиться в ряды сариссофоров. Как он сделал это при Левктрах?

Косым ударом щита влево Антикрат отбил несколько устремлённых к нему копий, клинком и закованным в бронзу предплечьем отразил ещё одну сариссу вправо и, не обращая внимания на скользнувшее по бедру лезвие, вломился в фиванский строй.

Его воины, шедшие рядом и следом, гибли на копьях, склоняли их тяжестью своих тел, выигрывая для полемарха драгоценные мгновения. Тот действовал молниеносно – недаром в своё время уступал в рукопашной схватке разве что самому Эгерсиду.

Прежде чем бойцы «священного отряда» поняли, что произошло, Антикрат сразил ближайшего сариссофора и с разворотом влево всадил меч в бок фиванцу в чёрном хитоне, голосом и жестами увлекавшему копьеносцев вперёд. Он был так занят своим делом, что даже не заметил прорвавшегося к нему спартиата.

Лёгкий панцирь фиванца окрасился кровью; захлебнувшись на полуслове, он осел на землю, и в тот же миг несколько одновременных ударов повергли нападавшего рядом.

Ближайшие воины побросали копья, подхватили раненого фиванца и, уложив на щит, подняли над строем.

– Эпаминонд убит! Стратег погиб! – волнами летела по шеренгам тревожная весть, обгоняя плывущее над шлемами тело – его передавали на руках от остановившегося в замешательстве острия ударного клина в тыл боевого порядка.

Двое израненных спартиатов, чудом уцелевших в отчаянной контратаке Антикрата, воспользовались расстройством в рядах противника и утащили за ноги своего командира – оглушённого, окровавленного, но живого.

Ификрат не понял, почему живая боевая машина фиванцев прекратила убийственный ход. Только что ударный клин своим скосом легко, словно триера рыбачью лодку, отбросил и изогнул правый фланг фиванского монолита. Самое время развивать успех! Стратег мысленно приготовился к худшему, но ужасное детище Эпаминонда вдруг остановилось, как бы исчерпав отпущенный ему запас движения. Ещё грозит острой стальной щетиной, ещё дышит тысячами разгорячённых глоток, но опытный полководец чувствовал, как угасает в этом чудовище то, что заставляло его неумолимо идти вперёд, сокрушать и убивать.

Афинский командующий видел плывущий над строем противника щит с распростёртым телом, но придал этому гораздо меньше значения, нежели копьям ударного клина, нависшей с фронта фаланге фиванских союзников и тяжёлой коннице в своём тылу. Почему противник бездействует? Ведь положение афинян безнадёжно, и как бы доблестно ни сражались пельтасты, они обречены. Всего лишь сотня шагов отделяет Эпаминонда от цели, к которой он шёл так долго...

Между тем главные силы фиванцев стояли на месте, и хотя то здесь, то там ещё вспыхивали отдельные схватки, это были огни уже догорающего пожара.

Кавалеристы и легковооружённые пехотинцы охотились за отдельными спартанскими и афинскими бойцами, нападали на небольшие группы, отрезанные от общего строя, и не трогали тех, кто мог оказать достойное сопротивление.

Остатки правого крыла лаконской фаланги сбились в ощетиненный копьями круг. Здесь были отменные воины во главе с самим Агесилаем, и они приготовились как можно дороже отдать свою жизнь.

Фиванские всадники гарцевали в нескольких шагах, выкрикивали оскорбления и насмешки, метали в людскую массу дротики, но дальше дело не шло. Один из них погнал коня рысью в обход оборонительного круга так близко, что лишь поднятая вперёд ладонью правая рука да слова, что выкрикивал он молодым голосом, удержали многих от соблазна достать его копьём.

– Лисикл! Лохагос Лисикл! Я, Ксандр, ищу тебя!

Спартиаты передавали слова соседям в глубину строя: кажется, кому-то из них хотят предложить поединок. Что ж, одним фиванцем будет меньше...

Резкий злой голос заставил всадника натянуть поводья:

– Стой, грязный илот! Стой, я сделаю с тобой то, что обещал у кеада!

Выступивший вперёд спартиат выглядел куда более грозно, чем при последней встрече, но Ксандр твёрдо выдержал полный холодной ненависти взгляд.

– Где твой шлем лохагоса? – уязвил он врага. – Сменил для безопасности?

Издёвка попала в цель: отсутствие во время битвы за Спарту не прошло для Лисикла даром – Агесилай без колебаний лишил его ранга лохагоса, а неудачная погоня за невестой сделала предметом насмешек для тех, кто ещё недавно завидовал многообещающему командиру. Но всё это было ничто по сравнению с исчезновением Навбола. Быть может, искалеченный наёмник пал жертвой другого искателя лёгкой добычи, а может быть, продал дорогих лошадей в ближайшем порту и оставил Лаконию. Так или иначе, тела Мелеста и Килона не были доставлены в Спарту и погребены согласно обычаю. За такое обычно отнимали красный плащ, а вместе с ним и гражданское состояние. Решение отложили до окончания битвы, дав бывшему лохагосу возможность искупить вину подвигом.

Не вышло! Но Арес всё же внял его просьбе: грязный, недобитый илот, виновник всех несчастий – вот он, сам пришёл!

Ксандр соскочил с коня, дал знак кавалеристам; те потеснились, освобождая место для схватки. Качали гребнями шлемов: бывалые рубаки сразу поняли, как опасен в поединке этот спартиат. Правда, их боец тоже ведёт себя уверенно, даже отказался от копья, но, может, это лишь уверенность новичка, ещё не встречавшего подлинного мастера боя?

Противники медленно сближались по кругу. Лисикл хотел действовать наверняка – он слишком хорошо помнил судьбу Килона и Навбола, недооценивших илота.

Спартанский гоплит владеет копьём, как оса жалом: ложный укол в голову (пусть небольшой кавалерийский щит противника поднимется ещё выше) и укол в ногу последовали один за другим. В следующее мгновение меж рядами фиванских конников пронёсся одобрительный гул: Ксандр сумел уклониться, отбить остриё к земле, наступить на древко и контратаковать противника так стремительно, что тот был вынужден бросить оружие, чтобы отпрянуть, спасаясь от мелькнувшего у самых глаз клинка. Новичок и в самом деле неплох!

Длинные сильные ноги позволили спартиату быстро разорвать дистанцию и выхватить меч, но лаконский строй разразился возмущёнными криками:

– Хватит бегать от мальчишки, Лисикл!

– Смотри, он отнимет твой красный плащ!

– Не зря тебя погнали из лохагосов, злосчастный!

Теперь пришёл черёд Ксандра защищаться от града ударов и уколов, каждый из которых мог оказаться роковым. Присев в низкую стойку, он медленно отходил, напряжённо работая клинком и щитом. Кто-нибудь другой был бы уже наказан за столь бурный натиск, но Лисикл очень силён, опытен, подвижен, ловок. Меч в его мощной руке летает легко и послушно. Казалось, верные удары Ксандра встречают пустоту, или бронзу щита, или сталь клинка; при этом сам он дважды с трудом избежал коварных зацепов ногой искушённого в панкратионе спартиата.

Воля и внимание напряжены до предела, но страха нет; правда, утром был неприятный внутренний холодок, да и тот прошёл, когда его ила, загрохотав копытами, покатилась на лаконских всадников. Один из них преградил путь Ксандру и остался лежать с обломком фиванского копья в насквозь пробитой груди.

Вместе с победой пришли ощущения силы и вера в своё воинское умение. Ксандр вспомнил о данной у кеада клятве, рискуя получить тяжёлое наказание, отбился от подразделения и двинулся разыскивать Лисикла, благо всё пространство сражения было уже за беотийцами. Противник занимал лишь небольшие участки земли, где ещё держалась его тяжёлая пехота...

Удача! Спартиат вновь пытался применить зацеп, но Ксандр поймал его ногу клинком так, что лишь бронза кнемиды спасла Лисикла от увечья. Тем не менее самый опасный миг неумолимо приближался. Отбитая левая рука повиснет под тяжестью щита, меч в обессилевшей правой покажется неуклюжим бревном, откажутся служить сведённые судорогой напряжения ноги, и победа сама собой достанется более выносливому.

Лисикл тоже ждёт момента надлома сил противника, чтобы оказаться полным господином положения – Ксандр уловил это чутьём бойца. Молодой человек отскочил далеко назад, сбросил шлем, распрямил ноги. Едкий солёный пот густыми ручьями тёк по лбу, щипал глаза.

– Подохнешь, собака, – в голосе Лисикла уже звучало злорадное торжество. – Но лёгкой смерти не жди. Я сделаю то, что обещал!

Спартиат вновь атаковал, осыпая ударами и тесня, к счастью, не столь стремительно – удар по ноге научил осторожности. Фиванцы теснились, давая Ксандру путь отхода.

«Что ж, моя голова обнажена, щит опущен... – думал он. – Сейчас, или будет поздно. Вперёд, спартиат!»

Вот он, этот миг. Молодой человек уловил его по едва заметно изменившемуся выражению глаз Лисикла чуть раньше, чем тот метнул своё тело в сокрушительный выпад.

Ноги Ксандра пошли в сложном, похожем на танец движении, вихрем занося его за правый бок спартиата. С коротким блеском взвился клинок и в рубящем ударе опустился на вытянутую руку поразившего пустоту Лисикла.

Враги стояли, глядя во все глаза. Спартиат в мокром от крови красном плаще придерживал левой рукой с бесполезным уже щитом правую, почти отсечённую у самого плеча. Бессильная злоба, недоумение жестокости и насилия, остановленного ответной жестокостью и насилием, – что ещё было во взоре Лисикла?

– За моих родителей! – прерывисто выкрикнул Ксандр. – За брата и сестру... за Форкина и Состена... за господина Эгерсида! – и, перехватив меч двумя руками, вонзил остриё в шею спартиата чуть выше панциря.

– Замкнулось кольцо зла, – прошептал он, глядя на поверженного врага. История, начавшаяся много лет назад у берегов Эврота, закончилась...

Напряжение схватки выходило с противной, крупной дрожью, ноги подкашивались.

Кто-то поддержал его, обняв за плечи.

– Ты был великолепен, – услышал Ксандр голос македонского царевича, очевидно, пожелавшего следить за развитием событий вблизи. Верный Лаг был рядом и сиял от восхищения.

– Я глазам своим не верю, – покачивал он головой, осматривая распростёртого на окровавленной земле Лисикла. – Такого бойца уложил!

Фиванцы разразились торжествующим криком, спартиаты хранили угрюмое молчание. Двое гоплитов вышли из строя с намерением забрать тело убитого.

– Не спешите, – преградил им путь фиванский кавалерист, – пусть сначала победитель заберёт доспехи. Они принадлежат ему по праву войны!

Спартиаты не возражали, оговорив только щит: всё-таки Лисикл пал в бою и сражался достойно.

«Точно зверя свежуют», – невольно подумал Ксандр, глядя, как добровольные помощники с поистине охотничьим азартом освобождают мёртвого спартиата от боевого металла.

– Хитон брать будешь? – спросил кавалерист. – Нет? Ну, как знаешь. Я бы и набедренную повязку с него содрал. Вот, держи, – вручил он молодому человеку липкий от крови панцирь, шлем, поножи, наручи, меч и кинжал. – Всё это стоит недёшево.

Гоплиты уложили тело Лисикла на его большой круглый щит, накрыли красным плащом и торжественно-скорбно внесли в строй уже взявших оружие по-походному спартиатов.

– Едем с нами, – предложил Филипп. – Битва окончена.

Только сейчас молодой человек заметил, что фиванцы также подняли вверх свои копья, а их ударный клин, покачивая лесом сарисс и на глазах теряя грозную форму, пополз в сторону лагеря..

– Но почему?

– Эпаминонд ранен и, говорят, тяжело. Похоже, он был не только создателем, но и главной движущей силой этого гигантского живого тарана, иначе фиванцы остановились бы разве что в самой Спарте.

Ксандр оцепенел: Эпаминонд, его покровитель, в какой-то степени заменивший Зенона...

– Что же теперь будет? – после долгого молчания спросил он царевича, когда они подъезжали к лагерю.

– Как что? Уверен, те, кто вместо того, чтобы воспользоваться плодами безусловной победы, собрались сейчас в палатке раненого стратега (кстати, мне тоже следует там побывать), не придумают ничего лучше, чем увести войска в Фивы. Ну а дальше – увидим. Скажу одно: Эпаминонд – величайший муж Эллады, и я никогда не забуду то, чему он меня научил. Особенно сегодня... Но поспешим – я должен видеть его ещё живого.

Стратег умирал. Беотархи и военачальники окружили простое походное ложе, глядя на побелевшее лицо полководца. Он потерял слишком много крови и понимал, что сочтены не только последние часы, по и минуты жизни, и лишь усилием воли удерживал себя от провала туда, откуда не бывает возврата.

– Скажи, Горгид... что было после? – чуть слышно спросил умирающий.

– Лаконцы бежали, поле сражения усыпано красными плащами спартиатов и осталось за нами. Победа полная. Она одержана благодаря тебе, Эпаминонд.

– Немедленно... немедленно преследовать... идти на Спарту. Наши потери?

– Крайне малы. И огромны, если считать...

– Афиняне?

– Их не трогали.

Стратег удовлетворённо закрыл глаза.

– Правильно... так надо Фивам. Обещайте, – напряг он последние силы, – довести дело до конца. Без меня.

– Ты поправишься, Эпаминонд, непременно поправишься, – утешал его Горгид.

Голова полководца бессильно откинулась на подушку.

– Не покидай нас, Эпаминонд, – воскликнул Мелон, – ведь ты даже не оставил Фивам своих детей!

– Ошибаетесь, – умирающий заставил себя приподнять руку. – Ошибаетесь. Я оставил вам... двух дочерей, – в глазах его мелькнуло что-то тёплое и лукавое. – Имя одной Левктры, а другой – Мантинея!

Рука безжизненно упала, и полководец закрыл глаза навсегда.

Филипп незаметно оставил палатку, вместе с ожидавшими его Лагом, Ксандром и Парменом неспешно прошёл к окраине лагеря, далеко не похожего на стан победителей, остановился, глядя на усеянную белевшими трупами равнину меж холмов. Особенно много было их там, где прошёл, круша ряды спартиатов, ударный клин Эпаминонда и промчалась фивано-фессалийская конница. Лишённые доспехов победителями и догола раздетые мародёрами, они ждали своих живых товарищей, чтобы как полагается, на щите, отправиться в последний путь к месту упокоения.