Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

Один из золотисто-алых воинов сбежал вниз по склону, за ним другой, третий, и вот лаконцы, ещё недавно искавшие встречи с противником, устремляются к свободному выходу из ущелья – тому, что ведёт к Орхомену.

Это не отход, а беспорядочное бегство. Некоторые бросают копья и щиты, что облегчает настигающим фиванцам скорую победу над ними.

Ещё немного, – и преследование превратится в побоище, но тут кто-то из ополченцев сообразил, что лаконский обоз, наверняка не пустой после похода по городам Локриды, находится прямо у них за спиной! Толпа преследователей стала быстро редеть: ополченцы неслись в обратном направлении на поиски обоза, груженного добром.

Пелопид оглянулся назад и с изумлением увидел, что за ним следует лишь горстка воинов. Даже бойцы «священного отряда» бродили по полю боя, снимая доспехи с убитых. Потребовалось немало сил и времени, чтобы превратить занятую грабежом толпу в подобие войска и снова повести его по следам бегущих лаконцев.

Эгерсид был потрясён известием о разгроме войск Горголена и Теопомпа в Тегирском ущелье – его доставил орхоменский юноша-аристократ, прискакавший из головного дозора. А вот и первый беглец – его ведут кавалеристы.

– За нами погоня, спешите укрыться за стенами Орхомена! – кричит перекошенный рот.

Лохагос встречает несчастного звонкой оплеухой.

– Найди в себе силы умереть как воин. Я дам тебе возможность искупить вину.

Лохос развернулся в две шеренги. Всадники вели и вели беглецов, из которых спартиаты Эгерсида тут же формировали новые эномотии, ставили их на линию фронта и наращивали глубину строя. А вскоре воины Горголена и Теопомпа сами бежали туда, где призывно пела труба.

Лохагос оглядел строй: похоже, здесь не меньше, чем полторы моры. Не видно ни Горголена, ни Теопомпа. Должно быть, действительно пали в бою. Командовать теперь придётся ему, Эгерсиду.

В числе беглых нашлось до сотни лёгких пехотинцев. Прибилось и несколько десятков всадников, что позволило сформировать кавалерийский отряд.

Частый дробный перестук копыт дал знать о приближении фиванских конников.

Воины в красных плащах, недавно бежавшие из ущелья, крепче взялись за древки копий. Страх прошёл, перейдя в озлобление на тех, кто заставил их запятнать себя позором бегства.

Фиванские всадники сдержали бег коней, с удивлением увидев готовую к бою фалангу.

Гиппарх прикинул длину фронта монолита, послал часть всадников в обход справа и слева, а сам рискнул подъехать ближе к противнику, чтобы лучше его рассмотреть. Стоявший в десятке шагов перед строем спартиат в пурпурном плаще поверх яркой бронзы доспехов – скорее всего, военачальник – трижды вскинул мощной рукой копьё. С флангов монолита брызнули потоки стрел, поражая тех, кто рискнул приблизиться к золотисто-алому строю, и тех, кто пытался обойти его. Те из фиванских всадников, что вышли в тыл фаланги, были частично уничтожены и обращены в бегство короткой яростной контратакой небольшого лаконо-орхоменского кавалерийского отряда и последней шеренги гоплитов.

Спартанский военачальник, не обращая внимания на стрелы фиванских конных лучников, вновь поднял копьё и звучным голосом затянул пеан. Не переставая петь, взял оружие наперевес и сделал первый шаг. Лаконскис воины, склонив копья, подхватили знакомые слова гимна и дружно двинулись на фиванскую кавалерию.

Всадники только покрутились в бессильной ярости перед лесом копий, а затем ускакали к ущелью, откуда вытягивалась ведомая Пелопидом колонна беотийской пехоты.

– Коня, – коротко потребовал Пелопид, получив известие о появлении нового грозного противника.

Хмуро прищурив глаза, оглядывал он живую стену спартанского войска. Боевое возбуждение, до того клокотавшее в груди, уступило место трезвому расчёту.

Несомненно, это тот самый лохос, что сумел прорваться в Орхомен. Он следовал за фивано-беотийским войском! Силён лохагос! Собрал беглецов и построил из них готовую к бою фалангу. Выбрал удобную исходную позицию, выравнивает подошедшие шеренги. Замысел его понятен: покатит свою тяжёлую золотисто-алую массу на недавних победителей, как только примерно половина из них выйдет из ущелья, и раздавит, не дав принять боевой порядок.

Пелопид вспомнил о своём войске, растянувшемся по ущелью. «Священный отряд», пожалуй, готов к бою, но ополченцы – навряд ли...

Что ж, одна победа есть, и славная победа. На сегодня хватит. Нерасчётливый игрок, удвоив ставку после хорошего выигрыша, рискует остаться без хитона.

– Поворачивай колонну, – приказал он эпистолярию. – Боя не примем. Ты, – Пелопид взглянул на гиппарха, – прикроешь отход.

И развернув коня поскакал к ущелью.

Эгерсид так и не дождался появления пехоты противника. Тогда он направил к ущелью конный дозор и, убедившись, что противник ушёл, широкой колонной двинул войско к месту последнего боя спартанских полемархов.

Среди трупов лаконских воинов, беспорядочно разбросанных по дну ущелья, высился обвешанный оружием и доспехами наскоро отёсанный ствол дерева. Трофей, знак победителей.

– Срубить, – приказал Эгерсид, – убитых опознать и похоронить. И немедленно направить в Орхомен за продовольствием. Мы не вернёмся туда ещё несколько дней – будем преследовать фиванцев.

Среди уцелевших спартанских лохагосов были люди постарше Эгерсида, но бегство с поля боя не позволяло им претендовать на командование, и скоро он начал чувствовать ответственность не только за этих людей, ставших теперь его воинами, но и за интересы Спарты в Фокиде, Локридах Опунтской и Озольской, на западе Беотии. В последующий день Эгерсид постоянно давал фиванцам чувствовать своё присутствие, нависая разведкой и охранением над хвостом их колонны.

Не раз прикрывавшие отход кавалеристы бросались в атаку на немногочисленных лаконских и орхоменских всадников, но те, не принимая боя, отходили под защиту стрел и дротиков лёгкой пехоты, а к ним на помощь уже спешили, громыхая металлом, эномотии гоплитов из головного или бокового охранения. Фиванцы, наученные горьким опытом, поворачивали коней.

Эгерсид шёл с одним из отрядов охранения, размышляя, каким способом лучше оторваться от противника, после того как он будет вытеснен в Беотию. Войско изрядно оголодало, пора в Орхомен...

Вдруг всадник-связной тревожно воскликнул: «Гляди, лохагос!» – и указал рукой в сторону ближайших холмов. Там, на проходящей через седловину дороге, стоял крытый паланкин с двумя мулами, а возле него кипела жаркая схватка. Несколько человек – очевидно, слуги – защищали паланкин от наседавших беотийских ополченцев. Исход схватки был предрешён – защитники один за другим падали под ударами многочисленного противника.

– Без стрел и дротиков! – крикнул Эгерсид, взмахом руки увлекая за собой лёгких пехотинцев. Он опасался, что метательные снаряды заденут сидевшую в паланкине особу – видимо важную.

Воины в красных плащах подоспели в тот момент, когда, обливаясь кровью, пал последний защитник паланкина. Добытчики были так увлечены, что не заметили, как сами стали добычей.

Эгерсид неторопливо открыл дверь паланкина. Он увидел драгоценный клинок сирийского кинжала, нацеленный ему прямо в горло, а над ним – отчаянные глаза Семелы.

XIV

Всадник торопил коня. Каждый удар копыт животного о каменистую дорогу отзывался болью в набитом седалище и бёдрах. Надо было признаться, что всадник он никудышный, но желание побывать в Спарте пересилило, вот и напросился доставить письмо.

Иногда он обгонял группы гружёных повозок – одиночных не было. Боятся разбойника Харитона. Говорят, он совсем обнаглел.

«Почему этот негодяй до сих пор не пойман? – с возмущением подумал гонец. – Война не оправдание. Вот если бы он попался мне навстречу...»

Но что за разлапистые фигуры выползают на дорогу из зарослей маквиса, густо покрывающих крутой склон?

– О, Гермес, я не просил тебя исполнить моё желание сейчас же, – пробормотал всадник, бросая взгляд назад. Путь отхода уже был отрезан двумя крабовидными существами, с огромными дубинами в их невероятно длинных узловатых верхних конечностях.

Прорываться, так к Спарте! Всадник ударил коня пятками, выставил копьё и поскакал вперёд. Разбойники отшатнулись, при этом один из них оказался настолько неуклюж, что угодил под стальной наконечник. Конь истошно заржал, длинным прыжком прошёл сквозь преграду и проскакал шагов сто, прежде чем гонец оглянулся: разбойники с тупым кровожадным упорством бежали следом.

Конь вдруг начал спотыкаться. Выигранное было расстояние сокращалось. Левую ногу всадника заливала горячая липкая влага: один из разбойников успел садануть коня в бок чем-то острым, и из раны обильно хлестала кровь. Гонец сумел благополучно соскочить с коня и побежал к Спарте. Разбойники скоро отстали.

– Ранен? – спросил гонца Агесилай, глядя на его покрытую запёкшейся кровью ногу.

– Нет, это кровь моего коня, – отвечал гонец. – У самой Селассии на меня напали разбойники. Одного я убил, остальных обратил в бегство. Преследовать не стал, так как спешил доставить тебе известие.

Агесилай поморщился: Герусия и эфоры жадно тянут руки в самые отдалённые уголки Эллады. Тем временем разбойник Харитон безнаказанно орудует уже возле самого города и унижает Спарту лишь одним своим существованием!

– Иди. Но будь неподалёку – я ещё призову тебя, – отпустил гонца Агесилай и сломал печать на пенале со скиталой. Судя по тому, как мрачнело его лицо, сообщение было нерадостным. Закончив читать, царь передал ключевой стержень и письмо эпистолярию, а сам со вздохом откинулся на подушках.

Рассогласование интересов и усилий в органах власти, нежелание или неумение определить, откуда исходит угроза могуществу и влиянию Спарты – вот истинная причина наших неудач, размышлял престарелый полководец.

То, что хорошо для него, хорошо и для государства так считает каждый эфор и архонт. Последние объединяются в группы по сходным интересам, привлекают на свою сторону эфоров или проводят на высшие государственные должности близких им людей. Не обходится без жрецов – у тех свой расчёт и тонкая тактика.

А разве не влияют на то, в какую сторону будет переложен руль государственного корабля, руки чужеземцев? Только простец может подумать, что стоящие во главе государства люди руководствуются в своих решениях свободной волей. Иногда приходится удивляться, как ловко малые полисы используют могучего союзника в своих интересах.

Незаметно, но внимательно изучают расстановку сил в органах власти, характер государственных мужей и особенно их слабости. Могут обернуть на пользу себе и упрямство, и несговорчивость своего политического противника. Теряют всего несколько талантов, а получают могущество, влияние и военную силу Спарты!

Последние события не радуют – поражение Горголена и Теопомпа в Тегирском ущелье могло обернуться быстрой потерей Фокиды, Локриды и Дориды, и только вовремя подоспевший Эгерсид сумел спасти положение.

Агесилай как никто другой видел растущую силу Фив. Едва оправившись от болезни, царь предпринял всё для организации нового похода в Фиваиду. На этот раз были выделены достаточные для победы силы; командование войсками принял Клеомброт.

Вторжение было решено осуществить через горный проход близ Киферона.

Противник, очевидно, быстро проведал о приготовлениях Спарты. Фиванцы не только успели заключить более тесный военный союз с Афинами, но и занять соединёнными силами господствующие над Киферонским проходом высоты. Причём сделали это тайно!

Клеомброт, к счастью, предусмотрительно решил сначала овладеть теми же высотами и лишь затем вести главные силы через проход. Лаконская средняя пехота почти достигла вершин, когда была внезапно атакована превосходящими силами противника и после короткого боя отошла, понеся потери. Спартанский командующий оценил обстановку, пришёл к выводу, что вторжение в Фиваиду через занятый проход невозможно, и счёл за благо вообще отказаться от дальнейших действий. Правда, он ещё ссылался на предсказания жрецов-гадальщиков.

Как ликовали сторонники морской войны во главе с Поликратом, когда Клеомброт отпустил по домам присланные союзными городами Лаконии контингенты войск и вернулся в Спарту! Теперь продолжение войны на суше против Фив стало просто невозможным – по крайней мере, в этом году.

Союзные города прислали в Спарту делегатов, и те открыто обвинили во всём нерадивых военачальников. Сторонники морской войны успели поработать и здесь – союзники в один голос утверждали, что смогут выставить многочисленный флот, способный блокировать Афины с моря и взять этот город измором. Кроме того, силами флота можно высадить войска для нанесения удара по Фивам – скажем, в Кревсии или где-нибудь в Фокиде.

Агесилай полагал, что такие замыслы ведут лишь к распылению сил, но, сражённый недугом, не мог им помешать. Вскоре царь понял, что подготовка к морской войне велась уже давно, но исподволь и конечно же в ущерб войне сухопутной. Доказательств не было, но иначе каким образом в бухтах Гифия и Ласа появились, словно по мановению руки, шестьдесят полностью укомплектованных триер?

Опытный наварх[106]106
  Наварх – командующий флотом.


[Закрыть] Поллид повёл флот к островам Эгина, Кеос и Андрос, чтобы, опираясь на них, прервать доставку хлеба в Афины морем.

Вскоре уже казалось, что цель достигнута – суда, доставлявшие зерно в Афины, не рисковали идти дальше Герасты. Богатый город оказался перед угрозой голода, а сторонники морской войны почти праздновали победу.

Потом случилось то, чего так опасался Агесилай: афинский флот под командованием Хабрия вышел в море и ещё раз доказал, что с сынами Аттики не стоит искать схватки на зыбких волнах. Спартанский флот был разбит, а уцелевшие корабли вернулись, приведя сторонников морской войны в удручённое состояние.

Побеждённых не укоряли – у хитрых афинян оказалось гораздо больше боевых кораблей, чем предполагали.

Стало гораздо хуже, когда афинский флот, числом в шестьдесят триер, появился у берегов Пелопоннеса. Над прибрежными городами и сёлами нависла опасность пожаров и разрушений. Как стало известно, афинян на такой шаг подбил Эпаминонд, коварнейший из фиванских демократов. Теперь не до походов в Беотию, сухопутных или морских, нужно думать о защите своей земли. Враг может высадиться в любой момент.

Руки фиванцев оказались свободными; они с завидной энергией принялись укреплять своё влияние в Беотии, распространять его дальше на северо-восток и создавать запасы, необходимые для войны.

Был свой расчёт и у афинян – не только месть за безумный поступок Сфодрия или попытку морской блокады заставила их поддаться на уговоры союзника. Но этот расчёт стал понятен позже, когда афинские триеры неторопливо обогнули Пелопоннес и ушли к острову Керкира.

Афинский флотоводец Тимофей, сменивший Хабрия, и не думал терять морских пехотинцев в стычках со спартанскими гоплитами. Он прикоснулся своим оружием к лаконскому влиянию на Керкире, и это влияние рухнуло. Коварные демократы никого не убивали, не обращали в рабство, не лишали имущества. Они даже не отправили в изгнание бывших олигархов, поставленных Спартой, и добились своего. Богатый, плодородный остров с прекрасной морской базой стал верным союзником Афин.

Потеря базы, позволявшей контролировать западное побережье Эллады, была тяжёлым ударом для Спарты. О Фивах словно забыли: напрягая силы свои и союзников, кое-как вновь снарядили пятьдесят пять годных к походу кораблей. Начальником утвердили известного своей отвагой наварха Николоха. Разумный голос больного Агесилая был слаб и тонул в общем хоре воинственных криков.

Николох, мастер тяжёлых лобовых ударов, обрушился на Тимофея всеми наличными силами и заставил его принять бой у Ализии. Но афинский наварх показал, что умеет выигрывать не только тонкими манёврами. Афинские моряки ещё раз доказали, что в битве на волнах они стоят спартанских гоплитов на суше... К счастью, отважному Николоху хватило ума не сражаться до последнего корабля, а вовремя отойти к берегам Пелопоннеса, где к нему, наконец, присоединились шесть опоздавших амбаркийских триер. Тогда спартанский флотоводец почувствовал себя достаточно сильным и вновь повернул тараны своих кораблей к Ализии.

Тимофей расположился вблизи от места недавнего боя для ремонта и отдыха. Узнав о приближении противника, он не вышел к нему навстречу, а всего лишь усилил охрану побережья. Спартанские корабли поболтались на волнах и отошли, чтобы не быть застигнутыми бурей.

Отремонтировав корабли и выведя из бухт боеготовый флот, Тимофей, вдобавок ко всему, соединился более чем с полутора десятками своих новых союзников – керкирийцев. Теперь открытая борьба с афинским флотом, насчитывающим без малого восемьдесят триер, стала просто невозможна.

Тогда-то и вспомнили эфоры с архонтами о своём старом царе, принёсшем Спарте столько побед и славы. Пришли за советом, что делать дальше?

Горько усмехнулся Агесилай: ведь всё это время они даже не думали представлять ему нужные сведения, приходилось узнавать новости из вторых рук. Но сейчас Спарта опять нуждалась в нём – не в его мече, но в государственной мудрости, военных знаниях и жизненном опыте.

Трудно сказать, какой совет он дал бы этим величественным мужам, запутавшимся в собственных ошибках; но днём раньше царь получил письмо от своего старого друга-аристократа из Афин. Радовали не только известия, царь наслаждался искусством друга глубоко анализировать политическую ситуацию и делать безупречные выводы.

– Ждите послов из Афин, – ответил Агесилай архонтам после того, как они закончили описание бедственного положения отечества. – Ждите послов, – повторил он, глядя в удивлённые глаза хозяев Спарты, – и когда они прибудут, примите их мирные предложения.

Эфоры и архонты удалились, полагая, что болезнь иссушила не только тело, но и разум престарелого полководца. Каково же было их удивление, когда через десять дней в Спарту действительно прибыло афинское посольство!

– Афиняне опасаются быстрого усиления своего союзника – Фив – больше, чем вы своего противника, тех же Фив, – объяснил царь архонтам причину внезапного миролюбия афинян. – Кроме того, им не хватает денег на содержание такого большого флота вдали от своих берегов…

Мир был заключён, и грозные триеры Тимофея вновь прошли вдоль берегов Пелопоннеса – на этот раз в обратном направлении.

Вскоре Агесилай чуть не задохнулся от возмущения, узнав, что сторонники морской войны решили воспользоваться миром всего лишь как передышкой и вновь захватить Керкиру! Напрасно рисовал он картину ужасных политических и стратегических последствий безумного шага – жажда власти над богатым островом красной пеленой закрывала глаза правителям Спарты.

Посольства с требованием выставить корабли были отправлены не только к Пелопоннесским союзникам, но и в Коринф, Левкиду, Ахайю... И снова набралось шестьдесят триер! Дождались: вёсла боевых кораблей Тимофея сданы в портовые склады, экипажи отпущены по домам. Тут же придравшись к ничтожной мелочи, Спарта нарушила недавно заключённый мир.

Лаконский флот под командованием кипящего энергией наварха Мнасиппа вспенил таранами морские волны. Курс – на Керкиру!

Жители острова не могли без помощи афинского флота предотвратить высадку противника; не могли они также оказать достойное сопротивление на берегу – корабли Мнасиппа, кроме спартанских гоплитов, несли ещё и полторы тысячи молодых наёмников с Крита.

Принимать спартанского гармоста и возвращаться к олигархии не хотелось. Оставалось полагаться на крепость стен столицы – тоже Керкиры – и на помощь Афин, куда направили послов.

Тем временем Агесилай, предчувствуя неблагоприятный поворот событий, убедил Герусию направить посольство в Сиракузы – убедить тирана Дионисия в пагубности для его власти афинского влияния на Керкире.

Спартанский флот благополучно достиг острова. Мнасипп беспрепятственно высадил войска, осадил столицу с суши, блокировал её с моря и начал опустошать заботливо ухоженную страну. Наёмники с упоением предались грабежу и удовлетворением своих скотских страстей, подавая не лучший пример лаконским воинам, вскоре сравнявшимся с ними в подобных доблестях.

Мнасипп с его умом скорее смекалистым, чем глубоким, не заметил, чем грозит ему такой ход событий. Более того, он и сам пустился в безудержный разгул. Вдобавок ко всему спартанский военачальник поддался алчности и перестал платить деньги наёмникам, заявив, что у них и так неплохие доходы от грабежей. Напрасно предупреждали его, что всё это неизбежно приведёт лишь к разложению войск и падению дисциплины. Пренебрежение службой дошло до того, что шесть сотен афинских пельтастов – передовой отряд союзника – ночью высадились на берег и спокойно проникли в осаждённый город.

Помощь действительно была близка: возмущённые афиняне так спешили преподать вероломной Спарте очередной урок морской войны, что даже отстранили от командования флотом увенчанного лаврами недавних побед наварха Тимофея – из-за медлительности в подготовке к походу. На самом деле то, что казалось медлительностью, было основательностью и предусмотрительностью прославленного флотоводца: он готовил силы для верной победы!

Особенно огорчало Тимофея то, что приготовления были почти уже завершены и его флот, это великолепное орудие для разгрома противника и добывания славы, достался другому – стратегу Ификрату, чьи военные таланты были известны всей Элладе. Но так как первый стратег Афин был всё же сухопутным полководцем, ему в помощь назначили наварха Хабрия – того самого, что недавно разбил спартанский флот Поллида и сорвал попытку морской блокады Аттики. Армада из семидесяти боевых кораблей двинулась в обход Пелопоннеса, и ничто не могло остановить её. Но роковая развязка наступила даже раньше, чем предполагал Агесилай.

Царь обхватил голову руками и закрыл глаза: события, изложенные в письме Гипперменом, эпистолярием злосчастного Мнасиппа, тяжёлым видением проходили перед мысленным взором.

Керкира была на грани падения. Защитники города терпели ужасный голод, и только надежда на близкую помощь Афин поддерживала их мужество. Жители массами бежали из-за стен. Осаждающие ловили их и тут же перепродавали многочисленным работорговцам, слетевшимся на войну, как стервятники на падаль.

Мнасипп, видя это, окончательно успокоился, стал ещё небрежнее в службе и ещё безудержнее в разгуле. Разложение спартанского войска стало катастрофическим, и тогда осаждённые решились на отчаянную вылазку.

Лаконские воины передовых отрядов, выдвинутых к воротам Керкиры, совершенно не ожидали такой дерзости со стороны почти уморённого голодом противника и были частью пленены, частью перебиты на месте.

Спартанский командующий на этот раз оказался трезвым. Он обрушился на окружающих, ругал и обвинял их в случившемся, и только утолив первую вспышку безумной ярости принялся лихорадочно собирать оказавшиеся под рукой войска. Их было удручающе мало – большая часть воинов бродила по острову в поисках добычи.

Мнасипп в бешенстве потребовал от полемархов и лохагосов поставить в строй наёмников – они смотрели на происходящее, словно зрители. Командиры возразили, что их невозможно заставить повиноваться, так как те уже два месяца не получали жалованья. Они действительно ничего не могли поделать с обиженными искателями удачи, хотя разъярённый Мнасипп ругал их площадной бранью и даже бил палкой.

Уныло шли в бой немногочисленные ряды лаконцев; и всё же им удалось оттеснить противника до самых стен Керкиры, к городскому кладбищу. Здесь осаждённые укрылись за каменными надгробиями и встретили спартиатов градом дротиков и стрел.

Откуда у только что разбитого в рукопашном бою противника столько метательных снарядов? Может быть, их заранее припасли именно здесь? Если бы спартанский военачальник задал себе этот вопрос, то понял бы, что действует так, как того хочет... противник! Но обезумевший Мнасипп дрался в первой шеренге как простой воин и лишними размышлениями себя не утруждал. Свои обязанности военачальника он сейчас понимал лишь в том, чтобы гнать вперёд бывших поблизости воинов, и атака другого отряда керкирцев, вышедшего через противоположные ворота и скрытно приблизившегося к месту боя, оказалась внезапной!

Уда]) пришёлся по левому флангу, где сражались наёмники – те, кого силой оружия и обещанием щедрого вознаграждения удалось поставить в строй. Бравые вояки побежали, и в это время первый отряд осаждённых оставил надгробия-укрытия и перешёл в контратаку!

Лаконский центр, где сражался Мнасипп, подвергся ударам с двух сторон, а из городских ворот на помощь своим воинам спешили толпы горожан – все, кто мог носить оружие.

Вскоре всё было кончено. Гибель спартанского военачальника ускорила поражение и бегство войск, которыми он руководил столь легкомысленно. Керкирцы не решились на глубокое преследование; только это спасло лаконцев от полного разгрома.

Эпистолярий Гиппермен вновь собрал разбитые войска. Их было немало – опасность заставила вернуться в лагерь всех, кто промышлял грабежом. Тем не менее о продолжении осады думать не приходилось – афинский флот был уже недалеко. Оставалось перейти на западную часть острова, собрать все корабли и суда и эвакуироваться в Левкиду.

Хладнокровный, рассудительный Гиппермен... вот кого следовало бы назначить командующим, подумал Агесилай. Но эфорам и архонтам больше импонировала крикливость и грубость Мнасиппа.

Такое же сообщение направлено в Герусию; значит, скоро следует ждать делегацию оттуда, прибудут и эфоры. Всегда вспоминают о старом царе, когда наделают ошибок. Слишком поздно вспоминают...

– Не время, царь, искать обидные упрёки, – рокотал внушительный голос Поликрата. – Сейчас, когда любимому отечеству грозит беда, следует искать мудрые решения!

Решение? Его можно найти. Но претворить в жизнь удастся только тогда, когда вы осознаете глубину грозящей опасности. Отныне путь у нас один, и отклонение в сторону хоть на шаг означает падение в бездну!

Внезапно Агесилаю стало тяжело: кого он пытается убедить? Всё равно эти люди направят события в гибельное русло, едва им покажется, что опасность миновала. Не хотят, не могут понять, что войны выигрываются не только доблестью и силой.

– Скажите, – продолжал Агесилай, – где возьмут афиняне деньги для содержания флота Ификрата, ещё более могущественного, чем флот Тимофея? Они получили то, что хотели, и теперь постараются закрепить успех соглашением. Так что можете не опасаться высадок противника в Пелопоннесе – они только повредят переговорам.

– Но наши войска под командованием Гиппермена сейчас в Левкиде. Ификрат идёт туда, и столкновение неизбежно, – подал голос один из архонтов.

– Верно, – согласился Агесилай, – насколько я знаю этого стратега, он постарается добиться сражения. Победа прибавит ему славы, а главное, усилит позицию Афин на переговорах. Пусть Гиппермен уводит корабли вдоль берегов Акарнании в Коринфский залив. Высадим войска в Кирре и сосредоточим в Фокиде. Затем направим туда все наши силы – все, какие только сможем собрать!

– Я думаю, Агесилай, главные силы лучше держать здесь, – высказался Поликрат. – Иначе что остановит афинян, когда они узнают об уходе всех войск в Фокиду? Им даже незачем будет идти на переговоры.

Вот оно! Именно такого предложения и ждал Агесилай. Внешне оно пронизано тревогой за судьбу отечества, а на самом деле содержит скрытую возможность возобновить безнадёжную морскую войну, как только подвернётся первый благоприятный случай. Ну, нет, теперь он не оставит Поликрату ни одной лазейки.

– Напомню, – терпеливо, словно малым детям, внушал царь, – нехватка денег – не единственная причина, понуждающая Афины к миру. С тревогой смотрят они на своего соседа – Фивы! Не забывайте: в минувшем году фиванский стратег Пелопид разбил наших полемархов Горголена и Теопомпа при Тегирах. К счастью, подоспел Эгерсид, иначе мы тогда же потеряли бы Фокиду! До сих пор этот человек, чьи заслуги перед Спартой несомненны, сдерживает стремление фиванских демократов распространить своё влияние на запад. Но силы Эгерсида невелики, а Фивы между тем завершают военные приготовления. Мы должны надёжно прикрыть Фокиду войсками Гиппермена, а затем, развернув там все наши силы, сами войдём в Беотию и очистим её от демократов! На этот раз Афины возьмут на себя роль зрителя, будьте уверены!

В другое время, подумал старый полководец, отдыхая после ухода гостей, ему не удалось бы повернуть за собой большую часть архонтов. Но последние события подорвали позиции сторонников морской войны. А он ещё посыпал их раны солью, вспомнив Эгерсида. Царь улыбнулся: этот военачальник оправдывает его надежды, до сих пор не знает поражений.

Вызвал эпистолярия.

– Готовь скиталу для Эгерсида. Пусть предусмотрит встречу и размещение войск Гиппермена. Ему же пусть передаст и общее командование – до прибытия главных сил во главе с Клеомбротом. Гиппермену же прикажи следовать в Фокиду и высаживать войска в Кирре. И да сделает Гермес так, чтобы он вошёл в Коринфский залив прежде, чем флот Ификрата обогнёт Элиду! Создавать группировку будем быстро; главные события этого года ещё впереди!

Старый царь ещё раз поразил правительство Спарты точностью своих расчётов: едва транспортные суда завершили перевозку войск Клеомброта из гаваней Сикиона, Эги и Гелики к берегам Фокиды, как в Спарту прибыло большое посольство из Афин.

Состав посольства радовал: сплошные друзья и доброжелатели Спарты. Хитрые афинские демократы никогда, даже в пору тяжёлого военного противостояния, не изводили проспартанскую партию: они всего лишь отодвигали её подальше в тень, а при необходимости – вот как сейчас – выпускали вперёд, чтобы показать серьёзность мирных намерений.

Удивляло присутствие известного афинского оратора-демагога Каллистрата: знали точно – отправился он в поход к берегам Керкиры, чтобы составить в народе мнение о себе как о человеке, сведущим в военном деле. Позже спартиаты выяснили: почувствовав свою никчёмность, ловкий политик испугался, как бы не получилось наоборот, и упросил командующего отпустить его, пообещав добыть у правительства денег для эскадры. И вот он уже здесь, в составе посольства!

Спартиаты были, как всегда, сдержанны в проявлении своих чувств. Тем не менее ощущался всеобщий подъём – ведь только немногие посвящённые знали, что цель переговоров – не мир, но обеспечение благоприятных условий для дальнейшего ведения войны.

Настораживало то, что прибыла также фиванская делегация – на этот раз афиняне сочли неудобным вести переговоры за спиной своего союзника.

– Кто возглавляет прибывших фиванцев? – спрашивали друг друга спартиаты.