Текст книги "Красные плащи"

Автор книги: Вадим Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Слушатели не сразу ощутили, как понемногу сплотили свои ряды софисты[135]135
  Софисты – представители одного из философских направлений древней Эллады. Выступали в роли профессиональных учителей «мудрости и красноречия». В споре прибегали ко всякого рода уловкам, замаскированным внешней, формальной правильностью.


[Закрыть], решив нанести удар по школе платоников в отсутствие её главы. Приглашение ведущих преподавателей на пир[136]136
  Пир – «симпозион», отсюда современный симпозиум. Философские беседы за чашей лёгкого разбавленного вина постепенно превратились в форму выяснения научных точек зрения, обмена знаниями, идеями.


[Закрыть] к оратору Лисию, где собирались также их научные противники, среди которых выделялся бежавший из Фив Андроник, открыло глаза на происходящее. Нет, не дружеская беседа ждёт философов за пиршественным столом, но агон[137]137
  Агон – состязание, соревнование.


[Закрыть], жестокий, как кулачный бой атлетов-олимпийцев.

Тревога охватила сердце Ксандра. Неужели и здесь, в Афинах, на родине великого Платона будет так же, как и в других городах? Неприятное предчувствие усилилось, когда Зенон пригласил юношу на прогулку в сады Академии. Не сразу началась беседа; только у большой старой маслины, по преданию, второй после той, что подарила земле Аттики богиня Афина, Ксандр первым нарушил молчание:

– Учитель, я знаю о предстоящей встрече с софистами. Знаю, примешь в ней участие и ты. Нет сомнений в победе учеников Платона даже в отсутствие своего великого наставника. Иное беспокоит меня – что будет после вашей победы?

Вижу, тень волнения омрачила и твоё чело; и всё же, разве не защитят нас слава Академии, имя Платона, могущественные друзья? Но даже если случится самое страшное, знай: буду рад вместе с тобой дышать пылью дорог Эллады, нести котомку с нашими нехитрыми пожитками, внимать твоим наставлениям, и хочу, чтобы так было всегда!

– Твои слова обрадовали меня, Ксандр, не только содержанием, но и формой. Речь естественна, красива, выразительна, и так отличается от речи мальчика из кузницы, встреченного мною несколько лет назад! Но к делу: скажи, что противостоит знанию?

– Невежество.

– Самому высокому, самому доброму, самому нравственному знанию?

– Самое низкое, самое злобное, самое коварное невежество.

– Ну а каковы, по-твоему, противники Академии?

– Они... они должны быть именно такими, – представил юноша тех, с кем предстоит сойтись его наставнику в жаркой учёной битве.

– Именно так, – кивнул Зенон. – Мы отстоим честь и славу Академии в открытом споре, но трудно даже представить, каким образом станут мстить софисты: ведь поражение означает для них потерю богатых учеников, а значит, денег. Эти люди такого не прощают... Предчувствую, события могут надолго разлучить нас. Поэтому и решил пригласить тебя для беседы, пусть, на мой взгляд, и преждевременной.

– Я слушаю, учитель.

– Вот уже скоро год нашему пребыванию здесь; давно пора мне в путь, но воздух садов, рощ, библиотеки Академии так притягателен... помнишь ли ты, как приближались мы к Афинам?

– Так, словно это было вчера, учитель.

– И о чём говорили мы тогда, в дороге?

– О справедливом государственном устройстве. Ты сказал, что форма не главное, и обещал вернуться к этой теме позже.

– С тех пор ты кое-что узнал, изучал и сравнивал законодательства различных государств Эллады, знаешь, что такое власть олигархии, различного вида монархий и демократий... даже изучил «Государство», труд великого Платона. Должно быть, и сам сделал некоторые наблюдения?

– Признаюсь, сейчас я в большем затруднении, нежели прежде, – вздохнул Ксандр, – могу сказать лишь, что совершенно неприемлемы тирания и олигархия, формы неустойчивые и текучие, переходные и взаимопереходные. Что же касается остальных...

Евдокс учит, что геометрические тела и фигуры, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни, никогда не отличаются совершенной точностью. Окружность деревянного колеса или поверхность керамического шара могут иметь какие-либо неровности. Безукоризненными являются лишь идея круга или шара – с ними мы и имеем дело в геометрии. Вот и я попытался представить идеальную монархию во главе с умным, справедливым, человеколюбивым повелителем, с детства подготовленным к управлению государством, окружённым благочестивыми советниками, дающим гражданам пример почитания святынь и законов; мне показалось, что она вполне достойна идеальной демократии, выдвигающей для управления лучших людей.

Теперь возьмём их противоположности: жестокую безумную деспотию и демократию, подвинувшую к власти худших людей – какократов, раздираемую кровавыми стычками между различными партиями под предводительством демагогов. Разве они также не стоят друг друга? Разве не открываются и там, и здесь дороги таким тиранам, перед которыми вчерашние властители покажутся только плохими детьми?

Зенон слушал ученика со смесью удивления, восхищения и гордости в глазах:

– Год в Академии не был напрасен для тебя. Что же скажешь ты о «Государстве» Платона?

– Кто я, чтобы подвергать критике работу великого философа? Если и выскажу свои сомнения, то лишь тебе... Философы-правители и воины, исполняющие их волю. Они наделены властью, но лишены собственности – хранение золота и серебра сурово наказывается. Крестьяне и ремесленники имеют собственность, но лишены власти и влияния на дела государства. Они обеспечивают правителей и воинов всем необходимым. Нет отдельной семьи – браки совместны и совместно же воспитываются дети, не знающие своих матерей и отцов, уверенные в том, что их общий родитель – государство. И музыка, бодрая военная музыка – никаких плавных мелодий и песен, размягчающих душу!

Каждый шаг каждого гражданина определён законом, и каждое нарушение беспощадно карается. А чтобы власти знали о каждом нарушении, все следят друг за другом и доносят, доносят и славят государство под звуки бодрой военной музыки!

Всё это слишком напоминает Спарту, великий Платон здесь пошёл ещё дальше Ликурга. Ты рассказывал, что когда-то спартиаты, жаждая господства над иными племенами, заковали себя в железные скрепы тяжких для естественного человеческого бытия законов, теперь же многие лишь для вида отдают им дань. Скрепы проржавели, рассыпались и не в силах более сдерживать противные им внутренние силы спартанского общества. Чем же цепи законов Платона лучше ликурговых? Тем, что они тяжелее?

Учитель, мои родители были илотами, ты знаешь. Но они любили друг друга и любили нас, своих детей, а потому никогда не променяли бы свою тяжёлую долю на процветание в государстве, где нет семьи, где у родителей нет детей, а у детей – родителей! – речь Ксандра, сначала задумчиво-спокойная, становилась взволнованной, слова звучали громче, резче. – Я провёл детство в бедной лачуге, но был счастлив, потому что мать гладила меня по голове и давала только что испечённую лепёшку; потому что я с нетерпением ждал, когда отец вернётся с работы и высоко подбросит меня своими сильными руками; потому что я играл с сестрой и братом. Это у меня здесь и здесь, – Ксандр приложил руку ко лбу и к сердцу, – и я счастливее спартанских аристократов, выросших в агеле по закону волчьей стаи, да, я счастливее убийц своих несчастных близких! – Глаза юноши полыхали огнём сквозь слёзы; он невольно разбередил старую рану.

– Успокойся, – поднял руку Зенон, – не стану опровергать твои доводы. Более того, добавлю, что наличие обязательного рабства также не украшает утопию[138]138
  Утопия – «место, которого нет». Вымышленная искусственная модель человеческого общества. Все исторические попытки построить утопию на практике закончились провалом.


[Закрыть] Платона. Справедливо ли удерживать в рабском состоянии таких людей, как баснописец Эзоп?

– Там сказано о людях, которым самой природой предназначено быть рабами, – неожиданно для учителя возразил всё ещё разгорячённый Ксандр, – это те, кто сами продают себя в рабство на время и тут же спешат запродаться вновь, как только кончится срок, а также варвары.

– Не стану спорить, подобные люди есть, на мой взгляд, они нравственно больны. И опасны. Чем больше их, готовых унизиться в рабстве, тем больше и готовых унижать. Это всего лишь две стороны рабской натуры, так как тот, кто привыкает унижать других, при случае легко унизится сам. Скажи, – пытливо взглянул на ученика Зенон, – ты сам пришёл к таким мыслям?

– Я обсуждал этот вопрос с Аристотелем. Он считает, что предназначено «самой природой» следует толковать как «предначертано рабской натурой человека», ну а варвары в его глазах нечто вроде жуков или растений.

– Вот как, – протянул Зенон. – Остаётся спросить у твоего приятеля, почему наши лучшие философы так стремятся посетить земли этих жуков и растений, чтобы перенять знания египетских жрецов, мудрецов Вавилона, персидских магов...

Что ж, зато в остальном наши взгляды совпали полностью.

– Я лишь сказал о точке зрения Аристотеля, учитель.

– Тем лучше. Итак, ты нашёл идеальные схемы существующих государственных форм достойными друг друга. Ответь, кто или что мешает создать справедливое общество, где все бы жили в мире, согласии, чередуя любимый труд с приятным отдыхом?

– Сами люди, – не задумываясь, ответил Ксандр, – с их пороками, нравственными изъянами и невежеством.

– Ты сам сказал это, Ксандр. Прекрасное, величественное здание храма строят из благородного мрамора; попробуй использовать вместо него смешанную с соломой глину – получится всего лишь уродливая недолговечная громадина, которая вскоре падёт под собственной тяжестью. Так и современное общество возможно только при совершенстве людей, его образующих. Вот почему я говорил тебе когда-то, что дело не в том – вернее, не столько в том, как устроено государство. Главное в том, как устроен человек.

Совершенные люди создадут совершенную форму, но разве так уж она важна в государстве, где поступки граждан определяются желанием добра друг другу? Впрочем, содержание и форма всегда стремятся к соответствию.

– Сделать всех людей добродетельными? Но как, – воскликнул Ксандр, – когда это будет?

– Когда? Не скоро... О, как не скоро. Должно быть, сменятся десятки, а то и сотни поколений, прежде чем деятельность немногих вначале наставников, просвещение и жестокие уроки истории убедят человечество, что иного пути нет.

Долго? Да. Неблагодарно? Да. Не дано увидеть плодов дела рук своих? Да. Не сразу пришёл я к этим простым и ясным мыслям; теперь же готов идти по сёлам и городам Эллады, излагая истины, которые многим покажутся необычными, а то и смешными. Но после спора с софистами со мною может случиться всякое, да и силы мои, увы, не беспредельны. Вот почему делюсь я с тобою плодами своих размышлений несколько раньше, чем хотел бы.

– Научить преданных сторонников, создать разветвлённую школу и исправить нравы людей, самим подавая пример добродетели, – словно размышляя вслух, произнёс Ксандр, – учитель, здесь нужна уверенность величайшая, проистекающая из единства души и разума. Я же... Вот послушай – знаю, что означает египетское кольцо в виде кусающей свой хвост змеи на пальце Евдокса: зло, предоставленное само себе, изводит само себя. Ты не раз говорил об этом. Отсюда вывод – не противься злу силой, ибо в ярости схватки черпает оно силу свою. Я принимаю его умом, но сердцем... до сих пор всё кипит, стоит вспомнить тех убийц на дороге...

– С оружием в руках и с яростью в сердце так легко переступить невидимую грань между добром и злом; тогда ты сам станешь невольно служить последнему. Подумай, Ксандр, люди вокруг поражены скотомой, мешающей отличить добро от зла, понять пользу добра, понять неизбежность конечного, пусть очень отдалённого торжества. В Академии ты постигаешь учения великих мыслителей – Сократа и Платона – о добродетели и любви. Это верный инструмент для лечения нравственной скотомы. Знай также, что если не мы, здесь, в Элладе, начнём этот труд, то к нему в любом случае приступят другие, в другом месте и в другое время. То, что уразумел один человек, может осенить и другого...

Бархатная темнота окутала сады и рощи Академии, а философ и его ученик всё ещё не спешили возвращаться в стены старого гимнасия...

* * *

Слушатели, оживлённые словно в праздничный день, пересказывали друг другу, как в споре с их наставниками хитрые софисты теряли одну позицию за другой, как Евдокс с неумолимой логикой доказал, что софисты – вообще не учёные, а ловкачи, использующие своё умение играть словами в целях наживы, как предводитель софистов Андроник, загнанный в угол неопровержимыми доводами Зенона, бежал с пира, закрыв голову плащом.

Торжественный ужин в честь победы школы отличался от обычного разве что присутствием именитых афинян во главе с прославленным флотоводцем Тимофеем. Морской стратег был давним другом Платона и любил учёную беседу.

– Не нас, но Сократа с Платоном следует восхвалять за разгром софистов, – говорил гостям Евдокс. – Ведь их идеи, их мысли помогли одолеть бессовестных хитрецов...

В это время один из служителей сообщил, что какой-то бедный человек со слезами умоляет врача Зенона спасти его сына: ребёнок заболел внезапно, тяжело и опасно.

– Ксандр, возьми медицинскую сумку, – оставил своё место учёный. Извинившись перед присутствующими: долг врача обязывает. – Мы идём.

Маленький невзрачный человек в лохмотьях по дороге сбивчиво и путано рассказывал о приключившемся несчастье. Зенон внимательно слушал, задал несколько вопросов и вдруг остановился:

– Вот что, скорее всего, придётся делать кровопускание, а мой инструмент сейчас у Евдокса. Беги, Ксандр, возьми и принеси его скорее. Мы будем ждать тебя здесь.

Юноша помчался обратно к гимнасию так, что ветер засвистел в ушах: ночь не помеха, на этой дороге каждый камешек знаком. Учитель оставил инструменты? Такого не бывало, да и зачем они Евдоксу, ведь он же не врач? Кроме того, неизвестно, что понадобится будущему пациенту, похоже, мальчик заболел всеми болезнями сразу... Вот оно! Конечно же болезнь вымышленная, всё затеяно, чтобы выманить Зенона из Академии, но он догадался и послал к Евдоксу за помощью!

Ксандр ещё чаще заработал ногами, но, внезапно споткнувшись, с такой силой ударился оземь, что проехал шаг-другой на животе и груди, раздирая ткань хитона. Вспышка в глазах ещё не померкла, а на него уже навалились, с натужным сопением заломили руки за спину, туго стянули их колючей волосяной верёвкой. Грубо встряхнули, поставили на ноги.

«Скифы, – распознан одежду нападавших Ксандр. – Полиция!»

К двум здоровякам-полицейским присоединился третий, вертлявый, одетый как эллин:

– Ловко придумали устроить здесь засаду! Конечно, этот болван что-то напутал, врач заподозрил неладное и послал своего подручного за помощью. Ну, теперь уж всё равно. Ведите его!

– Пошёл! – ткнул один из полицейских юношу рукояткой плети.

– Ни мой учитель, ни я не сделали ничего плохого, – проговорил Ксандр, – почему вы схватили меня?

– Пошёл, – повторил скиф, обжигая юношу коротким точным ударом плети меж лопаток.

Городская ограда осталась позади, конвой молчаливо двигался по дороге. Звёзды светили ярко, и Ксандру ничего не стоило определить направление движения – юго-запад, где находится порт Пирей, наполненный кораблями и судами с товарами всего света.

Странно, дорога совсем другая – та, что ведёт к главным морским воротам Афин, гораздо лучше, да ещё обрамлена с обеих сторон недавно восстановленными «Длинными стенами», образующими коридор. Его же глаза различают очертания стены только слева. Примерно в шести стадиях от города стена оборвалась; «Ну конечно, – сообразил Ксандр, – это недостроенная Южная Длинная стена, прикрывающая путь в гавань Фалер!»[139]139
  Важнейшие береговые коммуникации Афин были прикрыты тремя «Длинными стенами»: Северная и Средняя защищали Пирейскую дорогу, Южная под углом отходила на Фалер.


[Закрыть]

Дорога опять пошла в гору, затем вниз – и вот уже чувствуется запах моря, слышен его шум. Узкая прибрежная тропа вела к плоской массивной скале, у подошвы которой светила тусклым огнём сквозь узкие бойницы приземистая круглая башня.

– Стой, кто идёт?! – крикнул из темноты молодой сильный голос.

– Городская полиция, – ответил вертлявый, – с пойманным фиванским лазутчиком. У меня приказ для начальника стражи.

– Симболон есть?

– Есть.

– Старший может подойти, остальным на месте! – стражник, сверкнув оружием и доспехами, несколько раз с силой ударил пятой копья в толстую дверь строения и вновь обратил остриё к остановившейся группе.

Вышедшие из башни воины с факелами препроводили старшего полицейского в караульное помещение. Вскоре они вернулись, забрали арестованного у скифов и повели его к обращённой к морю стороне скалы. Там, в почти отвесном склоне, были выдолблены узкие, тёмные, закрытые решётками камеры-норы. Редкие факелы во вделанных в естественную стену кольцах горели чадящим пламенем, бросая багровый отсвет на площадку перед чёрными глазницами узилищ, придавая охранявшим их часовым парного поста вид зловещий и мрачный.

Резкий окрик, короткий доклад. Один из воинов открыл решетчатую дверь, другой освободил руки Ксандра от пут и пинком отправил нового узника в каменный мешок. Лязгнул затвор, и воцарилась тишина, нарушаемая только плеском волн да неторопливыми шагами часовых.

Ксандр нашёл в глубине камеры грубый кробатос и лёг, завернувшись в собственный плащ. Руки нестерпимо болели, но ещё сильнее терзали мысли о случившемся... Учитель также арестован, это несомненно, и наступит утро, прежде чем взволнованный их отсутствием Евдокс поднимет тревогу. Фиванские лазутчики. Какая чушь! Нет, имя Зенона слишком известно учёным Эллады, а влияние академиков слишком велико, чтобы чудовищное обвинение продержалось больше, чем один день...

Успокоенный своими размышлениями и проникшим через решётку утренним теплом, Ксандр заснул, поджав ноги, – кробатос стоял поперёк узкой камеры и был слишком короток, чтобы вытянуться во весь рост. Разбудил его металлический лязг: кто-то, заросший нечёсаными волосами, поставил на пол у входа еду – малоаппетитное варево в глиняной плошке и воду в выщербленном черенке.

– На весь день, – пояснил лохматый, пятясь из камеры.

Ксандр не стал привередничать – потери сил ни к чему – и, покончив с варевом, принялся изучать камеру.

Решётка прочная, основательно вделанная в каменную толщу, закрывается простой задвижкой, сработанной, видно, ещё при Тезее[140]140
  Тезей – легендарный правитель Афин, современник Геракла.


[Закрыть], но так, что открыть её можно лишь снаружи. Пол, стены, потолок – сплошной каменный монолит, единственное отверстие предназначено для нечистот. Размеры помещения таковы, что взрослый человек может распрямиться здесь только лёжа на полу, что быстро приведёт к болезни.

Ссадины, промытые и зализанные, похоже, заживут без нагноений, но муки из-за неудобного положения тела уже давали себя знать. К тому же время шло, а признаков того, что за стенами темницы кто-то беспокоится о нём, не было. К исходу следующего дня тревога стала невыносимой. Ночная тьма быстро сгущалась, но юноша и не думал о сне.

Прозвучали шаги часового – более торопливые, чем обычно, кроме того, он был один. Заскрипела решетчатая дверь, и воин, оставив снаружи щит и копьё, забрался в нору узника.

– Привет, Ксандр!

– Аристотель? Как ты попал сюда?

– В караул проще попасть, чем не попасть, – тоном настоящего философа отвечал нежданный гость. – Тебе же я подобный вопрос не задаю, так как знаю ответ лучше, чем ты сам. Софист Андроник в отместку за поражение обвинил Зенона в сборе сведений в пользу фиванцев, и полиция выманила вас с вечерней трапезы, чтобы сделать своё дело без лишних осложнений.

– Мы предвидели удар со стороны софистов, но не ожидали его столь скоро.

– Андроник сделал бы это раньше, но рассчитывал на победу в споре.

– Что с учителем? Надеюсь, Евдокс уже освободил его?

– И он, и Спевсипп делают всё возможное. На их стороне сам стратег Тимофей, но не всё так просто. Зенон сейчас в городской тюрьме, туда попасть труднее, но я всё же был и там. К сожалению, он не отрицает дружбу с Эпаминондом, да это и бесполезно – Андроник располагает свидетелями из беглых фиванцев. Единственная надежда – суд, где Зенон рассчитывает доказать, что быть другом Эпаминонда – это одно, а фиванским лазутчиком – совсем другое. Ну а тебе не следует ждать суда: узнают, что ты беглый илот, и вернут Спарте.

– Что же мне делать?

– Бежать этой же ночью. Ещё несколько дней – и из-за устройства камеры ты просто не сможешь стоять на ногах.

– Но мой побег повредит Зенону.

– Вот записка от твоего учителя. Она рассеет сомнения. А это – написанное им же рекомендательное письмо для... Эпаминонда, – Аристотель извлёк из-под панциря клочок папируса и небольшой плотный свиток. Прочти и будь готов: я вновь заступаю на пост через четыре часа.

Он вышел и быстро вернулся, протягивая Ксандру зажжённую от факела палочку.

Знакомый почерк Зенона. Учитель советует ждать его в Фивах, укрывшись под защитой беотарха. Кусочек дерева догорел, обжёг пальцы. Юноша выбросил его в сливную дыру, спрятал папирусы на груди и стал ждать. Одна смена... другая... вдруг в последний момент случится непредвиденное? Помоги, Гермес! Хвала тебе, бог хитрости и изворотливости: знакомые шаги, решётка осторожно открывается...

– Выходи, – услышал он приглушённый голос. – Нужна твоя помощь.

Аристотель подвёл узника к краю площадки; внизу, локтях в двух качалась на волнах лодка, постукивая бортом в скользкий камень.

– Сможешь подать нам его сюда? – спросил часовой сидевшего на вёслах.

– Да. Только подхватите быстро и крепко, – узнал Ксандр голос Демосфена.

Товарищ по Академии завозился в лодке, и над кромкой площадки появились голова и плечи... мертвеца.

– Раб одного из моих друзей, – пояснил Аристотель, пока они затаскивали тело в освободившийся каменный мешок. – Примерно твой ровесник, весьма кстати скончался вчера от заворота кишок, а теперь заменит тебя в камере. Думаю, в этом и заключалась цель его существования.

– Не спрашиваю, как тебе удалось устроить всё это, да ещё так быстро, – обнял, прощаясь, своего спасителя Ксандр. – Скажи лишь, чем и как смогу я отплатить тебе?

– Не думай об этом. Придёт время, и я сам скажу, чем и как.

Демосфен, энергично взмахивая вёслами, отогнал лодку от берега.

– Давай поставим парус, ветер попутный, – произнёс он, чётко выговаривая слова: видно, упражнения с камешками шли на пользу. – Выйдешь на берег в пяти стадиях западнее Пирейской гавани. К утру постарайся уйти подальше. В этой сумке найдёшь всё необходимое в дорогу, немного серебра и даже карту Эллады, чтобы не сбиться с пути...