Текст книги "Аналогичный мир - 3 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 70 страниц)

ТЕТРАДЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Такой весны Эркин никогда не видел. А может, он вообще не видел раньше весны. Яркое – как поглядишь, так глаза ломит – небо, пляшущее в лужах и на глыбах зернистого льда весёлое солнце, быстрые ручьи на обочинах… Комендант предупредил, чтоб детвору в овраг не пускали, и сами чтоб поосторожнее, а то с талой водой шутки плохи. Эркин и сам это понимал, а когда, подойдя к оврагу, увидел рыхлый пропитанный водой снег чуть ли не вровень с краями и сразу вспомнил, как они тут зимой на санках катались, понял. Да-а… только шагни и с головой ухнешь, вытащить не успеют.

– У дома играйте. Поняла? – строго сказал он Алисе.

Держась обеими руками за его ладонь, она стояла рядом и тоже рассматривала овраг.

– Ага, – согласилась Алиса и, чувствуя малоубедительность ответа, добавила: – Что я, совсем глупая? Эрик, а как же в рощу?

– Половодье когда сойдёт, – ответил ей Эркин много раз слышанным, но так пока и не понятным.

Половодье – полая вода, полый – это пустой внутри, а при чём тут вода? Непонятно.

– Ладно, – покладисто кивнула Алиса и тут же предложила: – А в город пойдём?

– Пойдём, – не стал возражать Эркин.

Женя отправила их на прогулку и за покупками к обеду. Жаль, конечно, что сама с ними не пошла, но у неё масса дел, а они ей мешать будут. Чем он может помешать Жене, Эркин совсем не понимал, но спорить, разумеется, не стал. Да и вон, почти все мужчины из их дома гуляют. Ну, раз так положено, значит, так и будет.

Они шли не спеша. Алиса с наслаждением обмывала свои новые резиновые сапожки в каждой луже. Эркин не мешал ей, если только она брызгаться не будет. Он сам тоже был в новом: резиновых сапогах с войлочными вкладышами, куртке с тёплой подстёжкой, и ушанку сменил на вязаную шапку – с теплом, как он заметил, многие мужчины тоже такие надели, а как все, так и он, не в рабском же ему ходить.

Убедившись, что Эркин с Алисой ушли, Женя быстро выключила плиту – потом доварит – и переоделась в платье с карманами, накинула на плечи платок, рассовала по карманам кошелёк и маленький молоток, а больше ей ничего и не нужно, и выбежала из квартиры. Ключи она сунула в карман к кошельку. Ну вот, очередь она заняла заранее, так что должна успеть.

У двери в квартиру бабы Тани толпились женщины.

Была ли знаменитая Фаина свойственницей бабы Тани, просто родственницей или подругой… Ну, это совсем не важно. Приехала погостить и согласилась помочь. И деньги-то пустяковые… хорош пустяк, четвертной, на эти деньги неделю жить можно… на четвертной неделю?! Это что ж за жизнь такая?! Да ну, бабы, это уж совсем не к месту…

Женя протолкалась, нашла своё место. До неё всего трое, отлично. И с ходу включилась в общую беседу обо всём сразу. О мужьях, детях, кулинарных рецептах, пропавших родственниках и… и да мало ли о чём могут говорить женщины в очереди к гадалке. Лулу волновалась: поймёт ли она всё, что ей скажет Фаина. Лёльку – её все так давно уже называли – наперебой утешали, что Фаина, говорят, все языки знает, и… потом поймёшь, главное – всё до словечка запомнить…

Ну вот, вышла растерянная, сразу и испуганная, и обрадованная женщина, и Женя, сжимая под накинутым на плечи платком молоток, вошла.

Дверь из прихожей в комнату открыта, за круглым столом без скатерти точно напротив двери сидит женщины, немолодая, на плечах чёрный в пунцовых розах платок, на столе карты. И пока Женя шла от двери к столу, она чувствовала на себе внимательный, но не враждебный взгляд.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, красавица, – улыбнулась Фаина. – А у тебя что за беда? Муж любит, дочка послушна, соседи уважают.

– Да-да, – закивала Женя. – Всё хорошо, только… у мужа был брат, названый, но это же всё равно… родня, правда?

– Конечно, – кивнула Фаина.

– Ну вот. Его убили, в прошлом году, в Хэллоуин.

Фаина кивнула так, будто знала, что это за праздник и что там в прошлом году было. И Женя уже чуть увереннее продолжила:

– Мы и поминки справили, и девятый день, и сороковой, а… а будто что-то не то.

– Думаете, жив он, – задумчиво не спросила, а сказала Фаина. – Ну, что ж, посмотрим. Есть что из вещей его?

– Вот, – Женя достала из-под платка и положила на стол молоток.

Если Фаина и удивилась, то никак не показала этого. Оглядев молоток, она, не касаясь, провела над ним ладонью и взяла колоду карт. Лицо её стало строгим и даже отрешённым. Она быстро стасовала колоду и стала выкладывать карты на стол тройками. Выбросив так половину колоды, решительно сгребла карты, снова собрала их.

– Не здесь он. Он светлый, что ли?

– Да, – вздрогнула Женя, засмотревшаяся на её руки. – Блондин, и глаза голубые. Ему, да, двадцать лет сейчас. Было бы…

– Год туда, год сюда… – Фаина выкладывала уже карты из другой колоды, – так, шебутной он, горячий. Ладно, вот на этой и посмотрим его.

Она замолчала, сосредоточенно раскладывая карты. Перекладывала, то подсовывала под низ колоды, то брала сверху, что-то тихо – Женя не могла разобрать – приговаривая. Женя смотрела на её руки, морщинистые и сильные, и не могла отделаться от ощущения, что эти пальцы лепят Андрея, делают его и его судьбу.

– А что, – Фаина словно удивлённо рассматривала возникший на столе сложный многоцветный узор. – А нет его под землёй.

– Жив?! – ахнула Женя.

– С травой придёт, – улыбнулась Фаина. – Он тебе и хитрый, и весёлый, под землёй не был, а за траву уцепился, за травой идёт.

– Как это? – не поняла Женя.

– Ну, как тебе объяснить, – Фаина стала собирать карты. – Вот снег, под снегом земля, а в земле трава. Как трава под солнышком встанет, так он и придёт.

– Ага! – Женя кивнула и достала кошелёк. – Вот, спасибо вам.

– И больше ни о чём спросить не хочешь? – лукаво улыбнулась Фаина, принимая деньги.

– Так у меня всё хорошо, – улыбнулась Женя.

– Ну, пусть так и будет, – кивнула Фаина. И неожиданно зоркий пронзительный взгляд. – За дочкой смотри. Сейчас она твоя, а как начнёт в ней отцовская кровь играть, всякое может быть. Ну, да она у тебя умненькая, сама не наглупи тогда. Авось и обойдётся.

– И… и когда это будет? – Женя уже стояла.

Фаина внимательно всмотрелась в гладкую, очищенную от карт столешницу.

– Восемь лет впереди. Успеешь приготовиться. И помощник у тебя тогда будет. Сильный. Ты его не знаешь ещё, а он… и он тебя ещё не знает. Но поможет. Ох, какой. Был бы ангелом, кабы уже дьяволом не стал, – и с видимым усилием подняла на Женю глаза. – Всё будет хорошо, красавица, иди. Молоток только не забудь.

– Да, ой, – Женя взяла молоток и опять спрятала под платок. – Спасибо большое.

И хотя, стоя в очереди, Женя вместе со всеми негодовала, что ни одна ничего не рассказывает, вылетают, как скажи им юбки подпалили, а тут сама выскочила и, отмахиваясь от вопросов, побежала к себе. Ей вдруг показалось, что прошло очень много времени, Эркин и Алиса уже вернулись и ждут её, голодные, она же ничего не приготовила, господи…

Но их ещё не было. И Женя уже спокойно спрятала молоток в ящик, а кошелёк в сумочку, переоделась и занялась обедом.

Зина гадать не пошла. И денег жалко, ну, такие деньжищи за минуту разговора, и вдруг гаданье повредит ненароком. Толком она всех примет не помнила, но старалась соблюдать. А с гаданьем уж очень неясно, вдруг сглазят, у гадалок глаз не простой, и прошлое, и будущее видят, а ну как что, не дай бог. Конечно, двое детей, да муж, да квартира… рассиживаться да всё к пузу своему прислушиваться некогда, да и нельзя: капризуля выродится. Но хлопоча по хозяйству, Зина то и дело прислушивалась: как он там? Сказалось об этом неожиданно легко.

Они сидели на кухне. Дети уже спали, Тим обедал после работы, а она села было с ним за компанию, Тимочка не любит один есть, и вдруг ей чего-то так не по себе стало, что еле успела из-за стола выскочить и до уборной добежать. А вернувшись, увидела испуганные глаза мужа и поняла, что это он за неё испугался, за её здоровье и сказала:

– Тяжела я, Тимочка.

– Что? Я не понял. Тебе тяжело?

– Да нет, – и с натугой, вспомнив нужное слово по-английски, выговорила: – Беременна я.

А он всё смотрел на неё, будто не понимал. А она не знала, что ещё ему сказать. И тут вдруг Тим вскочил на ноги, бросив ложку, поднял её на руки и понёс. Она даже растерялась, не знала, что сказать, что сделать. А он кружил по их пустой и тихой квартире, прижимая её к себе и точными бесшумными пинками открывая и закрывая двери. А когда они вернулись на кухню, лицо его было мокрым. Он усадил Зину на её место, сел на своё и закрыл лицо руками. И когда Зина начала уже тревожиться, опустил ладони на стол и улыбнулся дрожащими губами.

– Я… я… спасибо тебе.

– Господи, Титмочка, мы же и хотели этого, – нашлась она.

Тим доедал, явно не чувствуя вкуса и не отводя от неё глаз.

– Зина, – наконец заговорил он, – если что тебе нужно, ты покупай. Я заработаю. Ты…

И вдруг вскочил на ноги и быстро вышел из кухни. А вернувшись, положил перед Зиной деньги.

– Вот. Здесь тысяча рублей.

– Ссудные?! – ахнула Зина.

– Я заработаю, – повторил Тим, сгребая со стола посуду и сваливая её в мойку.

Но Зина тут же вскочила и отобрала у него посудную щётку.

– Ну уж нет, я не параличная.

А потом, когда они уже лежали в постели, Тим осторожно погладил её по голове и лицу.

– Зина, тебе… тебе теперь нельзя… этого?

– Нет, – удивилась она. – Врач об этом ничего не говорил.

И обняла Тима, притягивая его к себе.

По субботам, они, как все в Старом городе, топили баню. Маленькую, тесную и тёмную баню на задворках. Конечно, мыться бы каждый день… но и раз в неделю тоже неплохо. С утра все таскали воду, потом Артём с дедом кололи дрова на мелкие полешки, и дед растапливал каменку. Сначала мылись мужики: дед, Артём и Санька. А потом бабка с Лилькой и с ними Ларька, как ещё слишком маленький для мужского пара.

В первый раз баня Артёму не очень понравилась, но то ли привык, то ли во вкус вошёл и теперь плескался и парился наравне с дедом. А тот и кряхтел, и постанывал, и… словом, баня есть и Паласа не надо. Но последнее соображение Артём, разумеется, держал при себе.

Нахлестав друг друга вениками, обмылись холодной водой и вернулись на полок. Не на самый верх, а посерёдке, чтоб передохнуть в тепле. Дед невольно любовался смуглым, ещё по-мальчишески тонким телом Артёма, игрой мускулов под гладкой влажно блестящей кожей. Артём чувствовал этот взгляд, но не прикрывался: деду он доверял.

Отдохнув, дед прошлёпал к каменке и выплеснул на раскалённые камни новый ковш воды. Санька, ойкнув, сел на пол, а Артём засмеялся.

– То-то! – самодовольно хмыкнул дед. – Ну, Тёмка, полезли.

Они залезли на полок, дед растянулся на досках, и Артём взял веник. Искусство не бить, а гнать веником горячий влажный воздух на тело оказалось не самым сложным делом. Деду приятно, а ему нетрудно.

– Ох, Тёмка, – вздыхал дед. – ох, язви т-тя в корень…

– Отдохни, дед, – улыбнулся Артём. – Я Саньку похлещу.

– Давай, – кивнул дед, поворачиваясь на спину. – А я потом по тебе пройдусь.

Внизу Артём поймал Саньку, на четвереньках удиравшего в предбанник, скрутил и уложил на лавку.

– Не брыкайся, врежу.

– Да-а, – не всерьёз хныкал Санька. – Горячо-о…

– Так его, Тёма! – поддакивал сверху на Санькины взвизги дед. – Валяй его, чтоб до нутра проняло!

Напарив Саньку до пунцового цвета, Артём окатил его из лоханки холодной водой и шлепком забросил к деду.

– Дед, поддать?

– Поддай и сюда иди.

Выплеснув на камни ковш, Артём вернулся на полок и лёг, как и дед, на живот, уткнувшись лицом в сгиб локтя.

– Ну, Санька, берись, помогать будешь.

Почувствовав на спине и ягодицах волны горячего воздуха и совсем не болезненные шлепки прутьев, Артём прерывистым вздохом выровнял дыхание и распустил мышцы. Смутно, как сквозь воду доносился голос деда, жучившего Саньку, что без толку веником машет, только пар разгоняет.

– Повернись и сердце прикрой.

Артём послушно повернулся на спину, закрыл ладонью сердце. И снова горячие, приятно обжигающие волны. Нет, хорошая это штука – баня, не хуже массажа.

– Ты что, Тёмка? Заснул никак?

– Не-а, – протяжно выдохнул Артём.

– Ну, то-то. А теперь окатись и отдохни.

Артём слез и пошлёпал к чану с холодной водой. Зачерпнул ковшом и вылил на себя словно зашипевшую на его плечах воду.

– Эй! – в дверь вдруг заглянула бабка. – Не угорели ещё?

– Ты нам кваску лучше поставь, – отозвался дед. – Оставим вам пару, не бойсь.

Бабка ушла, и Артём вылез из-за чана, куда спрятался при первом звуке открывающейся двери. Дед ничего не сказал, будто не заметил. Что Тёмка чужих боится, он по Алабаме помнил и знал, почему боится. Ещё когда они с Лизаветой наткнулись в полуразрушенном сарае на стонущего, бьющегося в судорогах мальчишку, подумал… да нет, не тогда, потом. Тогда просто удивился его страху, а вот когда они уже в своей халупе мыли его в лохани, вот тогда и подумал, что чудно: мальчишка, а хозяйство… доброму мужику впору будет. И уже потом, мальчишка уже Тёмой, Артёмом стал, ходить начал, вот тогда всё и случилось…

…Артём пошёл за тёрном, вернее, он сам и послал мальчишку. Труд не велик, а в доме подмога. Артём послушно взял корзинку и ушёл. Лизавета была на подёнке, малыши сидели в халупе, а он под мелким холодным дождём колол дрова – как раз они накануне своротили, перетащили к себе и распилили два телеграфных столба – и прикидывал, насколько им этого хватит, когда во двор влетел Тёмка без корзины и куртки, полуголый, посмотрел на него круглыми от ужаса глазами, заметался, не зная, куда прятаться, и вдруг упал на землю, прямо к его ногам, уткнувшись кудрявой головой в его измазанные сапоги. И сразу следом вошёл этот. Одет чуть обтрёпанно, но богато, одним взглядом оглядел их халупу, двор, его самого, по-хозяйски оглядел, что и говорить.

– Ага, вот ты где.

– Тебе чего? – решил он вмешаться.

Новый, уже повнимательнее взгляд.

– Твой спальник? – и кивком показал на лежащего на земле Артёма.

– А тебе чего до этого?

– Спальников сдавать положено.

Руки пришелец держал в карманах, там мог быть пистолет, риск слишком велик, и он, сжимая топор, не пряча, но и не выставляя напоказ, продолжил:

– Чегой-то сдавать? Как это?

– Не знаешь? – удивился пришелец, и глаза его стали хитрыми. – Это же спальник. Русские собирают их и вывозят на исследования. За укрывательство расстрел, а за сданного награда. Понял?

– Чего ж непонятного, – хмыкнул он. – И большая награда?

– Не мало. Сотня.

– Ну так катись отседова. За такие деньги я сам его сдам.

– Покачусь, – кивнул пришелец. – И первому же патрулю скажу, кого ты прячешь. Тебе расстрел, а сотня моя.

И повернулся уходить.

– Постой, – окликнул он его и, когда тот обернулся, перешагнул через Тёмку, подошёл сам. – И сколько за молчание возьмёшь?

– У тебя таких денег отродясь не было.

Спорить с этим было нельзя, правда – она правда и есть.

– Так… – начал он, наводя чмыря, прости господи, на нужное. Пистоля у того явно нет, а то бы стрелял сразу, так что на разговор пойдёт.

И угадал.

– Так давай вот что, – глаза пришельца хищно блестели. – Ты мне мальчишку, а я тебе… ну… ну, полсотни.

– Пошёл ты… Сотня, и пацан т вой.

Они немного поторговались, и наконец тот уступил, вытащил из кармана руку и уже из нутряка достал пачку имперских. Протянул ему.

– Считай.

Он опустил топор и стал пересчитывать деньги, а пришелец шагнул к Тёме, властно ухватил того за волосы.

– Ты мой! Пошли!

И тогда он бросил эти бумажки, бесшумно поднял топор и качнувшись вперёд, точным ударом без замаха, чтоб не обернулся гад на свист, всадил лезвие до обуха в белобрысый затылок. Тот стоял, наклонившись, а от удара пролетел вперёд и упал не на Тёмку, а за ним. Тёмка вскочил на ноги, ошалело глядя на него.

– Цыц, – сразу остановил он мальчишку. – Малышню разбудишь. За ноги бери, сволочим его.

– Куда? – тихо спросил Тёмка.

– В отхожее, – сразу решил он. – Больше ж некуда.

Труп даже обыскивать не стали. Хрен ведь знает, какие приметы могут на вещах остаться. И бумажки эти – доллары имперские – сгребли и туда же, от греха. Потом он оставил Тёмку засыпать и перекапывать кровяную лужу и след, а сам сходил к терновнику за корзиной и Тёмкиными вещами. А вечером, когда Лизавета, уставшая от ходьбы и так ничего и не нашедшая, вернулась, сказал, что завтра с утра они уйдут, хотя думали остаться на этой одинокой брошенной ферме. Халупа-то целая совсем. Лизавета ни о чём не спросила. Она ему во всём доверяла…

…Артём и Санька баловались, гоняясь друг за другом с ковшом холодной воды.

– Хватит, мальцы, – остановил их дед. – Санька, промыл башку? Тогда пошли.

Артём послушно вылил воду обратно в кадку и шлепком вышиб Саньку в предбанник. Тот был без крыши, и их сразу ослепило синее по-весеннему небо. Квас в деревянном расписанном красными цветами туеске их уже ждал. Выпили по ковшику, строго соблюдая старшинство, вытерлись, оделись во всё чистое.

– Ну, – дед обеими руками распушил бороду. – Пошли, пока не выстыло. Пусть и бабы попарятся.

Не спеша, по скользкой талой тропинке прошли в дом. Бабка суетливо, подгоняя Ларьку и Лильку, захлопотала, чтоб отдохнули, пока они быстренько…

– Ладно тебе, – остановил её скороговорку дед. – Идите, пока пар держится.

– Тём, – попросила Лилька. – Вы без нас чаю с конфетами не пейте, ладно?

– Ладно-ладно, – засмеялся Артём.

И хотя почти всё было к чаю готово, они пошли в свою горницу и легли. Дед, как всегда, на лежанку, а Артём с Санькой на кровать.

Артём вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову, рядом сопел Санька. Тихо, тепло, безопасно, тело приятно ломит, как после массажа или хорошей растяжки. Он бездумно и легко дремал, ничего не вспоминая и не опасаясь. Все страхи, боль, отчаяние – всё позади, будто и не было ничего, будто он и вправду… дедов внук и мамкин сынок, и не было ни питомника, ни Паласа, ни хозяина… А придут из бани бабка с Лилькой и Ларькой, будут все вместе пить чай, с конфетами и мёдом, а потом делать уроки для школы, а потом… Мысли путались, уплывая в тёплую мягкую темноту сна.

– Тём, вставай, – потрясли его за плечо.

Он рывком сел, ошалело моргая со сна.

– Лилька?

– Ага!

Красная, с туго обвязанной белым платком головой, Лилька смеялась во весь рот.

– А самовар на столе-е!

– Ага-а! – Артём зевнул и легонько толкнул в бок Саньку. – Вставай, чай пить будем.

Санька длинно с подвывом зевнул.

– А-а… а конфеты?

– Будут тебе конфеты, – вошёл в горницу дед. – Лилька, бабке помоги. Давайте, одевайтесь, а то не ровён час…

Артём, сразу поняв недосказанное, быстро натянул штаны и стал надевать рубашку. Ну да, в прошлую субботу как раз, они только за самовар сели, как пришли эти, из Комитета. С проверкой. Тогда обошлось, хотя везде нос сунули, обо всём спросили, но ведь если захотят прицепиться, то найдут, к чему. Что они втроём на одной кровати спят, а он знает, как о таком думают, поморщились ведь. Дед, правда, заговорил их, увёл в сторону, а всё равно…

– Давай, Санька, шевелись.

Санька со сна путался в рукавах и пуговицах. Артём помог ему, застегнул и аккуратно заправил в штаны рубашку. Штаны тоже новые, две недели, как купили. Всю одежду сменили, всем, и белья теперь у каждого четыре смены, Лильке ещё платье на занятия ходить. Сундук мамкин уже доверху набит, ну, почти доверху.

В кухне на столе большие, сверкающие красными цветами чашки, деревянная чашка с конфетами и туесок с мёдом. Расселись, бабка разлила чай. Первую чашку деду, вторую – Артёму. И дальше по старшинству.

Пили истово, не спеша и чинно. Ларька, правда, получил по лбу, чтоб не лез за мёдом. Мал ещё, накапает больше, а Лилька пусть следит за малым, она же старшая.

– Надо бы отделить её, – задумчиво сказал дед. – Не дело вот так спать, навалом.

– И тесно, – поддержал деда Санька.

Артём молча кивнул. Дед важно отхлебнул.

– Так что в понедельник к Филиппычу сходим. Кровать присмотрим.

– Да уж, – бабка взяла у деда чашку и налила ему ещё чаю. – И сундук под приданое.

– А оно-то мне зачем? – фыркнула Лилька. – Я замуж не хочу.

– Хоти, не хоти, а приданое должно быть, – веско сказала бабка.

Она со вкусом, подробно стала рассказывать, чего и сколько должно быть в приданом. Артём, изумлённо при открыв рот, только переводил взгляд с неё на деда и обратно.

– Да, – кивнул дед. – За один год такое не сделаешь.

– Успеем.

Бабка оглядела стол: у всех ли всё есть, и подвинула туесок с мёдом ближе к Артёму. Мёд, он пользительный, а парню сила нужна, работник уже. Артём заметил и поблагодарил улыбкой.

Ларька деловито собирал разбросанные по столу фантики, отбрыкиваясь под столом от Саньки и Лильки. Пару раз задели Артёма, и он быстро щёлкнул каждого по макушке, а дед строго повёл бородой.

– А ну не баловать за столом, – и, дав им допить свои чашки, погнал в горницу играть.

А Артём остался за столом. Он бы ушёл, но бабка быстро налила ему ещё чаю, а уйти от еды он не мог. Пошёл серьёзный хозяйственный разговор. Вот-вот стает, огород надо делать. Снова уточнили, на какие саженцы и рассаду записаться Артёму, поговорили, куда ставить Лилькину кровать. И Артём решился.

– От пособия сколько осталось?

– Не густо, – дед внимательно смотрел на него. – Или задумал чего?

– Свет провести, – нерешительно сказал Артём.

– Дело, – кивнул дед.

Бабка вздохнула.

– Дорого больно. Это если к Бобку, он за пару бутылок возьмётся.

– С током не шутят, – перебил её дед, а Артём хмуро кивнул. – Нет уж, схожу в контору ихнюю, узнаю почём у них, тогда и думать будем.

Бабка закивала, соглашаясь. В самом деле, Бобок уже своей проводкой чуть на рынке пожар не устроил. Но там-то ларёк, это ж тьфу, растереть и забыть, а если что с домом, не дай-то бог…

– То-то, – дед перекрестился и встал, показывая окончание чаепития.

Встал и Артём. Бабка налила из самовара горячей воды в миску и позвала Лильку помочь мыть посуду. Артём убедился, что лучины у печки достаточно, и сел вместе с дедом в горнице шорничать: вроде и невелико хозяйство, а рук требует. Убрав со стола, бабка с Лилькой тоже пришли в горницу, и бабка стала учить Лильку прясть. Санька с Ларькой возились с мозаикой. Незаметно стемнело, и дед зажёг большую лампу под потолком.

Обычный вечер. Тепло, безопасно, он среди своих, его никто не обидит, не надо драться, отстаивая себя и своё место, вообще можно не бояться… Артём никак не мог привыкнуть к этому, каждый раз заново удивляясь.

* * *

В первую поездку на ту сторону они отправились вместе. Слишком велик риск. И его лучше поделить на двоих. На ушах стояли, чтобы найти для «Октавы» русских клиентов, хоть одного. Чтобы получить зацепку на той стороне. Не о выгоде речь. Хоть в убыток себе, но зацепиться. А чего и сколько стоили документы… лучше не думать. Они и не думали.

Ехать пришлось через Атланту и Стоп-сити. В Атланте задержались на пару дней. Фредди хотел прощупать подходы к лагерю. Вернулся он под утро и злой, как никогда. Прошёл в ванную, на ходу срывая с себя одежду и стал остервенело бриться. Джонатан заказал в номер завтрак на двоих, больше похожий на ленч, и стал ждать. И, уже приканчивая стейк, Фредди наконец высказался.

– Глухо. В город выходят, крутятся, а к восьми бегут обратно. А туда только через комендатуру. Полиции сдают засветившихся по первой заявке.

Джонатан кивнул.

– Хреново. Его никто не видел?

– Может, мне словесный портрет надо было дать? – рявкнул Фредди. – С особыми приметами? Ладно, Джонни. Если он там, то не выходил.

– Там и не выходил, – задумчиво повторил Джонатан.

– Да, – сразу понял его Фредди. – Тогда всё точно. Пойдём в комендатуру…

– Наведём бульдога, – закончил за него джонатан. – Есть ещё благотворительные фонды…

– Никого, – Фредди вдруг ухмыльнулся. – Экстерриториальность, Джонни.

– Грамотный, – кивнул Джонатан и встал, прошёлся по комнате. – Точки на той стороне всё равно нужны. Безотносительно.

– Верно. В имение будем успевать?

– Будем, – отмахнулся Джонатан. – Всё будет. Никогда не ставь всех денег на одну карту.

– Поучи меня, – Фредди допил кофе и встал. – Выборами будем заниматься?

– А что, здесь трепыхаются? – живо спросил Джонатан.

Фредди пожал плечами.

– Хотят.

– Пусть в своём бардаке сначала разберутся, – предложил Джонатан.

Фредди кивнул.

– Пойдёт. Обойдёмся без них.

Выборы в Федеральное Собрание должны были пройти осенью. Русские уходят, оккупационный режим сменяется… собственным. Система к этой новой игрушке только присматривалась, ещё не решив: будет ли в неё играть и насколько эти игры выгодны. Но раз Джонни считает, что атлантских не стоит подпускать… у Джонни нюх что надо.

Фредди заставил себя думать о другом. Проигрывать он не любил, но знал, что думать о неполучившемся – только себя травить. Значит – всё побоку. Они начинают ещё одно новое дело и – Джонни прав – безотносительно чего-либо не отступят. Отступать им нельзя.

– Джонни, разговорник нужен.

Джонатан кивнул. Ну, всё, надо работать. С Ларри они наладили, и там теперь крутится уже всерьёз. Земля пускай полежит, потом подумаем, что с ней делать. Так-то она им ни к чему. Но и продавать неохота: вдруг там ещё что есть, о чём Ларри попросту не знает. Жалко, ни один металлоискатель не берёт золота, а перекапывать всё подряд… ни сил, ни времени нет. И на какую глубину копать? Нет, это всё чепуха. И того, что есть, хватит. С избытком.

Открытие салона «Левине и Ко» прошло вполне удачно. Ларри в костюме от Лукаса держался безупречно, выставленные в витринах салона и кабинета вещи произвели должное впечатление. И самое главное – уладился вопрос о членстве Ларри в Лиге ювелиров. Удовольствие это, конечно, дорогое, но Ларри теперь не сам по себе. И он, и его дело защищаются Лигой, а у неё возможностей много, и таких, о которых мало кто знает. Лига согласилась считать Ларри преемником «Дома Левине», заказы уже есть, материала хватит надолго… нет, здесь всё складывается очень даже не плохо. И главное – Ларри не нуждается в мелочной опеке, им не надо посменно торчать в его салоне.

Джонатан завязал галстук и оглядел себя в зеркале. Да, всё правильно, то, что надо.

– Фредди, готов?

– Идём, – кивнул Фредди, надевая плащ.

Сейчас им на вокзал и до Стоп-сити, по-русски Ру-бе-жин. Ладно, что могли они сделали, а там лишь бы удача не подвела.

Андрей, как и все, регулярно проверял списки. И, увидев свою фамилию и имя с отчеством, еле устоял на ногах. Ну… ну… ну, не может быть! Но нет, вот же, чёрным по белому – Мороз Андрей Фёдорович. И нет у него здесь ни однофамильцев, ни полных тёзок, проверено. Теперь куда? В канцелярию.

Он выдрался из постоянно клубящейся у стенды толпы и, твёрдо, крепко ступая, пошёл в канцелярию. За спиной радостные крики и горестная ругань. И хоть до канцелярии и десяти шагов не было, ему потом казалось, что шёл он долго, очень долго. И в канцелярию вошёл уже спокойный, всё видя и слыша, и немного настороже.

Но всё шло обычным, раз и навсегда заведённым порядком. Предъяви удостоверение, его сверят с тобой и со списками, возьми желтоватый плотный листок визы, у другого стола получи медкарту и вперёд, пошёл по врачам. Заполнишь медкарту, пойдёшь к психологам, и уже потом с визой, заполненной медкартой и заключением психологов идёшь в отдел занятости подбирать работу и место, или место и работу, это уж кому что во-первых, а что во-вторых. И больше всего Андрею понравилось, что в канцелярии он был не один. И впереди него, и позади него, и цветные есть, и он – один из многих, ничего нет лучше, чем в общем ряду, одиночка всегда приметен, а вот из шеренги могут и не выдернуть, а уж из середины колонны тем более. И попадает он не к той дуре – ещё вспомнит чего ненужного ненароком, а к другой, с ней он не крутил, вряд ли она его из других выделит.

Виза, медкарта… Спрятав обе бумаги во внутренний карман ветровки, Андрей вышел из канцелярии и уже как-то по-новому оглядел лагерный плац и снующих повсюду людей. Ну что, этот рубеж он взял. С врачами проблемы вряд ли будут, первый же контроль он прошёл, значит, ориентировки на его – он усмехнулся – особую примету нет. Это хорошо. Психологи… тут надо аккуратно врать, поймают на противоречиях и начнут мотать. Отдел занятости… там свои проблемы будут. Ладно. Как говорится, не будем бежать впереди паровоза и умирать до расстрела. Пойдём как положено. Сначала врачи.

В медицинском корпусе как везде суета, толкотня, бестолковые очереди… Андрей чувствовал, как его начинает захлёстывать этот поток и не противился ему, помня, что лучший способ затеряться – это быть как все. И не мудрствуя лукаво решил идти прямо по списку. Первым стоял терапевт. И хотя их было пятеро, хвосты тут… ой-ё-ёй. Андрей занял очередь и стал слушать, о чём говорят, чтобы, когда надо будет вступить в разговор, не дать в чём-либо промашку.

Госпиталь сворачивался. Каждый день с хозяйственного двора уходили машины, увозившие госпитальное имущество, формировался поезд (эшелон?) с ранеными, которых предстояло долечивать дома уже на новом месте. Раненых было не так уж много, и вместе с этим поездом уезжали и все остальные.

Об отъезде госпиталя Симон Торренс узнал из газет. И теперь он гнал машину в Спрингфилд.

– Ты можешь объяснить, куда мы едем? – не выдержал его молчания Сид.

– В Спригнфилд, – кратко ответил Симон, не отрываясь от дороги.

– Зачем?

Симон сначала промолчал, но потом ответил вопросом:

– Ты помнишь своего Милягу?

– Конечно, а что?

– А ты хотел бы его встретить, Сид?

– Что?!

Явный страх в голосе Сида заставил Симона посмотреть на него и тут же отвести глаза.

– Почему ты боишься, Сид? Разве ему было плохо у тебя?

– Ты с ума сошёл! При чём здесь это? Плохо или хорошо, да… Он – раб, а я – хозяин. Ты же знаешь, чем кончаются такие встречи.

– Ну да, – кивнул Симон.

Больше они не разговаривали.

Въехав на окраину Спрингфилда, Симон повёл машину вдоль путей. Вряд ли русские будут грузить раненых на вокзале. Скорее в каком-нибудь тупике. И вряд ли будет большая охрана. В газете было, что весь русский персонал уезжает этим же поездом, так что парней наверняка используют как грузчиков. И Андре наверняка там.

Он не ошибся ни в чём. А охраны практически нет, оцепления не видно, только часовой у калитки в старой решетчатой ограде. На всякий случай Торренс оставил машину подальше, но на спускавшемся к путям откосе.

– Не пойдёшь со мной? – насмешливо спросил он Сида.

– Я хочу жить, – отрезал тот.

– Я тоже, – кивнул Симон и, уже вылезая из машины, уточнил: – Я хочу жить человеком, Сид.

Симон не стал спускаться к путям, а пошёл по откосу, выглядывая Андре среди суетящихся у вагонов и грузовиков людей в форме и в штатском, мелькали там и белые халаты. Да, вот и он. В тех же армейских штанах и ковбойке с закатанными рукавами, та же пышная шапка кудряшек, гибкая стройная фигура, завораживающая красота движений… Не отрывая глаз от Андре, Симон сел на откос, на тёплую, прогретую весенним солнцем и покрытую молодой топорщащейся травой землю и стал ждать.