Текст книги "Аналогичный мир - 3 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 70 страниц)

Джонатан приехал в Краунвилль днём. Ясные холодные дни снова сменились моросящим дождём, но его это не смущало. Он был настолько доволен поездкой, что всё ему казалось сейчас предвестием удачи и самой удачей. И он не отказал себе вс удовольствии пройтись по Краунвиллю, нанеся несколько кратких дневных визитов. И, разумеется, не миновал небольшого и очень изобретательно – из большой развалины сделан маленький уют – отремонтированного дома.

– Ну, наконец-то, Джонатан, – встретила его хозяйка. – Я уже думала, что вы забыли меня.

– Вас?! – изумился Джонатан, усаживаясь к камину. – Миссис Кренкшоу, вы несправедливы ко мне.

– Ну-ну, Джонатан, справедливость вообще в нашей жизни слишком большая редкость. И у вас в оправдание одни слова и заверения, а у меня в доказательство, – она улыбнулась, – факты.

– И какие? – тоже с улыбкой спросил Джонатан.

– Сначала кофе. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Вы, как всегда, правы, – кивнул Джонатан. – Не откажусь.

Миссис Кренкшоу дёрнула за шнурок, и на хрустальный нежный звон сразу отозвался молодой весёлый голос.

– Иду-иду, мисси. Вот она, я.

Миссис Кренкшоу кивнула появившейся в гостиной молодой мулатке в белом фартуке поверх полотняного платья и белой, отороченной узким кружевом на чёрных кудрявых волосах.

– Подай сюда кофе, Энди.

– А мигом, мисси. Доброго вам здоровьичка, масса, – она кокетливо присела перед Джонатаном и убежала.

И действительно тут же, будто всё у неё уже было готово и стояло за дверью, вкатила столик с кофейным сервизом. Мгновенно переставила к креслам столик, накрыла, убежала и тут же вернулась с подносом, на котором красовался серебряный кофейник и серебряная ажурная сухарница с сухим печеньем. Пока Энди накрывала, миссис Кренкшоу взглядом обратила внимание Джонатана на её руки. Правое запястье Энди украшал браслет-змейка. Энди заметила это и несколько смущённо улыбнулась.

– Это мне супружник мой, на Рождество подарил.

И, поймав еле заметное движение глаз хозяйки, тут же сняла браслет и протянула его Джонатану.

Разумеется, он с первого взгляда узнал работу Ларри. Но взял браслет и осмотрел как незнакомую вещь. Да, разумеется, это жесть, баночная жёлтая жесть, свёрнутая в трубку, с выгравированным узором змеиной кожи, глазками из зелёного бутылочного стекла и радостно-глуповатым и в то же время наивно-хитрым выражением на морде змеи, разглядывающей крохотный цветочек из прозрачных осколков, зажатый кончиком хвоста.

– Отлично сделано, – искренне сказал Джонатан.

И Энди радостно просияла широкой улыбкой, бережно принимая и надевая свою самую большую драгоценность.

– Спасибо, Энди. Ступай.

– Ага, мисси.

Когда Энди убежала, миссис Кренкшоу сама налила Джонатану кофе.

– Так я не ошиблась, Джонатан?

– Вы во всём всегда правы, дорогая, – Джонатан с наслаждением отпил ароматного крепкого кофе.

Их с Фредди расчёт сработал. Работа Ларри замечена, и теперь пойдут заказы. Из материала заказчика и их собственного. И ручеёк плавающих камней и прочего повернёт к ним сам. Не они будут искать и просить, а к ним придут и предложат.

– В молодости Маркус Левине, тогда он ещё был младшим Левине, – задумчиво сказала миссис Кренкшоу, – любил пошалить. Правда, он никогда не работал с… таким материалом. Но… но школа осталась. Не так ли?

– И опять вы правы.

– Разумеется, змея для меня несколько… экстравагантна. Но ведь этот мастер работает не по гот овым образцам?

– Да, миссис Кренкшоу.

– У меня есть брошь и сломанные серьги, – тон миссис Кренкшоу стал деловым. – Работу я, разумеется, оплачу. У вас есть каталог работ этого мастера.

– Сейчас нет, – спокойно ответил Джонатан. – Но я приглашаю вас к себе, в «Лесную Поляну». Там мы договоримся более конкретно, – и улыбнувшись: – Когда прислать за вами машину?

Миссис Кренкшоу задумалась.

– Дня через два. Около десяти, Джонатан. Вас устраивает?

– Разумеется, – улыбнулся Джонатан. – За мной ленч.

Миссис Кренкшоу кивнула и стала рассказывать Джонатану последние сплетни округа и даже графства. Он кивал, поддакивал, ужасался и восторгался, вылавливая нужные ему крупицы. Миссис Кренкшоу – настоящий виртуоз в такой болтовне, и работать с ней – одно удовольствие.

* * *

После Нового года Крис жил в каком-то тумане. Нет, он ходил, ел, разговаривал, работал, даже учился, но это всё было как-то вне его, помимо него. Был он. И Люся. И их встречи в столовой, в коридоре, кивок, приветствие – большего они себе на людях не позволяли. Люся теперь не отводила глаз, не отворачивалась от него, Крис сам теперь старался следить за собой и не глазеть открыто, раз Люся просила, чтоб остальные не знали. Да ещё вечером, когда ночная смена заступила, а другие уже угомонились и все по своим комнатам, они – каждый сам по себе, порознь – уходили в парк и там, найдя укромное – на их взгляд – место, могли немного побыть вместе. Они ни разу заранее не договорились о месте встречи, и ни разу не разминулись. Пару раз они посидели в беседке, но потом их там чуть не застукал комендант, и пришлось чуть ли не ползком удирать.

Сегодня Крис привёл Люсю на их тренажёрную площадку, потому что если их даже из тюремного и увидит, то это вряд ли, дрыхнут они все.

– Я завтра в ночную, – хмуро сказал Крис.

Люся только вздохнула в ответ. Они сидели на низкой скамейке в самом тёмном углу площадки. Скамейка была мокрой, от земли ощутимо тянуло холодной сыростью. Крис давно хотел предложить Люсе сесть к нему на колени, но не решался.

– А у меня ночная никогда не выпадает.

Сказав, Люся вздрогнула, и Крис не выдержал.

– Люся, тебе холодно, давай так… – он мягко потянул её к себе.

– Нет, Кира, не надо, мне и так хорошо, – она оттолкнула его руки и вскочила на ноги.

Крис сразу убрал руки и жалобно сказал:

– Но тебе же холодно, Люся.

Он смотрел на неё снизу вверх, запрокинув голову. Люся прерывисто вздохнула.

– Кира, ты… ты пойми… Я не хочу тебя обидеть… я… – она запнулась и совсем тихо прошептала: – Я боюсь.

– Меня? – упавшим голосом спросил Крис.

– Нет, не тебя, что ты. Я… я этого боюсь.

Крис понял и встал.

– Люся, я… я не знаю, как сказать, но будет так, как ты хочешь.

Люся осторожно коснулась его плеча.

– Кира, ты, ты не обижайся на меня. Но… я не могу ничего сказать, но…

– Не надо, Люся, – перебил её Крис, запнулся и всё-таки спросил: – а обнять тебя можно?

Люся храбро кивнула.

– Да.

Он обнял её за плечи, мягко прижал к себе. Люсина голова, как всегда замотанная платком, лежала теперь на его груди. Она не отстранялась, даже сама обняла его. Крис наклонился и зашептал ей в ухо.

– Люся… Люся… этого… этого не будет. Я… я перегорел, Люся, я не могу теперь… этого…

Сказал и замер, обречённо ожидая её слов. Что бы там ни говорили, но нужно-то от него только это, даже Люсе. Больше ничего женщине от мужчины не нужно, а уж от спальника…

– Бедный мой, – всхлипнула Люся, крепче обнимая его.

– Ты, – Крис даже задохнулся, как под слишком горячим душем, ты не сердишься, не гонишь меня?

– Нет, нет, что ты, Кирочка.

Порыв ветра обдал их мелкой водяной пылью. Крис крепче обнял Люсю, повернулся спиной к ветру, загораживая её собой.

– Тебе не холодно?

– Нет, что ты.

Они шептались, сблизив головы так, что губы Криса касались виска Люси.

– Люся, а тебе хочется… этого?

– Нет, нет, – замотала она головой.

Крис облегчённо перевёл дыхание и уже веселее и увереннее сказал:

– В пятницу кино будет, ты пойдёшь?

– Пойду, конечно, – тихо засмеялась Люся. – Я кино люблю.

– Я тоже, – обрадовался Крис. – Люся, а… а если рядом сядем? Ну, будто случайно.

– Давай, – согласилась Люся. – Только…

– Я постараюсь, – сразу понял её Крис. – Да и такая толкотня всегда, никто не смотрит, кто с кем сел.

Люся вздохнула.

– Попробуем.

Их снова обдало водяной пылью, и Крис не выдержал:

– Пойдём, а то холодно здесь.

– И поздно уже, – кивнула Люся.

Крис молча опустил голову. Люсе скучно с ним, а он… что он может сделать? Он как-то попросил Люсю рассказать о России, а вышло только хуже: Люся заплакала и сказала, что она почти ничего не помнит. И ему и рассказать нечего. Не говорить же то, чему его ещё в питомнике выучили, все те слова и стишки, от которых любая беляшка млела, а то и дёргаться начинала. Но Люся же не беляшка! Крис вздохнул.

– Тебе скучно со мной?

– Нет, – как-то удивлённо ответила Люся.

Они шли рядом, держась за руки. И от этих тонких доверчивых пальцев в его руке Криса снова и снова обдавало горячей волной. Он даже тихо засмеялся и тут же объяснил:

– Я бы так шёл и шёл.

– И я, – согласилась Люся.

Но дальняя аллея, конечно, длинная, но не бесконечная, и вон уже хоздвор виден. Пришлось повернуть обратно. Шли молча, боясь неосторожным словом всё разрушить.

Джо и Джим сегодня в ночной смене, и Андрей допоздна засиделся за книгой. Тогда сгоряча он нахвастал, что читает Рейтера, так что теперь приходилось отдуваться. Правда, было интересно. Но и трудно. Много незнакомых слов. И словарь не помогает. Ни английский, ни русский, ни двойной. Но как это получается, что он читает, пишет, что-то соображает и тут же думает совсем о другом, и даже не думает, а словно спит и видит сон наяву, но это не сон…

…Он вытирает руки, поглядев на список назначений, вызывает следующего. И к нему в кану, стуча костылями, входит его хозяин.

– Вот и отлично! Куда теперь?

– Сюда, сэр.

Он механически, ничего не сознавая и не чувствуя, указывает, куда положить одежду, как лечь. Ещё раз смотрит назначение, достаёт нужную растирку. И привычные механические движения успокаивают. Это только больной, не больше и не меньше, как десятки других.

– Вы готовы, сэр? – спрашивает он, подходя к столу.

Он уже совсем успокоился и берётся за работу как обычно. И вдруг… вдруг неясный приглушенный стон.

– Больно, сэр? – не скрывает он удивления. Ведь нечему там болеть, он уверен.

– Нет.

Голос лежащего на массажном столе человека сдавлен, но не от боли, а от непроизнесённых слов.

– Какие у тебя руки… – хрипит лежащий. – Ты… ты не знаешь, какой ты…

Он заставляет себя не слышать, не узнавать этот голос, не понимать слов, не понимать смысла этих стонущих всхлипов.

– Вот и всё. Отдохните пять минут, – говорит он равнодушно вежливым тоном и выпрямляется, вытирая руки, стирая с них едкую прогревающую растирку.

Кто там следующий? Контрактура… стягивающие рубцы, значит, раненый, уже хорошо, не эта белая сволочь.

– Можете одеваться, сэр, – говорит он, не оборачиваясь.

За спиной кряхтят. Не всерьёз, а пытаясь привлечь его внимание. Он стоит неподвижно и слышит:

– Помоги.

В этом отказать нельзя, он не имеет права на отказ, он сам так решил, принёс клятву, не раба, Гиппократа, клятву медика. И он поворачивается, подходит, помогает одеться. И чужие жадные пальцы как когда-то вцепляются в его плечи. Он мягко выворачивается.

– Почему? Послушай… постой…

– Вы можете идти, сэр.

– Нет, послушай, давай поговорим…

Он откидывает занавеску входа и зовёт следующего. Молодого парня с рукой на перевязи. И вежливо сторонится, давая двум больным разминуться в узком для хромого и однорукого проходе…

…Сосредоточенно хмуря брови, Андрей выписал в тетрадь ещё одно новое слово. Резистентность… потом надо будет спросить у Ивана Дормидонтовича, этого он совсем не понял. Так, в общем, догадывается, но догадка – не знание. А те… мысли идут своим чередом…

…Он был доволен собой, доволен, что сумел удержаться, остаться не равнодушным, а спокойным. Он – медик, а это – больной, вот и всё. Но беляк ничего не понял. Он просто по-рабочему вежлив, а беляк вообразил себе. Сегодня он даже открытым текстом сказал, неужели до того опять не дошло?…

…Пустынный в это время коридор. Подстерегал, что ли?

– Нам надо поговорить.

– Нам не о чём говорить, сэр.

– Нет, подожди. Пойми я не хочу тебе зла. Тебе будет лучше со мной. Меня скоро выпишут, и мы уедем. Деньги у меня есть.

Искательный просящий взгляд, просящий голос.

– Нет, – мотает он головой.

– Но почему? Ты… тебе так нравится твоя работа здесь? Массажистом? Ну, так пожалуйста, ты будешь работать, я не против, это же только массаж, у тебя будут свои деньги, тоже согласен. Ты слышишь? Я согласен на всё, на все твои условия. Слышишь? Ну?

Нет, – повторяет он и выталкивает: – Я не хочу, нет.

– Постой, как же так?

И он повторяет уже легко.

– Я не хочу…

… Андрей дочитал главу, вложил закладку-зажим и закрыл книгу. Ну вот, и это он сделал. Завтра он спросит самые непонятные слова у Ивана Дормидонтовича и, когда всё выяснит, перечитает главу. А сейчас пора спать, поздно уже.

Он встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке. Да, пора. Что мог, он сделал. Но если беляк не отстанет, придётся опять идти к Ивану Дормидонтовичу и просить, чтобы уже тот сам объяснил беляку. Хотя, нет, не стоит. Есть ещё один вариант, самый простой. Согласиться, прийти к тому в палату на ночь. И всё решить. Во сне смерть лёгкая.

ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

С шестого января должны были начаться крещенские морозы. Эркин слышал о них ещё в лагере и, уже зная, что такое настоящая зима, ждал их со страхом: рассказы об отмороженных носах и ушах были уж очень впечатляющими. Но морозы запаздывали, а шестого у Жени были именины. Сам бы он, конечно, не сообразил, да баба Фима остановила его у магазина Мани и Нюры. Как раз пятого.

– Ну как, – с ходу ошеломила она его, – к завтрашнему-то готов?

– А что завтра? – спросил он.

– У Жени твоей праздник, – и, видя его изумление, одновременно и рассмеялась, и укоризненно покачала головой. – День Ангела у неё.

Баба Фима неторопливо, со вкусом объяснила ему, что это такое – День Ангела и какие подарки в этот день положено дарить. Выслушав и поблагодарив, Эркин спросил, когда День Ангела у Алисы.

– Нет такого имени в святцах, – вздохнула баба Фима. И тут же предложила: – А вы её окрестите. Александрой, скажем. Будет крестильное имя, и ангел свой у неё будет. И самому бы тоже хорошо.

Эркин задумчиво кивнул, ещё раз поблагодарил и, не заходя домой, побежал в город за подарком.

Подарок – большая чашка с надписью «В День Ангела», наполненная шоколадными конфетами и перевязанная атласной ленточкой с пышным бантом – Жене понравился. Утром в кухне – Эркин ночью, когда Женя заснула, потихоньку встал и водрузил свой подарок в центре стола – Женя даже не сразу спросонья поняла, что это такое, а поняв… так взвизгнула, что на кухню примчалась, путаясь в ночной рубашке Алиса. А обычно Женя её с трудом будила после ухода Эркина. К идее крещения Алисы Женя отнеслась гораздо прохладнее, а о своём Эркин и говорить не стал. Уж он-то точно обойдётся. И получилось очень хорошо: весь город праздновал Крещение – тоже праздник, как ему объяснили, но меньше Рождества – а они именины Жени, и к тому же день выходной. Словом, всё было очень удачно. А в воскресенье он с утра пошёл к Кольке. Тот, как и договаривались, купил два воза не пиленной берёзы, и её теперь надо было распились, поколоть и сложить в поленницу.

Утром после завтрака Эркин несколько виновато посмотрел на Женю.

– Женя, я к Кольке пойду, надо с дровами помочь.

– Ну, конечно, иди, – согласилась Женя и тут же потребовала: – Только оденься прилично.

Эркин исподлобья посмотрел на неё, вздохнул и сказал:

– Я куртку с собой возьму и там переоденусь.

– Правильно, – одобрила Женя.

Другого выхода у неё не было. Она уже знала, что Эркин упрям, к полушубку своему относится очень бережно, и если она настоит на своём, он пойдёт в полушубке, но работать тогда станет в одной рубашке и неизбежно простудится…

…Маленький двор Колькиного дома был ещё меньше от загромоздивших его брёвен. Еле-еле козлы поместились. Получалось, что два воза больше грузовика? Или грузовик маленький, или тогда Женю нагрели… Да, чёрт с ним, всё в прошлом уже.

Эркин повесил в сенях полушубок, надел свою рабскую куртку. Топор он тоже принёс свой, вернее, Андреев, хоть Колька и сказал, что топоры есть.

День стоял ясный, белая плёнка, все эти дни затягивавшая небо, редела, солнце уже заметно просвечивало, но и холод столь же заметно не отпускал. И хотя они работали без остановок, но скинуть куртку Эркину и в голову не приходило. Визжала, вгрызаясь в мёрзлое дерево пила, ухали топоры. Покатался было у них под ногами Колобок, но Мама Фира загнала его в дом: холодно.

– Это что, и есть крещенские? – спросил Эркин.

– Начинаются, – кивнул Колька. – Небо, видишь, яснеет, к ночи завернёт.

Работать в паре с Колькой оказалось легко. Как когда-то с Андреем. И от этого тяжелее. Незаметно для себя Эркин хмурился, то и дело досадливо встряхивая головой, будто отгонял, отбрасывал что-то.

– Ты чего? – негромко спросил Колька и, когда Эркин вскинул на него глаза, пояснил: – Смурной какой-то.

И Эркин не смог ни смолчать, ни отругнуться.

– Брата вспомнил. Так же… на пару работали.

– Ты… ты того, выплесни, чтоб на душе не кипело, – тихо и очень серьёзно сказал Колька.

Эркин судорожно сглотнул.

– Мы вот так, вдвоём на подёнке мужской крутились. Я что, только таскать, да ещё вон дрова знал, ну, пилить, колоть, а Андрей… Он мастер был. Всё умел. Ну… ну, ты ж его ящик видел…

Эркин говорил негромко, сбиваясь, повторяя одно и то же, как сам с собой, путал русские и английские слова. Колька слушал молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая. А Эркин рассказывал. Каким Андрей был. И вот это неизбежное «был», как ножом полосовало.

– Мы на лето пастухами нанялись. Бычков пасти, ну, и на перегон. Я-то скотником был, до Свободы, знал это, а Андрей… в первый раз на коня в имении сел. За неделю выучился в седле держаться… Если б не он… Это он меня надоумил в Россию ехать, мне самому и в голову бы не пришло. И как документы выправить, тоже он придумал, и на разведку ездил… А в Хэллоуин тогда, если бы не он, свора бы Алису убила, мне-то уж было совсем не пройти, он пошёл, понимаешь, на смерть пошёл. Алису спас, а сам… А себя не пожалел… Ладно. Давай это переколем.

Эркин работал топором Андрея. Не потому, что у Кольки хуже наточен, а… а берёшься за топорище, что Андрей под свою руку подгонял, будто с ним поздоровался.

Покололи, сложили, снова за пилу взялись. Зашёл Колькин сосед – вроде Эркин на «стенке» эту встрёпанную с проседью бороду видел – посмотрел на них, покряхтел и встал к ним. Двое пилят, один колет. Из-под ушанки ползут полбу и шее струйки пота, ощутимо щиплет губы и щёки мороз, рукавиц не снимешь – хорошо, что сообразил вместе с курткой захватить и рукавицы, тоже ещё те, из Джексонвилля.

– Обедать… – вышла на крыльцо Мама Фира.

Эркин только головой мотнул, а Колька ответил:

– До темноты управиться надо.

Сосед помог им немного и ушёл: прибежала за ним его маленькая, совсем круглая из-за выпирающего живота жена – и они опять вдвоём. Эркин уже втянулся и работал со своей обычной исступлённостью. Главное – не останавливаться. И Колька подчинялся ему, заданному им ритму.

Ярко-красное солнце скатывалось за крыши, когда ни взвалили на козлы последнее бревно.

– Ну, поехали!

– Поехали, – кивнул Эркин.

Запил, ещё и… и ещё… и ещё… упал на утоптанный снег чурбак. И ещё один. И последний, третий, остался лежать на козлах. Три чурбака расколоть – это минутное дело. Когда рука набита. Поленья в поленницу, на полдвора она теперь. Сверху толь, жерди. Щепки на растопку, опилки смести в кучу к сараю, тоже накрыть, весной их под торф на грядки и или пережечь на золу, золу тоже собираем. Хочешь урожай иметь, так и попашешь, и покорячишься. Козлы в сарай, пилу с топорами в сени. Никак, всё? Всё!

Эркин выпрямился, вытер рукавом куртки мокрый лоб, сбив ушанку на затылок, и улыбнулся. Своей «настоящей» улыбкой. Колька радостно заржал в ответ.

– Смотри-ка, свалили!

– Вы есть идёте? – опять вышла на крыльцо Мама Фира.

– А как же!

– Идём, – улыбнулся и Эркин.

К изумлению Эркина, оказалось, что у него даже портянки намокли от пота. Мама Фира заставила его разуться и дала полотенце.

– Оботритесь. Пол у нас чистый, а пока есть будете, они и высохнут. И вот ещё, спину вытрете, чтобы не прохватило. Но снимать рубашку Эркин постеснялся. И так ничего не будет, тепло же в доме. Он подошёл к печке и прижал кней ноющие ладони, а потом прижался всем телом.

– Это ты так сохнешь? – удивился Колька. – А то давай, у меня тельняшка чистая есть.

– А сам-то?

– Нормалёк. Дают, не отказывайся.

Сопротивляться Эркин не смог: устал всё-таки. В Колькиной выгородке снял обе рубашки: ковбойку и нижнюю, обтёрся холщовым полотенцем и натянул затрещавшую на его плечах тельняшку.

– Во! – одобрил Колька, тоже сменивший тельняшку. – Теперь дело! А рубашки давай сюда, повешу на печке. И лопать айда, – и улыбнулся. – А ты злой в работе. Куприяныча загнал, меня чуть не ухандохал.

Эркин улыбнулся.

– Мы с братом тогда сколько… грузовиков пять, наверное, за день делали, – и честно добавил: – Но день был длиннее.

Ели опять на кухне. Мама Фира не села с ними, а только подавала на стол и смотрела, как они едят. Нарезанную кусками и перемешанную с луком селёдку, густой от картошки и капусты жирный суп, кашу с варёным мясом. К селёдке она налила им по маленькому стаканчику – Эркин уже знал, что их называют стопками – водки, а после каши поставила перед ними миски с ещё тёплым киселём и кувшин с молоком.

– Вот, молоком забелите.

Они, занятые едой, молча кивнули. Явился в кухню малыш и полез на колени к Кольке.

– И тебе киселя, – засмеялся Колька. – А? Хочешь киселя?

– Ага, – согласился малыш.

– А берёзовой каши?

– Не-е, – убеждённо протянул мальчишка и облизал подставленную ему Колькой ложку.

Так Колька и ел кисель: ложку в рот, ложку – Колобку.

– Ну, дров теперь до весны должно хватить, – Колька скормил Колобку последнюю ложку и спустил его на пол. – Вольно, юнга, свободен.

– Дрова хорошие, – кивнул Эркин.

Они поговорили немного о дровах, погоде и хозяйстве, и Эркин решительно встал.

– Спасибо большое, я пойду.

– Посидели бы ещё, – предложила Мама Фира, беря на руки Колобка, таращившего на Эркина глаза, круглые и тёмные как перезревшие вишни.

– Спасибо, – повторил Эркин, – но дома дела.

В Колькиной выгородке он переоделся – рубашки и портянки действительно высохли – и попрощался. Провожая его, Колька вышел на крыльцо.

– Смотри, как вызвездило.

– К холодам?

– Ну да. Крещенским самое время. Ладно, – Колька передёрнул плечами, – бывай. И спасибо тебе.

– На здоровье, – улыбнулся Эркин. – Бывай…

…Скрипел под бурками снег, щипало губы и щёки, рукам даже в варежках холодно. Эркин туже скрутил куртку, зажал её под мышкой, приладил под другую топор, засунул руки в карманы и пошёл быстрее. Да, здорово холодно, но это всё равно лучше алабамской слякоти и промозглой сырости.

Прохожих на улицах, считай, что нет. Все попрятались от холода по домам. А ещё не слишком поздно: вон сколько окон светится. Но ни голосов, ни даже обычного лая из-за заборов, только его шаги. Эркин шагал широко, уверенно. Когда сыт и одежда хорошая, никакой холод не страшен. И он идёт домой, к семье, его ждут. Он никогда не думал, что это такое: дом, семья. Это было слишком недоступно, невероятно. И это чувство, что он не один… Эх, если б ещё Андрей был.

Холод пробирал всё ощутимее, и Эркин встревожился: как бы Жене не оказалось холодно завтра идти на работу. Что она может под пальто поддеть? А здорово как щипет, хорошо, что он уши у шапки опустил, подсмотрел, как другие делают. И здоровская вещь – ушанка. В самом деле, удобно. И тепло. Ну, вот и «корабль» окнами светит. Он уже почти дома. Мягко чмокает войлочной прокладкой подъездная дверь, впуская в жилое тепло. Лестница, ещё одна дверь… и детский гомон, смех, визг… и с ходу, с разбега ему в колени врезается Алиса.

– Э-эри-ик!

Вдвоём они подошли к своей двери, и Алиса, обогнав Эркина, подпрыгнула, ловко шлёпнув ладошкой по звонку. А потом ещё и постучала.

Женя, в фартуке поверх халатика, открыла им дверь.

– Ну, вот и хорошо, – встретила она Эркина. – Давай, раздевайся, и сразу в ванну, да?

Эркин поцеловал её в щёку.

– Засну я сейчас в ванне. Я в душ, хорошо?

– Ну конечно, Эркин. Алиса, пойдёшь ещё в коридор? Нет? Тогда раздевайся.

И под этот домашний весело-хлопотливый шум Эркин разделся, отнёс в кладовку и положил на место куртку, спрятал в ящик топор. Надо будет потом подточить его, подправить, Андрей никогда не доводил инструмент до поломки. Потом пошёл в ванную, разделся, запихнув бельё и рубашку в ящик для грязного, и, немного потянувшись, ну, совсем чуть-чуть, только чтобы суставы не задубели, шагнул через низкий бортик под душ, тщательно задёрнув за собой занавески. Тугая горячая струя била по плечам и спине.

Он мылся долго, смывая пот и усталость. А выйдя из душа, растёрся полотенцем и опять тянулся.

Когда он наконец вышел из ванной, Женя встретила его ласковой необидной насмешкой.

– Вынырнул?

– Ага, – радостно согласился Эркин, садясь к столу.

И стол у них новый. Сразу после праздников у Филиппыча получили заказ. Заодно ещё кой-какую мелочь подкупили, и опять Терентий им всё и привёз. Теперь на кухне и стол, и стулья – красивые, резные. А старый стол, как и хотели, переставили в комнату Алисы, и теперь на нём все её куклы живут.

Женя с гордой заботливостью поправила льняную с вышивкой скатерть, что им на новоселье подарили, расставила чашки.

– Чай? – обрадовался Эркин.

– А с чем чай? – спросила Алиса, залезая а свой стул.

– Тебе с кашей, – рассмеялась Женя.

Алиса надула губы, но не всерьёз, а так, для общего смеха.

После ужина читали. Сначала Алиса новые страницы из азбуки, потом Эркин рассказ про гриб из конца азбуки. А потом Женя – сказку. Сказка была не то, чтобы страшная, но Алиса – на всякий случай – перебралась со своего стула на колени Эркина. Сказка оказалась длинной, и дочитать её решили завтра.

– А теперь спать.

– Ага-а, – согласилась Алиса, но с места не сдвинулась, а попросила: – Эрик, отнеси меня.

– Это что ещё за фокусы? – рассердилась Женя. – Ты уже большая!

– Да?! А на гулять маленькая?! – немедленно возмутилась Алиса.

Но её бунт Женя тут же подавила одной фразой, на которую Алисе возразить было нечего.

– Алиса! Не притворяйся глупенькой.

Алиса вздохнула и слезла с колен Эркина.

– Только ты приди меня поцеловать на ночь.

– А как же, – с этим Женя не стала спорить. – Обязательно придёт.

– И ты?

– И я, конечно.

Алиса, удовлетворившись этим обещанием, вышла из кухни. Эркин, улыбаясь, смотрел на Женю, поставившую подогреваться чайник, на развешанные у плиты на крючках прихватки-рукавички, блестящие ложки и ножи, целый набор на нарядной планке… как же всё-таки хорошо!

Вытирая на ходу руки, Женя вышла из кухни посмотреть, как управилась со своими делами Алиса. Эркин ещё с минуту посидел и встал.

Время он, как всегда, угадал точно. Алиса уже лежала в постели, и Женя как раз целовала её в щёчку со словами:

– Спи, маленькая, спи, мой зайчик.

– Э-эрик, – радостно, но уже сонно сказала Алиса. – А теперь ты.

Эркин, как и Женя, выполнил вечерний ритуал, и Алиса спокойно заснула: всё в порядке, всё, как и должно быть.

Женя ещё раз оглядела стол с игрушками и выключила свет. И, хотя заснувшую Алису разбудить очень трудно, вернее, невозможно, вышли они из её комнаты на цыпочках.

На кухне уже кипел чайник, и они сели за вторую, «разговорную» чашку.

– Кухню мы сделали, – Женя подвинула к Эркину сахарницу.

Он кивнул, соглашаясь, но тут же спросил:

– А самовар?

– С самоваром давай подождём, – предложила Женя. – Знаешь, обычный, на лучине и шишках в доме неудобен, а электрических я не видела.

– Ладно, – не стал спорить, как всегда, Эркин. – Чего теперь тебе купим?

– Мне тоже подождём, – засмеялась Женя. – А тебе…

– А мне ничего не надо, – быстро перебил её Эркин и, не давая опомниться, перевёл разговор: – А день рождения у тебя когда?

– Тринадцатого марта, – понимающе улыбнулась Женя. – А у Алисы третьего февраля. Ты об этом хотел спросить, да?

– Да. Праздник будем делать?

– Алисе? Обязательно. Позовём её приятелей, накроем стол.

– Где, в большой комнате?

– Нет, – сразу решила Женя. – В её. Пусть учится принимать гостей.

Эркин с энтузиазмом кивал, очень довольный тем, что Женя явно отвлеклась от идеи чего-то ему купить. Как и раньше, он не хотел выделяться и, убедившись за праздники, что одет не хуже и не лучше остальных, не собирался что-либо менять в своём гардеробе. В самом деле: рабочее есть, праздничное есть, для улицы всё есть. Чего ещё надо? Чтоб как в Джексонвилле начались шуточки и подначки, где это Меченый такую деньгу зашибает, что франтом ходит? Но так же зная, что Жене этого не обяъснить, просто постарался увести разговор.

Обсудив день рождения Алисы, решили, что пора спать. Эркину завтра в первую, Жене тоже с утра. Так что рассиживаться незачем.

И, когда они уже лежали в постели и Женя, как всегда теперь, положила руку ему на грудь, Эркин тихо засмеялся.

– Ты чего? – спросила Женя.

– Я только сейчас понял, какой я дурак, – смеялся Эркин. – Я тогда, ну, в Джексонвилле, думал, что ничего лучше и быть не может. А теперь…

– А теперь будет ещё лучше, – Женя плотнее обняла его, положив голову ему на плечо.

– Женя, – Эркин повернулся к ней, мягко привлёк к себе. – Лучше не бывает.

– Вот увидишь, – Женя поцеловала его в угол рта и повторила: – Вот увидишь.

– Ага, – выдохнул согласием Эркин.

Женя рядом, у них есть жильё, работа, денег хватает, нет, всё хорошо. Хочешь большего – потеряешь и то, что имеешь. Нет, он доволен тем, что есть. Будет ли лучше – ещё неизвестно, а сейчас… сейчас хорошо.

* * *

Они встретились в коридоре заводоуправления.

– Игорь Александрович? – весело удивился Золотарёв. – Вот не ожидал! Рад вас видеть.

– Я тоже, – ответно улыбнулся Бурлаков.

– Какими судьбами?

– У меня тот же вопрос, Николай Алексеевич. Или это тайна?

– Они кое-что для нас делают, – улыбнулся Золотарёв. – Но я спросил первым.

– Здесь уже работают репатрианты, надо уточнить перспективы.

– Сколько ещё примут?

– Да, – кивнул Бурлаков. – И завод, и город. И ещё есть дела. Но тоже по линии Комитета.

За разговором они дошли до лестничной площадки.

– Ну, мне в профсоюз.

– Желаю удачи, – улыбнулся Золотарёв. – А я пройдусь.

Они дружески улыбнулись друг другу и разошлись.

Бурлаков был очень доволен таким оборотом. В профсоюзе он собирался среди прочего выяснить то, из-за чего ехал в Загорье с замиранием сердца. Ему надо подготовиться к беседе с Морозом. По комитетской картотеке он здесь, в Загорье, на этом заводе. Единственный человек, который может ответить на его вопрос. Если захочет. И, разумеется, майор Золотарёв – не помощник, а помеха в таком разговоре.

Золотарёв любил, приезжая куда-либо и неважно зачем, обойти, облазить все уголки и закоулки – мало ли когда и для чего эти знания понадобятся – и, разумеется, если эта любознательность не мешала основному делу. Сегодня не мешала. И Золотарёв отправился в путешествие по заводу, благо, его удостоверение с успехом заменяло любой пропуск с допуском, запуском и выпуском.