Текст книги "Аналогичный мир - 3 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 70 страниц)

ТЕТРАДЬ СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Предсвадебные дни слились для Криса в один длинный суматошный день. И в этой суматохе появлялись и исчезали люди, он что-то делал, говорил, даже работал, но это всё было так… побоку, а главное… Главное то, что всего через четыре, три, два дня он будет рядом с Люсей и уже навсегда.

До свадьбы оставалось меньше суток. Тётя Паша торопила всех, потому что в понедельник начинается пост и венчаться уже нельзя, на масленицу тоже, конечно, грех, но меньший. С госпитальным священником – отцом Александром – тётя Паша тоже сама договаривалась, и он согласился обвенчать, хоть они и не говели, Люся не причащалась ни разу, а Крис даже и некрещёный. Девочки помогали Люсе с платьем, а Крис, как велела тётя Паша, купил в городе кольца, себе и Люсе. Парни тоже покупали подарки, и с ними со всеми тётя Паша отдельно поговорила, так что с вопросами никто не лез.

В пятницу Крис работал во вторую смену. Он отработал положенное, переоделся и вышел из лечебного корпуса, когда его окликнули.

– Кирилл…

Крис обернулся. Доктор Ваня? Что-то случилось?

– Иван Дормидонтович, что-то случилось?

– Мне надо поговорить с тобой.

– Конечно, Иван Дормидонтович.

Что-то в интонации доктора насторожило его. Что-то не то. И… и почему-то они пошли, вернее, доктор его повёл не в свой кабинет, а в сад, в беседку. Он шёл рядом, ничего не понимая и ни о чём по старой привычке не спрашивая.

А Жариков… Жариков боялся предстоящего разговора. Он до последнего оттягивал, трусил, но завтра свадьба и Крис должен знать. Сама Люся не скажет, и чтобы между ними ничего не встало, он – прежде всего, как врач – должен и это взять на себя.

– Мне надо поговорить с тобой, – повторил Жариков, когда они вошли в беседку.

– Да, Иван Дормидонтович, я слушаю.

Жариков сел к столу, достал сигареты, распечатал пачку, взял себе сигарету и слегка подвинул пачку, и предлагая закурить и указывая на место напротив себя. Крис послушно сел и взял сигарету.

– Люся не говорила тебе, – наконец смог начать Жариков, – так? – и сам ответил: – Так.

– О… о чём, Иван Дормидонтович? – Крис тревожился всё сильнее.

– У неё всё тело в ожогах, в послеожоговых рубцах.

Крис кивнул, показывая, что знает. Жариков молча смотрел на него, и он тогда сказал:

– Я не видел, я… – и показал ладонями, – ну… ощупал, нет, ощутил.

– Хорошо, – кивнул Жариков. – А где это с ней произошло, ты знаешь?

– Нет, Я не спрашивал.

– И правильно сделал. А я тебе скажу. Ты должен знать. В распределителе, – последнее слово он сказал по-английски.

Лицо Криса сразу отвердело и напряглось.

– Люся была в распределителе? – медленно спросил он.

Теперь он тоже говорил по-английски.

– Да. Там она попала под бомбёжку, её обожгло. Ликвидаторы из СБ потому и не сожгли этот распределитель, что он уже горел. А из развалин её уже наши солдаты вытащили.

– Как и меня, – кивнул Крис.

– Да, как и тебя. Но дело не в этом. Там, в распределители, надзиратели… надругались над ней.

Крис свёл к переносице брови.

– Вы… подождите… «трамвай»?! Нет!

– Да, – жёстко ответил Жариков и повторил: – Да.

– Нет! После «трамвая» не живут!

– Она и не хотела жить. Её заставили. Да, мы заставляли её жить. Потому что её смерть – это их победа. Ты понимаешь?

Крис кивнул и застыл, опустив голову и сжимая в лежащих на столе кулаках незажжённую сигарету. Жариков молча ждал. Да, вопрос девственности для Криса, разумеется, не стоит, даже не возникает, и он очень хорошо представляет и распределители, и надзирателей.

– Поэтому Люся боится… этого, – наконец сказал Крис по-русски, всё ещё глядя в стол.

Жариков кивнул, но Крис не заметил его кивка.

– Так… так как мне теперь жить? – Крис наконец поднял голову. – Я… я не смогу отказаться от Люси, я не буду жить без неё.

– Ни о каком отказе и речи нет, – Жариков смял свою сигарету, не заметив ожога. – Завтра твоя свадьба, и, я верю, всё у вас будет хорошо. Но я хотел, чтобы ты знал… про это. Когда знаешь… Понимаешь, Кирилл, слишком много ошибок от незнания.

– Да, я понимаю, Иван Дормидонтович. Вы… вы говорили с Люсей. Обо мне. Ведь так?

Жариков почувствовал, что краснеет. А Крис вдруг улыбнулся.

– Что вы ей сказали обо мне?

Жариков покачал головой.

– Нет, Кирилл. И Люся об этом нашем разговоре не узнает. От меня. А ты сам решай.

– Что?

– Что ты ей о себе скажешь. И как у вас будет…

– У нас ничего не было, – перебил его Крис. – У меня… Мне нечем… входить. Вразнобой дёргается и… и всё.

– Всё у вас будет, – возразил Жариков. – А как будет, сами решите. И ещё. Рожать Люсе можно будет нескоро, если вообще будет можно. Она это знает. Понял?

Крис угрюмо кивнул. Жариков перевёл дыхание. Самое трудное он сказал.

– Как? – Жариков вздрогнул от голоса Криса. – Как Люся попала в распределитель?

– Она из угнанных. Её угнали ещё девочкой, родных она всех потеряла.

– Угнанные… Да, я слышал, не знал, что их в тех же распределителях… наверное, в другом крыле… – Крис тряхнул головой. – Иван Дормидонтович, я всё для Люси сделаю. Чтобы ей было хорошо. Всё, что могу. И чего не могу – тоже.

– Я знаю, – кивнул Жариков.

– Только… – Крис замялся, – я только сегодня подумал. Есть одно… одна… закавыка, так. Иван Дормидонтович, ведь жениться – это клятву дать. Ну, муж и жена клянутся друг другу, так?

– Да, – насторожился Жариков.

– Я уже на клятве, Иван Дормидонтович, вторая клятва действительна?

– Первую ты когда дал?

– Здесь уже, – Крис вздохнул. – Как из «чёрного тумана» вставать стал, – и отвечая на непрозвучавший вопрос: – Доктору Юре, Юрию Анатольевичу. Он не знает ничего об этом, но… но я не отказываюсь от клятвы. А Люся…

– Это разные клятвы, Кирилл. И одна другой не мешает.

Жариков мягко, чтобы не обидеть Криса насмешкой, улыбнулся. Помедлив, Крис улыбнулся в ответ.

– Всё будет у вас хорошо, – повторил после паузы Жариков. – Ведь вы любите друг друга, а это главное, а всё остальное… пустяки. Все проблемы разрешимы.

– Да, – Крис улыбнулся и закончил фразу: – Когда их решают.

– Да, Кирилл. Всё так. А теперь иди. Готовься к завтрашнему.

– Да, – Крис встал. – Спасибо вам. Вы… вы всё обо мне сказали Люсе?

– Что надо, то и сказал, – засмеялся Жариков. – Иди, Кирилл, я покурю здесь и тоже пойду.

И когда Крис ушёл, достал из пачки сигарету и закурил. Ну вот, что смог, он сделал, а что будет дальше…

…Люся смотрит на него со страхом и надеждой.

– Но… но Иван Дормидонтович…

– Да, – жёстко повторяет он. – Детей у него никогда не будет. Ты ещё можешь вылечиться, он – никогда. Захочешь рожать, сможешь родить только от другого.

– А если…

– Думай сейчас, Люся. И решай сейчас. Обидишь его – я тебе этого не прощу. Он для тебя на всё пойдёт, думай сначала, чего попросить. Поняла? – Люся кивает. – Всё поняла? И ещё учти. Девчонки, я знаю, учат тебя, как себя поставить и всё такое. Так вот, скажешь ему, что ты хозяйка – он уйдёт. Этого слова он не стерпит.

– Я… я понимаю, – всхлипывает Люся…

…Что ж, может, он действительно был с ней излишне резок, но… но ведь глупышка может и впрямь поверить этим дурам, что себе жизнь испортили, а теперь и другим портят. Из лучших, так сказать, побуждений. А Люся, к сожалению, внушаема.

Жариков погасил о стол и выкинул из беседки окурок. Надо отдохнуть, завтра кому гулянка и веселье, а ему – работа.

Свадьбы в госпитале игрались очень нечасто, но всё-таки госпиталь – не монастырь, так что, в принципе, все знали, что и как положено делать. Но на этот раз… и как всегда, и по-особенному.

С утра одевали и готовили невесту. Люся, совершенно ошалевшая и потерявшая голову, вертелась, как восковая кукла, в руках Гали, Нины и ещё десятка добровольных помощниц. Командовала, разумеется, тётя Паша. Убедившись, что к сроку всё будет готово и что марлевая фата удачно закрывает обожжённую щёку невесты, она пошла посмотреть на жениха.

Крис, уже одетый по-праздничному: хорошие брюки, начищенные до зеркального блеска ботинки, белоснежная накрахмаленная рубашка – стоял посреди своей комнаты, задрав голову, и Андрей завязывал на нём галстук. Новенький, в тон к брюкам пиджак висел на плечиках, зацепленных за открытую дверцу шкафа. Майкл и Эд, сидя на кровати, внимательно следили за обрядом.

– Двойной виндзор сделай, – распорядился Майкл.

– Не в стиле будет, – возразил Андрей. – А фантазийный если…

– Не выпендривайся, торжественно должно быть.

– А на одинарном торжественно, – не сдавался Андрей. – И коротко для двойного. Затяну если, удушится.

Эд, как все элы, не разбиравшийся в тонкостях и нюансах мужского костюма, не вмешивался. А Крису было уже всё равно, что там с ним делают.

Тётя Паша рассудить их спор отказалась, заметив только, чтоб и сами при параде были, одобрила пиджак и пошла проверить столовую и комнату молодых.

В столовой было шумно и весело. Так весело, что она с ходу обрушилась на Пафнутьича.

– Успел уже?!

– Тсс, – заговорщицки подмигнул он ей.

Его круглое румяное лицо лоснилось от пота.

– Да я как стёклышко. Вон крестников женить буду, тогда и погуляю. Так что, не боись!

Крестники Пафнутьича – Джо и Джим, а теперь Иван и Дмитрий, хотя их все называли по-старому – стояли рядом и тоже смеялись.

– Небось и им поднёс. Вот я вас сейчас!

Её угроза вызвала у Джо-Джима такой взрыв хохота, что стали собираться зрители.

– Ты, кума, не шуми, – Пафнутьич взял тётю Пашу под локоток и повёл вдоль длинного через всю столовую накрытого стола. – Ну, углядишь недочётов хоть с капелюшечку, тогда и шуми.

– Когда хочешь, ты всё можешь, – проворчала тётя Паша, придирчиво оглядев результаты его стараний.

Пафнутьич подкрутил воображаемый ус и нарочито строго сказал следующим за ними парням:

– А ну, уши заткните, я ща вашей крёстной кой-чего разобъясню. Ты, кума, – склонился он к уху тёти Паши и действительно что-то прошептал.

Тётя Паша, как и положено при таких обстоятельствах, взвизгнула:

– Охальник ты старый, а туда же!

Джо и Джим от смеха даже присели. Они-то всё отлично расслышали.

Уйдя из столовой, тётя Паша пошла в комнату, которую Аристов выбил для Криса с Люсей. В самом деле, не ей же к нему переселяться в крыло парней, всем неудобно будет.

Комната была самой обыкновенной, со стандартным набором мебели. Только кровать сделали двуспальной. Поставили рядом две обычных койки и накрыли широкой периной – подарком Гали и Нины. И бельё не казённое, а тоже подарок. На столе вазочка с цветами.

Вполне удовлетворённая осмотром, тётя Паша вышла. Пора и самой принарядиться, чтоб быть не хуже других.

Венчались в госпитальной церкви. Парни, ничего не зная и не понимая, послушно выполняли все распоряжения. О Крисе с Люсей и говорить нечего. Крис почти не сознавал, где он и что с ним, и от обморока его удерживало только ощущение пальцев Люси в его руке. Слова священника, странные, будто и не русские, скользили мимо сознания. Иногда пальцы Люси начинали дрожать, и он из последних сил осторожно сжимал её руку. В другой руке он держал зажжённую тонкую свечу, не чувствуя ожогов от капель горячего воска.

– Жена, поцелуй мужа. А муж, поцелуй жену… – ворвался в его мозг голос священника.

Губы Люси касаются его щеки. Он так же неловко, неумело ткнулся губами в её щёку. Их окружили, затормошили, поздравляя. И уже совсем по-другому, шумной весёлой толпой пошли из церкви в столовую.

К середине свадебного пира Крис продышался и обрёл способность узнавать окружающее. Они с Люсей сидели во главе стола, весёлого, шумного, как… нет, ни на Рождество, ни на Новый год такого веселья не было. Аристов, Жариков, другие врачи в кителях со всеми наградами, парни в своих самых лучших рубашках и брюках, женщины – в нарядных платьях, и тоже у многих приколоты ордена и медали.

– …Горько!

И весь стол дружно подхватывает:

– Горько!!!

И они с Люсей встают и целуются, уже рот в рот, прилюдно. И губы Люси согрелись, стали тёплыми и мягкими. И он задыхается от этих поцелуев.

А потом танцевали. Под пластинки, гармошку и пианино. Вальс, танго и новые для парней русские танцы. И пели. И парни впервые услышали «свадебные» частушки. «На свадьбу посолёнее положено», – объяснили им. И тётя Паша пела, и плясала.

А потом… потом со смехом и шутками – Крис так и не заметил, как внимательно следит Жариков, чтоб ни одна не задела ни его, ни Люсю– их отвели в их комнату. Тётя Паша на правах посаженной матери поцеловала и ещё раз благословила их на совет да любовь, да на жизнь долгую.

Крис закрыл за тётей Пашей дверь, потрогал замок и медленно повернул шпенёк, выдвигая засов. Оглянулся. Люся стояла посреди комнаты, беспомощно свесив руки вдоль тела.

– Я… я зажгу свет, – смог выговорить Крис.

Люся молча кивнула. Крис прошёл мимо неё к окну, задёрнул шторы и уже в темноте вернулся к двери, щёлкнул выключателем. Комнату залил белый, чуть мягче кабинетного свет, Крис даже зажмурился на секунду. А когда открыл глаза, Люся стояла, закрыв лицо ладонями и тихо плакала.

– Люся! – забыв сразу обо всём, он кинулся к ней, обнял. – Люся, что? Что случилось?

Всхлипнув, Люся обняла его, пряча лицо на его груди, и тут же отпрянула.

– Ой, я тебе пиджак испачкала.

Девочки перед венчанием щедро напудрили её, маскируя ожог, и теперь пиджак Криса был не менее щедро запорошен пудрой. Люся захлопотала, отряхивая его. Пиджак пришлось снять, а… а в шкафу уже всё кем-то заботливо приготовлено, и как-то само собой они стали раздеваться. Вернее, Крис снял и повесил на плечики пиджак, а развязать галстук он не смог, Люся тоже не справилась с узлом, и… ну, не идти же звать Андрея или ещё кого из джи на помощь. Ну, что же делать? Наконец, Крису удалось несколько ослабить узел и снять галстук через голову. Люся невольно засмеялась, когда он удовлетворённо вздохнул, бросая галстук на стол, и Крис готовно засмеялся в ответ. И шагнул к ней. Они снова обнялись, Крис поцеловал Люсю в здоровую щёку, в висок и, наконец, в губы. И губы Люси отвечали ему.

Они целовались, забыв обо всём, до боли в губах, до подкашивающихся ног. Крис мягко откинул угол фаты Люси с её плеч и замер. Потому что Люся сразу напряглась.

– Люся? Что? Что случилось?

– Кира, я… я платок не взяла.

Крис не понял, зачем это ей и о каком вообще платке она говорит.

– Носовой? – решил он уточнить. – У меня есть. Чистый.

– Нет. Головной, – Люся говорила ровным, внутренне напряжённым голосом. Ты… ты подожди, Кира. И не смотри на меня.

– Хорошо, – сразу согласился Крис.

– Вот, сядь к столу и не оборачивайся. Пока я не скажу.

– Хорошо, Люся.

Он разжал объятия, отошёл и сел за стол. Понятно, что Люся раздевается. Что ж, будет так, как она хочет. Вот Люся – он слышит – подошла к кровати, откинула одеяло, легла…

– Кира, – тихо позвала Люся.

– Да, – он сразу рывком повернулся к ней.

Люся лежала у стены, укрытая до подбородка. Голова обвязана превращённой в платок фатой.

– Ты… ты раздевайся и ложись, – совсем тихо не сказала, прошептала Люся.

– Да.

Крис встал, расстёгивая рубашку. Люся зажмурилась и отвернулась, но его движения оставались красивыми. Как привык, как уже иначе и не мог. Разделся до трусов – догола не рискнул – повесил вещи в шкаф и уложил на стул, выключил свет, в темноте чуть ли не на ощупь нашёл кровать и лёг. Вытянулся на спине, закинув руки за голову. Рядом, только руку чуть протяни, дышала Люся. Но Крис не шевелился. Пусть Люся сама позовёт его, сама…

– Кира…

– Да, Люся, – он повернул к ней голову.

– Кира, я боюсь, – Люся всхлипнула. – Я боюсь.

– Люся, я здесь, я с тобой. Он повернулся набок, лицом к ней, чуть-чуть, на полдюйма придвинулся.

– Я боюсь, – плакала Люся. – Я знаю, это надо, мы – муж и жена, я всё знаю, Кира, я понимаю, но я боюсь. Это… это так больно, Кирочка.

– Люся, Люся, – так же шёпотом звал он её, не чувствуя текущих из глаз слёз.

– Кирочка, прости меня… это из-за меня всё…

– Нет, Люся, нет…

Их руки вдруг встретились под одеялом, и Крис, внезапно осмелев, потянул Люсину руку за запястье к себе и… и погладил себя её ладонью.

– Так? – удивилась Люся. – Кира, ты… ты так хочешь?

– Да, Люся, ты… ты только потрогай меня.

Робкое, не поглаживающее, а ощупывающее прикосновение. И Крис мгновенно задохнулся от вдруг обдавшей его и тут же отхлынувшей волны.

– Тебе… тебе приятно? – робко, сквозь слёзы спросила Люся.

– Да! Да, Люся. Люся, а я… – и осёкся, не договорив: так сразу окаменело тело Люси и отдёрнулась её рука.

Они лежали неподвижно очень долго. А потом Люся заговорила:

– Кира, у меня тело обожжено, в рубцах, корках, и волос на голове нет, я в платке поэтому хожу, а лицо ты видел. Тебе будет противно, Кира.

– Нет, – так же твёрдо ответил Крис. – Нет, Люся. Что бы ни было, я буду с тобой. Я… я люблю тебя. Будет, как ты скажешь, как ты хочешь, я всё сделаю. Но я не уйду. Будешь гнать меня, не уйду.

Люсина ладонь снова дотронулась до его плеча, дрогнула и… и Люся сама погладила его.

– Кирочка, спасибо тебе, Кирочка, только…

– Нет, не бойся, я… я сделаю, как ты хочешь. Как ты скажешь.

Он шептал, чувствуя, как обмякает, расслабляется тело Люси рядом с ним, как её ладонь всё смелее и доверчивее гладит его плечо и шею.

– Не сегодня, Кирочка, ладно? – робко спросила Люся.

– Ага, – сразу согласился он.

– Ты не обижаешься?

– Нет. Я… я тоже устал, такой длинный день был.

– Да-да, Кирочка, ты поспи, отдохни, конечно, – радостно зашептала Люся.

Крис послушно повернулся на спину, мягко придерживая руку Люси.

– Да, Люся, спасибо, ты только не убирай руку, ладно? Так хорошо, Люся.

– Да, хорошо, Кирочка, конечно.

Люся дождалась, пока его дыхание станет совсем ровным и сонным, и, всхлипнув, закрыла глаз. Спать, она тоже будет спать. Господи, за что их так наказывают, ведь нет хуже обиды, чем в первую ночь отказать, не подпустить к себе, а она Кирочку так обидела, ведь не хотела, ведь знала всё, что так положено, что они – муж и жена, а не смогла через собственный страх переступить, не смогла, Господи, сделай так, чтоб Кира не обиделся, чтоб простил, она ж не виновата, её силой брали, против её воли, а теперь… теперь она любимого пустить не может, за что, Господи, ты так караешь, неужели мало тебе боли моей, что и через год корки мокнущие на теле, что уродом я стала, так ещё и это…

Она спала, еле слышно всхлипывая во сне и неосознанно прижимаясь к большому, такому тёплому и сильному телу рядом.

* * *

Небо было по-прежнему облачным, низким, но дождь явно закончился. Дождливое воскресенье, обеденное время – самые глухие часы. Андрей довольно ухмыльнулся, настороженно оглядывая мокро блестящие деревья в молодой листве и пустынную просёлочную дорогу. Вокруг ни души, так что если и наблюдают, то издалека и в бинокль, но это маловероятно.

Андрей ещё раз огляделся и пошёл по обочине. Дорогу он, в общем, помнил. Конечно, это был риск, но он тогда несколько раз выбирался из дома Элли и обходил окрестные дороги в поисках указателей и примет, чтобы, возвращаясь, прийти, никого ни о чём не расспрашивая. Элли он ничего не говорил, а она – классная всё-таки девчонка! – ни о чём не спрашивала и виду не подавала, что знает о его вылазках, не замечая мокрой и грязной обуви и одежды.

А вот и живая изгородь: колючие кусты в рост человека, намертво сцепленные между собой своими же ветвями, и тоже уже все в мелкой листве. Ну да, завтра первое марта, уже весна.

Где в изгороди был неведомо кем – явно ещё до Элли – проделан незаметный, но достаточно удобный лаз, он тоже помнил. А уж от лаза к дому… Стоп – заставил он себя замереть на месте. Проверь сначала. Прежде чем войти, подумай, как выйдешь.

И он по-прежнему осторожно, чутко прислушиваясь, пошёл вокруг дома.

Элли сидела в гостиной у камина. День такой серый, дождливый, что она развела огонь, не дожидаясь вечера. И, в конце концов, она сама решает, когда и чем будет заниматься. Джимми уже второй месяц, даже больше, не показывается. Как увёз тогда Джека, так и как в воду канул. Но она ничего не может ни изменить, ни… ни даже уйти. Она должна оставаться здесь и ждать. Один из них придёт. И это будет значить, что другой мёртв. Господи, она же любит Джима. И хочет, чтобы пришёл Джек.

Она покачивалась в кресле-качалке, вышивая очередную салфетку. И осторожные шаги на веранде, а затем бесшумно открывшуюся дверь не заметила, только передёрнула плечами, когда её задел влажный ветер, ворвавшийся в комнату, но не обернулась.

Андрей закрыл дверь и остался стоять, разглядывая огонь в камине, гостиную, большого льва на диване, и светловолосую девушку… Ну, пора. А то ещё испугается.

Он осторожно кашлянул.

Элли вздрогнула и обернулась.

И вскочила на ноги, уронив, нет, бросив на пол пяльцы с зажатой в них тканью.

– Джек! Наконец-то!! – кинулась она к нему. Андрей обнял её, горько улыбнувшись: какая же ты сволочь, Джимми Найф, как рассчитал, что так и будет.

– Господи, Джек, – Элли оторвалась от его груди, поцеловала. – Господи, наконец-то! Как ты приехал, я не слышала машины.

– Я пришёл, – уточнил Андрей.

– Господи, ты же голодный, наверное, я тебя сейчас накормлю.

– От еды не отказываюсь, – засмеялся Андрей. – Не в моих привычках.

Вообще-то он думал, что будет по-другому. Войдёт, скажет, отдаст деньги, возьмёт своё и айда, «прощай красотка дорогая, мы расстаёмся навсегда», а получается… Но он действительно хочет есть, хоть и перехватывал по мелочи в дороге, да и вымыться нужно, побриться, и… и вообще.

– Я сейчас, Джек, сейчас всё сделаю.

– А я умоюсь пока. И побреюсь, – улыбнулся он. – Цело моё?

– Ну конечно, Джек, – и она подчёркнуто повторила: – Всё цело.

– И отлично. Спасибо, Элли, – он поцеловал её в щёку и мягко высвободился из её объятий. – Я мигом.

В его спальне всё было так, как осталось в тот последний день. И в ванной. Даже его халат и шлёпанцы. И бритвенный прибор.

Андрей закрыл за собой дверь, разделся, не бросая, а складывая одежду. Так, а может, и бельё есть? У него было три смены, в одной уехал, ага, обе оставшиеся на месте. Ну, совсем хорошо.

Свёрток с деньгами он положил в тумбочку у кровати и пошёл в ванную. В том доме он пальчиков не оставил, а здесь если их и найдут, то уже не страшно.

Элли тщательно заперла входную дверь, опустила и расправила шторы на всех окнах. Ещё, правда, не вечер, но береги себя сам, тогда и Бог тебе поможет. Ну вот, обед у неё, в принципе, был уже готов, но она сделает ещё салат. Джим навёз столько банок и концентратов, что ей до скончания века хватит.

Всё при готовив, она подошла к двери его спальни и, прислушавшись, позвала, перекрикивая доносившийся шум воды:

– Джек!

– Да, Элли, – почти сразу откликнулся он. – Я сейчас.

– Выходи в халате, – попросила она. – А то остынет, – и пошла на кухню.

Через несколько минут Андрей, с мокрыми после душа волосами, в халате и шлёпанцах, но свежевыбритый, вошёл и шумно принюхался.

– Запахи-и! Обалдеть!

– Садись, – засмеялась Элли. – Я же знаю, что ты голодный.

Ей и раньше нравилось смотреть, как он ест. С таким аппетитом, что и самой захотелось.

– С ума сойти, как вкусно!

Он и раньше так говорил. И она, как и раньше, засмеялась.

– На здоровье. Положить ещё?

Андрей изобразил глубокую задумчивость. И когда Элли снова засмеялась, удовлетворённо улыбнулся. Да, всего заранее не предусмотришь, пусть всё само собой и идёт.

Элли собрала и сложила посуду в мойку.

– Идём, посидим у камина. Хорошо?

– Конечно, хорошо, – кивнул Андрей и встал.

Элли не задала ему ни одного вопроса. Ни сейчас, ни когда они сидели у камина и пили шипучие коктейли из соков – Элли помнила, что он не пьёт спиртного. Ни потом, когда они, не сговариваясь, поставили стаканы на каминную полку и пошли в спальню. И Андрей был благодарен ей за это молчание больше, больше, чем за что-либо другое, а другого тоже хватало. Ведь соврать ей он бы сейчас не смог, а правду знать ей незачем.

Когда он заснул, Элли осторожно встала, накинула халат и пошла на кухню. Вымыть и убрать посуду. Нехорошо, что она так всё и бросила.

Андрей во сне, перекатился на спину, вздохнул, просыпаясь. И по прочно усвоенной привычке не подал вида. Лежал неподвижно, будто по-прежнему спит, прислушался, вспоминая, где он и что, вернее, кто с ним. Ощутив, что Элли рядом нет, открыл глаза и сел на постели. Интересно, который час? Часов в спальне нет, шторы плотные. Если уже утро… не одеваясь, он подошёл к окну, отогнул самый край шторы, нет, ещё темно, по-ночному темно. А Элли где? Вроде на кухне. Ладно, пускай, утром он ей всё и скажет, а сейчас… сейчас нет, сказать – это уйти, а ночной путник приметен и запоминаем. Он вернулся к кровати и лёг, укрылся, но заворачиваться с головой не стал. И одеяло велико, и Элли вот-вот вернётся.

Закрыв глаза, он задремал. А когда Элли вернулась и легла рядом, то, не открывая глаз, повернулся к ней. Элли прижалась к нему, её кожа, сразу и прохладная, и тёплая, и вся она мягкая, нежная… Элли обнимала его, гладила сильные костистые плечи, прижималась губами к его губам. Он налёг на неё, с необидной настойчивостью толкнул, требуя впустить, и Элли готовно раскрылась перед ним. Сегодня она не боялась, что их застанут, что зашуршит, подъезжая, машина. Он пришёл, и она уже никого больше не ждёт. И ей никто не нужен, никто…

…На этот раз она заснула первой. Андрей очень мягко отодвинулся от неё, чуть-чуть, только чтобы самому лечь поудобнее. А теперь – спать. Встать придутся с рассветом. Незачем тянуть. А то ещё найдут того, всего-то не предусмотришь, пойдут по следу, и всё, кранты…

…Он проснулся сам, как от пинка, и, открыв глаза, сразу увидел полоску серого света сбоку окна. Откинул одеяло и встал, накинул халат. Элли пусть ещё поспит или разбудить? Да, лучше не тянуть.

– Элли, – позвал он, не оборачиваясь.

– Да, Джек, – сразу откликнулась она. – Ещё рано.

– Да, – согласился он и, уже выходя из спальни, сказал: – Здесь нельзя оставаться, Элли.

Сказал так, что она поняла: нельзя, надо собираться и уходить. Да, она знала, что Джек не останется с ней, у него русские документы, он уедет в Россию, она всё понимает и не ей его остановить. Да она и не хочет останавливать. Надо… да, надо всё убрать, с собой она возьмёт самое необходимое. Кажется, в кладовке был чемодан. И Джеку сумку посмотреть.

Элли встала и быстро, но без спешки стала приводить себя и спальню в порядок, готовить завтрак и собираться.

Небольшой изящный чемодан она положила на кровать в спальне, вот эта сумка из чёрной кожи, пожалуй, подойдёт Джеку.

Элли постучала в дверь его спальни.

– Джек…

– Да, Элли, входи.

Увидев сумку, Андрей обрадовался.

– Вот спасибо, Элли. А то я всё по карманам распихиваю.

Он взял у неё сумку, тоже положил на кровать и достал из тумбочки свёрток.

– Вот, Элли возьми. На первое время тебе хватит.

Столько денег сразу Элли ещё не видела, а, разобравшись, что это не десятки, а сотенные, даже испугалась.

– Джек, это же такие деньги…! Но…

– Без «но», Элли.

Он улыбнулся, и, увидев эту улыбку, Элли послушно взяла у него пачку.

– Здесь слишком много, Джек.

– Денег бывает мало, или очень мало, или не нет совсем, а много и слишком много не бывает, Элли, – засмеялся он в ответ.

– Но… но ты же мне всё отдал, а себе ты оставил? Возьми половину, Джек.

– Сколько мне нужно, я взял.

И она поняла, что спорить и бесполезно, и нельзя.

– Хорошо, Джек, спасибо. И вот, держи.

Андрей бережно принял на ладонь тёмно-красную книжечку удостоверения.

– Ты не хочешь узнать, где она была? – старательно изображала веселье Элли и, не дожидаясь его ответа, сказала: – У Лео. Там под гривой, как кармашек маленький. Правда, здорово придумано?

– Да, – он был очень серьёзен. – Спасибо тебе, Элли, за всё спасибо.

– Да-да. Ты собирайся и приходи на кухню, я кофе поставила, – она говорила быстро, потому что ей вдруг мучительно захотелось плакать.

Андрей кивнул. И, когда она ушла, аккуратно вложил удостоверение в нагрудный карман рубашки и застегнул пуговичку. Жалко, бумажник пропал. И всё остальное. Но в Джексонвилле ему показываться нельзя. Раз Эркин уже уехал, то светиться и нарываться на расспросы незачем. Так, теперь… Он вывалил на кровать всё, что решил взять с собой, и стал укладывать сумку. Двое трусов, две рубашки – голубая и бежевая в мелкую клетку, у Эркина была такая же, рябенькая – две пары носков, два небольших тонких вафельных полотенца, мыло, бритвенный прибор, мочалку… купит, с него с той сотни ещё полно, да ещё две сотенных, а больше ему иметь при себе нельзя: начнутся расспросы, откуда столько, да ещё копать полезут, а тут только дай зацепку, нет уж, перебьётся он. Так, что ещё? Махровые полотенца, халат, шлёпанцы… нет, это всё вроде тысячной купюры в кармане у работяги, нельзя, лишняя примета. Всё, пожалуй. Две смены есть, третья – на теле, остальное – приложится. Андрей придирчиво осмотрел спальню и ванную – всё ли в порядке, протёр носовым платком краны и дверные ручки, взял сумку и пошёл на кухню.

Элли, тоже уже не в халате, а в юбке и кофточке, на ногах удобные в дороге туфли, никаких украшений, косметики чуть-чуть. На столе чашки с горячим крепким кофе, тарелки с сэндвичами. Они молча, без спешки, но и не растягивая время, поели, Элли быстро и очень ловко вымыла и убрала посуду. Вышли в гостиную.

Андрей снял с вешалки и помог Элли надеть плащ, надел и застегнул ветровку. Но… но ещё не всё сказано.

– Элли, ты… Ты очень хорошая, – она, повернувшись к нему, молча ждала. – У меня есть ещё одна просьба.

– Да, Джек, я всё сделаю.

– Поклянись.

Он никогда ещё не говорил с ней так серьёзно.

– Клянусь. Ну… ну, памятью мамы клянусь.

– Памятью мамы, – медленно повторил он и кивнул. – Этому верю. Элли, забудь про меня. Увидишь когда, услышишь что, не узнавай. Не было меня. Ничего не было.

Глаза Элли расширились, она медленно подняла руку, прижала пальцы к своим губам, словно зажимая крик, и кивнула.

– Спасибо, Элли. Прощай.

– Прощай, Джек, – шёпотом выдохнула Элли.

Андрей повесил на плечо сумку и открыл перед Элли дверь.

Тихое тёплое утро. Молча, сразу и рядом, и порознь они спустились по ступенькам с веранды, за их спинами щёлкнул замок захлопнувшейся двери, и Элли пошла через газон к воротам, а Андрей повернул за угол к лазу в живой изгороди.

Когда Андрей вышел на дорогу, он издали увидел Элли возле указателя «остановки по требованию» до Кингслея, и остался стоять в зарослях наблюдая. Убедившись, что она благополучно села в местный автобус, он сквозь кусты по еле заметной тропинке вышел на параллельную дорогу, встал на обочине и приготовился ждать. Ему в другую сторону и в другой город, и вообще…

Светлело небо, облака заметно поредели, на траве лежала роса, и птицы вовсю гомонят, нет, поют. Весна. Сегодня первое марта. Как и год назад, он на дороге. Тогда всё его имущество было надето на нём, а богатство – в ящике с инструментами. А сейчас… вот инструменты жалко, но слишком опасно соваться в Джексонвилль. Ладно, добраться до Эркина важнее, а инструменты – дело наживное.