355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Бобровникова » Цицерон » Текст книги (страница 28)
Цицерон
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 22:57

Текст книги "Цицерон"


Автор книги: Татьяна Бобровникова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

В соответствии с этим прекрасным учением Цицерон провозглашает, что все народы равны по природе. Ведь все человечество наделено разумом. Конечно, люди отличаются друг от друга образованием, которое этот разум совершенствует. Но способности к учению одинаковы у всех народов. «В каждом народе найдется человек, который под руководством природы сможет достичь доблести». У людей в разных странах одинаковы страсти, радости и страхи. Одинаковы слабости и недостатки. «И те, кто поклоняется собаке или кошке, не более суеверны, чем другие» (I, 30–32).«Какой народ не ценит приветливости, благожелательности, сердечной доброты и способности помнить о сделанном тебе добре? Какой народ не презирает, не ненавидит надменных, злых, жестоких, неблагодарных людей?» (I, 32).Поэтому «все люди связаны между собой снисходительностью и доброжелательностью друг к другу» ( 1, 35).

Цицерон высказывает и более удивительный взгляд. По его мнению, все люди по природе добры, прекрасны и склонны любить друг друга (I, 43).Поэтому жить по закону природы – значит любить добро. «Жить в согласии с природой – высшее благо; это значит наслаждаться скромной и добродетельной жизнью… Природа хочет, чтобы мы жили как бы по закону доблести» (I,56). Такая жизнь и есть самая счастливая и блаженная. «Ведь если дух познает доблесть и исполнится ею, если он откажется от своего рабства и потворства телу, подавит в себе страсть к наслаждению… отрешится от всякого страха перед смертью и страданием, будет жить со своими ближними в союзе, полном любви, будет смотреть на своих ближних как на соединенных природой» и «исповедовать чистую религию», то можно ли представить себе жизнь блаженнее (I, 60).

Цицерон выступает против дорогих обрядов. Ведь люди равны, а если обряды дорогие, богач всегда будет иметь преимущества перед бедняком. «Мы ведь хотим, чтобы бедность имела равные права с богатством даже среди людей. Неужели мы закроем ей вход к богам, сделав священнодействия дорогими?» (II, 25).

Он объясняет, как люди, по его мнению, должны обращаться к богам. Существовало древнее религиозное предписание – к богам обращайся чистым.Многие думали, что имелись в виду ритуальные омовения. Но Цицерон против этого решительно возражает. Тут речь идет о чистоте помыслов, говорит он. Ведь дух, а не тело главенствует. Отмыть тело может вода, но «духовное падение не может исчезнуть с течением времени и не может быть смыто никакими реками» (II, 24).Слова, так живо напоминающие современному читателю речи леди Макбет: «Неужели больше никогда я не отмою этих рук дочиста?.. Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки!»

* * *

Когда Цицерон в тиши своего уединения брался за перо, несомненно, как каждый писатель, он в глубине души надеялся на то, что сочинения его понравятся читателям. Но он даже не подозревал, каким бешеным успехом они будут пользоваться. Ими зачитывались, ими восторгались. Они мгновенно облетали Рим. Словом, в короткий срок они стали бестселлерами.

Среди молодежи

Очень редко бывает, чтобы человек, как бы ни мрачна, ни печальна была его жизнь, был постоянно мрачен и угрюм. Случаются же у него хоть изредка просветы. Тем более Цицерон – живой, остроумный, переменчивый, артистичный. Можно сказать, что настроение у него менялось мгновенно, как капризное море. Поэтому даже в эту черную полосу его жизни выдавались минуты, когда он беззаботно хохотал. Способствовали этому и люди, которые его окружали.

Много лет назад Цицерон, тогда совсем мальчик, буквально молился на Красса Оратора. Он и другие юноши Рима издали следовали за своим кумиром. Теперь время свершило свой круг и уже Цицерон стал таким же кумиром. Его любили еще жарче, еще пламеннее. Толпы поклонников ждали его на улице, ходили за ним хвостом, наполняли его дом и загородные виллы. Он был идолом молодежи. Только пусть не подумает читатель, что юноши в благоговейном молчании сидели у ног учителя, внимая его проповедям. Нет. Они врывались к нему веселой бурей, шумели, хохотали и, перебивая друг друга, рассказывали последние смешные новости. Цицерон, который в свои пятьдесят лет сохранил детское сердце, был у них заводилой – шутил и балагурил больше всех. А они смотрели на него как на ровесника и приятеля. Они ругали заплесневевших стариков, и им, казалось, и в голову не приходило, что их собеседник тоже не молод. Курион рыдал у него на груди, рассказывая о своих сердечных горестях и жалуясь на старого брюзгу отца. Публий Красс с горящими глазами открывал ему сокровенные мечты о славе. Целий Руф, веселый авантюрист, первый красавец Рима и последняя любовь Клодии, с озорными искорками в глазах рассказывал последние анекдоты.

– Павла Валерия, сестра Триария, без всяких причин бросила мужа и уехала от него в тот самый день, когда он должен был вернуться из провинции. Она собирается замуж за Децима Брута… Вообще случилось много невероятных событий в этом роде. Сервий Оцелла никого не убедил бы, что пользуется успехом у женщин, если бы его в течение трех дней дважды не застали. Где? – спросишь ты. Ей-богу, там где мне меньше всего хотелось бы.

Тут он умолкал, многозначительно и лукаво улыбался и клялся, что не прибавит ничего. Ему ужасно хочется, чтобы великий консуляр сам у всех расспрашивал, кого с какой женщиной застали (Fam., VIII, 1, 2).Иногда он сообщал и последние политические новости, но тоже как веселую сплетню. Цицерон хохотал над его рассказами, совершенно забыв, что, как он сам недавно мрачно заявил, «нельзя считать гражданином того, кто смеется в наше время». Он даже искусно передразнивал известных политических деятелей, так что его молодые друзья покатывались со смеху (Fam., II, 10, 1).Целий говорил, что он и его приятели жить не могли без оратора и, если выдавалась свободная минутка, обязательно забегали к нему. Когда Цицерон уезжал, им казалось, что веселая столица превращается в унылую пустыню. Стало скучно, говорит Целий: не с кем посмеяться (Fam., VIII, 3, I).

Но они не только смеялись. Тот же Целий для всего мира был холодным насмешником и циником. Но перед Цицероном он раскрывал душу и даже – чему уж никто бы не поверил! – плакал. Одно письмо он наполнил жалобами на свою судьбу и закончил его как обиженный ребенок:

– Умоляю, поплачь над моими обидами так же, как я… плачу над твоими обидами и мщу за них (Fam., VIII, 12, 4).

Философские сочинения Цицерона его молодые друзья встретили с восторгом и сулили им бессмертие. И лучше всего это видно из удивительной просьбы, с которой обратился к нему Целий. Напиши, пожалуйста, говорит он, диалог, где действовали бы ты и я. И пусть мы оба говорим так же красиво и возвышенно, как в твоем «Государстве». Ты, конечно, спросишь о чем? «Ну это скорее сообразишь ты – ты ведь знаешь все науки – и сам поймешь, что тут больше всего подходит. Что-то такое, чтобы имело отношение ко мне и ходило бы по рукам». Целий сам чувствовал, что все это звучит дико. Он, который никогда и ученой книги в руки не брал, и вдруг философствует. «Да как тебе это в голову пришло, ты ведь не дурак, скажешь ты. Но я хочу, чтобы среди твоих многочисленных сочинений было хоть одно, которое рассказало бы потомкам о нашей дружбе» (Fam., VIII, 3, 3).(Разумеется, этой нелепой просьбы Цицерон не выполнил.)

* * *

Мы видели, что Цицерону приходилось теперь иной раз выступать в процессах, которые он ненавидел. Но было у него в то время два дела, в которые он вложил всю душу. Дела эти издавна восхищают юристов и любителей красноречия. Это защита Целия и Милона.

Поединок с Волоокой

В 56 году разразился в Риме очередной громкий скандал. Думаю, читатель не очень удивится, узнав, что виной ему были наши старые знакомые Клодии.

Как уже знает читатель, у Цицерона был молодой друг Целий – ослепительно красивый, остроумный и изящный циник. Был он сыном одного бизнесмена из маленького италийского городка, человека тихого и степенного. Отец отдал его на обучение Цицерону, ибо мальчик мечтал об ораторской славе. Целий обожал Цицерона, отца же в грош не ставил. К красноречию он был очень способен, учился блестяще, но жизнь вел самую беспутную. Сорил деньгами, устраивал шумные пирушки и дебоши, на улицах затевал драки и преследовал хорошеньких женщин, возвращавшихся поздним вечером домой. Словом, вел себя невыносимо. Наконец даже кроткий родитель взбунтовался. Он потребовал, чтобы сын в определенный час возвращался домой и вообще остепенился. Целий возмутился таким неслыханным тиранством, заявил, что отныне будет жить самостоятельно, хлопнул дверью и уехал. Он снял себе квартиру на Палатине, в самом модном и фешенебельном районе. Квартира эта помещалась во флигеле дома Клодия Пульхра. Вскоре Целий встретил в саду его прелестную сестрицу. Дальнейшее известно нам из яркого рассказа Цицерона.

Клодия сразу приметила красавца соседа. Ослепительная белизна его кожи, его стройный рост и блестящие глаза поразили ее. Она тут же решила его покорить. Стоило Целию выйти из дому, и он как бы невзначай встречался со своей обольстительной соседкой. Он получил приглашение бывать у нее. Клодия пускала в ход все свои чары. Она пошла еще дальше. Зная, что молодой человек привык ни в чем себе не отказывать, а отец у него скуповат, она стала делать ему дорогие подарки и давать деньги. Словом, началась правильная осада неприступной крепости. Но все было напрасно. Избалованный повеса не обращал на нее ни малейшего внимания. Друзья пытались ее образумить. Советовали махнуть рукой на этого самонадеянного юнца. Но Клодия совсем потеряла голову от любви. Она возобновила свои атаки с удвоенной силой. Наконец Целий снизошел к ее мольбам (Cic. Cael, 36).

Катулл был вне себя. Он все еще любил ее, свою Лесбию, и не мог исцелиться от «этой проклятой, этой страшной любви». Целий же был его приятелем, и он ему безгранично верил. Эта двойная измена поразила молодого поэта. На мгновение Лесбия вновь показалась ему тем возвышенным созданием, каким он когда-то ее представлял. Он забыл на миг и зубастого кельтибера, и ресторан у Близнецов. В бешенстве напал он на «предателя» Целия.

 
Руф! Я когда-то напрасно считал тебя братом и другом!
Нет, не напрасно, увы! Дорого я заплатил.
Словно грабитель подполз ты и сердце безжалостно выжег,
Отнял подругу мою, все, что я в жизни имел.
Отнял! О горькое горе! Проклятая, подлая язва!
Подлый предатель и вор! Дружбы убийца и бич!
Плачу я, только подумаю: чистые губы чистейшей
Девушки пакостный твой гнусно сквернит поцелуй.
Но не уйдешь от возмездья! Потомкам ты будешь известен!
Низость измены твоей злая молва разгласит! (77; 78а).
 

Катулл попытался говорить с ней, но на сей раз Лесбия не намерена была его слушать. На все жалобы и упреки она отвечала смехом. В диком черном отчаянии бежал он из Рима и уехал в Малую Азию. А Клодия, не думая больше о несчастном поэте, вся предалась новой страсти. Счастливые любовники укатили на курорт, конечно, в Байи.

Далее все шло по обычной программе, которую так хорошо знал Цицерон – пирушки на пляже, прогулки в лодке при луне, музыка… Увы! Все это скоро наскучило Целию, наскучила и сама Клодия, и он ее бросил.

Можно себе представить ярость Волоокой. Она была вне себя, она была в исступлении, она решила его уничтожить. Действовала эта женщина очень умно. Прежде всего она объединила всех обиженных Целием, а их оказалось немало. Чуть ли не каждый день он кого-то обвинял на Форуме. Целий был опытный и безжалостный бретер, перед которым трепетал Рим. Он владел отточенными приемами красноречия, был едок и остроумен, никто еще не выбил у него из рук шпагу. Он повергал врага в прах и делал посмешищем всей столицы. Кроме того, это был задира и дерзкий волокита. Естественно, многие были на него злы. Но все они составляли, так сказать, только рядовых, полководцем же была Клодия. Она и повела их в бой. И главное обвинение выдвинула именно она – Целий, утверждала она, пытался ее отравить. Даже на суде она не могла сдержать свою ярость. В ответ Целий при полном Форуме назвал ее Трехгрошовой Клитемнестрой.

Дело принимало очень серьезный оборот. Перед Целием возник призрак изгнания и гражданской смерти. Все помнили судьбу Цицерона, который тоже имел неосторожность навлечь на себя гнев этого семейства. Целий был очень опытный и очень искусный оратор. Но все-таки он не решился защищать себя сам и попросил помощи у Цицерона. Герой наш очень любил Целия. Тот был самым талантливым из его учеников, а Цицерон, надо сказать, всегда был очень снисходителен к своим молодым друзьям, терпеть не мог старых ворчунов и на проказы своего питомца всегда смотрел сквозь пальцы. И уж, конечно, он не мог бросить «бедного мальчика» без помощи. Но это означало, что ему предстоит скрестить шпаги с Волоокой.

Клодия была слишком известной в Риме особой, суд с любовником – слишком соблазнительным скандалом. Неудивительно, что весь город только и говорил, что о новом деле Цицерона. По Риму ходили анекдоты, шутки, подчас крайне рискованные. Все с нетерпением ждали, как поведет защиту Цицерон.

Оратор заявил, что он чувствует себя ужасно неловко – он оказался в самом глупом положении. Ведь ему предстоит дуэль с дамой, а сражаться с дамой негалантно. Притом как можно воевать с такой доброй, снисходительной женщиной, которая была подругой нам всем? (Cael. 52).Но, с другой стороны, не бросить же на произвол судьбы подзащитного? Что же делать? И он решил – он будет сама вежливость, сама корректность. А если иногда все-таки придется сказать что-то нелестное по адресу обвинительницы, он не будет делать этого сам. Он вызовет бородача. Нет, нет. Почтенная дама ошиблась. При слове «бородач» ей тут же представился изящный молодой франт с модной бородкой. (А надо сказать, Волоокая имела к бородкам слабость, стоит вспомнить кельтибера Эгнатия.) Нет, Цицерон говорит о суровых героях древности с всклокоченной бородой. То были люди отважные, но, надо сознаться, грубые и уж совсем не дамские угодники. Вот, например, пращур самой Клодии, Аппий Клавдий Слепой, строитель знаменитой дороги. И Цицерон со свойственной ему артистичностью тут же представил этого древнего старика. Вызванный из преисподней Аппий обрушил громы и молнии на голову своей легкомысленной внучки и кончил так:

– Для того ли я построил дорогу, чтобы ты разъезжала по ней с чужими мужчинами?! (34).

Взрывы хохота, вероятно, прерывали эту речь – уж слишком она была чужда современным нравам. Что же, продолжал лукаво оратор, действительно попросим теперь этого древнего брюзгу удалиться, а то он, чего доброго, еще взглянет на скамью обвиняемых и набросится на самого Целия. Он ведь тоже не образец добродетели.

Заметив, что публика окончательно развеселилась, Цицерон перешел к сути дела. Он рассказал об образе жизни Клодии, о знакомстве ее с обвиняемым и о том, наконец, как Целий стал ее очередным любовником. До сих пор все как будто ясно. Но дальше тьма. Целий почему-то решил отравить свою подругу. Почему, с какой стати? Совершенно неясно. Как же он действовал? Прежде всего, говорят обвинители, Целий купил какой-то ужасный мгновенно действующий яд. Мы ожидаем, что нам скажут, откуда он взял яд, назовут имя торговца или хоть какого-нибудь свидетеля. Нет, об этом обвинители молчат. Зато сообщают леденящую душу подробность, которая должна характеризовать кровожадное сердце преступника. Купив яд, Целий дал его рабу, тот сделал глоток и бездыханным упал к ногам своего бездушного владыки.

Ну хорошо. Целий достал яд. Как же он задумал отравить Клодию? Может быть, примирился с ней для виду и незаметно подсыпал зелье в ее кубок? Ничего подобного. Он решил подкупить ее рабов. Рабов, а не одного раба. А это странно. Ведь чем меньше народа будет знать о преступлении, тем лучше. Как бы то ни было, эти элодеи согласились ему помогать. Теперь надо было передать им баночку с ядом. Казалось бы, проще всего было пригласить их к себе. Ведь отношения с Клодией у него были столь близкими, что никто бы не удивился, увидав у него ее рабов. Но нет. Целий решил действовать гораздо более сложным и замысловатым путем. Он поручил все дело своему приятелю, некому Лицинию, сообщив, таким образом, о своем преступлении еще одному человеку. Итак, он вручил Лицинию роковую баночку, и тот должен был встретиться в каком-нибудь укромном месте с подкупленными рабами. Где же они встретились? Быть может, слушатели вообразят, что они сошлись ночью в каком-нибудь темном безлюдном закоулке? Ничего подобного. Наши доблестные друзья решили встретиться среди бела дня, в центре Рима, в… общественной бане! Прямо скажем, довольно оригинальная мысль.

Между тем, оказывается, рабы на самом деле были верными и добродетельными слугами. Они только для виду согласились помогать преступникам, чтобы выведать их планы. А теперь, узнав обо всем, открылись своей хозяйке. Находчивая дама моментально придумала план действий. Она созвала своих друзей и, как опытный вождь, дала им четкие и ясные приказы. Они должны были схватить Лициния на месте преступления. Итак, в определенный час наши храбрецы, посланные смелой воительницей, явились в общественные бани. Тут возникает, правда, некоторая трудность, замечает Цицерон. Ведь в баню не пускают одетыми, если, конечно, эта могущественная женщина не завязала уже дружбы с банщиком (62).Так что, вероятно, им пришлось раздеться. Потом они укрылись где-то в районе бассейна и стали терпеливо ждать. Наконец вошел Лициний – тоже, конечно, голый со злополучной баночкой в руке. Он простодушно протянул ее вперед, и вдруг из бассейна с боевым кличем выскочила толпа голых мужчин. Значит, они схватили преступника с поличным? Нет. Лициний, продолжал Цицерон, разметал всю эту толпу, как лев, и скрылся, прижимая к груди заветную баночку. В этом месте оратор указал на Лициния, который сидел с несчастным лицом тут же. Увы! Лициний вовсе не был похож на льва. То был худой тщедушный заморыш. Можно себе представить, какой взрыв хохота прокатился по Форуму.

Когда оратор заговорил о баночке с ядом, среди зрителей началось движение. Послышались шушуканье, смех. Даже судьи смущенно захихикали. Цицерон сразу это заметил и сказал с усмешкой, что догадывается, в чем дело. Когда эта дурацкая история о баночке с ядом стала известна, Рим страшно развеселился. Передавали колкие шутки, язвительные остроты. И тогда кто-то отправил Клодии посылочку. Там был уже не кошелек с медяками, а некая баночка, которая… Но тут, говорит Цицерон, я умолкаю. Скромность не позволяет ему продолжать, тем более все и так уже все знают. Шутка эта пикантна, спору нет, но уж совсем неприлична. Увы! Он действительно больше ничего не добавил. Так мы и не знаем, что это была за таинственная баночка, о которой со смехом вспоминали в Риме еще во времена Квинтилиана.

Короче говоря, все обвинения шиты белыми нитками и концы не сходятся с концами. Целий – это признают сами обвинители – человек совсем неглупый. Мог ли он придумать такой дикий и нелепый план? В заключение Цицерон умолял присяжных пожалеть талантливого юношу, не губить его в угоду взбалмошной и ревнивой женщине [103]103
  Целий был намного моложе Клодии. Родился он, согласно Плинию, в мае 82 года (Plin. N.H., VII, 165).В момент суда ему было 25 лет. Клодия была старшей сестрой Публия Ютодия, который родился в 93 году. Таким образом, ей могло быть около сорока лет. Поэтому Целий должен был казаться слушателям не соблазнителем, а скорее жертвой этой старой кокетки.


[Закрыть]
.

Целий был оправдан. Волоокая повержена в прах и осмеяна. Какие чувства кипели в сердце этой женщины? Какие страшные планы мести строила она против своего неверного любовника и его защитника, другого своего неверного любовника? Это скрыто от нас глубокой тьмой. Процесс Целил – это последнее, что мы знаем о Клодии. С этого времени ее имя навсегда исчезает со страниц истории и мемуаров.

Но брат ее был жив. Хотя смерть уже дышала ему в лицо.

Конец Клодия

Говорят, революция пожирает своих детей. Клодий был любимым сыном революции, и настало время ему быть пожранным своей матерью.

Клодий добивался претуры на 52 год. Случилось так, что в этот самый год его заклятый враг Милон собирался стать консулом. Ясно, что вместе они не могли быть магистратами в одном городе. И вот они с удвоенной энергией набросились друг на друга. «Они не раз яростно бились друг с другом в Риме; доблестью они были равны, но Милон был на стороне честных людей», – поясняет древний комментатор Цицерона Асконий Педиан ( Asc. Ped. Mil., 2).На Рим обрушился такой ураган, наступил такой хаос, каких до сих пор не видывали – настал новый год, а в государстве еще не было ни консулов, ни преторов. Такова была обстановка на 18 января 52 года. В этот день и свершилась трагедия. Вот голое изложение фактов.

Некоторые религиозные обязанности заставили Милона на несколько дней покинуть Рим и уехать в свой родной город Ланувий. Он ехал по Аппиевой дороге и был уже в 25 километрах от столицы. День клонился к вечеру. Вдруг навстречу ему выехал небольшой отряд вооруженных всадников. Впереди скакал Клодий, который тоже ненадолго отлучался и теперь возвращался домой… Поздним вечером того же дня по Аппиевой дороге ехал один сенатор. Он заметил, что посреди дороги лежит какой-то человек. Выйдя из повозки и обследовав тело, он увидел, что человек этот уже мертв. Он был весь изранен – буквально истыкан и искромсан мечом. Когда же осветили лицо убитого, путник с изумлением узнал Публия Клодия. Вместе со своими друзьями он поднял труп и отвез в город. Была уже ночь, когда окровавленное тело Клодия внесли в атриум его дома. К утру весь Рим знал, что знаменитый Клодий убит, и убит Милоном.

И тут началось. Казалось, неистовый дух мертвого трибуна вселился в его верных и они, как безумные поклонники Диониса, разом лишились рассудка. С дикими воплями ворвались они в атриум, сорвали с мертвеца одежду и, продолжая завывать, понесли на Форум. Труп был ужасен – изуродованный, облепленный кровью и грязью. Они несли его на руках, все сметая со своего пути, несколько человек задавили и разорвали дорогой. Сначала труп подняли на Ростры для всеобщего обозрения. Потом вдруг схватили, втащили в Курию и подожгли ее. Скамья сенаторов, столы, подмостки для суда, книги, официальные акты, архив – все полетело в огонь. В небо взметнулся огромный столп пламени; налетевший ветер подхватил его и понес на город. Соседние дома, лавки и постройки охватил огонь ( Asc. Ped. Mil., 7–8).

Какое страшное безумие, замечает Цицерон. Не буду говорить о Курии, о Форуме, но что эти люди сделали со своим вождем? Они отняли у него обычные человеческие похороны, в которых не отказывают даже беглому преступнику. «Он был сожжен, как чужой, без выноса, проводов, плача, похвал, весь в крови и грязи, лишенный даже той чести последнего дня, какой недруг не лишает недруга» (Cic. Mil., 86).Но мне кажется, Цицерон неправ. Быть сожженным в пламени пожара, охватившего город, среди гибнущих домов и книг, среди пронзительных воплей толпы, заменявших торжественную религиозную музыку, – право, Клодий не мог бы пожелать себе лучших похорон!

Озверевшая банда носилась по Риму, разрывая врагов своего главаря и беря штурмом их дома. Окружили они и дом Милона, выкрикивая проклятия и осыпая его градом камней. Но тут они сильно просчитались. Вместо мирных обывателей там засела другая банда. На них полился поток дротиков, бандиты струсили и отступили.

После всего этого римляне были уверены, что Милон бежит из Италии. Каково же было всеобщее изумление, когда на другой день он появился как ни в чем не бывало на Форуме. Он был, как всегда, невозмутим и спокоен. Когда растерянные друзья спросили, действительно ли он убил Клодия, Милон спокойно отвечал, что убил и гордится этим. Когда же они, уж совсем потерявшись, спросили, зачем же тогда он вернулся в Рим, Милон с тем же спокойствием отвечал: добиваться консульства. От такой неслыханной наглости все онемели.

Между тем стало известно, что к весталкам явилась вечером какая-то закутанная в покрывало женщина и молча дала им золота. Они спросили, что это. Дар по обету, был ответ. Благочестивый Милон, оказывается, давно уже обещал дар богам, если убьет Клодия (Asc. Ped. Mil., 28).

Разумеется, сторонники Милона тут же окружили своего вождя. Битвы возобновились с новой силой. В Риме же не было даже высших магистратов. Тогда сенат вынужден был наконец прибегнуть к последнему средству – было объявлено чрезвычайное положение и диктаторские полномочия вручены Помпею [104]104
  Точнее, он был выбран «консулом без коллеги» – совершенно неслыханная прежде магистратура.


[Закрыть]
. Он вызвал в Рим вооруженные отряды, которые заняли центральные площади и положили конец бесчинствам. Тем временем сторонники убитого разбойника обвинили Милона в преднамеренном убийстве. По их словам, он ждал Клодия в засаде на Аппиевой дороге. В ответ сторонники Милона заявили, что это, напротив, Клодий устроил засаду, а Милон только защищался.

Помпей, этот великий воин, неустрашимый на поле боя, смертельно боялся терактов. Всюду ему чудились убийцы. Этим воспользовались клодианцы. Они кричали, что шайка Милона хочет его убить. Помпей перестал ночевать в своем доме. Его день и ночь стерегли вооруженные люди. Однажды, рассказывает Цицерон, к нему пришли посланные от Помпея и сказали, что консул срочно вызывает его к себе. Помпей встретил его смертельно бледный. Рядом стоял какой-то человек, который тут же бойко начал рассказывать, что сторонники Милона хотели завербовать его, что они готовят убийство Помпея. Но он наотрез отказался как честный человек. Цицерон спросил, как же бандиты отпустили его невредимым, если он столько знает. Они и не отпустили, отвечал доносчик. Они кинулись вдогонку и чуть не убили. Тут в доказательство он обнажил бок. Цицерон наклонился и с трудом разглядел маленькую ранку, вернее, укол, как от небольшой иголки. Странно, что такой след оставил нож матерого головореза.

В другой раз сенат собрался в храме. Вдруг кто-то завопил, что Милон пришел убить Помпея, у него под одеждой на бедре меч. Милон со своим всегдашним спокойствием стал посреди храма и задрал одежду, выставив на всеобщее рассмотрение такие части тела, которые показывать не принято, во всяком случае в храме, говорит Цицерон (Сiс. Mil., 64–66).Наконец, клодианцы официально привлекли Милона к суду. Тот попросил Цицерона быть своим защитником. Суд был назначен на апрель 52 года.

То было дело трудное и даже опасное. На защитника накинулась вся банда Клодия. Хулиганские шайки окружали его, кричали, чтобы он не вздумал вмешиваться в это дело, сверкали ножи, летели камни.

– Клодий был его враг! Это Цицерон подучил Милона убить нашего Клодия! – вопили они. Этого мало. Против Милона решительно восстал Помпей. В душе он был очень доволен гибелью Клодия, который последнее время стал невыносим. Но он ухватился за удобный случай избавиться разом и от Милона, который также внушал ему страх. Узнав, что Цицерон хочет взяться за это дело, он разгневался. Он прямо заявил оратору, что, если тот вздумает сделать эту глупость, он умывает руки – больше он его защищать не станет и выдаст клодианцам. Тут он напомнил об их договоре. Словом, казалось, время повернуло вспять и Цицерон снова стоит у порога изгнания.

Но наш герой повел себя совершенно неожиданно. Его как подменили. Этот робкий и мягкий человек стал неузнаваем. Он решительно заявил, что не оставит Милона. И это было тем более странно для тех, кто помнил, как он пал духом в канун собственного изгнания. «Непоколебимость и верность Цицерона были так велики, что ни враждебность народа, ни оружие, за которое открыто взялись противники Милона, не могли отпугнуть его от защиты Милона, хотя он и мог отвести угрожающую ему опасность… и в то же время вернуть себе расположение Гнея Помпея, если бы хоть немного умерил свое рвение в деле защиты Милона» (Asc. Ped. Mil., 22).Но в том-то и дело, что «умерить свое рвение» Цицерон не мог. Он способен был по нерешительности своей предать политическую партию, но никогда – человека.

Впрочем, Цицерон был не одинок. Многие честные люди втайне сочувствовали Милону. А Катон прямо заявлял, что Милон прав, ибо избавил государство от такой пагубы (Asc. Ped. Mil., 32).Брут считал, что защиту так и надо построить, доказывая, что, убив Клодия, Милон совершил подвиг (Ibid., 30).Но Цицерон повел дело совсем иначе.

Он начинает с того, что приходится подчас слышать такое утверждение: всякий, совершивший убийство, – преступник, заслуживающий уголовного наказания. Так говорить могут только люди, вовсе не сведущие в праве. Закон не осуждает человека, который убил забравшегося к нему ночью бандита или напавшего на него на большой дороге убийцу. Почему? Потому что убийство было вынужденным и человек совершил его в порядке самозащиты. Но именно в таком положении и был Милон. Враги, правда, обвиняют его в преднамеренномубийстве. Посмотрим, так ли это (Сiс. Мil, 7-10).

Милон 18 января уезжает из Рима. Нам говорят, что он уехал, чтобы устроить засаду Клодию и умертвить его. Однако известно, какую жреческую должность занимал Милон в Ланувии. Можно совершенно точно доказать, что присутствие его было необходимо 19 января, поэтому он и выехал накануне. Можно указать свидетелей, которых он за несколько дней предупредил о своем отъезде. Очень многие в Риме знали заранее, что он уедет. Рассмотрим теперь сам этот роковой день. Все утро Милон был в сенате. Вернувшись, он снял тогу сенатора, переоделся и переобулся для дороги. Время было зимнее, и он надел теплый тяжелый плащ, что-то вроде нашей шубы. Он очень хорошо защищал от пронизывающего ветра, но был настолько громоздким, что в нем невозможно было ехать верхом. Вообще он совершенно сковывал движения. Весьма важная деталь!

Снарядившись таким образом, Милон стал ждать жену, которая, как каждая женщина, собиралась очень долго. Наконец все было готово и они сели в повозку. За ними ехал целый обоз. Множество женщин, некоторые с детьми, слуги всякого рода и целая гора тюков. И тут на Аппиевой дороге они увидели Клодия с отрядом, все они ехали верхами. «Клодий встретил его на полпути – налегке, без поклажи… без жены… – между тем наш злоумышленник, изготовясь к заведомому убийству, ехал с женой, в повозке, в тяжелом плаще, с обременительной свитой из множества женщин». Что произошло далее? Клодианцы мгновенно налетели на них. Сделалось полное смятение. Милон, с трудом освободившись от тяжелого плаща, быстро соскочил на землю и схватил меч. Его окружили, стараясь оттеснить от повозки. В общей сумятице никто не понимал, что происходит. Вдруг из рядов клодианцев раздался крик: «Милон убит!» И тогда рабы Милона сделали то, «что каждый из нас хотел бы, чтобы сделали наши рабы на их месте». Они бросились с оружием в руках на убийцу своего господина и прикончили его (Сiс. Мil, 28–29).

Что же вероятнее: что человек, обремененный поклажей, толпой женщин и детей, взявший с собой жену и одетый совсем не по-военному, выехал из Рима для убийства или что убийство готовил его противник, вооруженный, налегке, только с бандой сообщников?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю