Текст книги "Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 81 (всего у книги 197 страниц)

8

Несколько часов я продремал в машине – таксисты от пьяных шарахались, а в дверь родного дома стучать не хотелось. Я проснулся с ощущением, словно во рту кошки нагадили, и минут двадцать разминал затекшую шею.

Холодным хмурым утром сырость пронизывала до костей. Мокрые и пустые улицы сверкали, колокола звонили к утренней мессе, и до меня никому не было дела. Я набрел на унылое кафе, набитое унылыми восточноевропейцами, и заказал питательный завтрак: непропеченные оладьи, горсть аспирина и ведро кофе. Несколько придя в себя, я поехал домой, швырнул в стиральную машину одежду, которую не снимал с самого утра пятницы, швырнул самого себя под горячий душ и задумался, что делать дальше.

Дело, вернее, мое в нем участие, завершилось окончательно и бесповоротно. Пусть Снайпер его расследует. Он даже в лучшие времена оставался занудным кретином, но сейчас его страсть побеждать была мне на руку: рано или поздно добьемся правосудия для Рози. Он будет держать меня в курсе главных событий – вряд ли из альтруизма, но мне плевать. Меньше чем за полтора дня я вдоволь нахлебался моей семейки, так что хватит еще на двадцать два года. Этим утром, стоя под душем, я бы поспорил с самим дьяволом, что ни за что на свете не появлюсь на Фейтфул-плейс.

Оставалось подчистить кое-какие мелочи и со спокойной совестью зашвырнуть все в тот круг ада, откуда оно явилось. На мой взгляд, «осознание утраты» – это вонючая куча дерьма среднего класса, придуманная, чтобы оплачивать «ягуары» мозгососов. Все равно: необходимо убедиться, что в подвале обнаружили именно Рози, необходимо выяснить, как она умерла, необходимо знать, нашел ли Снайпер со своими ребятами хоть намек – куда она шла в ту ночь, когда ее кто-то остановил. Всю свою сознательную жизнь я пытался залечить шрам в форме отсутствия Рози Дейли. Надежда избавиться от огромного рубца сделала меня легкомысленным и нервным и в результате довела до такого непотребного уродства, как пьянка с братьями и сестрами – от одной мысли о таком еще пару дней назад я бы с визгом в горы сбежал. Пора взять себя в руки, пока я не учудил чего-нибудь похлеще, что кончится ампутацией.

Я переоделся, вышел на балкон, закурил и набрал номер Снайпера.

– Фрэнк, чем могу помочь? – поинтересовался он с напускной вежливостью. Судя по всему, позвонил я не вовремя.

– Я знаю, ты занят, Снайпер, – с не менее напускной робостью начал я. – Будь другом, сделай одолжение…

– Я бы рад, старина, но у меня тут…

Старина?

– Да, я прямо к делу, – ответил я. – Мой любимый сотрудник Йейтс – знаешь его?..

– Встречались.

– Правда, забавный? Мы вчера посидели немного, я рассказал ему эту историю, так он меня заклевал. Коротко говоря – и оставляя в стороне смертельную обиду оттого, что мой коллега усомнился в моей сексуальной притягательности, – я поставил сотню на то, что Рози вовсе не собиралась меня бортануть. Если у тебя есть что-то в мою пользу – выигрыш пополам.

Йейтс выглядит так, словно грызет кирпичи на завтрак, он не слишком общителен; Снайпер не сможет проверить.

– Информация о ходе расследования является конфиденциальной, – строго напомнил Снайпер.

– Я же не собираюсь продавать ее в «Дейли стар». Йейтс такой же коп, как мы с тобой, только крупнее и уродливее.

– Коп не из моей группы. Как и ты.

– Брось, Снайпер. Хотя бы скажи, была ли это именно Рози в подвале. Если это склад трупов викторианской эпохи, отдам Йейтсу его бабки и умолкну.

– Фрэнк! – Снайпер добавил в голос сочувствия. – Я понимаю, тебе непросто, приятель. Но помнишь, о чем мы говорили?

– Как сейчас. Суть в том, что ты не хотел, чтобы я болтался под ногами. Так ведь речь идет о единовременной сделке, Снайпер. Ответь мне на малюсенький вопросик – и я отстану. А потом в честь завершения дела выставлю тебе кружечку.

Снайпер помедлил секунду.

– Фрэнк, мы не на рынке, – произнес он, решив, что до меня дошло, как глубоко он оскорблен. – Я не собираюсь заключать с тобой сделки или судить пари в вашем отделе. Мы расследуем убийство; моя группа должна работать без помех, а ты мешаешь. Ты меня разочаровал.

У меня перед глазами встала картина одного вечера в Темплморе, когда Снайпер упился вдрызг и по дороге домой предложил пари – кто выше написает на стену. Интересно, когда же он успел вырасти в самодовольного придурка среднего возраста? Или он всегда в душе был таким, а подростковый гормональный всплеск временно маскировал эту природную склонность?

– Ты прав, – сказал я, полный раскаяния. – Громила Йейтс решит, что победил, понимаешь? Аж с души воротит.

– Мм… – промычал Снайпер. – Знаешь, Фрэнк, стремление победить – ценная черта, пока она не ведет к поражению.

Для меня это звучало, как полная чушь, но Снайпер говорил тоном носителя высшего знания.

– Слишком сложно для меня, приятель, – заметил я. – Поразмыслю-ка я об этом на досуге. Увидимся!

Я повесил трубку, снова закурил и стал разглядывать отряды воскресных покупателей на набережной. Я люблю иммигрантов; красоток из разных стран сейчас в Ирландии больше, чем двадцать лет назад; и пока ирландки старательно превращают себя в пугающие сухофрукты, милые дамы в остальных частях земного шара это компенсируют. Пару раз мне встречались такие милашки, что хотелось не сходя с места жениться и настрогать для Холли дюжину братиков и сестричек – ма назвала бы их метисами.

На эксперта из бюро рассчитывать не стоило: он мне не дал бы свою мочу понюхать – после того как я оторвал его на целый вечер от интернетовской порнухи. Купер, наоборот, меня любит, работает по выходным и, если у него не накопилась масса срочных дел, вскрытие уже закончил. Вполне возможно, кости рассказали ему хоть что-то из того, что мне нужно знать.

Лишний час не добавит ничего к ярости Холли и Оливии. Я отбросил окурок и двинулся.

Купер ненавидит большинство людей, и это большинство считает, что он ненавидит наугад. Они не понимают главного: Купер ненавидит скучать и у него низкий порог чувствительности. Дойми его хоть раз – Снайперу, видимо, в какой-то момент это удалось, – и ты заклеймен навсегда. Заинтересуй его – и Купер весь твой. Меня можно назвать по-всякому, но только не занудой.

До городского морга от моей квартиры рукой подать по набережной. Он стоит за автобусной станцией; изящному зданию из красного кирпича больше ста лет. Я там бываю не часто, но вспоминаю с удовольствием, так же, как радуюсь тому, что отдел убийств работает в Дублинском замке: наша работа пронизывает сердце города, как река, мы достойны лучших образцов его истории и архитектуры. Впрочем, сегодня было иначе. Где-то внутри, среди весов, луп и линеек Купера, лежала девушка – возможно, Рози.

Купер вышел к регистратуре, когда я спросил о нем, но, как и многие в эти выходные, при виде меня не подпрыгнул до потолка от радости.

– Детектив Кеннеди особо информировал меня, – сообщил Купер, осторожно выговаривая фамилию, словно она была неприятной на вкус, – что вы не входите в группу, ведущую расследование, и не нуждаетесь в информации по этому делу.

А я-то его пивом угощал. Неблагодарный мелкий прыщ.

– Детектив Кеннеди много о себе воображает, – заметил я. – Не только его замечательной группе интересно это дело – непростое, между прочим. И кстати, вполне возможно, что я рос вместе с погибшей.

Как я и ожидал, глазки-бусинки Купера блеснули.

– Серьезно?

Я опустил глаза, всем своим видом изображая нерешительность и сосредоточенно ковыряя ноготь.

– Ну, в юности мы с ней встречались, – добавил я.

Как и следовало ожидать, Купер, не в силах унять распаленного любопытства, клюнул: брови задрались до шевелюры, бусинки заблестели ярче. Хорошо, что он нашел себе идеальную работу, иначе я бы извелся вопросом – чем парень занимается в свободное время.

– Понимаете, мне очень хочется выяснить, что с ней случилось – если, конечно, вы не слишком заняты. Кеннеди не узнает – и не будет переживать.

Уголок рта Купера дернулся в почти незаметной улыбке.

– Пошли, – пригласил он.

Длинные коридоры, элегантные лестницы, старинные акварели на стенах – между картинами развесили гирлянды из фальшивых еловых веток, чтобы соблюсти некоторое равновесие между радостью и печалью. Даже сам морг – длинная комната с лепниной на потолке и высокими окнами – смотрелся бы мило, если бы не мелочи: плотный холодный воздух, запах, строгая плитка на полу, ряды стальных ящиков вдоль стены. Между ящиками – аккуратная табличка с изящной надписью: «Ноги вперед. Бирка с фамилией у головы».

Купер, задумчиво поджал губы и повел пальцем вдоль рядов, прищурив глаз.

– Новенькая незнакомка… А, вот!

Он шагнул вперед и выдвинул ящик одним резким рывком.

В отделе спецопераций быстро привыкаешь пользоваться особым выключателем. С годами это становится все легче, возможно, чересчур легко: щелк, где-то в уголке мозга, – и все происходящее оказывается в отдалении, на маленьком цветном экранчике; так что можно наблюдать, и вырабатывать стратегию, и даже подгонять персонажей, не теряя внимания, сосредоточенности и рассудка – как правило. Те, кто не нашел выключателя, скоро оказываются в другом отделе или в могиле. Я щелкнул выключателем и стал смотреть.

Кости, аккуратно разложенные на стальной плите, выглядели почти красиво, как сложная головоломка. Купер со своими помощниками кое-как отчистил их, но они все еще были коричневые и склизкие на вид – исключая два ровных ряда зубов, «белизна Колгейт». Все вместе казалось настолько маленьким и хрупким, что не могло иметь ничего общего с Рози, и во мне на мгновение шевельнулась надежда.

Где-то снаружи, на улице, хохотала стайка девчонок; их повизгивания были еле слышны за толстыми стеклами. Свет в комнате горел слишком ярко; Купер придвинулся слишком близко, глядя на меня слишком пристально.

– Останки принадлежат молодой белой девушке, рост – от пяти футов шести дюймов до пяти футов девяти дюймов, телосложение – среднее или крупное. Судя по развитию зубов мудрости и неполному сращению эпифизов, возраст от восемнадцати до двадцати двух.

Купер выжидательно умолк, и мне пришлось задать вопрос:

– Вы можете с уверенностью сказать, что это Рози Дейли?

– Не удалось найти рентгеновских стоматологических снимков, но, судя по записям, у Рози Дейли была одна пломба, в правом нижнем моляре. У покойной тоже одна пломба, в том же зубе.

Большим и указательным пальцами Купер взял челюсть, открыл ее и показал мне.

– Как и у многих, – заметил я.

Купер пожал плечами.

– Маловероятные совпадения, как известно, случаются. К счастью, идентификация опирается не только на пломбу. – Он щелкнул по аккуратной стопке папок на длинном столе, вытащил два снимка, прикрепил их на световую панель один поверх другого и включил лампы. – Вот.

На фоне красной стены и серого неба возникла Рози, сияющая и смеющаяся, с задранным подбородком и вьющимися на ветру волосами. Сначала я видел только это. Потом разглядел крохотные белые крестики, испещрившие ее лицо, и увидел пустой череп, просвечивающий сзади.

– Как видно по отмеченным точкам, – пояснил Купер, – анатомические особенности найденного черепа – размер, положение и форма глазниц, носа, зубов, челюстей и так далее – точно соответствуют чертам Рози Дейли. Хотя это не гарантирует полной идентификации, но дает достаточную степень определенности, особенно в сочетании с пломбой и обстоятельствами. Я поставил в известность детектива Кеннеди, что он может известить семью: я без проблем покажу под присягой, что, по моему профессиональному мнению, это Рози Дейли.

– От чего она умерла?

– То, что вы видите, детектив Мэки, это все, что у меня есть. – Купер простер руку над костями. – Имея в наличии только скелетизированные останки, мы не можем точно определить причину смерти. Несомненно, имело место нападение, но нельзя полностью исключить, например, возможность смертельного сердечного приступа во время нападения.

– Детектив Кеннеди говорил что-то о переломе черепа.

Купер бросил на меня убийственно презрительный взгляд.

– Если я не заблуждаюсь, – процедил он, – детектив Кеннеди не дипломированный патологоанатом.

Я выдавил улыбку.

– Он и зануда не дипломированный, но дело свое знает.

– Действительно, детектив Кеннеди, совершенно случайно, прав. – Уголок рта Купера дрогнул. – Череп проломлен. – Патологоанатом вытянул палец и повернул череп Рози набок. – Вот.

В тонкой белой перчатке его рука казалась влажной и неживой, с отстающей кожей. Затылок Рози выглядел, как ветровое стекло, пробитое в нескольких местах клюшкой для гольфа: его густо покрывала паутина трещинок, пересекающихся и разбегающихся во все стороны. Волосы лежали рядом тусклой кучей, но на разбитой кости кое-где еще держались пряди.

– Если приглядеться, заметно, что края трещин расщепленные, а не четкие. – Купер аккуратно коснулся трещинок кончиком пальца. – Это позволяет предположить, что в момент нанесения повреждений кость была гибкой и влажной, а не сухой и ломкой. Иными словами, переломы не являются посмертным артефактом, а произошли в момент смерти или сразу после. Переломы вызваны несколькими сильными ударами – предположительно тремя или больше – о ровную поверхность, шириной четыре дюйма или более, без острых выступов и углов.

Я удержался от того, чтобы сглотнуть; Купер заметил бы.

– Ясно, – сказал я. – Я тоже не патологоанатом, но, по-моему, от такого можно умереть.

– Ага, – с самодовольной улыбкой ответил Купер. – Можно, но в данном случае ничего нельзя утверждать с определенностью. Взгляните. – Он пошарил у горла Рози, выудил два хрупких обломка кости и аккуратно соединил их в подковку. – Это подъязычная кость. Она расположена в верхней части горла, прямо под челюстью, поддерживая язык и защищая дыхательные пути. Как видите, один из больших рогов полностью сломан. Перелом подъязычной кости связан – настолько однозначно, что может служить диагностическим признаком – либо с автокатастрофой, либо с удушением.

– Значит, Рози задушили – если только в подвал не заехала невидимая машина.

– Это в значительной степени самый удивительный аспект этого дела, – сообщил Купер, махнув подъязычной костью Рози в мою сторону. – Как мы отметили вначале, нашей жертве было девятнадцать. У подростков очень редко встречается перелом подъязычной кости – благодаря ее гибкости; и все же данный перелом, как и остальные, несомненно, прижизненный. Единственное возможное объяснение – ее душили с огромным усилием, и нападавший обладал значительной физической силой.

– Мужчина, – сказал я.

– Мужчина – наиболее вероятно, но сильную женщину в состоянии эмоционального возбуждения тоже не стоит исключать. Всю совокупность повреждений можно объяснить одним предположением: нападавший схватил жертву за горло и несколько раз ударил об стену. Два противоположно направленных усилия – удар об стену и толчок нападавшего – привели к перелому подъязычной кости и сдавливанию дыхательных путей.

– Она задохнулась.

– Асфиксия, – сказал Купер, глядя на меня. – Так считаю я. Детектив Купер действительно прав, что повреждения головы привели бы к смерти в любом случае – из-за внутричерепного кровоизлияния и повреждения мозга, но это заняло бы несколько часов. Задолго до этого жертва почти наверняка умерла из-за гипоксии, вызванной или самим удушением, или вагальным торможением из-за удушения, либо перекрытием дыхательных путей из-за перелома подъязычной кости.

Я изо всех сил давил на мозговой выключатель. Перед глазами мелькнула шея смеющейся Рози.

Чтобы уж наверняка проесть мне мозг, Купер добавил:

– На скелете не обнаружено больше никаких прижизненных повреждений, но степень разложения не позволяет определить, имелись ли повреждения мягких тканей. Например, подверглась ли жертва сексуальному насилию.

– Вроде бы детектив Кеннеди говорил, что одежда была на ней. Если это что-то значит.

Купер поджал губы.

– Материи сохранилось очень мало. Эксперты действительно обнаружили ряд артефактов, относящихся к одежде, на скелете или рядом: застежку-молнию, металлические пуговицы, застежки – видимо, от бюстгальтера – и так далее; можно предположить, что она была закопана вместе с полным или почти полным комплектом одежды. Однако это не позволяет судить о том, что вся одежда находилась на месте в момент захоронения. Из-за естественного разложения и активности грызунов фрагменты оказались сдвинуты настолько, что невозможно установить, была ли одежда на жертве или просто рядом с ней.

– Молния застегнута или расстегнута?

– Застегнута. И бюстгальтер тоже. Это еще ничего не доказывает – погибшая могла заново одеться после нападения, – но, полагаю, в определенной степени это показатель.

– Ногти, – вспомнил я. – Ногти целы?

Рози должна была сопротивляться; бешено сопротивляться.

Купер вздохнул – ему наскучили эти стандартные вопросы, которые уже задавал Снайпер; нужно было его чем-то заинтересовать или убираться вон.

– Ногти разлагаются. – Он небрежно кивнул в сторону нескольких коричневых обрезков у кистей Рози. – В данном случае они, как и волосы, частично сохранились благодаря щелочной среде, но сильно деформированы. Я не волшебник и не могу угадать, в каком состоянии они находились изначально.

– Если не торопитесь, еще пара вопросов – и я убираюсь. Не знаете ли вы – эксперты нашли при ней еще что-то, кроме частей одежды? Например, ключи?

– Полагаю, в экспертном отделе об этом знают больше меня, – строго заметил Купер и положил руку на ящик, собираясь задвинуть его на место.

Если у Рози были ключи – может, сам папаша вернул, может, стащила, – то она могла выйти в ту ночь через парадную дверь, но не пошла. Единственное объяснение этому – она все-таки меня кинула.

– Разумеется, доктор, это не ваша забота, но половина работников убойного отдела не умнее дрессированной мартышки; они не сообразят даже, о каком деле я толкую, так что пользы от них не дождешься. Сами понимаете, в этом деле мне совсем не хочется полагаться на удачу.

Купер чуть приподнял бровь – он догадался, куда я клоню, но не возражал.

– В предварительном отчете указаны два серебряных кольца и три серебряные сережки-гвоздика, – ответил он. – Все опознано семьей Дейли как соответствующее украшениям, принадлежащим их дочери. Вдобавок обнаружен один ключик для обычного замка, который однозначно подходит к замкам чемоданчика, найденного ранее на месте преступления. В отчете больше нет упоминания еще о каких-либо ключах, аксессуарах или иных предметах.

Я снова вернулся к тому, с чего начал, впервые взглянув на этот чемоданчик: без ориентиров, словно запущенный в беспросветную невесомость – и ровным счетом не за что ухватиться. До меня вдруг дошло, что, возможно, я ничего не узнаю.

– Все? – спросил Купер.

Где-то в тишине морга урчал датчик температуры. Я не часто испытываю сожаление – не чаще, чем напиваюсь; но эти выходные были из ряда вон. Я смотрел на коричневые кости, разложенные под куперовскими лампами дневного света, и всей душой жалел, что не ушел и не оставил в покое спящую девочку. Не ради себя; ради нее. Теперь она принадлежала всем: Купер, Снайпер, жители Фейтфул-плейс могли глазеть на нее, показывать пальцем и использовать по своему разумению. Фейтфул-плейс уже наверняка начала не спеша, с удовольствием перемалывать ее в еще одну местную достопримечательность – смесь сказки о привидении с поучительной пьесой, городского мифа с жизненной историей. Пережуют всю память о Рози – как земля Фейтфул-плейс сжевала ее тело. Лучше было оставить ее в подвале. Тогда по крайней мере ее памяти касались бы только те, кто любил ее.

– Да, это все, – сказал я.

Купер задвинул ящик: стальные челюсти сомкнулись, и кости ушли, заняв свое место в плотных сотах среди остальных загадочных мертвецов. Последнее, что я увидел, выходя из морга, – светлое и прозрачное лицо Рози, все еще горящее на световой панели: яркие глаза и непобедимая улыбка, тонким слоем покрывающая гниющие кости.

Купер проводил меня. Я любезно расшаркался перед ним, рассыпаясь в благодарностях, пообещал ему бутылку его любимого вина на Рождество, он сделал мне ручкой в дверях и вернулся к своим занятиям – чем он там занимается, оставшись один в морге. Я повернул за угол и начал колотить кулаком в стену. Костяшки кулаков превратились в котлету, но пока я, согнувшись пополам, баюкал руку, боль иссушила мой мозг дочиста и добела.

9

Я вернулся к машине, в которой витало едкое амбре потного пьяницы, спавшего в салоне одетым, и направился в Долки. Позвонив в дверь Оливии, я услышал внутри неясные голоса, скрип отодвигаемого кресла и тяжелые шаги вверх по лестнице – Холли в дурном настроении весит тонну, – и, наконец, дверь захлопнулась с грохотом ядерного взрыва.

Оливия с непроницаемым лицом открыла дверь.

– Искренне надеюсь, что у тебя есть хорошее объяснение. – Она расстроена, сердита и разочарована – и, по-моему, имеет на это полное право. – Кстати, если тебе интересно, я тоже не рада, что остатки моих выходных разлетелись в пух и прах.

Иногда даже мне хватает соображения не протискиваться в дом и не совершать налет на холодильник Оливии. Я стоял на месте, позволяя последним каплям дождя срываться с карниза в мою шевелюру.

– Прости, пожалуйста, – сказал я. – Честное слово, я не нарочно. Непредвиденный случай.

Короткое, циничное движение бровей.

– Да что ты? Ну и кто же умер?

– Человек, которого я знал… Давным-давно.

Этого Оливия не ожидала.

– Другими словами, тот, кого ты двадцать с чем-то лет в глаза не видел, вдруг становится для тебя важнее дочери? Так что, мне заново договариваться с Дермотом, или с твоими прошлыми знакомцами еще что-нибудь произойдет?

– Вряд ли. Понимаешь, эта девушка была мне очень дорога. Ее убили в ночь, когда я ушел из дому, а тело обнаружили только сейчас.

Оливия вгляделась в меня.

– Эта девушка… – начала она. – «Дорога», говоришь? Твоя подруга, да? Первая любовь?

– Да. Вроде того.

Лив задумалась. В ее лице ничего не изменилось, но я уже видел в глубине ее глаз, что она готова дать задний ход.

– Мои соболезнования, – произнесла она. – Наверное, тебе следует объяснить это Холли, хотя бы в общих чертах. Она у себя.

Я постучался в комнату Холли.

– Уходи! – раздался визг.

Спальня Холли – единственное место в доме, где еще остались доказательства, что я существую. Среди гламура и рюшечек валяются купленные мной игрушки, нарисованные мной уродливые картинки, присланные мной забавные открытки. Холли лежала ничком на кровати, закрыв голову подушкой.

– Привет, крошка.

Холли прижала подушку к ушам и скорчилась.

– Я должен принести тебе извинения.

После секундного молчания приглушенно прозвучало:

– Три извинения.

– Как это?

– Ты вернул меня маме; сказал, что заберешь меня позже, но не забрал; обещал, что приедешь за мной вчера, но не приехал.

Точно под дых.

– Конечно же, ты права, – согласился я. – Если выберешься сюда, ко мне, я принесу три извинения, глядя тебе в глаза. Перед подушкой извиняться я не буду.

Она притихла, раздумывая, не продлить ли мне наказание. Впрочем, Холли не из таких; пять минут для нее – максимум.

– Еще я должен тебе объяснения, – ввернул я для ровного счета.

Любопытство победило; через мгновение подушка скользнула вбок, из-под нее появилось подозрительное личико.

– Прошу прошения – раз. Прошу прощения – два. И прошу прощения – три. От всей души, и сверху вишенка.

Холли вздохнула и села, смахивая волосы с лица. На меня она все еще не смотрела.

– Что случилось?

– Помнишь, я говорил, что у твоей тети Джеки проблемы?

– Ага.

– Умер один человек. Которого мы знали, давным-давно.

– Кто?

– Девушка по имени Рози.

– Почему она умерла?

– Неизвестно. Она умерла за много лет до твоего рождения, но мы узнали об этом только вечером в пятницу. Все очень расстроились. Ты понимаешь, что мне нужно было повидать тетю Джеки?

Холли коротко пожала плечами – вернее, одним плечом.

– Наверное.

– Тогда мы можем хорошо провести время – то, что осталось от выходных?

– Я собиралась пойти к Саре. Вместо… – обиженно сказала Холли.

– Птичка, я прошу тебя об одолжении. Мне было бы очень приятно, если бы мы могли начать эти выходные заново. Давай начнем оттуда, где закончили в пятницу вечером, и повеселимся на славу. Сделаем вид, что ничего в промежутке не было.

Холли искоса бросала на меня взгляды, подрагивая ресницами, но упрямо молчала.

– Я понимаю, что прошу слишком много, и понимаю, что не заслужил, но люди должны иногда давать друг другу поблажку. Иначе жить очень тяжело, согласна? – умоляюще произнес я.

Холли задумалась.

– Ты снова уедешь, если что-нибудь еще случится?

– Нет, дорогая. Там пара детективов за всем присматривают. Что бы ни произошло, вызовут именно их. Это больше не моя проблема. Ну что?

Через мгновение Холли, словно котенок, быстро потерлась головой о мою руку.

– Папа, какое несчастье, что твоя подруга умерла!

Я погладил ее волосы.

– Да, малышка. Врать не буду, выходные не сложились. Впрочем, все наладится.

Внизу прозвенел дверной звонок.

– Кого-то ждете? – спросил я.

Холли пожала плечами, и я уже начал корчить рожу пострашнее для Мотти, но в коридоре раздался женский голос – Джеки.

– Привет, Оливия, как же холодно на улице!

Неясный торопливый ответ Лив; пауза, тихо закрывается кухонная дверь и начинается приглушенная трескотня – женщины обмениваются новостями.

– Тетя Джеки! Можно, она с нами пойдет?

– Конечно, – ответил я и собрался поднять Холли с кровати, но она поднырнула под мой локоть и зарылась в шкаф, отыскивая любимую кофточку.

Джеки и Холли нашли общий язык в мгновение ока. К моему удивлению – и к некоторому беспокойству, – Джеки и Лив тоже. Какому мужчине захочется, чтобы женщины в его жизни завязывали приятельские отношения между собой: того и гляди, начнут обмениваться мнениями. Я долго не знакомил Лив с Джеки; уж не знаю, стыдился я или боялся, но мне было бы гораздо спокойнее, если бы Джеки настроилась против моих новых мелкобуржуазных родственников и исчезла из моей жизни. Джеки я люблю чуть ли не больше всех на свете, но четко нахожу ахиллесову пяту – и у посторонних, и у самого себя.

Восемь лет я жил припеваючи: покинул дом, держался вне зоны заражения, вспоминал о семье, пожалуй, раз в год, при виде пожилых теток, отдаленно напоминающих ма. Впрочем, долго так продолжаться не могло – город-то у нас невелик. Встречей с Джеки я обязан одному недоделанному эксгибиционисту, неудачно выбравшему жертву. Когда несчастный маломерок выскочил из переулочка, выставив свой стручок, и начал представление, Джеки нанесла ему непоправимый моральный и физический урон: расхохоталась в голос и врезала по яйцам. Ей было семнадцать, она только что покинула отчий дом; я тогда отрабатывал обязательную программу в отделе сексуальных преступлений – по пути к спецоперациям. В районе зафиксировали пару изнасилований, и начальник хотел, чтобы кто-нибудь снял с Джеки показания.

Я подвернулся случайно; собственно, я не должен был этим заниматься – нельзя брать дела, в которых фигурируют члены семьи. Завидев на бланке заявления имя «Джасинта Мэки», я все понял. Чуть не половина женщин Дублина носят или то же имя, или ту же фамилию, но только моим родителям пришло в голову назвать дочку Джеки Мэки. Можно было сразу сказать начальнику, чтобы кто-то другой записал ее описание комплекса неполноценности недомерка, – и остаток жизни я бы и думать не думал ни о своей семье, ни о Фейтфул-плейс, ни о «загадке загадочного чемоданчика». Но мне стало любопытно. Когда я ушел из дому, Джеки было девять; милая девочка ни в чем не провинилась. Вот я и решил посмотреть, что из нее вышло, думая, что особого вреда не будет. Только потом я сообразил, как ошибался.

– Пошли! – Я нашел вторую туфлю Холли. – Захватим тетю Джеки на прогулку, а потом купим пиццу, которую я обещал тебе вечером в пятницу.

В разводе есть и положительные стороны: я больше не обязан по воскресеньям прогуливаться по Долки, раскланиваясь с занудными парами, уверенными, что мой акцент сводит на нет мои достоинства. Холли любит качели в Герберт-Парке – насколько я понял из бурного невнятного монолога, если на них хорошенько раскачаться, они превращаются в лошадей, и еще там с какого-то боку Робин Гуд; значит, возьмем тетю Джеки туда. День выдался холодный и солнечный, еще чуть-чуть, и подморозило бы, так что идея погулять в парке пришла в голову целой куче разведенных папаш. Некоторые привели с собой шикарных подружек, так что рядом с Джеки в ее куртке под леопарда я не выделялся.

Холли унеслась к качелям, а мы с Джеки отыскали скамейку, с которой могли наблюдать за ней. Холли на качелях – лучшее лекарство от стресса. Хотя с виду она совсем пушинка, такое упражнение ей нипочем, и она может качаться без устали часами; а я могу смотреть и смотреть, убаюканный ритмом. Я почувствовал, как расслабляются плечи, и понял, до чего был напряжен. Я сделал несколько глубоких вздохов. Интересно, как держать давление в норме, когда Холли подрастет и на детской площадке ей станет неинтересно?

– Господи, она же еще на целую голову вымахала! Еще чуть-чуть – и меня перерастет.

– Еще чуть-чуть – и я запру ее до восемнадцатилетия, как только она научится без рвотных позывов произносить имя мальчика.

Я вытянул ноги, руки положил на затылок, повернулся лицом к слабенькому солнцу и стал мечтать о том, чтобы так и провести остаток дня. Мои плечи расслабились еще немного.

– Крепись. Они начинают теперь ужасно рано.

– Только не Холли. Я ей объяснил, что мальчики до двадцати лет не умеют пользоваться горшком.

Джеки рассмеялась.

– Тогда она просто примется за взрослых мужчин.

– Ну, взрослые быстро сообразят, что у папочки есть револьвер!

– Фрэнсис, а ты вообще как себя чувствуешь? – озабоченно спросила Джеки.

– Вот похмелье пройдет – и все будет в норме. Есть аспирин?

Джеки порылась в сумочке.

– Нету. Ничего, пусть голова поболит, тебе урок: будешь в следующий раз осторожнее с выпивкой. Но я ведь не об этом, ты же понимаешь. Как ты после вчерашнего? После вчерашнего вечера?

– Я отдыхаю в парке с двумя очаровательными дамами. Это ли не счастье?

– Знаешь, Шай и впрямь вел себя как придурок. Он не имел права на Рози наговаривать.

– Ей теперь от этого ни горячо, ни холодно.

– Да он к ней на пушечный выстрел не подходил! Он тебя позлить хотел, вот и все.

– Потрясающе, Холмс. Это же любимое занятие Шая!

– Он обычно не такой. То есть нет, святым он не стал, но здорово поостыл в последнее время. Он просто… не знает, как отнестись к твоему возвращению, понимаешь?

– Ладно, проехали. Сделай милость: наплюй, радуйся солнышку и смотри, какая у меня восхитительная дочка. Договорились?