Текст книги "Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 197 (всего у книги 197 страниц)

Два взгляда, один на шефа, другой на нас, – и он все понял. Плечи тут же расправились, он был готов принять бой.

– Моран, уступи стул Маккэнну.

Мы со Стивом оба встали и отошли к стене.

Секунду казалось, что Маккэнн так и останется стоять, но затем он выбрал стул подальше от нас и сел. Ноги расставлены, подбородок вперед.

О’Келли сказал:

– Ты должен был все мне рассказать.

Быстрый румянец залил щеки Маккэнна. Он открыл рот, чтобы вывалить поток причин, объяснений, оправданий, чего угодно. И закрыл.

– Сколько лет я твой шеф?

Мгновение спустя Маккэнн ответил:

– Одиннадцать.

– Жалобы есть?

Маккэнн покачал головой.

– Мне случалось прикрывать тебя? Или я бросал тебя псам, когда дела принимали скверный оборот?

– Прикрывал. Всегда.

О’Келли кивнул.

– Когда штатский напортачит, он пытается скрыть это от своего начальства. Детектив, если с ним случится беда, идет прямиком к шефу.

Маккэнн не мог поднять на О’Келли взгляд. Лицо его пылало.

– Я должен был. Сразу. Я знаю.

О’Келли молчал.

– Я сожалею.

– Ладно. – Шеф коротко кивнул, и этот кивок означал: на этот раз сниму тебя с крючка, но больше не делай глупостей. – Но теперь-то мы поговорим. Я хочу знать, что, ко всем чертям и архангелам, здесь происходило. Эти двое, – он дернул подбородком в нашу сторону, – болтают тут, что ты из-за юбки с катушек слетел. Ашлин Мюррей хотела тебя отыметь, ты думал своим хером, и все теперь в дерьме. Это правда? Весь этот пятизвездочный бардак ты устроил, потому что у тебя ослаб приток крови к мозгам?

У Маккэнна заходили желваки.

– Поскольку я тебя знаю или считал, что знаю, я сказал им, что все это херня. Эти двое выдумали историю, она им понравилась, и теперь они все подтягивают к ней.

В желудке у меня похолодело, будто проглотила сосульку. Версия, которую мы изложили шефу, которая и была правдой, никогда не покинет этой комнаты. Прежде чем мы отсюда выйдем, Маккэнн с О’Келли искромсают ее на мелкие лоскуты, а потом сошьют совсем иную, которую и выпустят в мир. Я ждала чего-то такого, но убедилась только сейчас.

– В сущности, все, что у них есть, можно трактовать по-разному.

Быстрый взгляд на Маккэнна. О’Келли загнул большой палец:

– Фотографии твоих записок. Можно с уверенностью утверждать, что Ашлин собирала их, чтобы показать твоей жене. А это значит, она хотела тебя захомутать. Для чего, нам неизвестно.

Указательный:

– Эта сказочная дребедень, которую она оставила своей подруге, свидетельствует только о том, что она чувствовала себя загнанной в ловушку, и я ее не виню. Ты, мудак долбаный, довел девушку до такого состояния, как будто ей от жизни только того и требовалось, чтобы ты к ней тайком бегал. Она была зла на тебя, хотела поквитаться с тобой, да так, чтобы у тебя выхода не было.

Маккэнн заморгал. Теперь он готов сделать все, что потребует от него О’Келли.

Следующий палец:

– Рори Феллон. Ашлин, возможно, пыталась избавиться от тебя. У нее хватило ума сообразить, что она и ты – плохая идея, как ни посмотри.

Маккэнн не сводил с О’Келли взгляда, и надежда отчаявшегося, сквозившая в этом взгляде, ужасала.

– Может, я выдаю желаемое за действительное. Но я не хочу верить, что ты поднял такую кутерьму, да еще и весь отдел за собой потянул только ради того, чтобы вставить. Ты бы не навел такого шухера, если бы все не было всерьез.

Стыд и надежды.

– Мы не можем спросить у Ашлин, что творилось у нее в голове. Но кроме вас двоих там больше никого не было. Если кто-то и знает об этом, то только ты. Скажи мне, Маккэнн, это было всерьез? Или мы все здесь сидим из-за того, что тебе приспичило хрен на стороне почесать?

Прорвавшийся в его голосе гнев оборвал молчание Маккэнна.

– Всерьез!

– Всерьез, – повторил О’Келли и выжидающе умолк.

– Может, Ашлин и хотела сначала меня кинуть. Пусть так. Может, она хотела этого до самого конца, может, подруга подтолкнула ее к этому… не знаю. Но все равно было что-то такое… – Маккэнн потер глаза. В свете настольной лампы они выглядели совсем больными. – Я поверить не мог, что все это происходит со мной. Я думал, что знаю, как проведу остаток жизни. Все важные решения я принял до того, как мне исполнилось двадцать пять, – работа, жена, место, где живу, дети. Все, что мне оставалось делать, – наблюдать, как все сбывается. Прямая дорога, без поворотов и без сюрпризов. – Он вдруг обернулся к нам со Стивом: – Вам сейчас этого не понять. Это как смотреть третьеразрядное кино, где в середине уже понятно, чем все закончится. Ты даже не можешь припомнить, с чего ты решил его досматривать, вероятно, лишь потому, что начал смотреть. Потому что ничего другого не остается. И вдруг… – Он часто заморгал, как будто что-то попало в глаза. – И вдруг кто-то хватает тебя и переносит в другой кинозал. Другая музыка, другие цвета. Она была такой светлой. Только светлые тона. И случиться теперь могло асболютно все.

Стив сказал:

– То есть все, что ты говорил раньше о том, что тебе просто нравилось проводить с ней время, было враньем. И ты с самого начала знал, что связь с Ашлин – нечто особенное.

Маккэнн покачал головой:

– Нет. Я так не думал. Вначале. Мне просто нравилась ее компания. Ни о чем более серьезном я не помышлял. Мне было достаточно, что она слушает мои истории с таким вниманием, будто это что-то невероятно важное. С ней я вспомнил, как и что думал о себе и своей работе в молодости. У нее было такое выражение лица… Наверное, так я себя чувствовал в прошлом, когда мне попадалось большое дело, – чувствовал, что способен что-то изменить в этом мире.

Я рискнула глянуть на шефа. Лицо спокойное, непроницаемое.

– Ясно. – Стиву удалось сдержать скепсис в голосе. – И как же все изменилось?

– Однажды вечером, – Маккэнн провел ладонью по щеке, будто смахивая паутину, – однажды вечером, в августе, Ашлин упомянула о парне, подкатившем к ней на вечерних курсах. Упомянула походя, он ей, дескать, совсем не нравился. А меня как стукнуло. Она же такая красивая, милая, умная, и у нее никого нет. Наверняка ей хочется закрутить с кем-то всерьез, начать отношения. Не просто беседы да пикники. Наверняка она мечтает встретить мужчину, который станет ее любить. Спать в ее постели. На меня будто гора кирпичей обрушилась. Я вдруг понял очень простую вещь: как только она встретит этого своего мужчину, я исчезну из ее жизни.

Она заставила его думать, будто это его идея, – сказала Люси. Ашлин прекрасно справилась.

– А потом я подумал: а почему бы мне не стать тем мужчиной? Почему нет? Нам хорошо друг с другом, мы не могли наговориться, между нами проскакивали искры. Ее глаза, ее дыхание, когда мы нечаянно соприкасались. – Еще один быстрый взгляд в нашу сторону. Горячечный румянец разгорался все яростнее. – Вам, наверное, все это кажется глупым. Старый дурак запал на молоденькую. Самая древняя история в мире. Но вас там не было.

Раньше или позже, но мы слышим это от каждого убийцы: вас там не было, вы не понимаете.

Я спросила:

– Все получилось настолько легко? Ты сказал: "Эй, а давай…" – и Ашлин ответила: "Ну конечно. Почему бы и нет?"

Маккэнн тяжело покачал головой:

– Я не знаю, как мне это удалось. Вы двое можете продолжать твердить, будто это она загнала меня в силки. Но чушь это, Ашлин не была разлучницей. Мне потребовалось немало времени убедить ее, что она не сможет разрушить то, что и так разрушено уже много лет. И когда в конце концов мы… Тогда-то я и понял, что небезразличен ей. Что она… – Он замолчал, пытаясь справиться с дыханием. – У меня крышу снесло. Просто снесло крышу.

В голосе слышалось удивление. Так говорит подросток, которого переполняют радость и восторг, такой хрупкий с виду – одно неосторожное движение, и ты разобьешь его. Меня не уставало поражать, как люди выкладывают то, что должно храниться запертым глубоко-глубоко внутри их жизни; их отчаянная потребность выпустить на волю чувства, которым тесно внутри них, и пусть начнут жизнь на воле.

– Все было по-настоящему. Вся та грязь, что вы накопали, не имеет значения. Однажды я перелезал через ограду и сильно поцарапал ногу, и Ашлин опустилась передо мной на колени и так нежно-нежно обработала рану. Думаете, она стала бы это делать, если бы люто ненавидела меня? Может, иногда и ненавидела, но и любила тоже. Люди очень сложные создания, и она была куда сложнее, чем я думал.

Маккэнн замолчал и с вызовом обвел взглядом меня и Стива. Все это чистейшая фантазия, но разрушать ее не хотелось. Мы так отчаянно старались выскоблить правду из всех углов, что забыли: ложь бывает порой сильнее правды.

Шеф кивнул:

– Я был готов поставить все деньги, что у тебя это серьезно. Приятно сознавать, что не растерял хватки. – Он поудобнее уселся в своем кресле, ослабил ремень. – Теперь вот что нужно выяснить… Давай поговорим о субботнем вечере.

Маккэнн уже открыл рот, но О’Келли поднял руку.

– Нет. Погоди. Бреслин сказал этой парочке, что ты нашел Ашлин мертвой. А мне он сказал, что ты, то есть его друг, даже не проверил у нее пульс. Так чему верить?

Голова Маккэнна закачалась, удрученно. Не этого он ожидал. Да и я тоже. Теперь я сомневалась, а есть ли у меня хотя бы смутное представление о том, что затеял шеф.

– Бреслин пытался уверить меня, что его друг – человек гражданский. Вот и сказал, что друг испугался и убежал. Да, не полицейский так и поступил бы. Но детектив – никогда. – О’Келли смотрел на Маккэнна из-под сдвинутых бровей: – Ты доволен этим?

Маккэнн скривился в болезненной улыбке:

– Да чем мне быть довольным?

– Понимаю тебя. Ты позволил Бреслину выставить тебя штатским, чтобы избежать порки, которую уж наверняка я бы обеспечил тебе. А это тебе как?

– Тоже не особо.

– Хорошо, потому что и мне это не особо. – О’Келли секунду помолчал, но Маккэнн не отреагировал. – Несколько минут назад ты сказал, что с Ашлин чувствовал примерно то же, что чувствовал в прошлом, когда расследовал важное дело: будто можешь что-то изменить в мире.

Кивок.

– Ты сказал – в прошлом. То есть теперь ты так себя не чувствуешь.

Глаза Маккэнна смотрели в пол.

– И давно?

– Не знаю. Уже пару лет как.

– Что же случилось?

Положив локти на стол, О’Келли подался к Маккэнну. Мы со Стивом замерли. Нас больше не было в комнате. Это разговор только между О’Келли и Маккэнном.

– Это не из-за работы. Это из-за меня. В какой-то момент я понял, что лишь повторяю то, что делал много-много раз. Посреди важного допроса вдруг возникало ощущение, что губы мои шевелятся сами по себе, словно я зачитываю сценарий. Я вдруг понял, что неважно, кто сидит в моем кресле и задает вопросы. Будь на моем месте Винтерс, О’Горман или еще кто другой, ничего бы не изменилось. Я чувствовал, что растворяюсь. Я не перестал быть детективом. Я просто перестал быть.

– Я должен был заметить, – мрачно сказал О’Келли.

– Это никогда не мешало работе, я никогда не распускался, выкладывался на все сто.

– Знаю. – О’Келли откинулся в кресле, мазнул ладонью по губам. – И что ты собирался сделать? Перейти в другой отдел? Дождаться выслуги и уйти на пенсию?

Маккэнн запрокинул лицо, точно ребенок, умоляющий о прощении.

– Нет, шеф, нет. Я думал, это кризис среднего возраста, я его переживу и успокоюсь. Я никуда не собирался уходить. Я здесь, покуда меня отсюда не вынесут.

О’Келли сказал, почти мягко:

– Это время настало.

Маккэнн закусил губу.

– Я не могу оставить тебя в отделе.

Долгая-долгая пауза – и слабая тень кивка.

– И другому отделу я, находясь в здравом уме, тоже не могу тебя подсунуть.

Снова слабый кивок.

– Так или иначе, но эта история выплывет наружу. Подруга Ашлин. На какое-то время, может, мы ее и успокоим, но раньше ли, позже она сообразит, что расследование заглохло, и выйдет на какого-нибудь журналиста.

На нас со Стивом шеф не смотрел, говорил так, будто и не подозревает о нашем присутствии в кабинете.

– И отдел внутренних расследований заявится по наши души. Разбирательств будет как минимум два. Одно наше, внутреннее, второе – их. Тогда и Бреслин положит голову на плаху.

Маккэнн судорожно вздохнул, голова дернулась, словно ему влепили пощечину.

– А чего ты ждал? Сокрытие улик и телефонный звонок в Стонибаттер – более чем достаточно. Еще легко отделается, если против него не выдвинут обвинений.

– Шеф! – Отчаянная мольба в голосе, я не могла смотреть на Маккэнна. – Бреслин ни в чем не виноват. Он всего лишь поддержал меня. Пожалуйста.

– Я не смогу ему помочь, Маккэнн, просто потому, что моя голова к тому времени тоже окажется на плахе. – В голосе О’Келли не было и намека на жалость к себе. Простая констатация факта – как результаты дактилоскопии или проверка алиби. – Если только я не подам в отставку до того, как расследование завершится. Но и в этом случае я помочь даже Бреслину не смогу.

– Господи, – прошептал Маккэнн, – о господи, я так сожалею.

– Нет. Нечего тут мне раскисать. Дело уже сделано.

Лицо О’Келли было словно кусок камня, бугры и впадины, которые кто-то высек столетия назад, – непостижимое послание, адресованное мне.

– У тебя есть выбор. Ты можешь выйти отсюда подонком. Или можешь еще раз побыть детективом.

Тишина казалась бесконечной. Кабинет изменился, трансформировался, как трансформировалась недавно уютная комната для допросов. Рисунки пастелью на стене, хлопья в снежном шаре. Тонкая оболочка реальности, прикрывающая обглоданные кости и оскаленные зубы.

Маккэнн заговорил, ровно, спокойно:

– В субботу вечером, после ужина, я сказал жене, что иду выпить, и направился к дому Ашлин. В дом я вошел через кухню. Увидел, что на плите готовится ужин, но ничего не заподозрил. Играла какая-то танцевальная музыка, Ашлин не слышала, как я появился. Я зашел в гостиную и тихо, как обычно, позвал ее, чтобы соседи не услышали. И тут я увидел стол, сервированный на двоих. Бокалы. Свечи. И подумал, что она ждала меня. Я должен был сразу догадаться. Ведь я никогда не приходил к ней по субботам, обычно жена тащила меня в ресторан, но в тот вечер у нее разболелась голова. Ашлин не могла догадаться, что я приду. Но мне так хотелось ее увидеть.

Я осмелилась покоситься на Стива и встретила его взгляд, полный изумления. В этом кабинете только нас потрясло происходящее. Голос Маккэнна звучал буднично, ни намека на волнение. Уже открыв дверь, Маккэнн знал, что О’Келли от него потребует. Как наверняка и Бреслин. Вот почему он не кинулся к шефу с версией Маккэнна, с просьбой защитить их. Только мы со Стивом, два болвана, ничего не поняли.

– Потом она вышла из спальни, – продолжал Маккэнн. – В таком чудесном синем платье. Она была прекрасна. Зимний вечер, все серо и мокро, а тут красота, способная осветить весь мир… Волосы распущены. Она знала, что так мне особенно нравится. Сережка в одном ухе. Я хотел подойти к ней, я… – Руки взлетели в несостоявшемся объятии. – Ашлин… Она отпрянула, но тут же узнала меня. Я ожидал, что она рассмеется и поцелует меня, но на ее лице был такой ужас. Как будто это не я, а чужак, проникший к ней в дом. Вот тогда-то в голове у меня и завертелось. Она ждала другого. Она выставила перед собой ладони, чтобы я к ней не прикасался, сказала: "Ты должен уйти". – Маккэнн задышал чаще, снова погружаясь в то пережитое состояние неверия. – Я сказал, спросил: "Что? Что ты делаешь? Для чего это все?" Но она продолжала указывать на заднюю дверь и все повторяла, чтобы я ушел. Я даже представить себе не мог… Все говорил, говорил, спрашивал: "Что случилось? Ты же в среду, три дня назад, мы же… ты разве не говорила, что не можешь пережить, что я снова и снова возвращаюсь к жене? Я проводил с тобой мало времени? Ладно, порву с женой сегодня же, перееду к тебе, я все сделаю. Тебе что-то наболтали обо мне, это твоя Люси, наверное, я все объясню, позволь мне…" Но она лишь мотала головой: "Нет, дело не в этом, нет, просто уходи". Она пыталась подтолкнуть меня к кухне, выпроводить, только я не собирался или не мог… И я сказал, стоя там как распоследний дурак, у меня уже не было сил сдерживаться, я спросил: "Это все? Значит, у нас с тобой все кончилось?" Ашлин… она вдруг замерла, словно никогда об этом не думала. Замерла, как громом пораженная. А потом сказала: "Да. Думаю, что именно так".

Я даже не осмеливалась теперь коситься в сторону Стива. Мы оба почти не дышали.

– Мне это показалось шуткой, дурацкой шуткой, я все ждал финальной фразы, которая все перевернет. Но ее лицо… Она действительно хотела, чтобы я ушел. И я сказал единственное, что мог сказать: "Почему?" Она ответила: "Возвращайся домой". А я сказал: "Объясни почему, и я уйду. Что бы это ни было, просто объясни. Я не могу остаток жизни мучаться догадками". А она вдруг рассмеялась. У Ашлин был чудесный смех, славный негромкий колокольчик, но этот смех… он был совсем иным. Не смех, гиений хохот, он заполнил все. Она словно… – Челюсти у Маккэнна сжались, он заново переживал этот смех, который нарастал и нарастал, пока не заполнил всего его целиком. – Она словно… счастливая была. И такой счастливой я не видел ее никогда. А потом она сказала: "Вот и мучайся. А теперь убирайся".

Он замолчал.

О’Келли сказал:

– И?

– И я ударил ее.

Мы со Стивом обрушились на Маккэна, в клочья разорвали его представление о самом себе, мы проткнули его, как воздушный шарик, на его же глазах – и надеялись, что оставшееся после него не сможет дальше сопротивляться. Как Ашлин и планировала. Но когда мы отобрали у Маккэнна его самого, когда стерли его личность в порошок, обратили в то, чем он меньше всего хотел быть, он превратился в пустое "без комментариев". Но О’Келли предложил ему путь обратно – к себе самому. И Маккэнн принял предложение.

– Это было непредумышленно, шеф. Я и подумать не мог, что она… Только потом.

– Я знаю, – сказал О’Келли.

– Я и подумать не мог. Только позже понял, что она мертва.

Я уже набирала воздух в легкие, чтобы вмешаться. Маккэнн ведь далеко не силач. И решающий удар он нанес уже после того, как она упала, стукнувшись головой о каминный приступок.

О’Келли услышал мой вдох. Его глаза метнулись ко мне, он ждал моей реплики. Лицо было все так же неподвижно. Только глаза двигались под нависающими бровями.

Я стиснула губы.

О’Келли перевел взгляд на Маккэнна:

– Все это нужно повторить под запись. Ты ведь понимаешь?

Маккэнн затряс головой. Тряс и тряс.

О’Келли оперся руками о стол, тяжело, и встал:

– Пора.

Лицо Маккэнна дернулось.

– Я сам это сделаю. – Говорил О’Келли спокойно и уверенно, как хирург, который не позволит студентам прикоснуться к пациенту.

Маккэнн одними губами произнес:

– Маура.

– Я сам навещу ее. После того, как мы здесь закончим.

Маккэнн снова кивнул. Поднялся и, уронив руки вдоль тела, неподвижно стоял, ожидая, что ему скажут, куда велят идти.

Шеф тщательно одернул пиджак, словно готовясь к приему важного гостя. Выключил настольную лампу и окинул комнату отсутствующим взглядом, крупные ладони охлопали карманы. Взгляд коснулся меня, потом Стива, в глазах мелькнуло удивление, будто О’Келли забыл, что мы здесь.

– Идите домой, – приказал он.

Ни я, ни Стив не проронили ни звука. Мы шли по вымершему коридору, звук наших шагов по ковровому покрытию походил на приглушенные удары сердца. Вниз по ступеням, через ледяные сквозняки, метавшиеся в лестничных пролетах, в раздевалку.

Надеть пальто, сумку на плечо, шкафчик закрыть. Обратно на лестницу, кивнуть, улыбнуться, обронить пару слов Бернадетте, старательно укладывающей в сумку салфетки и леденцы от кашля, перед тем как отправиться домой. И к выходу, навстречу режущему холоду и запаху города.

Огромный внутренний двор, прожекторы, суета чиновников, спешащих по домам. Все выглядело странно, будто ворох бумажных фигурок, пляшущих вдалеке. Так всегда после раскрытия большого дела – весь мир кажется отдраенным до рассветно-белого оттенка. И в нем нет ничего, кроме раскрытого дела, лежащего у тебя в руках, как тяжелый и гладкий камень, который ты достал с морского дна.

Только на этот раз тут было кое-что еще. Брусчатка под ногами была не такая, как обычно. Тонкая каменная кладка, висящая над бездонной туманной пропастью. Отдел, который за два последних года я возненавидела, эта куча ублюдков, хихикающих над одиноким рыцарем, ведущим благородную, но обреченную битву, – все исчезло, стерлось, обернулось полной фальшью, как дешевое кино, имитирующее жизнь. Отдел, ради работы в котором я легко руку дала бы отрубить, в котором служат одни лишь супергерои в сияющих доспехах, исчез еще раньше. Но то, что всплыло из-под этих обличий, было куда как обыденнее, скучнее – но и сложнее, и детальнее. Роше, напрашивающийся на оплеуху, – и она значится первой в моем списке завтрашних дел. Парни, по уши закопавшиеся в уликах, протоколах допросов, проверках алиби, озабоченные семейными неурядицами, детской ветрянкой, – да они едва ли замечали не только пакости Роше, но и меня саму. Шеф. Теперь-то до меня дошло: криминальную бытовуху он подбрасывал нам не для того, чтобы позлить меня, а потому что в бытовухе выше процент раскрываемости; шеф хотел, чтобы наши показатели росли, да и попросту знал, что мы наизнанку вывернемся, только бы раскрыть преступление. И Стив. И я.

Мы стояли во внутреннем дворе, руки в карманах, съежившись под ледяным ветром. Мы не знали, куда нам идти. Не существовало устава или ритуала, который подсказал бы, что следует делать после такого дня. Окна Убийств сияли над нами тревожным светом, готовые к любым неожиданностям, что может принести ночь. В допросной сейчас сидят О’Келли с Маккэнном, голова к голове, и разговаривают, тихо и спокойно. Бреслин замер в наблюдательной комнате, смотрит через мутное пятно, оставленное на стекле его дыханием.

– Это он о нас заботится, – сказал Стив.

Явно имея в виду шефа, отославшего нас домой.

– Знаю, – ответила я.

Под показаниями Маккэнна будет стоять подпись О’Келли. И за его подписью дело уйдет к прокурору. Когда мы войдем завтра в общую комнату, никто не зашепчется за нашими спинами. Бреслин будет ненавидеть нас всю жизнь. Но все остальные увидят, как О’Келли выйдет вместе с Маккэнном из здания, и все поймут.

Стив вдруг судорожно вздохнул.

– Иисусе, – он даже не пытался скрыть дрожь в голосе, – ну и денек.

– В этом есть и своя хорошая сторона. Самую поганую неделю в своей жизни мы уже пережили.

Он невесело рассмеялся.

– Уверена? Верховный комиссар может упороться героином и задушить уличную шлюху.

– Да и черт с ним. Пусть кто-то другой разбирается. А мы сбежим.

Стив снова хохотнул, но смех быстро стих.

– Мы не ухватили этого с самого начала, потому что думали как полицейские. Мы оба.

Он оставил фразу висеть в воздухе недоговоренным вопросом. Он все знал. А я-то считала себя закрытой книгой, шифром, к которому утерян код, думала, что план мой известен мне одной. Я смотрела, как пар от нашего дыхания исчезает в воздухе.

– Итак, – сказал Стив, щурясь на свет, падавший из окон. – Собираешь бумаги на увольнение?

Я предельно отчетливо видела, как ответ "может быть" светящимися шариками скачет по булыжной мостовой, призывно и хаотично. Вот я в костюме, по сравнению с которым то, что на мне, просто рванина, рассекаю по "Хэрродсу" за саудовской принцессой, одним глазом следя за ней, другим – за тем, что происходит вокруг. Вот я сижу в самолете, привольно раскинувшись, в бизнес-классе; вот изучаю пути отхода в безмолвных коридорах отеля на десять звезд; вот разлеглась в шезлонге у искрящегося синего моря, с коктейлем в одной руке и пляжной сумочкой, скрывающей пистолет, в другой. Сияющие шарики проскакали перед моими глазами и скрылись за чугунными литыми воротами.

– Не-а, – сказала я. – Ненавижу бумажную волокиту.

Готова поклясться, что Стив с облегчением выпустил воздух.

– Иисусе же, – сказал он, – а то я волновался.

Я никак не ждала таких слов.

– Правда?

Его лицо повернулось ко мне. Он был удивлен не меньше меня.

– Конечно. А ты как думала?

– Не знаю. Я об этом не думала.

Ни разу. А следовало бы. Я вдруг увидела Бреслина в допросной, топающим в бешенстве: "Мать твою! Он не мог этого сделать!" Бреслина в темной гостиной, перед самым рассветом, нервно звонящего в участок Стонибаттера.

– Извини, – сказала я. – В последнее время я вела себя как долбаная козлина. Во многих смыслах.

Стив и не попытался возразить.

– Да ладно. Все мы иногда долбаные козлины.

– Я не планирую такой быть в дальнейшем.

– Будет мило с твоей стороны.

– Отвали уже.

Булыжная мостовая перестала зыбко раскачиваться, снова сделалась твердой и прочной, холодный воздух ворвался в мои легкие, бодря не хуже хорошей порции кофеина. Надо позвонить Краули, сказать, что снимаю с него повинность в виде статьи, но он все равно мне должен, и однажды я долг с него стребую. И позвонить ма, рассказать ей все о сегодняшнем вечере, даже если не особо и хочется. Может, мы с ней даже посмеемся на пару. А может, Блоха скинет завтра мне письмо, увидев заголовки в газетах: "Привет, Рэйч, видел новости, рад, что все у тебя сложилось, нужно отметить". И может, в выходные я позвоню Лизе и остальным из нашей шатии-братии, узнаю, как они там.

– Знаешь, что мне нужно? Мне нужно выпить. "Хорганс"?

Сив пристроил поудобней сумку на плече.

– Но покупаешь ты. Ты должна мне за то, что Рори не расплакался.

– Ты это о чем? Он весь обрыдался.

– Ты вроде обещала больше не быть козлиной.

– Хорошая попытка. Это не значит, что отныне я девочка для битья.

– Прекрасно. А то я уже начал волноваться.

Я еще раз взглянула на жизнь, ожидающую меня за этими окнами, сияющими сейчас золотом. А затем мы пересекли двор и вышли за ворота, обсуждая, что вот сейчас накатим по паре кружек, а потом спать, и, глядишь, к утру нас будет поджидать что-то интересное.