Текст книги "Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 197 страниц)

4

Дождь прекратился, оставив только легкий туман, но тучи становились плотнее и темнее: ожидалось продолжение. Ма прилипла к окну гостиной, испуская лучи любопытства, которые чуть не опалили мне брови. Перехватив мой взгляд, она встряхнула тряпку и принялась яростно тереть стекло.

– Отличная работа, – сказал я Кевину. – Благодарю.

Кевин стрельнул в меня взглядом.

– Чудно как-то.

И впрямь чудно – родной старший брат, когда-то тыривший чипсы в магазине, стал копом в натуральную величину.

– Ничего подобного, – подбодрил я Кевина. – Сработал как профи, ты просто мастер.

Он пожал плечами.

– И что теперь?

– Сначала я положу вещдок в машину, пока Мэтт Дейли в духе… – Придерживая чемоданчик, я помахал маме и широко улыбнулся. – Потом поболтаю со знакомыми. А ты пока вместо меня с родителями попререкайся.

У Кевина глаза на лоб полезли от ужаса.

– О Господи! Ни за что. Ма еще после завтрака не остыла.

– Брось, Кев. Надень ракушку под трусы и терпи ради команды.

– Ни хрена себе! Ты мамашу разозлил, а теперь посылаешь меня получать взбучку? – Кевин разозлился так, что волосы дыбом встали.

– Точно, – подтвердил я. – Нельзя, чтобы она сейчас доставала Дейли, и не стоит, чтобы она трезвонила повсюду, по крайней мере пока. Мне нужен час, не больше, прежде чем она примется все крушить. Можешь мне это обеспечить?

– И что делать, если она ринется в атаку? Силовой захват?

– Какой у тебя номер? – Я достал мобильник – тот, на который звонят агенты и информаторы – и отправил Кевину сообщение «Привет». – Вот, если ма ускользнет, просто ответь на сообщение. Силовые приемы буду проводить я. Так по-честному?

– Черт подери, – пробормотал Кевин, глядя наверх, на окно.

– Умница. – Я похлопал Кевина по спине. – Настоящий боец. Встретимся через час, и вечерком я тебе выставлю пару кружек, годится?

– Парой пива не отделаешься, – мрачно ответил Кевин, расправил плечи и зашагал навстречу расстрельной команде.

Я заботливо уложил чемоданчик в багажник машины, чтобы отвезти милой даме из техотдела, чей домашний адрес я совершенно случайно когда-то записал. У стены приютились какие-то стриженные под нулевку безбровые десятилетние пацаны с проволочными вешалками наготове, оглядывая машины. Только этого мне не хватало – вернуться и обнаружить, что чемоданчик стибрили. Я уперся задом в багажник, подписал конверты с Дактилоскопической Диди, выкурил сигарету и пялился на наше светлое будущее, пока оно не раздумало потрошить машину человека, который их не трогает.

Квартира Дейли – зеркальное отражение нашей; тело там спрятать негде. Допустим, Рози умерла дома, тогда остаются две возможности. Если мистеру Дейли хватило наглости, чего я не стал бы исключать, он завернул бы тело во что-нибудь и вынес через переднюю дверь – к реке, на пустырь, на ферму – в соответствии с милым советом Шая. Впрочем, в Либертис велика вероятность, что кто-то увидит, запомнит и разболтает. Мистер Дейли рисковать не любил.

Нерисковый вариант подразумевал дворик за домом, гордо именуемый садом. Сейчас там действительно разбиты клумбы, высажены кусты, понатыканы всякие чугунные штуковины, якобы садовые украшения, но в дни моей юности задние дворы оставались заброшенными: чахлая травка, грязь, доски, поломанная мебель, нужник да веревки для белья. Вся жизнь происходила перед домом, на улице. Тот декабрь стоял холодный, но земля не промерзла, так что вполне можно в одну ночь начать копать могилу, на следующую – закончить ее и на третью ночь засыпать. Три часа на все про все. Никто не увидит: в задних дворах освещения не предполагалось, ночью в сортир ходили с фонариком. Никто не услышит: сестры Харрисон глухи как пробки, задние окна подвала Вероники Кротти заколочены, чтобы тепло не уходило, остальные окна плотно закрыты от декабрьских холодов. При свете дня, когда все кончено, навалить поверх могилы лист гофрированного железа, старый стол или что под руку подвернется – никто второй раз и не глянет.

Я не мог попасть в сад без ордера, а получить ордер нельзя без хотя бы мало-мальски серьезного основания. Я отбросил окурок и пошел обратно на Фейтфул-плейс, поговорить с Мэнди Брофи.

Мэнди оказалась первой, кто честно и недвусмысленно был рад меня видеть. От ее визга чуть крышу не унесло; ма наверняка снова прилипла к окну.

– Фрэнсис Мэки! Иисус, Мария и святой Иосиф! – завопила Мэнди и обняла меня так, что наверняка остались синяки. – У меня аж сердце остановилось; и думать не думала, что увижу тебя в наших краях. Зачем приехал?

Формами она теперь напоминала мамочку, и прической тоже – для полноты картины, – но ямочки на щеках остались прежними.

– Всяко-разно, – ответил я улыбаясь. – Показалось, пора взглянуть, как вы тут.

– Да, уж еще как пора, скажу я тебе! Заходи сюда.

На полу гостиной развалились две темноволосые круглоглазые девчушки.

– Ну-ка, марш наверх, поиграйте в своей комнате, мне надо с приятелем поговорить. Вперед! – Мэнди замахала на девчонок руками.

– Твои копии, – кивнул я вслед девочкам.

– Мои погибели. Они меня выжали досуха, серьезно. Ма говорит, что это мне наказание за все те случаи, когда я ей перечила в детстве. – Она смахнула с дивана полуодетых кукол, конфетные фантики и сломанные мелки. – Садись сюда. Говорят, ты в полиции теперь, большой человек. Достойно!

Мэнди с улыбкой на лице сгребла в охапку кучу игрушек; черные глаза смотрели остро и внимательно, испытующе.

– Ну вот еще, – ответил я, одарив Мэнди хулиганской улыбкой. – Я просто вырос. Как и ты.

Мэнди пожала плечами.

– Я такая же, как и была. Посмотри вокруг.

– Так и я тоже. Можно покинуть Фейтфул-плейс…

– …но Фейтфул-плейс тебя не покинет. – Еще секунду во взгляде Мэнди продержалось сомнение; затем она легко кивнула и ткнула ногой куклы в диван.

– Садись уже. Чаю выпьешь?

Меня приняли. Нет пропуска надежнее, чем твое прошлое.

– Нет, спасибо, я только что позавтракал.

Мэнди ссыпала игрушки в розовую пластиковую коробку и захлопнула крышку.

– Точно? Ты не против, если я буду белье складывать, пока мы говорим? А то две мадамочки вернутся и покою не будет. – Мэнди плюхнулась на диван рядом со мной и подтащила поближе корзину с бельем. – Ты слышал, что я вышла за Джера Брофи? Он теперь шеф-повар. Ну, поесть он всегда любил.

– Второй Гордон Рамзи, да? – ехидно ухмыльнулся я. – Слушай, а он поварешку с собой носит – отбиваться, если ты не в духе?

Мэнди взвизгнула и шлепнула меня по руке.

– Ну ты скотина, все такой же! Никакой он не Гордон Рамзи, работает в новой гостинице у аэропорта. Говорит, там в основном семьи, опоздавшие на рейс, и бизнесмены, которые не хотят, чтобы их с подружкой застукали; всем плевать на еду. Как-то утром, вот честное слово, он настолько озверел, что добавил бананы в поджарку на завтрак – просто посмотреть, что будет. Ни одна сволочь не пикнула.

– Наверное, решили, что это и есть французская «нувель кузин». Джер молодец.

– Уж не знаю, что они там думали, но слопали все: яичницу, сосиски и бананы.

– Джер классный парень, – сказал я. – Вы оба молодцы.

Мэнди встряхнула розовую кофточку.

– Конечно, Джер молодец. И душа компании. Да к этому давно шло; когда мы сообщили маме, что обручились, она сказала, что ждала этого с тех пор, как мы в пеленках были. Прямо как… – Мэнди кинула быстрый взгляд на меня. – Прямо, как большинство пар тут у нас.

В прежние времена Мэнди уже знала бы к этому моменту все о чемоданчике плюс подробные кровожадные версии, но увядшее «сарафанное» радио и безукоризненная работа моего бравого Кевина с мамой привели к тому, что Мэнди не напрягалась и не осторожничала, а тактично щадила мои израненные чувства. Я спокойно откинулся на спинку дивана и наслаждался, пока можно. Я люблю беспорядок в доме, когда женщина и дети оставляют пометки повсюду: липкие следы пальцев на стенах, куча безделушек и горы бантов и заколок на каминной полке, запах цветов и глаженого белья.

Мы немного поболтали ни о чем: ее родители, мои родители, кто из соседей женился и завел детей, кто переехал в пригород или заработал какую-нибудь интересную болячку. Имельда по-прежнему живет неподалеку – в двух минутах ходьбы, на Холлоус-лейн, но по чуть скривившимся губам моей собеседницы я понял, что они уже не так часто видятся, и уточнять не стал. Вместо этого я рассмешил Мэнди: заставь женщину смеяться – и ты почти заставил ее говорить. Мэнди по-прежнему смеялась округло, заливисто и заразительно.

Минут через десять Мэнди наконец спросила:

– А ты что-нибудь о Рози слышал?

– Ни шиша, – сказал я не моргнув глазом. – А ты?

– Ничего. Я… – Снова тот же быстрый взгляд. – Я думала, может, ты знаешь.

– Ты знала? – спросил я.

Мэнди сосредоточенно сворачивала пару носков, на щеках вспыхнули пятна румянца.

– О чем?

– Вы с Рози всегда были неразлейвода. Вдруг она тебе рассказала…

– Что вы оба собрались бежать? Или что она…

– И то и другое.

Мэнди пожала плечами.

– Да ладно тебе! – беззаботно начал я. – Двадцать с лишним лет прошло, мне просто интересно. Истерик закатывать не стану из-за того, что вы друг с дружкой когда-то секретами делились.

– Я понятия не имела, что она передумает. Ей-богу, ни намеком. Честное слово, Фрэнсис, я как узнала, что вы не вместе, так дар речи потеряла. Я-то была уверена, что вы поженились и Рози нарожала полдесятка детей, чтобы тебя приструнить.

– Ты знала, что мы собирались уехать вместе?

– Вы оба пропали в одну ночь, что тут непонятного?

Я улыбнулся Мэнди и покачал головой.

– «Передумает», говоришь? Так ты знала, что мы с Рози встречаемся, хотя мы почти два года от всех скрывали!

Через мгновение Мэнди скорчила гримасу и бросила носки в корзину.

– Умник. Рози не выворачивалась перед нами наизнанку, вовсе нет, молчала до того, как… Помнишь, примерно за неделю до того, как сбежать, вы с Рози встречались где-то в пабе? В центре.

Мы пошли в «О'Нил» на Пирс-стрит – и все студенты шеи посворачивали, глядя, как Рози возвращается к нашему столику, неся по кружке в каждой руке. Рози, единственная из всех наших девчонок, пила разливное и всегда платила в очередь.

– Ага, – кивнул я.

– Понимаешь, она соврала отцу, что идет со мной и Имельдой, а нас предупредить забыла, представь? Говорю же, про тебя – ни единого слова; мы и понятия не имели. В тот вечер мы с Имельдой вернулись домой рано, а мистер Дейли увидел, что мы без Рози. Она пришла очень поздно… – Мэнди одарила меня ямочкой на щеке. – У вас, наверное, было о чем поговорить?

– Да, – сказал я. Поцелуй на ночь, стена Тринити-колледжа, мои руки на бедрах Рози, я тяну ее к себе…

– В общем, мистер Дейли поджидал ее. На следующий день, в субботу, Рози позвонила мне, рассказала, что отец словно с цепи сорвался.

И снова в нашем поле зрения возник злобный мистер Дейли.

– Представляю, – сказал я.

– Мы с Имельдой допытывались, где она шастала, но Рози так и не сказала, только призналась, что отец в ярости. Мы и подумали, что скорее всего она с тобой встречалась.

– А вот интересно, – сказал я, – с какого перепугу Мэтт Дейли на меня взъелся?

Мэнди моргнула.

– Господи, да откуда мне знать? Он и твой папаша не ладили; может, в этом дело. Впрочем, какая разница? Ты больше тут не бываешь и его не видишь…

– Мэнди, – сказал я. – Рози кинула меня, дала мне пинка ни с того ни с сего; так и не знаю почему. Если есть хоть какое-то объяснение, не важно какое, хотелось бы его услышать. Что я не так сделал?

Я говорил тоном мужественного страдания, и губы Мэнди дрогнули от сочувствия.

– Ах, Фрэнсис… Рози плевать хотела, что ее па о тебе думает, ты же знаешь.

– А может, и нет. Но если ее что-то беспокоило, если она скрывала что-то от меня, если она боялась кого-то… Насколько жесток он был с ней обычно?

Мэнди смотрела на меня то ли с удивлением, то ли с опаской – я не разобрал.

– Это ты про что?

– У мистера Дейли вспыльчивый характер, – сказал я. – Когда он впервые узнал, что я встречаюсь с Рози, так крик поднял на всю улицу. Вот и интересно, все криком закончилось или… Или мистер Дейли бил ее?

Мэнди прикрыла рот рукой.

– Боже мой, Фрэнсис! Рози что-нибудь говорила?

– Мне – нет; она и не сказала бы, иначе я бы с ее папашей разобрался. Может, она тебе или Имельде что рассказывала?

– О Господи… Ни разу ничего такого она не говорила. Сказала бы, наверное, но… кто ж знает, да? – Мэнди задумалась, разглаживая на коленях синюю школьную блузку. – По-моему, он ее ни разу пальцем не тронул. И это я говорю вовсе не чтобы тебя успокоить. Понимаешь, мистер Дейли так и не смог понять, что Рози выросла, отсюда и все проблемы. Она мне позвонила в субботу, после того как он ее отчитал за опоздание; мы втроем собирались вечером в «Апартаменты», а Рози не смогла пойти, потому что – вот не шучу – отец отобрал у нее ключи. Как будто она – ребенок, а не взрослая женщина, которая каждую неделю приносит зарплату. Он сказал, что запрет дверь ровно в одиннадцать и если ее не будет дома, пусть на улице ночует, – а сам помнишь, в одиннадцать в «Апартаментах» только все начиналось. Он, когда сердился, не шлепал Рози, а ставил в угол – так и я со своими поступаю, если нашкодят.

Что ж, на мистере Дейли свет клином не сошелся, ордер на обыск в его саду – не самое спешное дело, и мне ни к чему засиживаться в гостях у Мэнди, в ее маленьком гнездышке домашнего блаженства. То, что Рози не вышла из парадной двери дома, вовсе не означает, что она пыталась кинуть меня или что папаша сцапал ее на месте преступления и разыграл мелодраму с использованием тупого предмета. Вполне возможно, что у Рози не было выбора. Парадные двери заперты на ночь; на задней двери – задвижка изнутри, чтобы, выйдя в сортир без ключа, не оказаться снаружи за запертой дверью. Раз у Рози отобрали ключи, то не важно, бежала она от меня или ко мне в объятия: выбралась она через заднюю дверь, дворами.

Версии расползались прочь от номера третьего, и шансы получить отпечатки с чемоданчика таяли. Если Рози предвидела, что придется карабкаться через стены, она спрятала чемоданчик заранее, чтобы прихватить его по дороге из города. А тот, кто напал на Рози, мог и не подозревать о существовании чемоданчика.

Мэнди с некоторым беспокойством разглядывала меня, пытаясь понять, доходчиво ли она объясняет.

– Похоже на правду, – сказал я. – Впрочем, трудно представить, чтобы Рози покорно шла в угол. Она ничего не замышляла? Скажем, стянуть у папаши ключи?

– Совсем ничего. Вот поэтому мы и чувствовали: что-то будет. Мы с Имельдой сказали ей: «Да наплюй ты, пошли с нами! Запрет дверь, так переночуешь тут», только она отказалась – хотела его задобрить. Мы говорим: «Да чего тебе дрожать?» – ты точно подметил, это не в ее стиле. А Рози в ответ: «Ничего, это ненадолго». Тут уж мы всполошились, все бросили и вдвоем насели на Рози, дескать, выкладывай, а она ни в какую. Сделала вид, будто надеется, что па скоро отдаст ключи; но мы-то поняли, что дело не в этом. Что именно – мы не знали, поняли только: будет что-то важное.

– И не спрашивали про подробности? Что она собирается делать, когда, связано ли это со мной?

– Господи, еще как! Устроили допрос с пристрастием: я за руку ее щипала, Имельда колотила подушкой, чтобы призналась, – но Рози так уперлась, что мы сдались и пошли собираться. Она была… Господи… – Мэнди рассмеялась тихо, словно захваченная внезапной мыслью; пальцы, перебиравшие белье, замерли. – Мы сидели там, в моей комнате. Только у меня одной была своя комната; мы там и встречались всегда. Мы с Имельдой делали укладку с начесом – Господи, только подумать! – а бирюзовые тени, помнишь? Мы считали себя «Бэнглс», Синди Лопер и «Бананарамой» в одном флаконе.

– Вы были красавицы, – сказал я искренне. – Все три. Я в жизни не встречал никого красивее.

– Лестью ты ничего не добьешься… – Мэнди сморщила носик, но глаза ее были где-то далеко. – Мы подначивали Рози, мол, не записалась ли она в монашки, хихикали, что ей пойдет монашеский наряд, и спрашивали, не влюбилась ли она в отца Макграта… Рози лежала на моей кровати, смотрела в потолок и грызла ноготь – ну, ты помнишь? Всегда один и тот же ноготь.

На правом указательном пальце; она грызла его, когда о чем-то всерьез задумывалась. Последние пару месяцев, пока мы строили планы, она пару раз догрызла до крови.

– Помню, – сказал я.

– Я наблюдала за ней в зеркало на туалетном столике. Мы знали друг друга с младенчества, но Рози вдруг показалась кем-то другим, как будто стала старше нас, как будто уже наполовину где-то в другом месте. Мне даже захотелось ей что-то подарить – прощальную открытку или медальон святого Христофора, для удачного путешествия…

– Ты кому-нибудь рассказывала об этом? – спросил я.

– Да ты что! – быстро ответила Мэнди, как отрезала. – Я в жизни не стучала на нее, сам знаешь.

Она выпрямилась, начиная ощетиниваться.

– Знаю, крошка, – сказал я, улыбнувшись ей. – Я просто перепроверяю, по привычке. Не обращай внимания.

– Мы с Имельдой решили, что вы хотите сбежать вдвоем. Ужасно романтично… Ну, подростки, сам понимаешь… Только я никому не говорила, даже потом. Мы были на вашей стороне, Фрэнсис, желали вам счастья.

На долю секунды мне показалось, что в соседней комнате по-прежнему щебечут три неугомонные подружки, сверкающие бирюзовыми тенями, полные жизни и радостного ожидания.

– Спасибо, милая, – сказал я. – Я очень тебе благодарен.

– Понятия не имею, почему она передумала. Я бы сказала тебе. Вы оба были созданы друг для друга; я и не сомневалась… – Мэнди осеклась.

– Да, – сказал я. – И я тоже.

– Господи, Фрэнсис… – Она все еще держала школьную блузку, и в голосе слышалась непреодолимая грусть. – Господи, как же давно это было!

Улица затихла. Сверху слышалось монотонное бормотание – одна из девочек объясняла что-то другой. Порыв ветра сыпанул мелким дождиком по окнам.

– Давно, – сказал я. – Даже не знаю, как такое получилось.

Я ничего не рассказал Мэнди – пусть лучше ма насладится от души. В дверях мы обнялись на прощание, я поцеловал ее в щеку и пообещал скоро перезвонить. От Мэнди пахло сладким, успокаивающим запахом детства: мылом «Пирс», печеньем и дешевыми духами.

5

Кевин прилип к перилам нашего крыльца, обиженно надувшись, словно в детстве, когда мы его, совсем еще мальца, не брали с собой; он с впечатляющей скоростью набирал текст в мобильнике.

– Подружка? – кивнул я на телефон.

Кевин пожал плечами:

– Ну, вроде того. Не то чтобы… Я еще не определился.

– Значит, у тебя их несколько на подхвате? Ах, Кевин, грязный пес!

Он улыбнулся:

– И что? Они все в курсе. Они и сами еще не определились; мы просто развлекаемся. Ничего дурного тут нет.

– Ровным счетом ничего, – согласился я. – Только я-то полагал, что ты ради меня сражаешься с ма, а не играешь шаловливыми пальчиками с очередной подружкой. Что случилось?

– Я сражаюсь отсюда. Ма мне уже мозги вынесла. Если бы она пошла через дорогу к Дейли, я бы ее перехватил.

– Я не хочу, чтобы она раззвонила все по миру и окрестностям.

– Она никому не будет трезвонить, пока не доберется до миссис Дейли и не вытянет все подробности. Сейчас она посуду моет и убирается. Я пытался помочь, и она устроила скандал, потому что я положил вилку в сушку не тем концом, кто-нибудь упадет и глаз себе выколет… Короче, я свалил. Ты где был? Говорил с Мэнди Брофи?

– Вот допустим, тебе нужно добраться из номера третьего до верхнего конца улицы, – сказал я, – но из парадной двери ты выйти не можешь. Что будешь делать?

– Задняя дверь, – не раздумывая ответил Кевин и вернулся к мобильнику. – Через стены по садам. Тысячи раз так делал.

– Я тоже… – Я провел пальцем через строй домов – от номера третьего до пятнадцатого в верхнем конце. – Шесть садов.

Считая сад Дейли – семь. И Рози, возможно, все еще ждет меня в одном из них.

– Погоди. – Кевин поднял глаза от кнопок. – Ты имеешь в виду сейчас или тогда?

– А какая разница?

– Чертов пес Хэлли, вот какая разница. Помнишь Рэмбо? Он мне однажды чуть задницу не откусил.

– Господи, я и забыл про засранца! Я ему однажды пинка дал.

Рэмбо, помесь терьера с дворнягой, весил всего фунтов пять – вместе с ошейником. Кличка вызвала у него комплекс Наполеона и непомерные территориальные притязания.

– Сейчас, когда в пятом идиотины с телепузиками, я бы пошел, как ты показал. – Кевин повторил за мной воображаемый маршрут. – А тогда, зная, что Рэмбо поджидает случая оторвать мне кусок задницы… He-а, я пошел бы так.

Я следил за его пальцем: мимо номера первого, вдоль высокой стены в нижнем конце Фейтфул-плейс, обратно по садам четной стороны – и через стену номера шестнадцатого к фонарному столбу.

– А почему бы не перебраться через стену в нижнем конце и не пройти по улице? – спросил я. – Зачем скакать по дворам на нашей стороне?

Кевин улыбнулся.

– Ты чего, вообще, такой фигни не знаешь?! Никогда не бросал камешки Рози в окошко?

– Там мистер Дейли сидел в соседней комнате, а мне мои яйца не надоели.

– Лет в шестнадцать мы с Линдой Дуайер гуляли – помнишь Дуайеров, в номере первом? Встречались по вечерам, у нее во дворе, чтобы я не распускал особо руки. Эта стена… – он показал в нижний конец улицы, – с той стороны совсем гладкая. Ни единого выступа. Перелезть можно только на углах – если упираться во вторую стену. Ну а потом уже дворами.

– Ты просто кладезь знаний, – сказал я. – Удалось хоть разок забраться к Линде Дуайер в лифчик?

Кевин со вздохом принялся объяснять сложные взаимоотношения Линды с «Легионом Марии», но я думал о своем. Никак не вырисовывался случайный псих-убийца или сексуальный маньяк, болтающийся субботним вечером по задним дворам в отчаянной надежде, что жертва пройдет мимо. Тот, кто набросился на Рози, знал, что она придет, и у него был план – хотя бы в общих чертах.

За тупиковой стеной проходила Коппер-лейн, похожая на Фейтфул-плейс, только побольше и оживленнее. Если бы я хотел организовать на пути, указанном Кевином, свидание, или засаду, или что душе угодно, особенно если таковое мероприятие включало в себя потасовку и последующее избавление от трупа, я использовал бы номер шестнадцать.

Вспомнились звуки, услышанные во время долгого ожидания под фонарным столбом: приглушенные стоны, возня, размеренное уханье. Влюбленный юнец – это сплошные гормоны и розовые очки: тогда я видел любовь повсюду. Мне казалось, что наше с Рози взаимное влечение разлито в воздухе, словно мерцающее зелье; в такую манящую ночь оно кружило по Либертис и переносило в сказку любого, кто вдохнет его: усталые трудяги с фабрики тянулись друг к другу во сне, подростки на углу внезапно впивались поцелуем друг в друга, словно в последний раз, старики и старухи, выплюнув вставные челюсти, срывали друг с друга фланелевые ночнушки. Заслышав звуки в ночи, я ни на секунду не усомнился, что парочка занимается делом. Похоже, ошибочка вышла.

Мне чуть башку не снесло: Рози все-таки шла ко мне. Если так, то записка означает, что Рози направилась к номеру шестнадцатому тем маршрутом, который показал Кевин. Чемоданчик означает, что она не дошла.

– Пошли, – сказал я Кевину, который продолжал щелкать («…понимаешь, у нее самые большие буфера в…»). – Поиграем там, где мама запрещает.

Номер шестнадцатый оказался в совершенно плачевном состоянии: на ступеньках крыльца глубокие борозды – рабочие вытаскивали камины; кованые перила кто-то уволок, или Король Недвижимости их тоже продал. Гигантская вывеска «Строительные работы П. Дж. Лавери» рухнула вниз, к подвальным окнам; никто не почесался вернуть ее на место.

– Что будем делать? – поинтересовался Кевин.

– Сориентируемся на месте, – неопределенно ответил я. Мы шли по следу Рози, пытаясь понять, куда он нас приведет. – Там разберемся, да?

Кевин пинком распахнул дверь и, нагнувшись, осторожно вгляделся в сумрак.

– Главное – в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, переплетающиеся там, где призрачный свет сочился со всех сторон: из неплотно прикрытых дверей пустых комнат, через грязное стекло лестничной площадки, сверху, из лестничного колодца – вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарь. Я хоть и не участвую больше – официально – в оперативной деятельности, но по привычке готов ко всему. Я и куртку кожаную предпочитаю потому, что она никогда не оттопыривается, а в ее карманах умещается все необходимое: Дактилоскопическая Диди, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка; перочинный нож, наручники, перчатки и плоский, мощный фонарь. Полицейский «кольт» в специальной кобуре удобно прячется на пояснице, за ремнем джинсов, подальше от посторонних глаз.

– Серьезно, – сказал Кевин, с подозрением разглядывая темную лестницу. – Мне это не нравится. Тут чихнешь – и все рухнет.

– Мне в отделе имплантировали радиомаячок в шею. Нас откопают.

– Правда?

– He-а. Кев, возьми себя в руки, ничего с нами не случится. – Я включил фонарь и вошел в номер шестнадцатый.

Вокруг нас колыхались облачка пыли, копившейся десятилетиями, ступени зловеще скрипели, но выдержали. Я начал с гостиной верхнего этажа – там я нашел записку Рози, и там, если верить моим родителям, поляки обнаружили чемоданчик. Громадная зазубренная дыра осталась на месте вывороченного камина; стену рядом испещряли поблекшие надписи, разъяснявшие, кто плюс кто, кто гей и кому куда следует отправиться. На камине, отправленном куда-нибудь в роскошные особняки Боллсбриджа, остались и наши с Рози инициалы.

На полу высились груды мусора: пивные банки, окурки и пустые пакеты, и все под толстым слоем пыли – теперь у ребятни есть места получше, и деньжата водятся; приятно, что к мусору добавились использованные презервативы. В наше время они были под запретом; если повезло попасть в ситуацию, когда они пригодились бы, ты брал риск на себя и следующие несколько недель сидел как на иголках. Все углы под потолком затянула паутина; в щелях оконных рам свистел холодный ветер. Со дня на день эти окна исчезнут, проданные какому-нибудь мерзкому дельцу, жене которого захотелось немного восхитительной трогательной старины. Я сказал почему-то тихим голосом:

– В этой комнате я лишился невинности.

Кевин посмотрел на меня, собираясь задать вопрос, но сдержался и заметил:

– Для скачек есть масса мест поудобнее.

– У нас было одеяло. И потом, удобство – не главное. Я бы не променял эту дыру на пентхаус «Шелбурна».

Кевин поежился.

– Господи, жуткое место.

– Считай, что это атмосфера. Путешествие по волнам памяти.

– Имел я это путешествие! Я стараюсь держаться подальше от волн памяти. Ты же слышат Дейли. Помнишь воскресенья в восьмидесятые? Тоска, да и только: месса, а потом этот чертов воскресный обед – вареный окорок, жареная картошка и капуста!

– Сладкое не забудь. – Я провел лучом фонаря по половицам: несколько небольших дыр, несколько расщепленных концов, никаких следов ремонта – да тут любая починка торчала бы как больной палец. – Мусс «Радость ангела», год за годом, на вкус как известка с клубникой, а попробуй не съесть… «В Африке дети голодают!»

– Ага. А потом целый день нечем заняться, мерзнешь без толку на перекрестке или в кино смотаешься, если повезет, а иначе сиди с предками… По телику вообще ничего, кроме очередной проповеди о том, что от контрацепции слепнут, – да и то приходится крутить чертову антенну, пока сигнал поймаешь… Иногда к вечеру воскресенья я так изводился от скуки, что начинал мечтать о школе.

На месте камина ничего не осталось; в дымоходе – птичье гнездо наверху и многолетние потеки белесого помета. Чемоданчик в дымоход помещался с трудом, тело взрослой женщины упрятать туда невозможно даже на время.

– Жаль, братишка, что ты тут не тусовался. Такие дела творились – секс, наркотики, рок-н-ролл!

– Пока я дорос до всех дел, сюда уже никто не ходил, одни крысы шастали.

– Как же без них! Они добавляли атмосферы. Пошли дальше.

Я двинулся в следующую комнату. Кевин не отставал.

– Микробов они добавляли! Ты уже смылся, а тут по всему дому кто-то ядом посыпал – Псих Джонни, наверное; он всегда ненавидел крыс, потому что побывал в окопах или где там… В общем, крысы заползли в стены помирать… Вонь стояла – хуже, чем в свинарнике. Мы бы померли от тифа.

– По мне, так нормальный запах. – Я снова обшарил фонариком все вокруг, подозревая, что тупо гонюсь за прошлогодним снегом. Одна ночь с любимыми родственниками – и пожалуйте, безумие обволакивает меня со всех сторон.

– Ну да, потихоньку выветрилось. Мы все перебрались на угол Коппер-лейн, пустырь там помнишь? Конечно, хреново – колючая проволока, зимой яйца отмораживаешь, летом полно крапивы, – но там околачивались ребята с Коппер-лейн и Смитс-роуд, так что и выпивка перепадала, и поцелуйчики… Да что угодно. Так что сюда мы уже и не возвращались.

– Много потеряли.

– Ага. – Кевин с сомнением огляделся, засунув руки в карманы и прижимая куртку поплотнее к телу, чтобы ничего не коснуться. – Я переживу. Тошнит меня от этой фиговой ностальгии по восьмидесятым: ребятишки со скуки выли, с колючей проволокой играли, в вонючих крысиных норах трахались… Чего хорошего-то?

Кевин стоял, щеголяя лейблами «Ральф Лорен», шикарными часами и стильной стрижкой, полный благочестивого негодования и не имеющий ни малейшего отношения к этому месту. Вспомнилось, как мой младший братишка – тощий, вихрастый пацан в моих залатанных обносках – бегал по номеру шестнадцатому, не задумываясь о том, что место неприглядное.

– Понимаешь, дело в другом, – заметил я.

– Например? В чем прелесть – потерять невинность в хреновой дыре?

– Я не говорю, что вернул бы восьмидесятые, будь моя воля, но ты утрируешь. Я здесь никогда не скучал. Никогда. Вот тебе информация к размышлению.

Кевин пожал плечами и пробормотал еле слышно:

– Понятия не имею, о чем ты.

– А ты подумай, может, и поймешь. – Я пошел в дальние комнаты, не дожидаясь Кевина: наступит на гнилую половицу – его проблемы. Братишка, обиженно сопя, последовал за мной.

Ничего интересного в задних комнатах, ничего интересного в комнатах первого этажа, не считая гигантского скопления бутылок из-под водки, – видно, кто-то постеснялся их в мусорку выбрасывать. На верхней ступеньке подвальной лестницы Кевин заартачился.

– Ни за что. Я туда не пойду. Фрэнк, я не шучу.

– Каждый раз, как ты говоришь «нет» старшему брату, Бог убивает котенка. Пошли.

– Шай однажды запер нас внизу, – вспомнил Кевин. – Тебя и меня; я совсем мальцом был, помнишь?

– He-а. Поэтому тебя здесь плющит?

– Не плющит меня ни хрена. Просто я не понимаю, зачем хоронить себя заживо – и без всякого чертова смысла.

– Тогда подожди снаружи, – ответил я.

Кевин мгновение подумал и затряс головой. Он шел за мной по той самой причине, по которой я взял его с собой: старые привычки не исчезают.