Текст книги "За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)"

Автор книги: Полина Лазарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

На входе в ларёк двое пьяных пожилых мужчин обратили на меня внимание и сопроводили входящую в магазин меня комментарием: «За соком пришла?». Я быстренько купила всего лишь три банки пива, вышла, и тут ко мне подошёл один из тех ближневосточных ребят. Точнее даже, кавказских. Он приблизился к ступенькам, с которых я спускалась, подошёл ко мне почти в плотную, я хотела уже его послать, но, учитывая, что вся местность там в его товарищах, побоялась и выбрала тактику холодного игнорирования. Даже не взглянув на него я ровным шагом двинулась дальше, он боком, почему-то с согнутыми ногами, на самом деле словно краб, составил мне компанию на пару метров, но лезть не стал. Потом девушка славянской внешности, сидя на ступеньках небольшого торгово-развлекательного комплекса, попросила сигарету, я продемонстрировала её «пустую» пачку с зажатой сигаретой и опять-таки благополучно обралась домой. Однако это была очень нервная прогулка. И я опять была без телефона. А мама даже не заметила, хотя по приходу домой я минут десять не могла открыть свою дверь, а попытки были довольно шумными.

На той же неделе, несколькими днями ранее я впервые за долгое время пошла бродить без маршрута. Выбрала станцию метро, на которой ранше никогда не была и поехала. Прошлась мимо церкви, перешла длинный мост и уже второй раз прибегнула к помощи телефона в своих безмаршрутных прогулках. Мне были видны зелёные посадки и хотелось узнать, парк ли это, могу ли я туда пойти, присесть и выпить ненавязчивую оранжевую жидкость – водку с апельсиновым соком – из прозрачной бутылочки. Проверив карту, я увидела, что есть парк даже ближе и пошла в него. Нашла скамеечку, на другой уже сидел парень – разговаривал по телефону и курил, хотя в парках это как бы запрещено. На ещё одной сидел пожилой мужина и тоже курил. Потом пришёл и третий, тогда я тоже достала сигареты и закурила, читая новости в «вк» и попивая из бутылочки. Был жаркий день, я села так, чтобы мои исковерканные плечи были подставленны солнышку и ощущала себя довольно хорошо. Почувствов лёгкий туманец в голове я докурила вторую сигарету, дочитала новости и двинулась дальше. Хотела дойти до другого парка, точнее, сада, в итоге шла час по пыльной дороги вдоль проезжей части, пропустила нужный мне поворот, так что пришлось огибать лишний кусок пути. До сада всё-таки дошла, но уже просто решила пройти сквозь него и до зелёных глубин уже не дошла. Алкогольный туманец испарялся, и я возвращалась домой.

Вечером зашла Маша, и я опять почувствовала всю свою несостоятельность. Я не знала, что нужно забрать какие-то документы из поликлиники, не знала, что в медицинской карте из школьного медпункта лежит медицинская справка, которую нужно сдавать в университет и ещё несколько пунктов того же толка. Зато было приятно увидеть её и часик поговорить, стоя у меня во дворе, заодно светя перед соседями лентой.

Несколько дней прожила на даче с мамой, её братом и их матерью, то есть, бабушкой. Было не очень. Зато я поиграла в любимый бадминтон, сходила на пляж и даже искупалась в весьма бодрящей воде, а по пути туд чуть не попала под машину. Мы с мамой ехали на залив на велосипедах, я была впереди, ехала в том же направлении, что и машины позади меня, передо мной был пешеходный переход, а по встречке – никого, и я, сбавив скороть, провто повернула. В голове моей, как вы можете догадаться, было совершненно пусто. Я почувствовала подвох, увидев что-то серебристое боковы зрением, мне хватило ума повернуть роль в сторону, и водитель умудрился не зацепить меня, проехав от переднего колеса в каких-то трёх сантиметрах. Я, почти не впадая в ступор, всё же переехала дорогу. В голове – по-прежнему пустота. Водитель уехал, наверняка матеря меня, за ним было ещё два автомобиля. Я смотрела на них, водитель второй машины открыл окно и крикнул: «Думать надо, девушка!». Я смотрела, и слышала словно через заглушающий барьер. А напротив была мама с таким испуганным лицом, вся раскрасневшаяся, не слезшая с велисипеда и что-то говорящая. Мне было стыдно. Стыдно перед водителем, который чуть не сбил человека, стыдно перед парнем, стоявшим на вахте у ворот, на которого я тоже отвлеклась, потому что его присутсвие означало, что нам нужно ехать в объезд, стыдно перед другими водителями, и в последнюю очередь – перед мамой. Даже не так, не в последнюю очередь, просто по-другому. Я не поняла этого чувства. Но мне было неловко, что я напугала её. Я ведь всегда контролирую ситуацию, я бдительна, а с дорогами просто педантична – пусть не всегда слезаю с велосипеда, но всегда предварительно останавливаюсь, обязательно смотрю по сторонам, если что – жду. Но не в этот раз.

Через двадцать минут мы лежали на пляже. Я уже искупалась, успела согреться и даже немного высохнуть, позагорала, лёжа на спине, перевернулась, поправила лямки лифа, так, чтобы загорали нужные места, растегнула застёжку, чтобы не было этой некрасивой полосы на спине и даже достала книжку, книжку, в которой повествование идёт от лица смерти. Только тогда мама спросила меня: «А когда тебя чуть не сбили, тебе было страшно?». Я косо посмотрела на неё с полсекунды, непринуждённо открыла книгу и твёрдо сказала «нет». «А я очень испугалась,» – сказала она и тоже потянулась за книгой.

С тех пор я задумалась. Я и впрямь не чувствовала страха. Вообще. Ни капельки. Ни пол капилюшечки. Ни на треть граммчика. Ничуточки. Вообще-вообще. Всё было в какой-то замдленной съёмке, так тягуче медленно, но я ничуть не испугалась. Даже больше – мне было всё равно. Я испугалась за водителя, потому что если бы он сбил меня, и я бы умерла, ему пришлось бы жить с этим, хотя виновата и я. И я испугалась за маму, потому что она вряд ли оправилась бы от горя. Но за себя – нет.

Мамин вопрос напомнил мне ещё о нескольких ситуациях. О небольшом ДТП в прошлом году, когда я тоже ничего не почувствовала. О всех моих мыслях о самоубийстве. И странно, рука дрогнула прежде, чем это писать, мне захотелось поверить, что я никогда не думала об этом, что это не обо мне, что всё не настолько плохо. Ещё я вспомнила один из рейсов, не помню, когда это было, но в течение последних двух лет. Турбулентность была очень ощутима, самолёт нещадно трясло, кто-то молился вполголоса, несколько детей плакало в унисон, мама рядом нервничала, а я...ничего не чувствовала.

Как это произошло? Откуда такое равнодушие, почему мне плевать, чёрт возьми? Я не знаю, хорошо это или плохо, я не могу понять, что я должна чувствовать по отношению к смерти. Должна. Ничего я не должна, но ведь такое отношение может привести к чему-то. Не знаю, чему. Умру раньше? Раньше, чем что? Чем кто? Я боюсь. Мне страшно даже когда на меня наставлено незаряжённое оружие, я боюсь людей, в которых есть какая-то внутренняя установка, что они могут убить. Как всё это увязывается между собой? Что не так? Что?!

У меня также мелькают мысли о том, кто из нас с Таней умрёт первой и как это отразится на второй. Когда? Сколько нам будет лет? У нас уже будут семьи, и она будет для меня не на первом месте, и даже не в первой тройке? Кем я буду для неё? Сколько проживёт вторая и как будет себя чувствовать, будет ли ей одиноко или больно, будет ли она скучать или легко забудет? Забыла же она меня при жизни. Нет, я не думаю, что умру обязательно первой, это невозможно предугадать. Зачем я об этом думаю? Одна из моих вредных привычек – заранее готовить себя к потерям. Я когда-то слишком близко к сердцу приняла фразу: «Чтобы ни в чём не разочаровываться, нужно изначально ни чем не очаровываться». Циничный девиз, который ненароком и без моего сознательного участия, прокрался глубже – в подсознание, – и не даёт мне чувстовать полноценно, словно я всегда буду сдерживвать себя, не давать себе полностью отдаться чувству. Погрузиться. Полностью довериться, полюбить или принять страх потери. Как чёрствость проникла в моё сердце и поглощает его. И все чувства притупились. Все, кроме чёртовой боли.

Будем ли мы вспоминать друг о друге, рассказывать детям и другим близким? Что бы ты рассказала обо мне? Какой я была для тебя?

Умной.

Взрослой.

Верной.

Больной.

Требовательной.

Чёрствой?

Обидчивой?

Неумёхой.

Насмешницей?

Любящей.

Преданной.

Печальной.

Невнимательной?

Чуждой.

Ядовитой?

Непонятной.

Непонятой.

Непонимающей.

Серьёзной.

Циничной. (позже она как-то рассказала, что никогда не считала меня таковой)

Сильной.

Слабой?

СамОй? (нет, я помню)

А ты для меня?

Несерьёзной.

Заботливой.

Скромной.

Недалёкой.

Любимой.

Бросившей.

Предавшей.

Доверяющей.

Тёплой.

Доброй.

Умелой.

Увлекающейся.

Ненавистной.

А может, мы умрём одновременно? Более или менее? Кто знает, да и зачем нам это знать, не так ли?

...

На даче очень хорошо спится, но засыпается не менее долго и напряжённо, чем в городе. В первую ночь я как-то смогла уснуть довольно быстро, остальные три – нет. На третью ночь, по-моему, за ужином было большое напряжение, и все не то чтобы поссорились, но были расстроены и раздражены. Маме было грустно, я задыхалась от своих мыслей. Хотелось поговорить с ней, разделить боль о Тане, поделится мыслями об Л. Нет. Я пришла к ней в спальню, прилегла на кровать. Она очень обрадовалась моему приходу. Пустая болтовня ни о чём, потом она ушлы умыться, и затем мы почитали минут пятнадцать, и я ушла. Очередной прекрасный разговор.

А ночью стало так тоскливо, так грустно, так больно. Мне хотелось поговорить, но никто не умеет со мной разговаривать. Я задумалась об этом, и поняла, что только с Машей могла бы обсудить, например, Р., но Маша – дичайшая гомофобка, так что и этого варианта я лишена.

В ту ночь был ещё и ливень с грозой, а звук дождя всегда раздражает меня и не даёт уснуть, так что я ещё почитала, открыла ноутбук, перебралась к телефону и только в половине четвёртого всё же заснула. Настроение было на грани срыва.

Вечер прошёл, я быстро выключила ноутбук, взяла телефон и книжку и отправилась в гостиную, где сплю последнее время. На телефоне не было много зарядки, и я пыталась вспомнить, куда же её дела. У каждого предмета, особено незаменимого у меня есть своё место, но пару дней назад я брала зарядку с собой в гостиную, чтобы он заряжался ночью, а потом взяла с собой на кухню, где проводила день в общении с вами. Таким образом, мест её нахождения могло быть три: столик в гостиной, обеденный стол на кухне и тумба в моей комнате. Но её не оказалось ни в одном из них. Тогда я вернулась на кухню, догадываясь, куда она всё-таки делась. Он был там, пил что-то из маленькой кружки и даже почти улыбался. Я попыталась ненавязчиво спросить, не видел ли он зарядку. Как всегда – может и видел, может и трогал, может и убрал, может и забрал с собой (завтря опять уезжает, проведя здесь всего полтора дня). Я даже не злилась, уже привыкла быть в таком негодовании. Он начал выступать: мол, вот, есть запасная зарядка, проверь. Что я и сделала, она подошла. Но это не остановило меня от очередной попытки внушить ему, что нельзя брать чужие вещи. Тут-то всё и началось. Сначала он принял дурашливый вид, мол, что ты, мелкая идиотка, можешь вообще знать, а я всегда прав, даже когда и веду себя как конченный мудак. Без звёздочек. Я предложила ему почувствовать, каково это – когда не можешь найти свои вещи, и сказала, что к его приезду могу перевернуть весь дом и переложить всё так, как считаю нужным. Он надулся, молочные слюни потекли изо рта, глаза вылупились, готовые вылезти из орбит; он был взбешён. «У тебя слюнки потекли», – с холодной издёвкой приостановила его закипание. Он отставил кружку и пошёл на меня (я была в дверном проёме, он – передо мной на кухне). В моей руке был телефон, а в ушах – длинные серёжки. У него были только руки, чертовски сильные для меня руки. Он толкнул меня. Толкнула ещё. Выписхнул с кухни, разражаясь не просто гневными словами, а плюя взбудораженной желчью бешенности, буквально удивляя меня, как у него ещё пена не пошла изо рта. В коридоре он опять толкнул меня, и я в ответ толкнула в грудь его. Он начал хватать мои руки, я, искривившись, аккуратно положила телефон на тумбочку, чтобы он его не разбил. Его лицо готово было лопнуть от ярости, желваки заходились, глаза стали сумашедшими. Я внутри смеялась ледяным и липким смехом: забавно будет умереть так нелепо – от рук собственного отца в собственной квартире из-за того, что ему не нравится, когда ему указывают на неправильное поведение. Но в ушах оставались серьги, потянув за которые можно легко порвать мне уши, так что нельзя было перейти грань, к тому же в гостиной, куда он толкнул меня, не было ничего такого, что можно было бы успеть схватить, если только не отбежать или отпрыгнуть. Ещё и диван был разобран – здесь я особенно чётко представила картинку меня, пробивающую себе голову о его ножки. Чудесный вечер отца и дочери. Пару раз я сказала, что ему пора лечиться, когда он совсем перестал соображать я лишь с улыбкой восхитительного недоумения смотрела на него. Он произнёс реплику в стиле Тарасу Бульбы, потом что-то вроде: «Я могу убить тебя собственными руками, что ты можешь сделать против меня» и ещё парочку фраз из той же серии. Но в основмном – какая-то рычащая болтовня и угрозы причинить вред. Когда он отцепился, и я вновь посоветовала обратиться к специалисту он сказал вернуть ему деньги (оставил пять тысяч мне на расходы и двадцать пять – на оплату коммунальных услуг). И ещё сказал вернуть ему привезённые значок и магнитик. Что забавно, они у него и были, потому что нахрен они мне сдались у меня в комнате нет места для магнитов, да и нахрен они мне сдались. Но ешё забавнее, что вернуть ему привезённые футболки или камень (он всю жизнь привозит мне разные камни, породы и тому подобное). Я хотела отдать ему те двадцать пять тысяч, а последнюю пятёрку порвать, но подумала, что приступов бешенства, следы чего красными кляксами сидели у меня на руках мне для одного вечера хватит. Я взяла деньги, подошла, он протянул руку и я кинула бумажки на пол. Он пообещал «запомнить этот жест». Ага. Трижды ага. Я помню куда больше жестов.

Я, конечно, не расстроилась, но он смог меня удивить. Я даже спрятала ноутбук на всякий случай. Но после своей вспышки он скрылся в спальне и не показывается. Я думала, что же можно ему сделать, что не сможет послужить существенным скандалом (ну, не могло бы в нормальных обстоятельствах), и не придумала ничего лучше, как перевести его телефон на какой-нибудь язык. Хотела поставить что-то с иероглифами, но при приглянулся какой-то другой язык, в котором некоторые буквы совпадают с английскими, чтобы не сразу бросалось в глаза. Портить экипировку я не стала, потому что это стоит денег и он может додуматься «вычесть» это из моего имущества или бюджета, да и создаст проблемы, из-за которых он, возможно, не отойдёт от этого миленького припадка бешенства. Причинят ему физический вред – уголовно наказуемо, а если до этого не доходить, то в итоге вред получу я. Ещё можно демонстративно «отказаться от подарков», но...я не собираюсь демонстративно отказываться от ноутбука, телефона, наушников, камней, денег и так далее по списку, так что не буду давать повод лишний раз задумываться об этом. А эта неприятность с телефоном – не большая проблема, потому что он может им пользоваться для чего-то базового, но это будет каждый раз напоминать ему об этом, пока он не сумеет перевести язык, а я даже на русском не сразу это сделала, так что...удачи. Ещё мне хотелось уйти, когда он будет уезжать и в принципе у меня есть план, куда можно убрать необходимые вещи, чтобы он ничего с ними не сделал, но...кто знает, вдруг у него опять случится взрыв и я найду свой компьютер сломаным, книги, тетради, блокноту и Гретту порванными или ещё что. Лучше буду контролировать из-за закртой двери и не выйду «проводить».

Сегодня она приедет ко мне на две ночи, я рада, но не взволнована, но... За ночь она приснилась мне дважды. Один раз: в солнечный летний день мы с ней возвращались откуда-то ко мне домой и, смеясь, шли через «зону тишины» – заросшее местечко, часть бывшей деревни, где не очень кофортно в темноте, было нам лет по одиннадцать. Потом: наше время, наш возраст. Мешанина из знакомых на фестивале ВК (который однако в моём сне выглядел совершенно иначе и распологался на территории летнего лагеря), мои родственники на корабле в открытом море, и мы. На моём разобранном диване. Полуголые и неловкие. Она приподнялась, перелезая на меня и целуя. Из всех моих снов и даже реальной жизни это был самый неловкий поцелуй и настолько робкий – я в семь лет уже серьёзней целовалась. И она совсем не ощущалась Таней, ни той, которая была раньше, ни той, которая есть сейчас и уж точно не той, которая некогда жила в моих фантазиях. Она вернулась обратно, мы продолжили разговаривать, опять был солнецчный день, и в гостиной было очень приятно. Затем она вновь поцеловала меня, заняв прежнее положение, в этот раз уже более ощутимо, по крайней мере, с языком и сон закончился не так уж и скучно. А потом я резко проснулась с широко открытыми глазами и на несколько секунд забыла, как узнавать время по стрелкам на часах.

Сейча 6:43, она ушла секнду назад. Всё прошло. Мне никогда не было так тоскливо, у меня никогда прежде не возникало желания попросить её уйти, потому что я пбольше не могла выдерживать тишину, молчание и пустоту между нами. «Тебе пора идти», – эти слова на протяжении часа крутились в моей голове, но я была нема. Я устала говорить с человеком, который не хочет разговаривать. Я хотела бы выслушать её – не пару фраз, слов, а слушать и слушать – несколько часов подрял, про эти три года и остальные четырнадцать, про чувства, про мысли. Но она нема. И это лишь ещё одно разочарование. Я знаю, слова – самый лёгкий и доступный способ лгать, но если у человека даже и слов для вас нет... Пустота. И посреди этой глухой и напряжённой пустоты – россып осколков. Сердце сломали. Разбили. Потанцевали на нем. И каждый раз, отдавая предпочтения времяпрепровождению с кем-то, кто не я, она проходила по моему сердцу, дробя его всё больше и больше. Весной прошлого года остались лишь некрупные горошины, уже покрытые трещинками, но в этот раз своим молчанием она умудрилась растереть эти бедные жалкие бусинки в пыль. Я умерла внутри. Но с осени я буду жить. Жить по-другому.

Два дня назад, в день её приезда был дождь. Ранней ночью я отправилась в ларёк, но мне продали только сигареты, поэотму пришлось попросить Р. об услуге. Мы встретились в середине дня, я опаздывала, потому что решила идти пешком и придумывала отгороку или извинение, но, когда я приблизилась к месту встречи и Р. увидела меня, она, улыбаясь, поспешила мне навстречу. Мы быстро купили литр мартини, О,7 водки (литровых бутыок почему-то не нашлось), коробку дешёвого, но вкусного сладкого вина и две бутылка пива. Я надеялась, что мы сразу разойдёмся и больше никогда не увидимся, но это было бы некрасивым жестом, поэтому мы решили немного пройтись. У меня был зонт, но я не стала его раскрывать, пока она не попросила. Я зашла за кофе и ещё через полчаса расстались на остановке рядом с её домом. Разговор не клеился, но в Танином рюкзаке обнадёживающе позвякивали бутылки, так что часовая прогулка меня не расстроила. Я села на автобус с очень витьеватым маршрутом и наслаждалась музыкой, зашла за булочками со сливками и вернулась домой. Через два часа или около того, я пошла встречать её, мы мило встретились и отправились домой.

Следущие два дня мы постоянно курили, выпивали, смотрели вскую чепуху («Утопия», «Two Beeps», 2я серия 2го сезона Чёрного Зеркала (моя любимая и, на мой взгляд, самая претензионная), Холодное сердце, Двух девиц на мели, много серий Хора, Летим со мной...) и даже сходили погулять ночью. Прогулка была очень приятной, я опять смогла взять её под руку, и мы неплохо разговаривали. Но в целом было скучно. Я к этому чувству привыкла, так что и не замечала, а вот она преиодически жаловалась. К вечеру следующего дня мы закончили выпивать (мартини осталось мне, как я и планировала, впрочем, осталось ещё и много водки) и мы пошли пить чай на балконе родителей, который выходит на пруд и не застеклён.

Сначала мы вообще не разговаривали, только изредка курили, ели грейфпрут и что-то ещё... Потом я спросила, какие у неё любимые воспоминания из школы. Она ответила, что ещё не соскучилась ни по кому и рано думать об этом, ведь летом мы и так не видимся с одноклассниками. Тогда я спросила, любит ли она семью.

Разговор пошёл. Мы долго обсуждали семьи, наши отношения с ними и разочарованности, что нас малому научили и не настаивали на развитии личностей. Я рассказала о том, что мои чувства отмирают: любовь к любям испаряется, уходит. Так мы проговорили пару часов. Потом я отвернулась, мне было очень грустно. Она спросила, о чём я думаю, я посмотрела на неё и ответила: «О том, почему мы перестали общаться».

Не знаю, как именно она поняла эту фразу, но я вкладывала в неё два смысла – последние три года и два дня, в которые мы не могли придумать, чем заняться и просто ничего не делали. Ведь раньше такого не было, а мы проводили и болше времени вместе. Она отвела взгляд, посмотрела на ночную улицу и пруд, и сказала: «Я потерялась». «Обсудим?», – я. Тогда она в миллиардный повторила, что это «целиком и полностью её вина», её увлекли танцы (у меня вновь мелькнула мысль о том, как я их ненавижу) и люди, которые казались «хорошими...не друзьями, это слишком громкое для них слово...хорошими людьми», но это оказалось ошибкой, и в это время она отталкивала и забыла единственного человека, который «всегда будет» и всегда был, «то есть ты» – уточнила она. Я слушала всё это, и не верила не единому слову. Точнее, поверить можно, но принять, приянть, что она то ли не замечала этого, то ли ей было настолько плевать, что где-то на задворках сознания помня, что это я – самая близкая и верная, никогда обо мне не вспоминать, выкинуть из головы. Я даже смотреть на неё не могла, внутри было пусто, но пустота была какой-то уютной и тёплой. Когда я смогла пересились себя и обратиться к ней вновь я сказала: «Может, расскажешь? Как прошли последние три года? С кем ты общалась, у тебя ведь столько новых людей в жизни, как проводила время?». Она промямлила пару-тройку фраз, не ответив по-настоящему ни на один вопрос. Именно этого я и ждала. Ничего не изменилось, она по-прежнему не собиралась даже посвящать меня в основные подробности «той» жизни. Больше я не хотела ничего спрашивать. Вскоре мы вернулись внутрь, но говорить мне с ней было больше не о чем. Я сделала нам чай, и мы час сидели в тишине. Мы преглядывались и наконец она смогла что-то сказать. Лучше бы не говорила вовсе. Выпучив глаза и даже позволив себе чуть улыбнуться, она сказала: «Ну что я должна сказать?». Ничего ты мне не должна. Эту пустоту уже не тебе заполнять. Это было отвратительно: человек, который должне быть самым близким, который вроде как любит тебя и которого ты любишь преданно и надёжно всю жизнь не знает, что сказать тебе, разбирая твоё сердце по кусочкам в течении нескольких лет к ряду. Словами здесь ничего не исправишь, но если нет даже и слов... Остаётся только угнетающая тишина. А потом встаёшь как ни в чём не бывало, убираешь чашки, печенье и орехи и идёшь с ней обратно к компьютеру. Прошло всего лишь пять часов с тех пор, как вы оттуда ушли, и ниего не изменилось, вы просто очередной раз убедились в том, во что когда-то боялись поверить. Так давно, что и страха-то не осталось.

Мне было тяжело дышать рядом с ней, мне никогда в жизни не было так грустно. Не было ни слёз, ни злости, ни истерек, ничего – просто тотальная всепоглящающая грусть и желание попросить её уйти. Но куда её отправишь, если на часах начало шестого и ей и так через два часа уходить, чтобы успеть на утреннюю электричку, ведь её маме плохо, и она должна проведать её. И мы сели обратно к ноутбуку. Я ничего не хотела, просто смотрела в сторону и даже не пыталась приворяться, что всё в порядке. У неё был виноватый и неловкий вид. Что ж, по крайней мере, не такой жалкий, как у меня. Тогда она принялась что-то вбивать в поисковике, я перевела взгляд – Two Beeps. Да, я ведь ей говориала, что они всегда поднимают мне настроение и спасают от тяжёлых мыслей, стресса и прочих неприятностей. Что ж, это был милый, но ничтожный шажок. Да, их видео оживили меня, я даже сама принялась выискивать что-то и показывать. Что я ещё могла сделать. Было видно, что и самой ей хочется уйти поскорее, поэтому, не дожидаясь семи, не завтракая и даже не попив чая или хотя бы воды, она ушла.

Я проводила её до двери и дождалась приезда лифта, она улыбнулась, и мы помахали друг другу на прощание.

И я вспомнила ещё кое-что, произнесённое на балконе. Где-то ещё до моих вопросов я сказала, что, как мне кажется, мы бы не общались, если бы прошлым августом я не приехала. Она возразила:

Нет!

Да.

Нет!

ДА, – твёрдо.

...

После её ухода я пошла спать, потому что развергшееся у меня внутри пустота вытягивала куда больше энергии, чем хотелось бы, а вечером мне нужо было сходить в поликлинику.

Встав через несколько часов, поев и собравшись я не спеша выдвинулась. Не смотря на дождь я надела бриджи, а под кеды не стала даже надевать носки и не заклеила ногу пластырем, также я вместо чего-нибудь непромокаемого надела только майку и свитер поверх. Взяв зонт и включив музыку, я медленно брела. Ноги были небывало тяжёлыми, и ощущения у меня внутри были знакомыми: я чувствовала себя так же, как в один мартовский денёк, 12 числа, если быть точной, окончательно разочаровавшаяся и совершенно разбитая. Тогда, когда она не приехала. И мне опять хотелось просто остановиться и никуда не идти. Раствориться, оказаться в другом месте, в другой жизни, в чужой голове. Без разъедающей боли.

Но время было назначено, и я потихоньку шла, не пытаясь придать лицу высокомерное или нейтральное выражение, не прикрывая очередной маской боль. В поликлинике однако стало больнее. Люди, люди. И почему-то такие чёрствые. Мне было очень больно от них. Я села, уткнувшись в книжку; сначала я не могла сосредоточить взгляд на напечатанных словах и постоянно отвлекалась, потом, когда я всё же пыталась читать, слёзы так и просились наполнить глаза, а я никак не позволяла. И всё же я немного успокоилась, и, изредка подрагивая и отвлекаясь на навязчивые мысли, читала пока наконец не подошла моя очередь.

Через пятнадцать минут я вышла из полклиники, опять включила музыку, достала зонт и даже заклеила ногу припасённым пластырем скотчем. Потом закурила. Прошла половину пути, очень медленно, никуда не спеша, изредка переключая песни, если начинало играть что-то, напоминающее о ней. Я вышла на финишную прямую до дома, осталось только пройти мару сотен метров до пруда и, перейдя мост, повернуть. Но именно в этой части пути я совсем замедлилась и переставляла ноги механически, с едва заметными паузами. Топ. Топ. Топ. Топ. Топ.

Заиграла песня, слишком отражающая мои чувства непосредственно в тот момент, я послушала первый куплет с припевом и окончательно остановилась. Убрала наушники, даже не выключив музыку. Закрыла сумку. Закрыла зонт. Свернула его.

Топ. Топ. Топ. Топ.

К пруду.

Топ.

Медленно проехал автомобиль, водитель с нескрываемым интересом посмотрел на меня. Дождь не прекращался. Кап. Кап.

Я дошла до пруда. Куда идти? Пройтись по его бережкам – там деревья, трава и довольно приятно. Нет. Обойти и пройтись по противоположному бережку. Там, в конце пруда, я часто останавлявалась, разговаривая с ней по телефону. Нет.

Топ. Топ. Мост.

Мост, слишком обозримый отовсюду, да и прямо на его конце стоит фруктовая лавка. И на этом мосту мы как-то сидели. Нет.

Под мост? Да.

Топ.. Не свалиться бы. По мокрому песку – вниз. Замереть. Одна рука висит вдоль туловища, другая, с сумкой на плече, согнувшись, покоит ладонь на локте первой. Замираю. Небо серое, но очень светлое. Дождь не прекращается, но он не яростен, он не спешит. Я тоже не спешу. В голове – редкие мысли, и все они – мягкие и непривычные. Хочется очиститься. Отречься от неё. Смыть с себя. Её прикосновения, её запах, её взгляд, её слова. Думаю об этом, стоя под дождём, и думала об этом, перед уходом к врачу принимая душ. Смыть. Взгляд упирается в выплывшую утку. Верно. Всё в порядке, уже дышится свободнее. Дождь не усиливается, но из-за редких порывов ветра прохладно. Хочу снять свитер и подставить плечи дождю. Но майку мочить не хочу. Остаюсь в свитере. Под ним и майкой – лифчик, и больше всего намокает грудь. Волосы наконец-то намокают тоже. Ещё минуту. Подставляюю дождю лицо. Периодически слышу и вижу прохожих и проезжающих. Неважно, они мне не мешают. Вода мутная. Как люди вообще выбирают такую смерть? Не думаю об этом. Продолжаю отдыхать. Ветер тревожит чаще. Что ж. Пора.

Топ. Топ. Топ.

Не раскрывая зонт, умудряюь обогнать какую-то женщину. На мою улочку заворачивает молодой парень с зонтом. Спешу за ним, но бросаю идею. Мне всё равно и вовсе не хочется притворяться. Шаг опять замедляется. Захожу во двор.

Топ. Топ.

Даже не слышу, как сзади появляется молодой мужчина и бегом спешит домой. У него нет зонта.

Вхожу в основной двор. Очень сухая женщина идёт в мою парадную. Не хочу её компании. Замедляю шаг, останавливаюсь перед входной дверью. Всё же придётся. Заходит ещё одна очень сухая женщина. Не хочется, чтобы они думали, что я промокла из-за сломонного зонта. Какая разница.

Захожу в квартиру. Медленно. Раскрываю зонт, снимаю брюки и свитер, скидываю кеды. Иду в ванную. Опять. Сажусь и поливаю ноги горячей водой. Хорошо.

Раздеваюсь полностью, сажусь обратно. Поливаю всю себя, кроме волос. Они и так мокрые. Через пару минут понимаю, что хочу принять ванну. Несколько лет этого не делала. Вылезаю. Оставляю горячую воду и выхожу.

Ставлю на плиту (кастрюльку). Беру мыльные пузыри, несу в ванну. Беру бутылку водки, мартини и коробку сока, несу в ванну. Беру крышку от банки, сигареты и зажигалку. Несу в ванну. Беру несколько кетчупов и сметану. Несу в ванну. Беру две книги. Несу в ванну. Беру телефон. Несу в ванну. Беру плед. Оставляю у двери в ванну, чтобы потом завернуться.

Иду за пельменями. Несу в ванну. Охлаждаю воду, добавляю в тарелку соусы. Залезаю. Как же хорошо. С настоящим наслождением съедаю пельмени. Убираю тарелку. Очередь мыльных пузырей поднимать мне настроение. Развлекаюсь. Чувствую себя прекрасно, легко и на самом деле очищенно. Только начало.