Текст книги "За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)"

Автор книги: Полина Лазарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

...

Забыла кое-что важное. Раньше, когда она постоянно говорила всякие милые вещи, всегда когда обнимала меня, когда радовалась моей радости и заботилась обо мне, мне было неловко. Оттого, что я не умела также: ни в поступках, ни в словах. Я боялась и сейчас боюсь громких слов, потому что за ними скрываются молчаливые ничегонеделающие руки. Я изредка говорила ей что-нибудь такое. Я многого не умела, не умею и сейчас. Я втайне всегда считала себя плохой подругой. По крайней мере, не настолько хорошей, как она. Я боялась, что ей будет мало, недостаточно того, что я могу дать. И только в последние года я убедилась в своих ранних мыслях. Я никогда не предпологала, что сама буду чувствовать недостаток. Мамины слова очень задели меня. Она столько раз назвала её придательницей. Правда? Наверное. Наверное, да. Она всегда может бросить и забить. А потом веруться. Или не вернуться. Мне кажется, я готова всю жизнь жить этими урывками. Но это безусловно не так. С какой-то стороны так будет даже проще. По-моему, я так и не написала это, но я всегда боялась выбора между самыми близкими людьми – любимым человеком и лучшим другом. Как оба могут быть бесконечно близки мне непонятно. Я могла бы всю жизнь провести просто с подругой, наверное. Хотя со временем это стало бы семьёй вероятно. А так...буду одна, да? До какой-нибудь Наташи, Кати, Кейт, финки... До кого-нибудь, из-за кого я стану самой собой, забыв странное чувство, когды ты не знаешь, кто ты такая. В смысле не чувствуешь себя самой собой. По-настоящему странно, должна я вам сказать... Мне будет её не хватать. Всегда. Всегда-всегда. Конечно, я бесконечно её люблю. Но некоторые бесконечности длятся больше других бесконечностей, правда?

...

Я просто думала, верила, мне всегда казалось, что я знаю, что это продлиться целую вечность. Я считала нашу дружбу, если бы я верила в бога, я бы назвала это божьим даром. Я настолько всегда верила в нас. В НАС. Я верила в нашу бесконечность.

Через полчаса наступит четверг. Я не пойду завтра в лицей, не хочу и не могу. У одной учительнице на уроках дикий стресс – меня потряхивает, ещё я не написала черновки для сочинения. Мне кажется, она е приедет. Не приедет. И у меня полдня, чтобы морально на это настроиться. Чтобы более менне спокойно перенести те минут сорок, которые я проведу на Пионерской в ожидании её приезда. Потом развернусь, может, если будет хорошая погода, пройдусь по парку или зайду в магазин купить заедание стресса или поеду домой на автобусе, возьму успокоительное, сигареты, выпью обе запаски и буду рыдать. Или просто...посижу в тишине. Без алкоголя, сигарет, без слёз не получится. Затра будет или конец или новое начало. Я ей не верю. Она так и не отреагировала на мои слова, что я занята в среду. Это могло прозвучать грубо, но это не должно иметь значения для неё. Надеюсь, она всё же приедет. Я не знаю, как переживу её отсутствие. Я просто не понимаю, как об этом можно забыть, ведь она обещала! Это слишком даже для меня. Перебор. Я больше после этого не вынесу.

....

Наконец-то собралась написать мысль, мелькнувшую в голове относительно давно (около месяца она в моей голове). Я как-то захлдила на Данину страницу. Да, ныняшняя я нынешнего его не люблю, но...странное чувство, когда видишь человека, которого когда-то любил всей душей, сердцем и почему-то хочется сказать, жизнью, счастливым с другим. Нет, не так. Не счастливым, а любимым кем-то другим. Один вопрос: неужели она любит тебя больше, чем любила та девочка? Не думаю. Интересное ощущение. Мне обидно за любовь той девочки, которой я была. Не за то, что никогда не было «нас», а за то, что он не понял. Хотя мне в общем-то всё равно. Просто странное чувство. Пыталась отвлечься от мыслей о Тане. Она чужая. Знаете, я не чувствую её. Просто не чувствую. Как будто её нет и никогда не было. Жаль, что я не начила писать этот тект раньше хотя бы на год, вы бы увидели, а у меня была возможность полноценно вспомнить, за что я любила её. Странное чувство. Опустошённость? Опустошённость...

Ровно час до истины. Пожелайте мне удачи.

...

Разве ей объяснишь, почему я выпила, словно воду, водку перед прогулкой, хотя не могла пить несколько месяцев, почему взяла с собой упаковку успокоительного и сигареты? Почему вышла за сорок минут – чтобы успокоиться и придать цель неоправдонной прогулке. Почему медленно перебирала ногами, скромно куря во дворах? Разве ей объяснишь, какой оттенок горечи был в моей улыбке, когда я пришла в метро, хотя твёрдо знала, что она не явится. Разве ей объяснишь, как я стояла там сорок минут, готовая упасть? Объяснишь, как потом я побрела домой? Я едва перебирала ногами, поначалу ещё держа эту горькую улыбку, а потом сломалась. Шаги стали маленькими и низкими, я лишь немного приподнимала ноги, скребя по земле. Не замечая, я прикрывала глаза, и открывала их, слыша собственные стоны и вхдохи, полные боли. Когда волосы упали на лицо я не убирала их. Меня трясло – от боли и холода. Я держала руки в карманах, и их от самых плеч сводили судороги, я скукожилась, сжалась. Люди смотрели. Но если ей плевать, то какое дело им, чужим? Я прошла большую часть пути, когда меня, сжавшуюся и с закрытым волосами лицом, обогнали два парня. Один из них несколько раз обернулся на меня и что-то сказал своему спутнику. Но они шли дальше, не сбавляя скорости. И спустя несколько секунд я ожила. Выпрямилась, убрала волосы с лица, зашагала прямо, быстро и яростно. Злость. Злость на всех этих людей и на неё. Через несколько минут я обогнала этих парней. Они опять стали на меня оборачиваться, даже второй попытался рассмотреть на этот раз. Никому нет дела. Она не понимает, как это – проглотить сразу горсть таблеток успокоительного. У меня в этот вечер даже нет моря слёз – я «успокоилась». Глаза болят. Я почти себя не чувствую. Я напишу завтра, что она мне написала. Сегодня...я хочу спать. Хотелось лечь, как только я вернулась, но я отвлеклась. До завтра.

.03.2015 : Полина: в тебе ничего кроме лицемерия и лжи не осталось, а главное умение по жизни – выдумывать громкие слова. ты выглядишь в моих глазах не тупой, а просто предательницей

Таня: интэрестинг

просто когда ты на эмоциях говоришь что-то на вряд ди ты думаешь, что в это время ты будешь на работе

но я больше не хочу оправдываться

Полина: трудно что-то объяснить человеку, которому похуй. сорян, больше не буду тебя донимать

последнее: с седьмого числа у тебя был время написать два слова, что ты не приедешь, это и то было бы честнее

и жаль, что ты прочла дурацкие сорок страниц и так ничего и не поняла

Таня: я поняла, что сейчас ты считаешь меня уебищем, как бы я не была важна тебе ранее

по поводу того, что я прочитала у меня нет слов

Полина: вместо того, чтобы хоть что-то исправить, ты только подводишь всё к концу и меня выставляешь виноватой за обидные слова. я не понимаю, что с тобой. как будто я всю жизнь только и делала, что на тебя жаловалась, и ты вдруг устала, бедная, не понимаю, какой реакции ты от меня ждёшь? ты забиваешь, я должна присоединиться, а потом, если ты когда-нибудь обо мне вспомнишь или тебе что-то понадобится, вести себя как ни в чём не бывало? я так не умею

Таня: я не могу понять, что ты хочешь от меня?

чтобы я была как прежде?

я не знаю какая я

я не умею за этим следить

Полина: чтобы ты вспоминала о моём существовании, не врала и не лицемерила. то, что между нами сейчас – не дружба, а дурдом с постоянным недовольством друг другом. менять это можно только вместе, если оба этого хотят, а от тебя я шагов на встречу не вижу

Таня: каждый раз я работаю с 4 до 6, сегодня попросили приехать к 6

я не могу пропустить работу, потому что и так уеду на неделю

Полина: а остальные семь месяцев? повторюсь: кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – ищет причины

Таня: ты говоришь, что надо решать вместе

но у нас ничего не получится решить таким способом, что ты говоришь, что я не хочу

Полина: покажи мне хоть одно чёртово предложение от тебя что-то поменять, исправить. ты нихрена не говоришь, а потом предъявляешь претензии. давай, сама предложи способ, я только рада буду. легко раз в пару месяцев отписаться громкими словами

Таня: я не знаю

я говорила, что не знаю тысячу

Полина: и? дальше-то что?

чего ты не знаешь, я не понимаю?

Таня: что делать

Полина: позвонить? увидеться? так сложно!

Это тупик. Остаётся только сменить направление, выбрать новый маршрут. Я всю жизнь планировала с учётом её рядом, молча, без громких слов, а она вот так меня «любила». Мне не хватает сил даже чтобы осудить этот диалог с самой собой, что говорить о том, чтобы его расписывать. Она меня убила. И никогда мысли о самоубийстве не были так холодны и спокойны. Никогда. Предатели этого никогда не стоят. Совершенно никогда. Надо было вовремя остановиться, дать нам паузу. Я слишком давила. С моей точки зрения я всё делала правильно, но для нас я всё сделала хуже. Да, я тоже виновата. Можно было переждать. Но сколько таких разов может быть? И после какого раза она не вернётся уже никогда? У меня недостижимые мечты, и с этим я всегда знала, что брошу всё, если это нужно будет для неё, для нас. А она бросила меня.

И всё-таки я попробую дать нам последний шанс. Да, я глупая. Я ещё не добила себя, ещё не пришла к выводам, которые для себя сделали многие люди, большинство людей. Сейчас мы обе уезжаем, но по возвращению я просто скажу, что мы должны встретиться. Пусть сама выберет место, время. Не важно. Нам надо поговорить. А как там пойдёт, и что я сделаю, я расскажу позже. Не буду опережать события, которых возможно не будет.

...

Теперь о другом. Вчера я была на кофепитиях. Долго думала, пойти или нет, уговаривала себя то «за», то «против». В итоге решила посетить их, но пораньше уйти. Было хорошо, играли, слушали о предстоящей недели против гомофобии, хотя в это м году она называется не так и посвящена другому. Суть не в этом. Вчера, впервые с декабря, там была Нат. Я увидела, как она пришла, и почувствовала дрожь во всём теле. Насколько она потрясающая. Весь вечер следила за ней, но не решилась выйти из зоны комфорта и подойти к ней. В конце вечера мы пошли играть за стол, где сидела она с другими девушками. Там было два стола, и мы отодвинули тот, что побольше, сели за него. Она осталась за другим столиком. Я села так, чтобы быть напротив неё, хотя её загородил другой парень. Сводит с ума. Потом допишу. Простите.

Вернулась из Норвегии. С телефона:

«Кого-то убили. Заложников. Двоих парней. Среди оставшихся точно был светловолосый гей и несколько ребят с Кавказа. Что-то ещё. Корабль, круиз, опять болтовня на английском во сне...а потом Настя (не из моих, а из лагеря) и Витя. Я испытала смешанные чувству. Какой-то вшивенький вытянутый спорт-отсек с грушей для битья и автоматами с едой. Толстый грубоватого вида мужик у груши. Проходя, пританцовывая, мимо него, услышала Настино замечание, что я ещё совсем ребёнок (или как ребёнок). Меня это задело. Развернувшись, подошла к ней вплотную, начиная водить по её телу, груди руками. Ей стало больно, хотя. по-моему, она просто притворилась, посколько ей было неловко в объятиях девушки перед окружающими».

«Таня – моя семья. Семью невозможно потерять во времени».

«В последние дни меня накрыло бесконечной любовью к Тане. Я буду вс жизнь рядом, буду любить её всю жизнь – как подругу, сестру, несбывшуюся любимую. Видимо, это следствие недавнего понимания, что, в общем-то, без не жить можно. Но я решила выбрать другую вечность – вблизи неё. Я остаюсь. Навсегда».

Помимо этого я поняла, что она никогда ещё не любила сама по себе и никогда не чувствовала ко мне такой сильной привязанности, как я к ней. Вряд ли можно её судить за это, хотя боли это не искупает.

В поездке катались на горных лыжах. Люблю это дело, люблю скорость и все чувства, возникающие в процессе: понимаие своего тела, окружающая природа, разговор с самой собой, пока несёшься на бешеной скорости или медленно поднимаешься на подъёмнике. Люблю лыжи, горы и снег.

В череде этих мыслей постоянно возникала Наташа. С ней, не с ней, я поняла, что буду с женщиной. И буду счастлива. Так я понимала всю поездку, примерно также ощущаю и сейчас, но... Мой мозг сломался. Я хочу, чтобы Таня любила меня не менее сильно, чем люблю её я – а она, видимо, подругу так любить не может. Что это? Навязчивая влюблённость в лучшего друга? Убого и низко. Даже и неправильно. Наверное, это просто желание, чтобы кто-либо полюбил меня сильнее, чем умею любить я, а сама Таня здесь ни при чём. Странно, у меня есть лимит на чувства? Даня, Таня. Немного, но мне всего шестнадцать. Нельзя перегореть в момент, когда осталные только загораются, иначе это грозит вечным одиночеством.

Через полчаса я увижу её. После самой длительной разлуки последних пяти лет. Мне страшно. Я боюсь, что она опять может сказать, что я только разбираю наши отношения, что она ничего не услышит, не поймёт, что она будет куда-то спешить, что она будет молчать или вести себя как ни в чём ни бывало. Меня потряхиевает последние три дня, в обморок бы не грохнуться, увидя её. Я хочу сказать много. О том, как всё обернётся, если НАС больше нубудет, что я всегда думала, что из нас двоих я любю менше, что она уже предавала меня, что мне больно без неё, а она не слышит, что она забыла всё, что у нас было и выбросила это, что она даже не понимает происходящее, что ей нужно задуматься, а не отмахнуться. Ещё я просто хочу её обнять. На самом деле я бы хотела, чтобы как в фильмах – драматичные объятия и взгляд, типа говорящий обо всём. Все вс1 поняля, всё стало хорошо. Ясное дело, что так не будет. А ещё мне кажется, что это конец, это наш последний день. И я буду гореть желанием, чтобы он никогда не закончился.

Мы встретились. И обнялись. Я дрожала. Мы стояли так некоторое время, но у меня в голове крутились мысли о окружающих, я даже боялась, что кто-то выскажет что-то, ведь две девшки обнимаются – такие случаи бывали. А потом мы пошли дальше. Был солнечный, но ветряный день. Нет, мы не стали разбирать отношения, и я не спросила ничего из вышеперечисленного, мы просто говорили, но...не так. Мне хотелось к ней прикоснуться, но я забыла, как. Мне хотелось с ней смеяться, но я не могла. Мне хотелось говорить с ней как прежде, но мы другие. Никогда не было таких пауз между нами, никогда не было грустых встматриваний под ноги. Я думала об этих изменениях, а на фоне крутились мысли о том, как она теперь смеётся с другими людьми. А ещё, кажется, я не заметила моего брелка на её рюкзаке. Я не знаю, как описать это чувство. Я знаю, что она самая любимая и самая родная, но как она может быть такой чужой?

Видели бы вы меня сейчас. Я опять захлюбываюсь слезами. А ещё я ненавижу одного актёра за то что он умер – ненавижу прямо сейчас. Нет, не мой любимый, талантом особым не обладал, любимым героем не был, но не имел права умирать так, как это вышло. Не имел права заставлять чувствовать такую безнадёжность. Ненавижу. Зачем причинять столько боли.

Что осталось от «нас»*? Где мы потеряли друг друга, где. Ну кто-нибудь, хоть кто-то может...нет, не ответить, на это способна и я. Кто-нибудь может стереть это из моей памяти? Я не хочу жить без неё, но я упустила момент, когда её не стало. Теперь есть чужой чеовек в таком знакомом обличии. Иногда она так напоминает ту, кого я любила, что на долю секунды я забываю, что её нет, и верю этой незнакомке. Я опять теряю себя. Я ешё не научилась...такому нельзя, конечно, научиться, нельзя привыкнуть....но как можно пережить потеря самого нужного? Я не понимаю, не понимаю. Я до сих пор готова прожить всё с ней, но... Она говорила сегодня о своём будущем, и знаете, кого там не было? Не просто меня, там не было нас. Она ещё сказала, что боится не найти человека, который её полюбит. Чёрт возьми, Таня. Чёрт возьми.

Ещё она сказала о неком походе. И я впервые ничуть не верю в эти слова. Я знаю, что мы опять долго не увидимся, что она не позвонит и не напишет ни разу. Я знаю. Знаю. Да. Точно знаю.

А ещё мы с родителями вчера чуть не попали в аварию. Машину повело, мы скользанули по крылу другого автомобиля, сильный рывок, я открыла глаза, хватаясь за кресло и..ничего не почувствовала. Ничего. Как будто умереть для меня ничего бы не значило в тот момент. Сегодня, когда мы попрощались («Прости, мне нужно на Балтийскую. Не смотри на меня так, пожалуйста»), я стояла на перроне и подошла совсем близко к краю. Опять ничего, просто холодок. Я смотрела и думала, что должно произойти в душе, чтобы решиться на этот последний во всех смыслах шаг. Мне кажется это холод, такое тонкое равнодушие, точнее, спокойствие, а потом огонь – та эмоция, испытав которую, ты вперые об этом подумал, а потом сгораегшь. Появилась электричка. Обычно я дёргаюсь, когда они подъезжают, хотя всегда заранее обращаю на них внимание. Сегодня я просто изучающе смотрела на неё и думала. И всретилась взгядом с машинистом. Это, наверное, просто воплотившийся ад, когда тебе бросаются под колёса. Это, безусловно, мои драматические додумки, но такое ощущение, что он понял, о чём я думала. Нет, я говорила не раз, что никогда себя не убью. Я не собираюсь менять сво категоричное мнение по этому вопросу, но...странно ничего не не чувствовать. Всё-таки я леденею, Таня, леденею.

Сегодня, девятого апреля, я сделала кое-что..странное. И, возможно, неправильное. Три дня подряд я носила в лицей календарик с январского марша. Разумеется, я таскала его с собой не просто так, а чтобы подложить одному однакласснику, назовем его О. Я хотела подкинуть его в сумку, так как положив его ему в куртку, я могла подставить его перед парнями. Но он постоянно носит сумку на себе. И вот, сегодня у меня выпал шанс. Мы занимались физ-рой на улице. В конце занятия я пораньше пошла в школу, впрочем, остальные девочки пошли вслед за мной. Я прибежала в зал. Там был младший класс с учительницей. Быстро забежав в нашу раздевалку, я схватила календарик и понесось к раздеалке парней со стороны спортивного зала, так как в «зеркальном» зале – приходжей – был народ. Остановившись перед открытой дверью, я ждала, пока оттуда выйдет последний мальчик и их преподаватель. Все ушли. Я, замирая от волнения, вбежала в раздевалку и нашла нужную сумку, это не было трудной задачей. Но я испугалась. «Как-нибудь в другой жизни», – подумала я и выбежала. Я дошла до окна, по моим подсчётам парни уже должны были быть у входа в «зеркальный» зал. Но что-то толкнуло меня обратно. Вновь оказавшись у раздевалки, я вошла туда и с дико бьющимся сердцем распахнула сумку О. Впихнув календарик между учебниками где-то в середину вещей, я молнией сбежала оттуда. Ручки дрожали, в голове смешались все мысли. Но успокоилась я довольно быстро. Рассказала странной Насте, до конца дня мы постоянно об этом говорили (вечером я была у неё дома, делали вместе презентацию). Странно.

Я примерно представляю, как он выглядел, когда увидел календарик. На календарике фото активистки «Альянса гетеросекусуалов за равноправие ЛГБТ» с плакатом «Быть гордым значит быть сильным. Ты всё сможешь». На обратной стороне собстенно календарь и название альянса. Размер – десять на семь сантиметров. Наверное, О. это смутило и ввело в ступор. Хотя мой гейдар зашкаливает, вполне возможно, что сам с собой он ещё боялся обсудить этот вопрос, тем более, себе признаться. Хотя даже одноклссники-парни замечают «химию» между ним и другим одноклассником, назову его У., хотя У., по моим ощущениям, из тех парней, которые не догадываются, пока не попробуют.

В общем, я искренне волнуюсь и переживаю за О. Страшно его напугать и оттолкнуть. Надеюсь, он понимает, что такие вещицы не появляются у случайных людей, значит тот, кто ему это подсунул так или иначе «в теме». Я за него волнуюсь. Парням во многом сложнее признаться самим себе. Хотя девушкам не намного проще. В общем, жду, как он будет вести себя завтра.

Я не знаю, успел ли он увидеть календарик в лицее. Даже если он хранит форму в сумке, он был с парнями, значит, рассмотреть не имел возможности. С другой стороны, он был непривычно притихший, а на последнем уроке, сидя, как всегда, с У., прижимал к себе сумку.

Надеюсь, хотя бы О. замечает, что их отношения с У. ближе к взаимоотношениям испытывающих взаимную симпатию людей, а не друзей. Они постоянно говорят, сидят исключительно вместе – и прямо перед моей партой! Я строго слежу за ними, подмечая все недружеские прикосновения и взгляды. Мало того, что они часто прикосаются друг к другу, ближе, чем к кому-либо другому, так недавно я увидела нечто незначительное со стороны, но весьма понятное: когда У. обычным движением прислонил свою руку (предплечье) к предплечью же О., тот задумчиво смотрел на их тесно соприкасающиеся руки, потом перевёл взгляд на самого У.

Ещё О. обращается к нему совсем не так, как к другим. Тут-то очень большое «палево». Забота в словах, хотя прикрытая мальчишеской простотой и грубоватостью. Но забота есть забота. Трудно не заметить. Как я сказала, не только мы с Настями это подмечаем, даже парни покалывают их – кстати, совсем не зло. Хотя никаких гарантий это не обозначает.

В общем десятки мельчайших деталей. Несколько их разговоров (уговоры У. поехать с ним туда-то, предложения О. сходить с ним туда-то...). Я надеюсь, что они не будут бояться. А если О. признается самоому себе, он всегда может найти поддержку во мне.

Не буду пока писать про него самого – и так лезу не в своё дело, ещё и описываю чужого человека вам. Поэтому закругляюсь. Только бы он не испугался.

Давненько я не могла здесь написать. Не выходило, слова пропадали, и чувствовала я себя плохо. Но сейчас у меня накопилось столько...эмоций! Не так много произошло, вам скорее всего покажется пустяком, но какого бы чёрта мне об этом беспокоится, если я счастлива, если улыбаюсь есколько дней к ряду?

Я постоянно ходила утомлёная и потерянная. Из-за Тани. Чувство опустошённости всё перекрыало. Но я не буду об этом.

Вчера я была на кофепитиях. Я пошла туда, одетая на свой возраст, в довольно подростковом платье модного мафосона и туфлях без каблука. Я чувствовала себ емного странно в этот день. Гуляю, я ностальгировала о Тане, о том, как любила её и всё было делено на двоих. Я купила билет на очередной рок-концерт и пешком пошла на кофепития. Не знаю, сколько этот путь занимает в километрах, не спеша и даже останавляваясь, иногда теряя дорогу и настроение, я дошла менее ем за два часа. Ещё в тот день обещали ливень. Я бла с зонтом, но не стала его доставать. Я люблю дождь, люблю воду и ветер. Я нашла свою погоду – тёпло и серое небо перед летним дождём. Когда я всё-таки дошла, мы с Аней сидели в курилке (она же приожая) без света, но с открытой дверью. Было просто классно. Она сказала, что влюбилась.

К середине вечера я почувствовала одиночество. Первый час я была одна из немногих с хорошим настроением, но всеобщий депрессняк накрыл и меня, не смотря на то, что будучи в прихожей, я открыла дверь вновь пришедшим и там была Наташа. Я замерла на лишнюю долю секунды, хотя вряд ли это кто-то заметил – ведь дае и я не обратила внимание. После всех разговоров я сидела и корила себя за то, что не иду туда, где она. Буквально заставив себя пойти в зал, я не нашла там свободных мест или знакомых, к которым можно было бы подойти и развернулась, опять сбежав в курилку. Через какое-то время пришли две дувушки – подруги Нат. Я рассматривала их, а потом поняла, что одна из них предположительно могла некогда быть девушкой Нат. Затем я узнала, что эти подруги вместе, а Нат, следовательно, одна. Нужно было бежать в зал, но я сидела и не двигалась. Лишь через несколько минут уйдя в зал, я села в самом уголке и пыталась подготовиться к уроку литературы, но постоянно отвлекалась на Нат. Дело в том, что вчера была пасха. И день космонавтики. Но для меня-атеистки впервые пасха что-то значила. На уофепитиях устраивают конкурс на самое красивое или интересное яйцо. Принять участие может любой желающий. Я не стала, так как никогда и не любила это занятие. А вот Нат этим занялась. Она художница. Я следила за ней, пока она часа два или чуть менше вырисововала что-то.

Подошло время конкурса. Так как Наташина работа принимала участие в нём, я стала помогать с «оргонизацией»: подиписывали бумажки с номерами, расставляли яйца, а потом собирали голоса. Я не могла отовать взгляд от её работы, постоянно беря её в руки и рассматривая. Заодно сразу приметила номер, за который буду голосовать. Седьмой. Быстро взяв бумажку, одна из первых бросила её в шляпу, которую сама же держала. Потом проследила, за кого проголосовала Нат и принялась осматривать другие работы. Она крутилась возле стола, а я крутилась возле неё.

По подведению итогов её работа заняла третье место (из двадцати одного). Я немного разочаровалась, ведь это настоящее маленькое произведение искусства. Ходя вокруг да около, я придумывала ненавязчиваю фразу, с кторой попросила бы у неё забрать работу себе. К тому же оказалось, что это не куриное яйцо, а деревянное – видимо, она принесла заготовку с собой. Пока я ходила и придумывала, одна из её подруг попросила забрать яйцо для неё. Я почти потеряла надежду, но впереди был аукцион, а Нат работу так и не забирала.

Пока мы ещё стояли у стола во время объявления победителей, я, как обячно, любовалась ею. Она посмотрела на меня, я чуть было не отвела взгляд, но вовремя опомнилась и вернула контакт. Но ненадолго. Так повторилось ещё раз. Между всем этим я успела услышать из разговора с её подругами, что у неё тоже «депрессняк».

Начался аукцион. Я даже не пыталась смотреть на время, потому что это не имело значения. Некоторые ребята забрали яйца, так что «лотов» было менее двадцати, решили идти по номерам, но призовые оставить на конец. Я уже нервничала, ведь мне нужно было попасть на Пионерскую к одиннадцати часам, чего я катастрофически не успевала сделать. Остальные лоты меня ничуть не волновали, хотя за некоторые даже развязывалась борьба, а в пролёте не соатлся ни один. Нат отправила подруг, сказав, что если её работу никто не выкупит, она заберёт его для той подруги. Я сидела довольно расслабленно. Позвонила маме, сказав, что постараюсь быть дома настолько скоро, насколько смогу, но для меня очень важно остаться. Я уже думала, что буду впервые в жизни готова даже на «наказание» (вообще-то в нашей семье такого нет). Я изнемогала, уже надела кожанку, меня трясло мелкой противной дрожью. Я улыбалась.

Когда мы уже почти добрались до её работы, сменился «ведущий», новый затягивал рекламу лотов на ещё большее количество времени. Нат уже тоже не сиделось. Она встала и ненадолго вышло. Как раз в этот момент ведущий приступал к новому лоту, и я попросила его взять седьмой, что он и сделал. Первоначальной «ставкой» было, не смейтесь, десять рублей, а шаг – любой. За её работу боролось помимо меня ещё человека четыре, если не больше. До этого самый дорогой лот ушёл за сто рублей. Нат очень удивилась такой чуть ли не ожесточённой борьбе. У меня в кошельке осталось две сотни и пять тысяч одной купюрой. Но я ни о чём не думала, суетесяь и нервничая. Последней ставкой было тристо пять рублей. Остальные смерились. Я даже испугалась одного парня, даже мужчины, так жестко он бросал свою цену. Все были удивлены, потому что для такого шуточного балагана, в котором принимало участие человек десять-тринадцать цена не самая маленькая. Я отдала двести рублей, оставив сотню на потом, так как с пяти тысяч сдачи бы не нашлось. Я уже забрала яйцо и собиралась бежать, но она обратилась ко мне (каким-то нервно-удивлённым голосом) с предложением покрыть работу лаком. Я, трясясь в полном смятении, подошла к ней, держа работу в руках,она прикоснулась к ней, мои руки были прямо у неё перед глазами, и я с позором отметила, что они дрожат. Мелоко-меоко и стыдно-стыдно. В следующее воскресение она покроет работу лаком и мы наконец-то познакомимся. Даже не буду писать всяких там «наверное». Надо только одеться повзрослее и вести себя поспокойнее. Хотя не думаю, что эта дрожь была вызвана исключительно ею, в этот день я была довольно нервная и хотела взять с соой на прогулку успокоительное, но забыла. В следующиц раз возьму. Наверное.

После этого, не успевая думать, насколько по-детски неуверенной и глупой себя показала, я бежала сломя голову к метро, шлёпая туфлями по лужам на всю улицу и пугая прохоих. Но, надышавшись дымом, я вдруг стала задыхаться. Не столь важно. В метро я почти отдышалась, хоть и с трудом. Я любовалась её работой, я не чувствовала страха, усталости, неуверненности, стыда. Я улыбалась, вспоминая её взгляд, хотя он не был особенным, а возможно в нём даже притаилась насмешка – лёгкая, показыающая, что она не воспринимает меня. Все станции я ехала, закрывая улыбку занавесой волос и думая о ней, особенно, о её глазах и предстоящем воскресенье. Наташа...

Мама предложила встретить меня на остановке. Я согласилась, заодно решив рассказать ей о Наташе. Я шла и улыбалась, и мама тоже встретила меня в хорошем настроении. Я рассказала об аукционе, пару раз упомянув хоудожницу. Дома я показала ей работу. Потом мы в который раз долого говорили. В том числе и о ней и о моей отце и дяде. Но так как это моя история, а не кого-либо из них ту часть я опускаю, хотя она заняла чет=ртовски много времени. Опть, разумеется, вспомнили Таню. Я недавно поняла, чего я хотела бы услышать от матери в качестве совета последние два года: Таня просто не умеет любить так, чувствовать так, как я. Не научилась ещё, хорошо, если ей это ещё предстоит и я была бы бесконечно счастлиа узнать, что с такой силой она любит меня. Но сейчас она не готова и не может. Просто НЕ МОЖЕТ. Хочется её в этом винить, но я сама обманулась, повзволив ей ещё давно убедить нас обеих, что она любит сильнее. Из-за этого мне больно. Нет, всё чуть глубже, но на поверхности именно это. Но вообще я о Наташе.

Так вот, после того, как я высказала матери, что она не имеет права ненавидеть Таню за то, сколько боли та мне причинила, потому что никогда не любила её, как, например, Танина мать любит меня, когда она (Таня) постоянно делала меня счастливой и была единственным человеком, с которым я улыбалась, смеялась, оживала... Да-да, больше про Таня сегодня не буду.