Текст книги "За закрытыми дверями. Вы бы мне поверили?(СИ)"

Автор книги: Полина Лазарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

Мы перешли слишком много речек (если помните, по пути туда мы преодолели всего две), и поняли (он заметил), что мы несколько сбились с пути. Поэтому нам пришлось возвращаться и переходить ещё две речки с четырьмя переходами, потому что дальше они сливаются и их уже невозможно перейти "в сухую". Вернувшись туда, где мы поднимались, опять присели, подсыхая, отдыхая и делая снимки. Нас ещё ждала крутоватая и очень узкая тропа до стоянки.

Пропустив его вперёд, я уже не спешила, практически плетясь вниз. Когда мы спустились, я без сил опустилась на камень, разве что сняв ботинки. Сил не было совсем. Он принялся сушить мою обувь и немного подпалил. Мы готовили обед. Я ушла в палатку, когда занялся дождь. Мы поели и начали сборы: сложили палатку, скрутили коврики и спальники, собрали еду и личные вещи, переждали окончательно дождь и пошли вниз. Я, как обычно на простых тропах, шла впереди, так как вес моего груза значительно меньше, чем его. Но опять-таки мы шли не так, как пришли – по камням, а слезали едва ли не по каким-то кустам. Поэтому место, куда мы пришли предыдущим днём, мы прошли. Пойдя по лесу, мы продирались сквозь мокрые кусты, сползая по размокшей земле, хватаясь за деревьеца. Я спасалась от скуки фантазийной болтовнёй с лесом. Спусти минут пятнадцать мы вышли на тропу, по которой пришли. Он уже шёл впереди меня. Спуск для меня, к счастью окзался не очень сложным – за счёт малого веса рюкзака, так что я была рада, что мы всё же не пошли втроём – иначе он был бы более чем в полтора раза больше. Ему было сложнее – мало того, что вес давит и увеличивает вероятность падения, всё это богатство ещё и занимает прилично место – его рюкзак был полностью забит плюс два коврика по бокам, следовательно, если для меня опустившиеся в горизонтальное положение стволы не были труднопреодолимыми преградами, то для него – были. Когда мы просшли большую часть пути, мы встретили маму, в смысле, она встретила нас. Я сначала приняла её за пограничника. Отец попросил её быть на поляне Нарзанов к двенадцати часам, и ей пришлось находиться там одной в течении четырёх и более часов. Однако внизу и самая крутая часть. "Забив" на всё, я просто сползала иногда по камням. Уже в самом конце я, против его слов, спустилась там, где было "опасно". Я понимала, что для меня это не будет так трудно – с моим-то рюкзаком – а вот пройти лишние метров двадцать казалось задачей непосильной. Ко всему прочему, где обходить это место, было совершенно непонятно. Поэтому, пока он искал альтернативу, я практически скатилась по совершенно гладкой каменистой поверхности где-то в три метра с полоской земли справа от меня, за которую я придерживалась. Уже минут через пятнадцать-двадцать мы вышли к речке, откуда всё началось за день до этого. Спуск занял у нас на сорок минут меньше, чем подъём. Я вцепилась в ледоруб и не отдавала рюкзак, так как чувство, что это я за день и три часа отходила тринадцать часов, не позволяло мне отдать атрибуты, на это указывающие. Вообще я была очень рада -тому что мы там были, и тому, что мы уже вернулись. Для справки: подход к перемычке и обратно занял у нас около семи часов (из-за того, что ваш автор очень сильно отставал и её отцу приходилось её постоянно поджидать).

Он на первый, второй, третий и далее дни постоянно говорил и гордился и радовался тому, что там я была совершенно другой. Потому что обычно у нас плохие отношения, потому что я нелюдимая, очень брезгливая, я ничего не умею делать и так далее. А там я абсолютно ни на что не жаловалась, не задавала лишних вопросов, в том чиле и риторических типа "нафига ты меня сюда вообще притащил?", ела почти с земли, не выступая по поводу того, что совершенно неизвестно, когда котелки и волшебные ложка с вилкой были мыты в моследний раз и помогая по мелочи и с палаткой и с едой. Единственное, что я сказала, после того как вблизи перемычки мы попали под дождь: "И что вы в этом находите?", имея в виду альпинистов и альпинизм. Он по-доброму посмеялся над этим. Да и в общем мы там взаимодействовали совершенно нормально и довольно удачно. А мне было приятно всё это слушать. Хотя чем дальше, тем чаще эти восторги заканчивались чем-то вроде: "...а не такая стервь как обычно". Ладно, это уже наше семейное.

Уже на следующий день мы оттуда уехали в Пятигорск. Ехали мы несколько часов среди гор. И вновь это было завораживающим зрелищем. Например, один вид некого дальнего ущелья я, пробежавшись по своим воспоминаниям, как только что полученным, так и давним, всё-таки посчитала самым красивым, что мне доводилось видеть в жизни. Оно было сереневато-синим. Это был уникально красивый оттенок, словно объединяющий и небо, и горы, и всё что находится под и перед ними. Пока мы проезжали предшествовавшие ему ущелья, я заворожено смотрела туда. Это так красиво, это так чисто. Воспоминания об этом виде вызывают у меня слёзы, потому что, кажется, я уже никогда не увижу подобного вновь, а это было прекрасно, невероятно, это ворвалось в самое сердце, в саму душу, засев где-то глубоко. Также мы проезжали величественные и строгие горы, которые важно стояли под натиском опускавшихся прямо на них серовато-белых облаков. Облака на их фоне тоже заняли в моей памяти особую нишу. И вид бескрайнего, играющего всеми оттенками от бело-голубого до серо-синего, неба и дальние ровные просторы. К сожалению, большую часть "ровного" пути я проспала, но то, что я видела урывками, меня почти поразило – так давно я не видела ничего настолько лишённого городского духа. Потому что даже среди гор видно присутствие человека – то видны аккуратные места стоянок, то надписи, то просто виден город или село внизу. Конечно, на этих полях что-то выращивается, но это несравнимо ближе к природе, чем даже какой-нибудь велосипед, оставленный на каком-нибудь лугу.

Ну, в Пятигорске было не очень хорошо, хотя я впервые смогла спать, не обращая внимания на шум машин за окном. Ещё я поняла, что очень соскучилась по цивилизации, и что я никогда не видела столько рекламы и разных странных названий как там. Помимо этого, мне хотелось выскочить в такси и заходить во все более-менее приличные кафе, рестораны, магазины. На следующий день мы съездили в Кисловодск, хотя у меня там было очень плохое настроение, так как резкие перемены (с активного отдыха до обычного туристского) плохо на меня влияют, сразу наваливается усталость и приходит раздражение. Поэтому в парке я была просто злой, устав куда-то вечно идти. Пик моей обозлённости вылился в то, что я ходила на расстоянии от родителей с ужасно громкими трешевыми треками в телефоне. Потом я выпила много обезболивающего и успокоительного, и, став несколько заторможенной и пошатываясь, продолжала путь в спокойствии. Когда же мы зашли выпить по бокалу вина, всё стало ещё лучше. Тяжёлое настроение (в большой степени вызванной также и мыслями о Тане) прошло за ужином. Потом мы узнали, что до последней во всех смыслах электрички у нас ещё много времени, мы повторили путь, с которого началось наше краткое знакомство с городом, который мне понравился. А уж когда я скушала нечто очень вкусное состоящее из свежих фруктов и тёплого шоколада, я и вовсе была почти счастлива. Всё стало совсем хорошо, когда уже на обратном пути отец с забавой стал лопать все мыльные пузыри, выпущенные молодой девушкой, гуляющей с подругой. Сразу вспомнилась история из "Подслушано", где девушка поделилась наблюдением о том, что мужчины не стесняются вот таких весёлых мелочей, а женщины плохо реагируют на те же мыльные пузыри. Так что в целом день вышел неплохим.

В день отлёта мы гуляли по Пятигорску. Ничего особенного не было. Вечером мы заехав за заранее приготовленными вещами, отправились а аэропорт Минвод, а оттуда в Москву, где нас ждало несколько часов неудобного сна и прохлады, а лично меня разочарование, так как в данном аэропорту не оказалось того кафе, в которое я мечтала зайти перед отлётом. Потом мы отправились в Питер. Родной, любимый Питер. Всё-таки, для меня нет более потрясающего города. Город крайностей, город особенностей. Северная столица. Культурная столица. Потрясающий город. На самом деле, призываю всех поискать какую-нибудь неофициальную информацию о Санкт-Петербурге, уж поверьте мне, это фантастический, непохожий ни на одно другое место город. Здесь совершенно особенная атмосфера, где рок смешивается с классикой, где всё перемешивается меж собой, образуя нечто, что вы не найдёте больше нигде. Наверное, именно из-за того, что я человек трудносовместимых вкусов и интересов, я и так безумно влюблена и предана этому городу. Он как будто существует специально для того, чтобы было комфортно именно душе, чтобы для каждого здесь нашлось что-то своё. Конечно, сейчас трудно удивить жителей мегаполисов вседозволенностью и широтой существующих взглядов, что отражается в сотнях и тысячах различных организаций, которые представляют любые услуги, товары и возможности, но касательно Питера, это всё в природе этого города, он этим пропитан, здесь уникальные люди и ситуации. Приезжайте в Санкт-Петербург, насыщайтесь впечатлениями, эмоциями и увозите эти воспоминания с собой. Это невероятный город.

Я уже думала, что не смогу писать здесь до осенних каникул. Не хотелось нарушать спокойствия последних полутора недель, но вот опять я нервная и в слезах. С нашего прилёта прошло примерно три недели – чуть меньше. Я ехала с таким ожиданием встречи с Таней, так хотелось разделить с ней полученные эмоции, рассказать что-то интересное, через себя и её приобщить к горам. Я очень соскучилась по ней, по нашему общению. В течение поездки мы переписывались немногословно, но постоянно.

И вот, утро двадцать третьего числа. Утро, часов девять, мы приехали домой. "Она ещё спит, и наверняка, не помнит точно дату возвращения, да и сегодня у меня не много сил на прогулки", – так думала я всё утро. И день. И вечер. Кажется, она куда-то уезжала на пару дней. Ладно. На следующий день она написала. Немного болтовни и кульминация: "Мы должны встретиться!".

Господи. Я сейчас задохнусь.

"Конечно", – ответ. "А скалы?". Я написала, что больше не настроена в ближайшее время соприкасаться со скалами, палатками и тому подобным. "Ну ладно". "Тогда завтра?", – спросила я после относительно продолжительной паузы. "Я только у мамы спрошу...", – собственно, я поняла, что мы не встретимся, ещё когда она "замолкла". Попытала надежду. До вечера я не писала ей больше. Вечером спросила. "Меня тащат на дачу...". Меня просто резануло. До среды (до двадцать седьмого). Я едва ли не заплакала. Она написала вечером двадцать шестого, сообщила о приезде. Я нашла в себе силы ответить лишь к середине слудующего дня. И ещё два дня молчания после трёх фраз. Я ей звонила по вечерам – только к этому времени моё отчаянье и желание всё же поговорить и встретиться пересиливало все остальные мысли и гордость в том числе. Она ни разу не ответила. Потом двадцать девятого я дозвонилась. И онемела. Она меня узнала (звонок был с маминого номера). Она странно произнесла моё имя. Решила перезвонить на домашний. Перезвонила. Я была нема. Подтверждала своё присутствие – и ничего больше. Не могу больше. Мы молчали более часа. Разве что пару раз (пор конец) она начинала на разный манер повторять моё имя. Много-много-много раз. Я молчала и старалась сдержать слёзы обиды. А потом она сказала, что её надо идти – они опять едут на грёбанную дачу! Я убрала телефон подальше и просто захрипела. Во мне что-то умерло в этот момент. Взяв себя в руки, я вновь поднесла телефон к уху. Мы помолчали ещё. А потом связь отрубилась. Она успела сказать, что приедет ко мне в воскресенье (последний день перед учёбой). Даже написала это же и пояснила, что у них отключили свет.

Пока мы молчали я ходила с трубкой по квартире, провожая родителей (они тоже уезжали на дачу). И мама: "Может пригласишь Таню к себе, пока мы уедем?". Именно этого я и хотела, чуть улыбнувшись я с ехидцей ответила, так чтобы было слышно на том конце, что мы ещё говорим.

После всего этого я осталась совершенно одна. Смотрела каую-то чепуху и ела заказанную пиццу в одиночестве, постоянно пробиваемая слезами. Кое-как проползли дни. Я ждала с самого утра в воскресение (я, кажется, почти не спала). Я ждала утром. Ждала днём. Ждала до двух. Ждала до четырёх. Дождала до половины шестого. Нет. Не приехала. Я написала ей: "Время вышло". Я уже знала, что она не приедет, когда около двух вернулись родители. Я знала, что она не приедет, когда в последний день лета дети в четыре часа густо шастали по детсткой площадке. Я знала, что она не приедет, когда ужинала в шесть часов. Но было так гнусно. Я не могу столько выносить от одного человека. Я не могу. Не хоучу – без неё. Если наша дружба пропадёт, растает, для меня это будет подобно полнеёшему стиранию без возможности возвращения более двенадцати лет жизни. Просто одним махом. Всё, что во мне есть так или иначе связано даже не просто с ней, а именно с нами.

Уже совсем вечером – около десяти – она ответила: "Прости, я думала, что успею".

"Ага, дней десять ты именно так и думала", – впервые по-настоящему не сдержалась я.

"Из этих дней 10 меня не было в городе дней 7", – сухо ответила она.

"Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – ищет причины. Ты ведь не на луне была, правда?".

"Да, не на луне".

"Чего ж ты первое проигнорировала".

"Не знаю, что ответить".

"Ясненько".

Вот так. "Не знаю, что ответить". Меня это просто добило. Даже отрицать не стала. Даже отрицать. Господи! Да что это за х**ня такая? Сколько можно уже! Я не справляюсь, я больше не хочу. Сколько можно боли причинять? Я не сильная, не сильная, не сильная! Какая тут "сила", если любое воспоминание сразу пробуждает слёзы, если я пишу это и рыдаю, потому что не хватает сил, потому что больно это вспоминать. Потому что мерзко думать, что я могу это прекратить в любой день – нет, не разорвать до конца, напротив, – поправить. Позвонить и просто поболтать. И всё бы было хорошо. Если бы у меня в такой же ситуации попросили бы совета, я бы именно это и подсказала бы – поговорить. Я бы и сама так сделала. Если бы не делала так уже несколько раз, а потом вновь получала ещё более хлёсткий удар. Да я не поверю, что для неё это всё тоже ничего не стоит, не могу в это верить. Но август прошёл, закончился. "Время вышло". Для меня было так важно увидеть её именно до конца лета. Что мне делать? Как? Я не хочу, чтобы потом тоже было больно, тем более, чтобы потом было ещё хуже.

Она поняла бы, наверное, только если бы я выбросилась из окна. Просто покалечила бы себя. Хотя нет, если бы просто покалечила, наверное, не сработало бы. Она несколько лет назад взяла с меня обещание, что я больше никогда не буду делать на запястьях надписи ножами и ножницами. Да я и не собираюсь, тогда мода была такая. Знаете, что тогда среди сплошной полосы (двадцать на три сантиметров) царапин было написано? Там было выцарапано: "Best Friend". Это было именно из-за неё. Она тогда ещё опоздала, хотя я пришла по её просьбе – чтобы дойти с ней до парикмахерши. Она опоздала минут на десять-пятнадцать, потому что сидела у какой-то девчонки. Мы шли по переходу (вдвоём) и я задрала рукав куртки, показывая царапины. Я помню, как я это сделала, помню, как изменилось её лицо. Помню, как она просила больше никогда не делать этих надписей (хотя она не смогла прочесть написанное). Даже после этого она иногда припоминала мне: "Только не начни опять...". Сейчас это не сработает. Да и за то время, которое мы не видимся, всё пройдёт, и шрамов у меня слишком много и сама по себе я точно больше не собираюсь творить такую бессмыслицу. Это, кажется, единственное, что во мне осталось "сильного".

В лицее, в напряжённой обстановке сложной учёбы, при больших нагрузках, я не думаю об этом. Там, с друзьями, я не думаю об этом. Приходя домой, я не думаю об этом – надо сделать домашние задания, надо прочесть то, выписать сё, поставить будильники, придумать упражнения на утро, выбрать, что надеть.... Я думаю о ней среди прочего, когда забираюсь на кровать. Я думаю о ней, когда слушаю песни. Я думаю о ней, когда хоть на секунду отвлекаюсь. Думаю, когда читаю фики или секреты в "Подслушано". Думаю, когда мне одиноко. Думаю, когда перечитываю переписку. Думаю каждый раз, когда звонит телефон. Каждый раз, когда приходят сообщения. Каждый раз, когда боль закрадывается в сознание. Когда просыпаются судороги. Когда не могут высохнуть слёзы. Думаю постоянно.

Всё, иду думать об этом всём. О ней, о том, что буду писать здесь в следующий раз, о том, когда она всё-таки позвонит или хотя бы напишет, или первой как абсолютно всегда буду я. Как будем молчать. Знаете, у меня идея – встретившись с ней, поговорить с завязанными глазами. Я позже объясню почему, но мне это кажется весьма неплохой идеей. Вопрос в том, как ненавязчиво её воплотить. Буду вспоминать об Андрее. Думать... Но уже в постели, ведь теперь я слежу за режимом. Не по настоянию врачей, не из-за того, что родители начали за этим следить, а потому что за этим режимом скрывается бесстрастность. Я могу не думать о ней. Но вот здесь писать тогда тоже не получается, поэтому сегодня я решила всё-таки немного нарушить режим. Совсем немного, потому что даже сейчас по прошествии сорока минут с вами, всего половина одиннадцатого. Я ложусь чуть раньше, но это довольно неплохо. В общем, если у вас депрессия, живите по режиму. Ах да, у меня же не депрессия, прошу прощения за глупость. В общем, если у вас есть ебанутые друзья, причиняющие вам боль, а ещё есть то, что занимает много времени, живите по режиму. Спокойной ночи.

Опять нарушаю режим. Сегодня ни истерик, ничего подобного. Я уж было хотела всю ночь не спать, потом передумала и решила отправиться в кроватку, но в итоге я вновь здесь. Что произошло за это время? Я вновь осознала, что у меня есть друзья. Пару лет назад я считала другом лишь Таню, последние года два – ещё троих. С ними хорошо и комфортно, с ними тоже можно улыбаться и быть собой. С ними я не думаю о Тане, благодаря им можно даже стараться не думать о ней и не только во время непосредственного общения. Но её всё равно не хватает.

Сегодня не было истерик, рыданий, всхлипов, алкоголя. Просто навалилась усталость от...нехватки её. Настроение апатично-грустное. Но так хочется напомнить о себе, просто поговорить. Хоть Насти и Маша являются моими друзьями, они конечно ни в какое сравнение не идут с тем, что для меня значит Таня. Таня – часть жизни, больше, чем друг, сестра, родной человек. Кажется, что меня без неё не существует, вырежи её из моей жизни – и всё рассыпится, распадётся, потому что она – связующее во всём этом бардаке моей жизни, моих историй, нашей памяти. Я не могу говорить ни с кем из этой тройки именно потому, что нас в итоге целых четыре человека. Каждый смотрит по-своему, у каждого меньше или больше интереса, каждый может обсудить другого с другим, всё делится на четверых, хотя у нас всех есть что-то, что мы делим только на двоих, или, по-крайней мере, не на всех – разные мелочи. Я не могу никому из них рассказать о той же ситуации с Таней, потому что тогда надо этим поделиться со всеми, а та же Настя не поймёт. Уже нарушение, уже всё не так. Хотя второй Насти я бы рассказала, она бы уж выслушала, посочувствовала – пожалуй, это единственное, что в ней по-настоящему уникально среди нас четверых. Она умеет слушать и проявлять сочувствие. Как я поняла благодаря Тане, иногда людям очень недостаёт того, с кем можно поделиться просто так. Просто в словах.

Всё наше с Таней странное. Многие лучшие друзья ходят вместе в школу, на занятия, туда, сюда, а мы с пяти лет имеем что-то другое. Мы иногда говорили об этом и пришли к выводу, что так даже...интереснее. Волнителнее. Каждая встреча – особенная. Я даже представить не могу, как бы сложились наши жизни, если бы мы постоянно имели возможность быть вместе. Если бы жили по-прежнему в соседних домах. Тогда каждая непроведённая вместе минута оказывалась бы занозой в этих отношениях. Почему ты не пришла? Где ты была? А так. Так мы просто месяцами теперь не общаемся. Буду ждать до каникул, если смогу, дождусь своего дня рождения. Не знаю, как мы восстановим всё, что успеем погубить несколькими месяцами молчания, но я себе самой клянусь, что разрушиться нашему миру не дам. Я никогда ничего не обещаю – даже мелочей – поэтому все мои обещания, а клятвы тем более, я исполняю, если дала их. Я обещаю. Всё будет хорошо. Главное не засохнуть и не замёрзнуть вновь. Года два назад я была просто ледяной статуей, холодной куклой. Если бы кто-то из сверстников увидел меня, он бы не узнал. При чужих людях я вытягивалась, выпрямлялась, тон становился ровным и холодным, взгляд – высокомерным, походка – горделивой. Мне собственно никто не был нужен, потому что запасы тепла я тратила на общение с ней, и мне было хорошо и уютно жить в таких отношениях с окружающим миром.

Может, наше необщение даже помогло мне в чём-то: пришлось находить источники радости и тепла в чём-то ещё, в превую очередь в себе и других близких людях. Я часто срываюсь, но всё же в последнее время отношения с мамой получше, такими темпами, мы сможем, наверное, вернуть полное взаимопонимание и доверие. Хотя.... Не знаю, посмотрим.

Я почти не пью. Ну, то есть как. Я отлила себе грамм двести коньяка (а не надо сообщать дочери-алкоголичке, что у тебя есть тайник: включив воображение, или, грубо говоря, облазив все возможные места, я нашла коньяк в том же месте, где сама в последний год припрятываю запасы – в шкафу с одеждой). В воскресенье отправилась гулять в чёрных одеждах (облигающие брюки и такая же кофта с прозрачными длинными рукавами, кожаными вставками и цепями), на каблуках, с крестом на шее, с серебряными кольцами, аккуратными серёжками и тёмно подведёнными глазами. На меня смотрели странно или с интересом. Особенно, когда я спокойно, с доброй улыбкой попивала детское молоко, выходя из метро на Невский. Ну, Питер знаменит странной интеллигенцией. А перед самой прогулкой выпила коньячка, закусила успокоительным (не сразу, конечно) и в более-менее спокойном настрое пошла. Купила билеты на концерт, отправилась в прогулку за китайской едой, по пути пыталась вновь позвонить Андрею, но номер по прежнему молчит, видимо, "новый владелец" игнорит старые контакты. Думаю, может его задолбать, чтобы он дал мне какой-нибудь другой номер, хоть друга какого-нибудь, хоть домашний с карты, чтобы я уж вышла на брата. От этого настроение упало, стояла минут десять на набережной и смотрела в воду. Пробудили от забвения туристы на катерах, пришлось очнуться, чтобы народ не пугать серым видом. Пока дошла, прошла мимо улиц на пять и вернулась всё-таки к кафе, ноги стёрла так, что думала, что до дома живой не дойду. Доползу, может, но не дойду. Отдыхала с Обломовым в ожидании еды, и ко мне подсадили музыкантика. Ушла, походочка, всё как надо, только вот больно до жути. Простите, режим бреет своё – мозг, кажется, уже спит. Допишу и пойду. Да... Вот уж мне было бы странно встретить кого-то знакомого. ТАКОЙ меня не знает никто. Вообще никто. Ни мама, ни Таня. Я такая только с собой. Ну, домой я всё-таки дошла, так что конец истории без сюжета и смысла хороший. И вновь: спокойной ночи, приятных мне снов, поскольку я не знаю, собираетесь ли спать вы. До новых встреч. Пожелайте мне, пожалуйста, сквозь время, чтобы она позвонила, ладно?

Я почти привыкла жить без неё. Я продумывала недавно – буквально день назад – как моё время проходит без неё, вспоминала, чем я жила эти три с половиной недели с момента не то, что встречи, (не виделись мы уже месяц), а просто общения, той размолвки. Я ездила на фестиваль чая со второй Настей, я сходила на рок-концерт, совершила две прогулки по городу, записалась на курсы в университет, посетила их, пришла и окончательно забросила театралку, начала жить по режиму, мы организовали занятия английским у Маши дома, отпраздновали день рождения той же Насти, я получила редкую двойку по алгебре и редкие пятёрки по физике, немного стала понимать химию, на информатике мы с Машей «звёзды» – пока всё что-то повторяют, мы клепаем программы (ну, с помощью магии, конечно). Мы с мамой получили визы в США, немного наладили отношения (то есть я стала реже срываться). Я опять забываю пить таблетки. Я много улыбаюсь, но мне всё равно больно без неё. Моя «любимая» группа расстраивает меня глупым материалом и переменами. Я чуть не утопила свой телефон. Я скачиваю кучу новой музыки для него. Я стала слушать музыку в лицее и метро. Я читаю книжки в телефоне, фотографируя определённое количество страниц. Я нарисовала два портрета, один не вышел. Прочла «Обломова», кажется, у меня появилось ещё одно новое произведение в списке любимых. Я дочитала фик, с которым боролась очень долго. Он оказался совсем не плохим, даже наоборот. Я почти не ем. Я начала пить молоко, хотя не не принимала его с полутора лет. Я уже вторую неделю ем на завтрак одно и тоже. Я похудела, на мне даже джинсы смотрятся мешковато, а свободные брюки превращают меня в клоунессу. Мне нужно прочесть ненавистные «Мёртвые души» и нарисовать рисунок для Маши. Нужно выкинуть яблоко, которое уже вторую неделю валяется у тумбы. А ещё у меня уже пару недель хранится коньяк, а его так и не выпила – признак того, что истерик по Тане не было. Последний раз я пила перед вышеописанной прогулкой, то есть, полторы недели назад, да и то – полглотка. Почти половину «запаса» извела на кофе с коньяком. Вот и всё.

Жизнь не останавливается, но проблема в том, что я привыкла всё делить с ней: рассказывать, говорить, описывать. Поездка на Кавказ теряется в моих мыслях, отходит на двадцатый план, кажется нереальной, просто потому, что я не разделила это время с ней. Тот же отдых в Болгарии памятен лучше, подробнее, реальнее – хотя разве можно сравнить те две недели в гнилом обществе с волшебной атмосферой гор? Разве те воспоминания я ценю и хочу сохранить более? Но без неё они меркнут. Меркнет университет, забываются концерты, дни сливаются в один, а усталость накапливается больше и больше. Без неё меня не существует. Её невозможно вырезать из меня, из моей жизни, моих мыслей, моих чувств и воспоминаний, это не любовь, это больше, чем дружба, это было жизнью, деленной на двоих, не просто как два пазла – соединил, разъединил – а как нечто целостное, что-то, что разрушив однажды, разорвав, уже не сможешь слепить по прежнему – будет не так, будет не то. Её не заменить в моей памяти, я не хочу проводить жизнь без неё, мне не нужен кто-то лучший, чем она, мне не нужен идеальный друг, любовь всей жизни, не нужен никто, мне хватит её одной на всю жизнь. А ей, видимо, нет.

Жить вместе. Путешествовать. Делить знания и впечатления. Пусть не всегда быть рядом физически, но иметь одну душу, быть двумя частями единого. Вот, наверное, идеальный, счастливый конец для меня. Ещё бы вечную молодость прибавить к этому всему и вечность: для меня, неё и мамы.

Я так жалею, что подарила ей два её портрета. Один из них – реалистичный, – не жалко, а вот второй.... Я хотела поэксперементировать с цветами для оригинала и мы с мамой стали печатать копии портрета, но они упорно выходили не так. Один из них был распечатан на плотной бумаге, то есть, в целом, бумага стала непригодной для рисования, но на ней отчётливо отпечатался портрет. Я оставила несколько этих неудачных копий себе, раскрасила волосы на оригинале просто так – как я всегда поступаю, без изначальной идеи. Потом я просто обвела рваными линиями тот портрет на плотной бумаге, разрисовала разными цветами не только волосы, но и глаза, губы. Вышло ярко и очень тепло. Я почти влюбилась в эту версию оригинала и хотела оставить её себе. Но как-то потом показала ей, она забирать не стала, но на день рождения я подарила их обоих. И до сих пор жалею об этом.

...

Даже в моём доме всё напоминает о ней. Я не просто так говорю "в доме", а не "в квартире". Она фотографировалась и дурачилась у шлагбаума и специального зеркала, мы заходили в магазинчик, танцевали на улочке под музыку White Night под наблюдением мальчика, который сколько-то лет был в меня влюблён, который совершенно не знал подобную мою сторону. Во дворе мы...тоже что-то делали. Она любит набирать код в моём подъезде, помнит его наизусть и радуется, если получается с первого раза. Мы катались на роликах в этом дворе. Недалеко от нашего двора мы курили на детской площадке пару лет назад. В одиннадцать мы вместе пробовали сигареты на лестничной площадке, а затем на балконе родительской спальни. А уж сколько раз я спускалась на первый этаж, встречая её в дверях. Дурачились в лифте... В моей комнате нет места, которое бы не хранило воспоминание о ней. Тут, у стены, она всегда оставляет свой рюкзак, в "книжном" шкафу стоят фотографии Брайана, подаренные мне ею, там же стоит фото, купленное при ней после совместного похода на концерт. На пианино тоже подаренный ей снимок-плакат – мои любимые Aerosmith. Само пианино хранит память о ней. Непосредственно сейчас на нём лежит напоминание о том, что мы так и не виделись с лета: съестной сувенир с Кавказа. Тренажёр, с которого мы прыгали, шторы, на фоне которых устроили фотосессию, турник, который знал её прикосновения. На тумбе среди дисков лежат купленные совместно с ней, во время прогулок, подаренные ею. На магнитофоне сидит Влада-Таша, моя панда, купленная в Порте Авентура в Испании, она в поездке была "нашей", на прощание обнимались все втроём. Там же телефон, хранящий переписки и фотографии. В шкафу вещи, которые она надевала, мерила, в которых спала или которые просто вызывают у меня личные ассоциации с ней. Под столом сундучок с воспоминаниями, в котором, среди прочего, привезённый ею браслет и наверняка что-то ещё. Под ним среди дисков игра, подаренная ею. Рисунки-наброски, некоторые из которых она точно видела. Фломастеры, карандаши, ручки – то, чем я рисую. В тумбе в секретном конверте, хранящим мои перерисовки слишком откровенных для общих папок работ, лежит фото, подаренное ею с вышеупомянутыми тремя – фото Брайана и Джастина из одного моего любимого квировского сериала. Там же детские "личные дневники". В выдвижном ящике лежат её открытки, последняя выше прочих, я перечитываю её, делая себе ещё больнее – ведь там извинения и слова обо мне. Ещё какие-то мелочи... В высокой стопке тетрадей хранятся записи и даже рисунки, посвящённые ей, там же тетрадь с нашими высказываниями, тут же и блокнот, но с записями времён White Night. Первая коробка воспоминаний. Статуэтка, не подаренная ей ещё год назад. В коробке браслет, привезённый ею с надписью Best Friends. За стойкой её подарок – подставка под телефон. На книжной полке уж десятка два игрушек из киндер-сюрпризов, которые я стала собирать после того, как она оставила мне свою игрушку, которая стала второй в этой своеобразной коллекции. Книги, о которых я ей говорила, подвеска на дверь с близнецами от неё. Ещё один так и не подаренный ей сувенир...