Текст книги "Мир, в котором я теперь живу (СИ)"
Автор книги: Оксана Огнева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
Он улыбнулся как-то… светло, что ли?
– Ну… хотя бы одна моя мечта уже сбылась… Ладно, уговорила – я позволил это сделать с собой два раза. И второй раз мне даже понравилось. Наверно, потому, что моя внутренняя сущность просто не могла сориентироваться – кому из них двоих сопротивляться.
– А дальше что было?
– Дальше?
– Ты рассказывал о своем разговоре с отцом, как он тебя, будем говорить прямо – шантажировал. Что ты ему ответил?… Хотя, нет, прости дуру, забудь, что спросила – о таком, наверно, вспоминать лишний раз, а тем более рассказывать кому-то, все равно, что еще раз пережить все это. Короче – забудь!
– Не нервничай так из-за ерунды, душа моя! Я давно все это пережил. А что касается отца, то ничего такого он со мной не сделал – его убили через несколько дней. Сам того не желая, не преследуя заранее такой цели, в общем – я получил у него тогда что-то, вроде отсрочки. Ну, когда он мне сказал то, что сказал, я ему ответил:
«Тебе проще, отец – ты не считаешь меня своим сыном. Хорошо. Надеюсь, ты еще позволишь мне на свадьбе у сестры погулять уважающим себя человеком?».
Отец вздрогнул, как будто его ударили, потом вскинулся:
«Да… конечно… Подожди, постой! Неужели ты действительно думаешь, что любовью можно унизить, оскорбить или запятнать?»
«Любовью? Отец, любовь – это чувство. Чувство, которое рождается и живет в душе. Для того чтобы любить, вовсе не нужно лезть под хитон к тому, кого ты любишь. По большому счету – для этого вообще ничего не нужно. Не беспокойся – я приду. Обезумевший царь – это и в самом деле слишком тяжелое испытание для народа».
– То есть, ты был готов… с ним?
– Готов? Знаешь, если бы я не считал его отцом, не воспринимал, как отца, кто знает – может, ему бы и удалось меня совратить. Недаром же его прозвали искусителем? Хотя, нет, вряд ли. Исходя из того, что я знаю сейчас о своей природе – такие, как я, не способны возжелать мужчину. Но, как бы там ни было, для меня совокупляться с кем-то из родителей – все равно, что жрать человечину. Даже когда я хотел всех женщин сразу – на свою мать, как на женщину, я не смотрел. И выйдя тогда от отца, я сам для себя решил: чего бы ему там не хотелось – ласкать себя я ему не дам. Хочет трахнуть – пусть трахает. Сцеплю зубы – и перетерплю. Как-нибудь, моя мускулистая, закаленная суровым воспитанием задница это переживет. В конце концов, я научился не морщиться, даже когда мне раны наживую зашивали – неужели этого не выдержу?
Ну, просто я тогда правильно понял отца: у него это и в самом деле любовь, как бы дико ни звучало, а значит – что-то такое, что нельзя в себе ни подавить, ни преодолеть. Он пытался бороться с этим, как надлежит мужчине, и подошел в этой борьбе к той черте, за которой – безумие. И в его случае, это именно то, что вы сейчас называете «попадалово», поскольку он не просто мужчина – он мужчина, облеченный верховной властью, а значит – ответственностью. Понимаешь, у меня не было ни одной причины искать какой-то двойной смысл в его словах. Всю свою жизнь отец был человеком слова, и словами никогда не разбрасывался. Исходя из этого, я проанализировал, что могу ему дать из того, что ему нужно от меня. Ну, когда отец говорил о ласке, я совершенно однозначно понял, какую ласку он имел в виду, как понял и то, что подобной ласки от отца просто не вынесу. У каждого человека имеется свой собственный предел прочности, и для меня как будто очевидным стало: подобная ласка от собственного отца – это что-то такое, что находится за пределами моего предела прочности. При этом я как будто почувствовал, что если он меня просто трахнет, то это я как-нибудь переживу.
– Я так поняла – своему другу ты ничего не сказал?
– Еще чего! Нет, у меня мелькнула мысль дать ему понять, что отец положил на него глаз, и сказать что-то, вроде того: садись на коня и скачи куда-нибудь подальше – где тебя никто не додумается искать, но я ее тут же отбросил. Просто, как наяву услышал, что он мне на это ответит: Тоже мне – проблему нашел! Ну, трахнет меня твой отец – и что с того? Не я первый – не я последний. В конце концов, он наш царь. Заодно и узнаю, каково это – быть с мужчиной. В жизни же надо все попробовать. Пусть лучше это сделает он – те, кто с ним был, говорят, что с ним хорошо, чем я однажды напьюсь до состояния бревна, а кто-то из собутыльников втихаря пристроится к моему бесчувственному заду.
А мне… мне стоило только представить, как мой друг бегает за отцом приблудным щенком и заглядывает ему в глаза в надежде на случайную ласку – в общем, вопрос выбора для меня тогда даже не стоял. Хотя потом, когда окончательно успокоился, я понял и то, что угрозы со стороны отца в адрес моего друга на самом деле – блеф чистой воды. При всех его сексуальных аппетитах, он никогда не делил ложе с теми, кто ему неинтересен. Ну, наверно, отец ввернул это – насчет моего друга, просто для того, чтобы я проникся серьезностью ситуации. Ты не поверишь, но мы с отцом в процессе общения научились очень хорошо друг друга понимать, зачастую – даже без слов. Когда мне исполнилось шестнадцать, он стал относиться ко мне, как к своему соправителю, и мы с ним порой так работали в связке в этом качестве – любо дорого было посмотреть.
– То есть, твой друг против большой и светлой мужской любви, в принципе, ничего не имел?
– Ты не понимаешь… тогда мало кто что-то против нее имел, а если и имели – то они были в явном меньшинстве. По крайней мере – среди моего народа и родственных ему. Находились и такие, которые близость между мужчинами считали чем-то возвышенным, а между мужчиной и женщиной – низким. Одним из них был учитель моего учителя, пользующийся в своих кругах авторитетом чуть ли не самого умного. Знаешь, что меня больше всего удивляло? Этому «умному» даже в голову не пришло, что если все мужчины без исключения вдруг поверят ему, как самому умному, на слово – в ближайшие пятьдесят лет человечество попросту вымрет. А моему другу позволили сблизиться со мной как раз потому, что изначально никакого физического притяжения между нами не наблюдалось. Сама понимаешь – отец не мог допустить, чтобы его наследника сделали слабым на задницу, несмотря на то, что это было в его интересах. Но он был, в первую очередь, царь – и этим все сказано.
– И все же – ты не ответил на вопрос о своем друге. Хотя, если это что-то слишком личное – не надо, не отвечай.
– Если хочешь знать, самое личное в моей жизни – это ты. Что же касается моего друга, то, начиная с определенного момента – и всю оставшуюся жизнь, его считали моим любовником. Притом, что он так и не узнал, каково это – быть с мужчиной. И мне самому удивительно, как это он, с его любознательностью, в том числе, и в вопросах, связанных… с сексом, не попробовал этого. Когда я его однажды спросил об этом, он только заржал в ответ: «Да ты что! Как я могу допустить, чтобы о тебе подумали, что я тебе изменяю? Это ж уронит твое достоинство!». Но на самом деле, думаю, причина была в том, что я его невольно от этого как бы «вылечил» – от способности желать мужчину.
– То есть, люди подумали, что вы любовники – просто так? Дым без огня – как туман над рекой?
– Я бы так не сказал. На их месте, вполне возможно – сам бы пришел к такому выводу.
– Слушай, как интересно! Расскажешь?
– Куда ж я денусь? Вроде, как уже начал.
В общем, был в моей жизни такой эпизод, когда мне во главе моих орлов пришлось призывать к порядку мятежные племена. Когда мы уже возвращались обратно, дозорные обнаружили прибившуюся к нашему отряду девчонку, которая оказалась дочерью одного из старейшин дружественного нам племени, где я с ближайшими соратниками немного погостил перед отъездом. Красотка рассказала мне сказку о том, что сбежала из дому потому, что ее хотели выдать замуж за страшного старика, которого она боится до дрожи. Я сделал вид, что поверил. В глубине души мне ее поступок понравился – ну, надо обладать определенной смелостью и решительностью, чтобы отважиться на такое. В то время женщины у меня не было, ну, я и подумал – вдруг у нас с ней и в самом деле что-то получится, когда мы узнаем друг друга получше? Короче говоря, оставил девчонку при себе, тем более что именно этого она и добивалась. Но… все сложилось совсем не так, как я ожидал.
Чтобы ты понимала, девчонка, по представлениям мужчин того времени, а может быть и этого, была самим совершенством: красивая, тихая, покорная, преданная, как собака. Вот именно – как собака. Потому что именно такое впечатление у меня складывалось, когда я смотрел ей в глаза – что я смотрю в глаза не женщине, а собаке.
За всю свою жизнь я не только ни разу не поднял руку на женщину, но даже и словом ни одну не обидел, считал, что это низко – обижать тех, кто и так обижен, хотя бы и той ролью, которую им отвели мужчины в жизни. Даже выдал когда-то кому-то в ответ на высказывание, что женщина – это такое существо, которое только силу понимает: сильный – лишь до тех пор сильный, пока не ударит слабого.
Но этой женщине удалось поколебать меня в моем терпимом отношении к женщинам вообще – порой я ловил себя на том, что меня от нее начинает ощутимо потряхивать. На любое свое слово или фразу слышал неизменное: да, господин. До абсурда доходило. Однажды я спросил у нее, какого цвета небо. Она отвечает:
«Голубое, господин».
«Правда? А, по-моему, оно красное в крапинку», – специально спросил, специально так сказал, интересно же – неужели и с этим согласится? И, представь себе, слышу в ответ:
«Конечно, оно красное в крапинку. Я просто не рассмотрела, господин».
Ну, от этого ответа моя обычная выдержка начала с кем-то мне изменять:
«Посмотри на меня внимательно – я похож на раба?»
«Нет, конечно, господин. Ты похож на царя».
«Тогда почему ты считаешь, что мне нужна рабыня?».
Опущенная голова и смиренное:
«Если я в чем-то провинилась – накажи меня, господин».
Знаешь, какое любимое развлечение у жизни? Переворачивать с ног на голову наши представления о ней. За несколько лет до этого я встретил рабыню, в которой достоинства было больше, чем в иной царице, она, в общем-то, и стала моей первой женщиной. И вот теперь судьба свела меня со свободной женщиной, дочерью уважаемого соплеменниками человека, которая, казалось, была рабыней по самой своей сути. Прогнать ее я не мог – ну, это все равно, что пнуть преданно заглядывающую тебе в глаза собаку. Спать с ней, как ей того хотелось, тоже не мог – после того, что я сотворил с собой в юности, мое тело реагировало лишь на тех, на кого реагировала душа.
Я честно пытался с этим бороться: провоцировал ее, специально был с ней резок, даже обидное что-то говорил, а сам думал при этом: «Ну, же, девочка, пошли меня туда, куда обычно посылают таких хамов, как я – и сама не заметишь, как на спине окажешься. Покажи мне, что у тебя есть характер, достоинство, что ты вообще – есть. Если бы у меня была склонность к рукоблудию, я бы, наверно, захотел тебя и такую. Но у меня такой склонности нет, так что извини». Ну, а как еще можно назвать близость с женщиной, которая на простой вопрос, нравится ли ей какая-то вещь, отвечает: если нравится тебе, господин, значит, нравится и мне? А чего мне стоило приучить ее называть меня по имени! Иной город взять легче. Тысячу раз просил – никакого результата. В конце концов, психанул и пригрозил, что замуж отдам за одного своего товарища, если она еще раз назовет меня господином, когда мы одни – только это и помогло. В общем, на все мои провокации она так и не поддалась.
Ладно, не желаешь реагировать на мои выпады – сделаем по-другому. Ты хочешь меня? Хочешь. Значит, будешь спать со мной в одной постели. Если действительно хочешь – значит, сделаешь что-нибудь, чтобы получить желаемое. Ну, я мужчина – и логика у меня мужская, ничего с этим не поделаешь. Честное слово – это был, наверно, единственный случай в моей жизни, когда даже моя внутренняя сущность не стала бы протестовать против женской ласки. Но… безрезультатно. Сожмется в комочек на краю кровати – и страдает молча. Да лучше б ты и в самом деле между ног ко мне сонному залезла, чем Афродите своей безостановочно молилась! Человек, который не желает слышать, что ему говорят, не желает думать и делать выводы, но при этом считает, что ему не дают того, что он заслуживает, как по мне, именно этого и заслуживает – не получить желаемого.
Знаешь, несколько лет спустя у меня появилась подруга, любовница – называй, как тебе удобней. Она была вдовой моего, умершего по неустановленной причине врага, матерью двоих сыновей-подростков и на восемь лет меня старше. В те времена женщины вообще раньше старились, а тем более – восточные женщины. Да, по ней было видно, что в юности она не уступала красотой этой моей добровольной рабыне, но на момент нашей с ней встречи, признаки увядания уже проявились в ее внешности, хотя, честно тебе скажу – мне на это было плевать. Я почему-то на внешность в последнюю очередь внимание обращал.
К тому времени свою неизменную «страдалицу» я благополучно выдал замуж за человека, который был к ней неравнодушен, даже на свадьбе погулял, и вот однажды, совершенно случайно услышал, как эта, уже замужняя дама, обсуждала с подругой мою любовницу: «И что он в ней нашел? Она же старуха! Да к тому же – другим траханая, от другого рожавшая. Как только ему не противно к ней прикасаться? Он же царь!». А понимать это следовало так: мной, такой прекрасной, юной, нетронутой, любящей, он пренебрег, а с какой-то бывшей в употреблении старухи – не слезает. Не иначе, как извращенец. Вот тебе и весь психологический портрет, как сейчас говорят.
Удивительно другое – моя добровольная рабыня, так и не добившись от меня, хотя бы даже и физической близости, тем не менее – невольно сыграла решающую роль в моей судьбе. Не буду скрывать – ее неизменное присутствие в какой-то степени меня устраивало. Ну, если бы не она, окружающие меня люди пришли бы к выводу, что это ненормально – молодой, сильный, здоровый мужчина, который спит один притом, что у женщин при виде него ноги сами собой раздвигаются. А я настроил себе в жизни таких планов, и наставил перед собой таких задач, что без поддержки верных сторонников были бы недостижимыми. Но благодаря тому, что она находилась рядом со мной, на максимально близком расстоянии, все, и в том числе мой друг, считали ее моей женщиной.
Ты не поверишь – меня уважали за постоянство, хотя тогда, как и сейчас, мужчина ошибочно полагал: чем больше у него женщин – тем круче он как мужчина. Ветераны, бывало, говорили обо мне, имея в виду мое «постоянство»: его бы отцу – у сына поучиться. Правда, понятно это было не всем. Как-то, один из моих товарищей сказал мне:
«На твоем месте – любой бы переспал со всеми женщинами мира. И они бы еще дрались между собой за право провести с ним ночь».
А я ему ответил на это:
«Видишь ли, я считаю, что настоящий мужчина – это не тот, который покрыл всех женщин мира, словно какой-то жеребец, а тот – кто сделал счастливой хотя бы одну».
Возразить на это было нечего – так что больше никто не лез ко мне с такими разговорами.
И вот однажды, мой друг совершенно случайно услышал, как молилась Афродите та, кого он считал моей женщиной. О чем она молилась, рассказывать не буду – думаю, и так понятно. В общем, услышав эту молитву, он сделал единственный вывод, какой можно было сделать – я с ней не сплю. А если я не сплю с таким совершенством – то что? Наверно, мне для этого дела нужен мужчина. И стоило ему подумать обо мне так, как ему захотелось стать этим мужчиной – физически меня захотелось. Впоследствии, он не раз говорил, что одной своей недостойной мыслью сломал мне всю жизнь. Ненавидел себя за это. И переубедить мне его не удавалось, как ни старался. А самым странным в этом было то, что он вообще меня возжелал. Потому что, в силу своей природы, не способен на это так же, как и я. Наверно, Ее Величество Любовь просто над нами подшутила. Хотя… если бы ему действительно хотелось соития со мной, мне кажется, он бы что-то сделал для того, чтобы эта близость у нас случилась.
Я долгое время ничего не замечал, каюсь, но другие, в отличие от меня – заметили практически сразу. Вполне естественно, что мой друг после этого стал объектом грубых солдатских шуточек на тему: и как же тебя так угораздило? Он же у нас мужиками не интересуется. Что же ты теперь с этим делать-то будешь? Ну, ты понимаешь – обороты и выражения я, конечно, смягчаю, но смысл такой. А он у меня горячий был, взрывной – чуть что, бросался в драку. Вот и стали у него со временем соответствующие украшения на лице появляться. На путь прозрения я встал в тот день, когда, задав ему в очередной раз вопрос о том, с кем и что он опять не поделил, понял – мой друг мне врет.
В общем, забил я на приличия (в те времена считалось неприличным лезть человеку в душу против его воли, как и откровенничать на слишком уж личные темы), и попытался выяснить, что происходит, у него. Бесполезно: да со мной все в порядке, да тебе кажется – ничего другого я от друга не добился. Ага, кажется – особенно фингалы у него на лице. Тогда я задал тот же вопрос товарищам из нашего ближайшего окружения. И от каждого услышал в ответ примерно следующее: я не вправе отвечать тебе на этот вопрос. Никто, кроме него – не вправе. Просто взять и приставить к нему соглядатаев, я себе почему-то не позволил – это было уж слишком.
Мы тогда как раз отправились ставить на место зарвавшихся жителей одного города. Чтобы ты понимала – достали до печенок они не только меня, но и своих ближайших соседей. Кстати, любители мараться в дерьме, которых мы с моими орлами в капусту покрошили, еще когда отец был жив, как раз оттуда родом были. Знаешь, я этот гребаный город все-таки сравнял с землей и не жалею об этом. Как бы там ни было – именно он отнял у меня отца, и семейную жизнь моих родителей разрушил тоже он. Мне многие люди раньше рассказывали, что до того, как отец попал туда, еще юношей – мужчинами он вообще не интересовался. Отец в юности был красивым парнем, и попал туда не как гость… в общем, не хочу я об этой мерзости говорить. Эти уроды подсадили его на любовь через задницу – и они за это заплатили. А те, кто остался тогда в живых, еще должны были поблагодарить меня за то, что я всего лишь продал их в рабство, а не приказал распять, как мне того хотелось. В конце концов, заносчивым ублюдкам не мешало на собственной шкуре почувствовать, каково это – когда ты целиком находишься в чьей-то власти и ничего не можешь с этим поделать. Но что-то я отвлекся.
Странности у моего друга, между тем, прогрессировали. Как-то вечером, во время обычных наших мужских посиделок, я заметил, что он ничего не ест и не пьет. К тому времени мой друг стал похож на бледную тень самого себя – похудел, осунулся. Покрасневшие глаза лучше всяких слов говорили о бессоннице. Честно говоря, анализируя его поведение, я пришел к выводу, что он влюбился. Понять в кого, мне не удалось – сколько ни наблюдал за ним, когда мы проводили время в обществе веселых подруг, ни разу не заметил, чтобы на какую-то из них он как-то по-особенному смотрел. Да и в голове не укладывалось – чтобы какая-то женщина не захотела моего друга. Высокий (даже высокого по тем временам меня он был на пару пальцев повыше), красивый, обаятельный, остроумный, о людях вроде него сейчас говорят – душа компании. А эти его живые, проникновенные глаза? Ваш народ называет такие – очи черные. В нем, пожалуй, даже было что-то экзотическое, чужеродное – не свойственное нашему племени. Недаром же бывшие враги в последующем его так часто за одного из своих принимали? В общем, не захотеть моего друга женщина могла лишь в единственном случае – если ее угораздило захотеть меня. Как бы там ни было – я ничего понять не мог, и это, в каком-то смысле, выбивало почву у меня из-под ног.
Короче говоря, когда я заметил, что он ничего не ест и не пьет, молча взял с блюда кусок жареной дичи и протянул ему: мол, на, ешь. Под моим взглядом ему ничего другого не оставалось, кроме как съесть его. Но не прошло и нескольких минут, как мой друг подорвался на ноги и побежал в кусты, где его вырвало. Наверно, это стало для меня последней каплей. Я взял за шкирку своего брата, который тоже там присутствовал (мы считали себя братьями по отцу). Ну, как взял за шкирку – кивнул и сказал: «Отойдем».
Когда мы с ним отошли на достаточное расстояние от костра, вокруг которого все сидели, я внушительно, как мне казалось, посмотрел ему в глаза:
«Значит, так. Сейчас решается ответ на вопрос: брат ты мне или не брат. Ты знаешь, что он мой друг. И знаешь, что друг для меня – не пустое слово. Я знаю – мужчинам трудно говорить о таких вещах, не приучены мы к этому. Поэтому я тебе помогу. Наблюдая за ним, я пришел к выводу, что он влюбился. Скажи – я прав?».
Мой брат только кивнул на это.
«Хорошо. Тогда следующий вопрос – в кого? Кто она?».
Он отвел глаза в сторону:
«Как бы тебе сказать… Дело в том, что это не она – это он».
«Ты хочешь сказать, что мой друг влюбился в мужчину?».
Снова – кивок. Это было для меня… странно. Никогда не замечал за своим другом тяги к мужчинам. Но, как говорится – с кем не бывает. Прискорбно, конечно, но не смертельно.
«Ладно, допустим. Тогда – кто он? Кто из нас настолько гад бессердечный, что в упор не видит, какой замечательный у меня друг?».
На это брат посмотрел мне в глаза и просто сказал:
«Ты. Он по тебе сохнет».
Честно скажу – в первый момент я не поверил. Ну, было такое неоднократно, что мы и купались вместе голышом, и спали в одной кровати, по той простой причине, что другой поблизости не наблюдалось – да если бы мой друг испытывал ко мне физическое влечение, я бы, наверно, заметил? Все это я озвучил брату. Тот покачал головой:
«Ты можешь не верить – но это так. Нам, кто за этим наблюдает – самим удивительно. Раньше, и в самом деле, он не смотрел на тебя так. И сейчас, после того, как парни доставать его начали, старается не смотреть – но у него не всегда получается».
Вот, можно сказать, только после этой его фразы я и поверил, к тому же вспомнилось, с каким внутренним напряжением мой друг смотрел мне в глаза, когда я выспрашивал его о том, что с ним происходит.
Ну, что я могу сказать? Когда-то подобная угроза уже маячила перед моей задницей. Видимо, с моей смазливой рожей нереально чего-то такого совсем в жизни избежать. Не поверишь, сперва – я даже что-то вроде облегчения почувствовал: только и всего? Вот придурок, неужели он думает, что мне для него задницы жалко? Даже подумалось, что с другом будет намного проще, чем было бы с тем же отцом – по крайней мере, сдерживать в себе рвотные позывы совершенно точно не придется. Мне даже весело стало.
Брат покачал головой и сказал:
«Любой может заблуждаться – но не ты. Ты – права не имеешь. Неужели ты думаешь, что он или кто-то из нас способен увидеть в тебе юношу для утех? Ты наш вождь не только по праву рождения – мы воспринимаем тебя, как вождя. И это притом, что многие из нас сами – вожди по натуре. Наверно, мужчины не способны захотеть обладать тем, кого они воспринимают, как вождя. Он просто смотрит на тебя так, как будто хочет тебе принадлежать, понимаешь? Такое бывает между мужчинами, и этот взгляд ни с чем не перепутаешь».
В следующий момент мне показалось, что окружающий мир начал рушиться. Впервые в жизни, меня, можно сказать, не удержали собственные ноги – со всего маху я опустился на землю. Дело в том, что я совершенно четко осознал: если я сделаю со своим другом… это – как на мужчину, на него можно будет возложить могильную плиту. Никогда я не напьюсь у него на свадьбе, никогда не посажу на колени его детей – никогда… Обычно друзья если и чувствуют, что они любят друг друга, то разве что – в каких-то критических ситуациях. У нас же с ним было не так. Даже не знаю, как объяснить. Вот представь себе – смотришь на человека, наблюдаешь за его мимикой, за тем, как он улыбается, смеешься над его шутками, и ощущаешь при этом прилив тепла, прилив любви в душе. И думаешь – как же это здорово, что он есть в твоей жизни. Примерно так – у нас с ним и было. И если мне придется сделать с ним то, чего ему, по непонятной для меня причине, от меня захотелось – он станет моим душой и телом. Только моим. Сила предвечная, как же мне было мерзко! Но с другой стороны, если я оставлю все, как есть – не за горами тот день, когда мне придется положить монеты ему на глаза, потому что он просто зачахнет от этого. Если уже сейчас его желудок не воспринимает пищу – что будет дальше? Да гори все огнем! Пусть лучше станет моим – но будет при этом живым. Все что угодно – лишь бы не эти проклятые монеты на глазах. В конце концов, когда-то мне удалось свой член опустить. Значит, сейчас придется каким-то образом поднять – только и всего. Кажется, до меня начинало доходить, что имел в виду отец, когда сказал, что любовью нельзя запятнать.
Не могу сказать, что я раскис тогда перед братом, но, тем не менее – выдал себя с головой. И мое истинное отношение к мужеложству стало для него очевидным, и многое другое. Правда, виду он не подал, не сказал ни слова – молча протянул мне руку, помогая подняться.
«Не вини себя в том, что случилось. В том, что он тебя возжелал – нет ничего удивительного. Удивительно другое – что этого не случилось раньше».
Когда мы с братом вернулись к костру, наше появление заметили не сразу. В это время там происходил такой диалог – один из наших товарищей говорил, обращаясь к моему другу:
«Послушай, это никуда не годится – что он сейчас в таком состоянии. Нам скоро предстоят жаркие деньки, и только от него зависит – вернемся ли мы оттуда живыми. Ну, поверь, пусть и не часто, но бывает так – что у мужика не стоит на мужиков. Его сейчас надо любыми средствами успокоить, а для этого нужно сделать так, чтобы полегчало тебе. У меня небольшой опыт по этой части – так, попробовал однажды из любопытства. Но ты – красивый парень, и, думаю, у меня получится утолить твое желание. Тебе полегчает – его попустит, и все будет, как раньше. Да, в конце концов, закрой глаза и представь, что я – это он».
Ты не поверишь, со временем, от этой случайно услышанной фразочки: «закрой глаза и представь, что я – это он», меня в буквальном смысле слова подкидывать начало. Наверно, обо мне можно сказать, что в какой-то степени я виноват перед историей – хроники моего периода писались такими, какими я желал их видеть: ну, родился, учился, работал, женился. Примерно так вы пишете сейчас свои автобиографии. Почему-то мне кажется, что я первым – до такого додумался.
В общем, тогда, в ответ на фразу товарища, мой друг вскинулся, как будто хотел вскочить на ноги, а потом словно передумал и только сказал:
«Да что бы ты в этом понимал!».
И тут в разговор вступил другой:
«Нет, ну, ты просто грубый мужлан какой-то – кто же делает это так прямолинейно? Смотри – и учись!».
Он сделал вид, что подкатывается к моему другу, и завел:
«Сладчайший мой…».
В следующий момент у меня, как ты любишь говорить, просто упала планка. Я вышел из тени – и все разговоры тут же смолкли. Посмотрел на насмешника и сказал:
«Он и в самом деле сладчайший – да не про твою честь».
В тишине подошел к другу:
«Посмотри на меня – все будет хорошо. Пойдем!».
Друг поднял на меня глаза – и я тебе передать не могу, сколько всего увидел в этих глазах! Сглотнув непонятный комок в горле, добавил, видя, что он колеблется:
«Ну, же, не думай ни о чем – просто иди за мной. Сладчайший мой!».
Короче говоря – взял его за руку и повел к себе в палатку.
Понимаешь, все дело в том, что я поддался тогда эмоциям. Если бы я сделал то же самое, но тайком, так, чтобы никто не узнал – моя, да, наверно, и не только моя жизнь, сложилась бы по-другому. Хотя, вы сейчас на этот счет говорите – история не терпит сослагательного наклонения.
Уходя, я еще краем сознания уловил, как мой брат сказал оставшимся у костра товарищам: «Ну, что, придурки – съели? Доигрались-дошутились? Челюсти хотя бы подберите – смотреть тошно!». Сказал он это, конечно, немного другими словами, представь себе – и в те времена существовало что-то, вроде вашего русского мата. Незаменимый, кстати, язык – в определенных ситуациях.
Ну, наверно, можно сказать, что я тогда переоценил свои силы. Опустить свой член мне действительно когда-то удалось. А вот поднять… поднять – не получилось. Я тебе больше скажу: не смог даже себя заставить прикоснуться к нему ниже пояса – ни руками, ни губами. С головы до пояса – обцеловал всего, места живого не оставил. Но ниже – так и не смог. Для меня почему-то коснуться его там – было все равно, что посягнуть на мужчину в нем. И понимал, что должен это в себе пересилить, иначе не смогу дать ему того, что он хочет. Да только что-то во мне – было еще упрямее, чем я. Знаешь, о людях, вроде меня, сейчас говорят – на всю голову безбашенный. И все же, при всей моей безбашенности, и на первый взгляд – полном отсутствии тормозов, имелись и у моей внутренней сущности такие вот непонятные, невидимые глазу ограничители.
В общем, как я ни старался – мое тело отказывалось мне подчиниться. Но я был упертым, как сам не знаю кто – и все равно не останавливался. В какой-то момент мне показалось, что меня охватывает какое-то полубезумное неистовство, и тут мой друг сжал мою руку и сказал:
«Подожди, остановись! Кажется – я больше не хочу этого».
Я вздрогнул, очнулся, посмотрел на него и увидел, что он выглядит так, как будто под ливень попал – мокрый с головы до ног, даже длинные, до лопаток волосы полностью намокли. Но в глазах… в его глазах действительно не было больше желания… Будь проклято все на этом свете – кажется, я все-таки однажды напьюсь у него на свадьбе, и когда-нибудь – посажу на колени его детей!
Потом он мне рассказал, что своими сумасшедшими ласками я разжег в нем желание, которое чуть не свело его с ума, и в какой-то момент, момент наивысшего накала – оно как будто сгорело в нем, само себя сожгло. Но даже и тогда, на грани безумия, я не услышал от него этого: возьми меня! Он вообще не издал ни звука – даже стона. Рассказать-то рассказал – но как закончил свой рассказ!
«Ты вообще знаешь о себе, что ты – на всю голову больной?»
«Ну… ты ж меня вроде – и таким любишь?» – ухмыляюсь в ответ.
«Еще бы! Можно сказать – за это и люблю».
После этого во мне проснулась какая-то неведомая наседка, ну, я подумал: сколько ж, интересно, он не ел? Короче говоря – приказал принести вина и чего-нибудь пожевать. Никогда не испытывал такого удовольствия, наблюдая за тем, как другой человек ест. Мне даже останавливать его пришлось, вроде того – смотри, не пережри с голодухи, а то опять вывернет.
