355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Оксана Огнева » Мир, в котором я теперь живу (СИ) » Текст книги (страница 3)
Мир, в котором я теперь живу (СИ)
  • Текст добавлен: 11 мая 2019, 13:00

Текст книги "Мир, в котором я теперь живу (СИ)"


Автор книги: Оксана Огнева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– Некоторые философы считают, что зло нужно для разрушения того, в чем отпала необходимость.

– Чушь! То, в чем отпала необходимость, разрушается само по себе, без постороннего вмешательства. Сама подумай, девочка, если бы в мире действительно происходила какая-то борьба противоположностей, разве смог бы он вообще существовать? Посмотри внимательно на мир дикой природы: разве там происходит что-то похожее на борьбу добра со злом? Там все продиктовано лишь одним законом – Законом Необходимости. Вот внутри у Человека такая борьба действительно происходит, Человек в некотором роде Заболел Душой и Разумом, после того, как Чувство В Нем Раздвоилось. И все человеческие извращения ведут свое происхождение от этого Самого Первого Извращения. Желание Извратилось точно так же, как и Чувство. С тех пор Мужчина лишь думает о себе, что хочет Женщину, потому что на самом деле его Желание направлено не на Женщину, а фактически – на Себя самого. Он хочет кончить, удовольствие получить, себя самого хочет, как ни похабно это звучит. Притом, что во время семяизвержения, По Природе Вещей – он Женщине Дает, желание Испытывает – Взять. Такое вот Противоестественное Противоречие. Оттого и чудится ему что-то грязное и порочное в близости с Женщиной, только порочность не в Ней – а в Нем. А должно быть Не так. Мужчина должен Хотеть излиться в Женщину вместе с семенем своим – Отдать Себя Целиком, без остатка, как в реку, как в бездну упасть. Только Такое Желание – Истинно. И только Такое – Взаимно.

Ну, что я могу сказать… Поздравляю вас, братья и сестры! Мы все ненормальные – больные на всю голову, и не только.

Я слушала его, вдыхала его запах, чем-то неуловимо похожий на запах ребенка, как если бы запах ребенка мог вырасти и повзрослеть вместе с человеком – других аналогий на ум почему-то не приходило, и пыталась справиться с искушением, уткнуться носом куда-то ему в шею – и вдыхать, вдыхать. В этом запахе было что-то настолько волнующее, родное, что у меня в буквальном смысле слова голова кругом шла.

– Ладно, с диагнозом в общих чертах все ясно. Следующий вопрос – это лечится, доктор? Или… Неужели я ошиблась, когда анализировала религию, и надо следовать этому: если тебе дали в ухо, подставь другое? Да, на первый взгляд мне показалось, что в этом что-то есть: ну, если у двоих конфликт, кто-то, типа, должен быть умнее. Но с другой стороны, когда человек, поднимая на тебя руку, хочет причинить тебе зло, и ты позволяешь ему это сделать, в конечном итоге – зло и торжествует. Если, конечно, не понимать это в том смысле, что когда тебе за что-то надавали по шее, в следующий раз, в подобной ситуации нужно повести себя таким же образом – сознательно нарваться, одним словом. Я сама так делала в детстве, чтобы не чувствовать себя тварью дрожащей. Но, согласись, вряд ли может считаться истиной то, что можно понимать по-разному, и что может привести в конечном итоге к летальному исходу человека, который этому последует, как было тысячи раз в нашей истории. И, врать не буду – был для меня в этом еще один момент. Мне кажется, позиция непротивления насилию – это очень удобная отмазка для тех, кто по жизни празднует труса. Ну, трусу достаточно принять это на веру в качестве истины, исходящей от господа бога, чтобы, будучи трусом, комфортно чувствовать себя у себя внутри. А я что? А я ничего – господь бог так сказал. Жираф большой – ему видней. Короче говоря, мои мозги отказались это кушать. Хотя, каждый из нас в течение своей жизни бывает и в роли того, кто бьет, и в роли того, кого бьют, все же я считаю, что в любом случае – лечить надо того, кто бьет.

– Ты права – так и есть. Душа моя, неужели ты думаешь, что мир… Настолько жесток и несправедлив, что кого-то в нем могли подвергнуть мучительной казни во искупление абстрактных грехов, совершенных другими? Для начала – что такое грех, в чем его греховность? Грех – это побуждение, под воздействием которого человек совершает поступок, имеющий негативные последствия для других людей, и лишь отчасти – для него самого. Исходя из этого, как такое вообще возможно – искупить чужие грехи, да еще смертью? Смерть – это всего лишь инструмент, при помощи которого природа исправляет свои ошибки. А искупить грех – значит Исправить Причиненное Зло. Другого Искупления – не дано никому. Или может, какое-то зло Исправлено – а я не в курсе? Ну, я не знаю – может, гордыня перестала быть гордыней, или разного рода ничтожества, движимые ею, перестали задирать нос и прекратили попытки заставить окружающих плясать под свою дудку? Так что, принести кого-то в жертву во искупление чужих грехов – это невозможно, душа моя. Невозможно – потому что бессмысленно и не приведет к желаемому результату. Вот наказать человека за чужие грехи, которые люди совершили по его вине, даже если они еще не совершили их, а только совершат в будущем – очень даже можно, а иногда и нужно. Для Вечности ведь не существует таких понятий, как прошлое, настоящее и будущее, – улыбнулся греческий бог. И я почему-то подумала, что в лучах этих глаз можно руки греть.

– А как быть с первородным грехом? Ведь тот, кто его совершил, давно умер.

– Вот именно – Умер. Причем умер Той смертью, которую заслужил. Тот, кто Сделал Такое с Любовью – Жить Не достоин. И грех, совершенный им по отношению к Себе самому, он не искупит никогда. Но это не значит, что из-за одного Придурка все остальные будут мучиться Целую Вечность.

– Рецептик не подскажете, метр? От нашей всеобщей болячки?

– Все очень просто и очень сложно в то же время. Если говорить об этом конкретном примере, когда один бьет другого, рецептик примерно такой: чувствуешь в себе желание ударить – молчи. Молчи и Не двигайся. И этот зверь у тебя внутри, не сумев укусить другого – укусит сам себя. И так – раз за разом, пока не сожрет себя целиком. Самолюбию Нужно Не давать Жить – и Тогда Оно Умрет. Но умирает оно больно – с этим не поспоришь. Правда, у Человека ничего не получится до тех пор, пока он не избавится от вредной привычки к рукоблудию.

– В общем, как я поняла, для того, чтобы достичь абсолютной гармонии, сначала надо воплотить в жизнь крылатое выражение: хочешь изменить мир – начни с себя?

– Точно! Лучше и не скажешь. Только к тебе это не относится, девочка. Всю необходимую работу над собой ты уже проделала. И ты не представляешь, как я тобой горжусь!

– Да ладно! Я не могу о себе сказать, что у меня нет самолюбия. Если кто-то пытается на меня прыгать – на полном автомате отшиваю так, что человек меня потом по большой дуге обходит.

– И что? У тебя есть Самоуважение и Чувство Собственного Достоинства, которые, в отличие от Самолюбия, могут быть Только Заслуженными. Ну… как медаль «За отвагу». Лучше вспомни, когда ты в последний раз испытывала душевную боль, чувствовала обиду, когда у тебя было плохое настроение или необъяснимые перепады настроения?

Я честно попыталась вспомнить – и не смогла. Когда-то такое было, но слишком давно.

– Я тебе больше скажу, – продолжал, между тем, греческий бог, – Если бы Самолюбие в тебе до сих пор было, ты бы не реагировала так спокойно на наш с тобой разговор о нем. Оно бы Ощутило в этом разговоре угрозу для себя и попыталось тебя убедить в том, что все, о чем тебе говорят – глупость и абсурд. Наряду с этим ты бы ощущала необъяснимые вспышки отрицательных эмоций и так далее.

Кроме того, ты уже давно идешь по Истинному пути, сама об этом не зная. А Истинный путь у нас выглядит так: Никогда Не Посягай На Личную Территорию Другого Человека – Никогда Не Позволяй Посягать На Свою. Все очень просто на самом деле. Чтобы перестать быть рабом – нужно перестать быть рабовладельцем. Не пытайся подчинить другого, не позволяй другому подчинить себя – можно сказать и так. Именно в таком порядке. Лишь выполняя первое Условие в Полной мере, человек получает Право отстаивать Себя и Свое – в Той же мере.

– Ну… в принципе, да, можно сказать, что я по нему иду. Я еще маленькой была, когда поняла, что людям не нравится, когда ими командуют, точно так же, как это не нравится мне самой. И решила не делать этого. Правда, если потом кто-то пытался включить босса по отношению ко мне – я его или игнорировала, или посылала на небо за звездочкой, в своей манере, так что рано или поздно, у человека пропадало желание командовать. Да, наверно, это и проблематично – изображать босса, когда вся толпа над тобой ржет. Скажи, а что мужчине делать, когда трахаться хочется при отсутствии рядом женщины – просто терпеть?

Неожиданно он остановился и присел на какое-то поваленное дерево, не выпуская меня из рук.

– Думаю, универсального «рецептика» здесь нет, и каждый мужчина должен решить эту проблему самостоятельно, если, конечно, хочет стать Мужчиной. Могу лишь рассказать, как решил эту проблему сам.

Я родился и вырос в… очень влиятельной семье, можно сказать – самой влиятельной семье нашей страны. Мои родители, как на подбор, оба были сильными духом и незаурядными людьми. Я любил их обоих одинаково сильно, но отца, в отличие от матери, в полной мере уважать не мог. Дело в том, что мой отец, как ты любишь говорить, трахал все, что шевелится, был в этом просто ненасытен, и даже не считал нужным скрывать свои похождения от матери. Вроде того: мне непонятно, чего ты бесишься, женщина, другая бы гордилась таким мужем. И если на его связи с другими женщинами мать реагировала более или менее спокойно – она, в общем-то, имела представление, за кого выходит замуж, и отдавала себе отчет в том, что не будет у отца единственной, то когда он предпочитал ей мужчин – матушка просто в неистовство впадала. Это как будто оскорбляло в ней Женщину. И постепенно она начала брезговать отцом, стала отказывать ему в близости, отец бесился, мать плакала, когда ее никто не видел – но слишком часто я видел на ее лице следы от этих слез. Чтобы ты понимала, дело было не в том, что мать считала мужеложство извращением или грехом – в те времена люди относились к этому явлению, как к естественному. Она и в самом деле просто брезговала. Однажды, когда я уже не был ребенком, матушка призналась мне: «К сожалению, я ничего не могу с этим поделать. Стоит мне только подумать о том, куда он засовывал свой член перед тем, как прийти ко мне – и начинает мерещиться запах нечистот, а всякое желание пропадает. Так что, пусть уж лучше рычит и бесится, чем меня вырвет прямо ему в лицо». Она вообще, по натуре, чистоплотная была. Купаться очень любила. И меня к этому приучила – ну, или я сам, на нее глядя, приучился.

Надо отдать отцу должное – руку на мать он никогда не поднимал, считал, что ударить женщину может только какой-то дикарь, а он-то – культурный человек. С ее же мнением насчет мужеложства я был полностью согласен еще и потому, что ни будучи ребенком, ни будучи взрослым, так и не смог понять, как мужчине вообще может Хотеться Этого – Оказаться В Заднице. И, еще ребенком – принял решение: я буду сильным, как отец, я буду смелым, как отец, я буду справедливым, как отец, но я не буду таким похотливым фавном, как отец. Моя жена не будет лить из-за меня слезы, а моя мать – будет мной гордиться. Правда, это решение было из тех, которые легче принять, чем исполнить.

Однажды наступил и у меня период созревания. Ну, что я могу сказать? Это было… жестко. Мне пить в пустыне не хотелось так, как Женщину – тогда. До исступления, до темных звездочек в глазах. Мне было все равно, какая это женщина – лишь бы она выглядела, как женщина, лишь бы пахла женщиной. Мне как будто хотелось вломиться в нее целиком, перестать быть, остаться в ней навсегда – даже и слов подходящих не подобрать. Но главная сложность заключалась в том, что женщины чувствовали мое желание и откликались на него. В открытую никто, конечно, не смел себя предлагать, но я совершенно точно знал: любая из них испытает удовольствие, едва почувствовав меня в себе – и ублажать не придется. С ужасом я осознал, что даже моему отцу, судя по всему, далековато до меня будет по части темперамента. А если сюда добавить впечатление, которое производила на людей моя проклятая внешность… Для меня как будто очевидным стало – если я этому поддамся, спустя какое-то время, отец на моем фоне покажется скромным девственником.

От меня тогда настолько перло сексом, как вы сейчас говорите, что однажды матушка не выдержала, покачала головой и сказала: «Смотрю я на тебя и думаю: сколько же ты женских сердец разобьешь, когда войдешь в силу? Наверное – все. Сдается мне – погибель девкам на головы я родила». Если бы она сказала это с гордостью, а не с печалью, думаю – так бы оно и было. Но она сказала – с печалью. Я мысленно дал себе пощечину, взял себя в руки и решил: буду терпеть – как терпят боль. Мой наставник, когда учил меня терпеть боль, говорил: «Боль смертна. Рано или поздно любая боль умирает. Ее нужно просто пережить. Даже если это боль от смертельной раны – она все равно умирает вместе с жизнью». Вскоре я убедился: то, что работало с болью – бороться с желанием не помогает.

Наверно, я бы «дотерпелся» так до нервного срыва, если бы однажды не поймал себя на том, что глядя на младшую сестру, думаю о том, как бы уложил ее в койку. Это стало последней каплей. Я прогневался на доставший меня до печенок торчок, как никогда ни на кого не гневался: В Конце Концов, Ты – Всего Лишь Мое Тело, Мое Собственное Тело. Как Смеешь Ты Так Надо Мной Издеваться?! Если Не Уймешься, проклятый отросток – отрежу под самый корень, и Рука Не дрогнет! И все. После этого я, наверное, сутки проспал, но больше мой член мне проблем в жизни не создавал. Даже пресловутого утреннего стоячка, как у других мужчин, у меня с тех пор не наблюдалось. Зато, когда в моей жизни появлялась женщина, к которой влекло меня душой – вот тут уж мое тело оживало. Я мог сутками с нее не слезать. Правда, я не из влюбчивых, так что женщин в моей жизни было не много.

Как-то одна из них, желая сделать мне приятно, наутро после нашей с ней первой ночи, сказала:

«Теперь я точно о тебе знаю, что ты – бог».

На что я ей ответил:

«В самом деле? А я почему-то сегодня про себя другое узнал – что я простой смертный».

Она не поняла, расстроилась:

«Тебе не понравилось?».

Я ей говорю:

«Дело не в том, что не понравилось, девочка. Просто я чуть не помер от этого».

Она все равно не поняла, расплакалась. Тогда я взял ее за плечи и заставил поднять на меня глаза:

«Посмотри на меня внимательно, девочка. Я – самоубийца. На всю голову больной. Разве может такому, как я, не нравиться любовь, похожая на смерть? Да ради такой любви я когда-нибудь мечи свои к воронам заброшу!».

Короче говоря – еле успокоил.

И вдруг я ощутила, как будто нутром почувствовала – я знаю, кто он такой… Почувствовать-то почувствовала, но осознать почему-то не смогла. Словно что-то во мне не позволило этого сделать. Эй, мозг, что за фокусы?

Греческий бог положил мне на лоб сухую теплую ладонь:

– Тс-с-с, девочка! Не обижай свой безупречный разум. Не вспоминается сейчас – и не надо. Вспомнится потом.

– Ладно. А как складывались твои отношения с мужчинами?

– Ты это о чем сейчас?

– О том самом. Только не говори мне, что мужики на тебя никогда не западали. У мужиков от таких, как ты, крыша едет иногда похлеще, чем она у них едет от женщин. И дело не в том, что ты… даже не знаю, как сказать. Красивый – не совсем подходящее слово. Ладно, пусть будет – красивый. Короче говоря, с одной стороны – ты красивый, и такими мужчины обычно хотят обладать, а с другой стороны – от тебя самого мужчиной прет, да что там прет, за километр разит. И таким – мужчины обычно хотят принадлежать. Мужики у нас глазами любят – с этим ничего не поделаешь. Вот мне и интересно – как они определились на твой счет.

Мне показалось – или он смутился?

– Тебе что, и самом деле интересны эти подробности?

– А почему нет? Мужики, по уши влюбленные в другого мужика – разве это не интересно? Еще как! Я бы даже сказала – весело.

Он вздохнул:

– Знаешь, мне почему-то весело не было. Но если тебе интересно – так и быть, расскажу. Для тебя – хоть все звезды с неба. Понадобится – новые зажжем.

В общем… юношу для утех во мне увидел разве что отец. Но надо отдать ему должное – несмотря на всю свою распущенность, омерзительной склонностью к маленьким мальчикам, как многие в то время, он не страдал. В этом смысле отец обратил на меня внимание, когда мне было шестнадцать. А учитывая, что, начиная с восьми лет, из меня целенаправленно делали машину для убийства себе подобных – ребенком тогда я уже точно не был.

Однажды я нечаянно нарвался на него пьяного, и хотел уже идти восвояси, когда он посмотрел на меня, как будто в первый раз увидел, и вдруг выдал что-то вроде того, что на меня глядя – ослепнуть можно. Еще когда я был совсем маленьким, отец лишился глаза во время осады одного города, и мне почему-то стало смешно.

Но потом он понес такое, что смеяться мне резко расхотелось:

«Всякий раз, когда я на тебя смотрю, мне не дает покоя один и тот же вопрос: кто же из них все-таки сделал тебя твоей матери? Если судить по твоей внешности – похоже, что Аполлон, а если по характеру и натуре – больше похоже на Зевса. Или они, вообще – вдвоем постарались? А твоя мать, упрямая женщина, на все мои вопросы и уговоры отвечает, как заведенная: «Я не знала другого мужчины, кроме тебя. Пойди прочь со своими бреднями!». Я ей объясняю, самым дорогим клянусь, что ничего ей не сделаю, я же не зверь какой-то, чтобы винить женщину в том, что она не сумела противостоять богу, мы все для них – лишь пыль под ногами. Мне, как мужчине, просто важно знать, кто из них до такой степени мразь, что сделал женщине ребенка и бросил на произвол судьбы – предоставил воспитывать жалкому смертному. Ну, имею я право знать, на чей алтарь могу со спокойной совестью плюнуть, или нет?

Ты не подумай, я не жалуюсь, воспитывать тебя – одно удовольствие, и напрягаться особо не приходится. Ты как будто сам по себе воспитываешься. И даже если у меня еще будут достойные сыновья, мое место все равно займешь только ты. Как бы там ни было, сын бога – более достоин быть царем, чем сын царя. Больше всего меня другое бесит: неужели твой папаша не видит, какое чудо природы он произвел на свет? Неужели ни разу у него не возникло желания встретиться с тобой, пообщаться? Знаешь, пока не появился ты, я в богов по-настоящему не верил. Думал, это объясняется просто: все едят свой хлеб – и цари, и жрецы. Получается у людей на халяву в жизни устроиться – молодцы. Для этого тоже нужно мозги иметь, в конце концов. Ты не представляешь, как низко я пал, желая выяснить правду – внедрил верных себе людей в окружение твоей матери, в надежде, что если не мне, так кому-то из них, она проболтается. Все бесполезно!».

Я сам тогда не заметил, как уперся спиной в стену:

«Что ты такое говоришь, отец? Разве так не бывает, что дети получаются непохожими на своих родителей? Неужели ты действительно думаешь, что я тебе не сын?».

Не то, чтобы мне стало обидно – что такое обида, я до сих пор только в теории знаю, скорее, слова отца меня ошеломили. До этого – ни словом, ни делом, ни отношением, ни разу он не давал мне понять, что не считает меня своим сыном. Отец уперся рукой в стену, возле которой я стоял, и посмотрел на меня как-то так, что мне стало не по себе от этого взгляда:

«Я не дурак и не слепец, и совершенно точно знаю – никто из смертных не способен произвести на свет кого-то, подобного тебе… Знаешь, я и сам не заметил, как ты стал для меня чем-то большим, чем сын. Иногда мне кажется, что ты стал для меня – всем…

Знал бы ты, какую воспитательную работу я провел среди своих людей, когда стало очевидным, что свою ненормальную красоту ты не перерастешь, а с возрастом – будешь становиться лишь краше. Так и сказал им: «Посмейте только подумать о моем наследнике в этом смысле – и я обрежу вам яйца по самые уши». А каких трудов мне стоило найти тебе подходящего наставника, в котором я был бы уверен, что он на тебя не посягнет! И вот ирония: все думают, что тебя воспитывает родственник твоей матери – а тебя воспитывает родственник спартанского царя, которого лишь по этой причине не убили, когда он воспротивился наставнику. Спартанец, сбежавший из Спарты потому, что у него не было сил смотреть на обритую наголо невесту… Что удивляешься, парень – не знал? Теперь будешь знать! Хотя, с твоим умом, мог бы и сам догадаться, учитывая – как он тебя воспитывает».

Отец убрал мне прядь волос за ухо, и в следующий момент мне показалось, что он… собирается меня поцеловать. Короче говоря, я не выдержал:

«Ты не посмеешь, отец!»

«А если посмею – то что? Что ты сделаешь, сладкий мой? Убьешь меня? Так и быть. Потом – можешь убить. Сопротивляться не буду»

«Не тебя, отец – себя. Я убью себя!».

После этих моих слов отец отшатнулся от меня, как будто я его ударил. В общем, я вылетел оттуда, как ошпаренный, не разбирая дороги, и пока бежал до своей комнаты, четко осознал две вещи: я ненавижу свою внешность, и я ненавижу мужеложство. Но свое к нему отношение мне пришлось, не то чтобы скрывать, скажем, так – не афишировать, поскольку у всех остальных было противоположное мнение на этот счет. Хотя, скрыть это у меня не всегда получалось.

Два года спустя, накануне сражения, я специально попросил отца поставить меня и моих орлов против… сейчас бы их назвали элитным подразделением спецназа. В общем, это был отряд противника, сплошь состоявший из мужчин-любовников. Отец подумал тогда, что я хочу отличиться – доказать ему и всему миру, что крутой. Поколебался, конечно (все-таки, это было рискованно), но, в конце концов – согласился.

Мною же двигало совершенно другое – мне хотелось, если и не кому-то, то хотя бы себе самому доказать, что эти любители мараться в дерьме ничем не превосходят как воины тех, кто к этому не склонен, а если и склонен – то не в такой степени.

Первый и единственный раз в жизни я испытывал удовольствие, убивая людей, так, что ужаснулся сам себе, когда закончилась битва. Правда, потом до меня дошло, что как людей я их даже не воспринимал, скорее – как какое-то явление, которое ненавижу. Но что вытворяли они! Даже не знаю, как это назвать. Помню, всадил в одного меч. Он посмотрел, сначала на меч в своем теле, потом – на меня, и сказал: «Жаль. Тебе бы понравилось со мной, красавчик, я ласковый… был». Сказал – и умер. Вот как можно думать о заднице, даже подыхая? Но что-то я отвлекся.

В общем, после того, как я так неудачно нарвался на пьяного отца, мне хотелось только одного: чтобы отец проспался и наутро ничего не помнил. Но, к сожалению – он помнил. С того дня он как будто избегать меня стал. С одной стороны, мне было жаль, что его отношение ко мне изменилось таким вот образом, а с другой – я был только рад этому, рад, что он меня избегает.

Однажды, спустя примерно месяц, ко мне прибежала мать, вся в растрепанных чувствах, стала нервно ходить по комнате и говорить что-то о том, что отец, похоже, заболел какой-то неведомой болезнью – по-другому, она объяснить это не может. Я встревожился, конечно, и спросил, что случилось. Мать развернулась ко мне на ходу и сказала:

«Ты не поверишь! Он уже месяц как в рот вина не берет. Но это что! За целый месяц он никого не трахнул – ни женщину, ни мужчину, вообще, один спит. Представляешь?».

Я ничего не сказал, но, наверное, как-то так изменился в лице, что мать посмотрела на меня – и все поняла. Это был первый раз, когда она разрыдалась передо мной. Потом она плакала, лишь провожая меня на войну. И уже не стесняясь – ни меня, ни других. Честно говоря, когда она начала поливать слезами мои колени, в первый момент я растерялся.

«Только не говори мне, что этот козел посмел… что он с тобой… что он тебя… Не говори, не делай этого со мной! Я сдеру с него кожу живьем! Я заставлю его сожрать собственный член!».

В общем, убедить мать в том, что отец меня по пьяни просто перепутал с кем-то, мне не удалось, как ни старался. Удалось убедить, что он был пьяным до состояния нестояния – и на том спасибо. Она успокоилась как-то резко, вытерла слезы и сказала:

«Пускай он поглумился над моей любовью к нему – пускай! Но поглумиться над моей любовью к тебе – я ему не позволю. Он не отступится – и я не отступлюсь. Я хочу, чтобы ты знал: если для того, чтобы остановить, мне придется его убить – я его убью».

Знаешь, моя мать была из тех женщин, которые любят в жизни лишь раз. После того, как у нее не вышло ничего с отцом – мужчины как будто перестали для нее существовать. Ну, она думала, наверно: если этот оказался таким – чего же ожидать от других? И в этом тоже я не понимал отца – как можно не оценить по достоинству такую женщину? Как можно не потерять от нее голову настолько, чтобы все твои чувства и желания не сосредоточились на ней одной?

Может из-за того, что она так сказала тогда, мне много лет не давал покоя вопрос: причастна ли мать к смерти отца? И дело не в том, что я хотел осудить ее или оправдать, я бы ее не осудил – в любом случае. Честно говоря, сам не знаю, почему для меня это было важно.

Но, вопреки ожиданиям матери, на протяжении последующих четырех лет отец больше не предпринимал попыток приблизиться ко мне с такими намерениями. Может это объяснялось тем, что с того дня, как мать узнала об этом, верные ей люди чуть ли не по пятам за мной ходили. Они, конечно, старались казаться незаметными, но я все равно замечал… иногда. А может, отец просто пытался бороться со своей, гм… страстью, потому что понял, что я скорее сдохну, чем уступлю ему. И если бы не эти его непонятные, болезненные взгляды, которые я, пусть не часто, но все же ощущал спиной, вполне можно было бы прийти к выводу, что тогда отца просто переклинило по пьяни. Однажды до меня дошел слух, что он поднял руку на любовника, чего с ним отродясь не бывало (в делах эроса отец был искусителем, а не тираном, и гордился этим), и я понял, что у него сдают нервы.

Развязка этой истории произошла за несколько дней до свадьбы моей младшей сестры, к тому времени мне уже исполнилось двадцать лет. Я вымахал почти на голову выше отца, раздался в плечах, одним словом – впечатления нежного юноши никак не производил. В общем, ко мне подошел один из караульных и сказал, что меня хочет видеть отец. Ни о чем таком не подозревая, (несмотря на то, что прежних задушевных отношений между нами уже не было, все эти годы мы с ним общались более или менее нормально, особенно – по делу) я отправился к отцу. Когда я вошел, он стоял спиной к двери, но, почувствовав мое присутствие, обернулся. Не то, чтобы мне стало страшно при виде его лица, но не могу сказать, что не проникся. Решительный человек, измученный внутренней борьбой, доведенный до крайности – зрелище не для слабонервных. Когда он заговорил, его голос звучал глухо:

«У меня к тебе будет только одна просьба: не воспринимай то, что я тебе скажу, так, как будто я ищу себе оправданий. Не думай так обо мне – и так мерзко! И тем более – мне не нужна твоя жалость. Не смей меня жалеть! Считай, что сейчас с тобой говорит твой царь. И если бы тебе было не двадцать лет, а хотя бы двадцать пять, я бы просто покончил с собой – и этого разговора не случилось бы. Несмотря на твой ум, храбрость, силу, волю, я бы даже сказал гениальность, двадцать лет – это слишком мало… С самого детства меня учили, хоть никто и не думал, что я когда-нибудь стану царем: царь – это все равно, что отец. Только отец не для семьи, а для народа. И царь в ответе за свой народ – за его благополучие, за его выживание. Ты знаешь об этом – я сам так тебя учил. И нет ничего страшнее для народа, чем обезумевший царь. В последние дни я ловлю себя на том, что схожу с ума – в прямом смысле этого слова. Я знаю: то, что произошло со мной – ненормально. Любить так мужчину – мужчина не должен. Но, тем не менее – это со мной случилось. В общем, выбирай: либо ты придешь ко мне сам, по собственной воле – либо это сделает твой друг. Не думаю, что он откажет своему царю. Раньше, когда кто-то из мужчин, с которыми я делил ложе, привязывался ко мне слишком сильно и переставал обращать внимание на женщин, я чувствовал в этом свою вину, и долгое время к мужчинам вообще не прикасался. Сейчас я тебе обещаю – я сделаю все, чтобы именно так и случилось. Сделаю, несмотря на то, что, по большому счету, твой друг меня не интересует. Он хоть и красивый парень, да только красота, сама по себе, давно мне приелась. Со своей стороны, могу тебе пообещать – я не сделаю с тобой ничего такого, о чем ты сам меня не попросишь. Я хочу не столько обладать тобой, сколько дарить тебе наслаждение: зацеловать, заласкать до потери сознания – вот чего я на самом деле хочу. Мне кажется, что величайшее в своей жизни удовольствие я испытаю – подарив его тебе. Даже если это будет просто ласка».

Он говорил об этом не грубо, не похабно, наверно, можно даже сказать – красиво, но мне все равно едва удалось сдержать дрожь отвращения. Слишком живое было у меня воображение – стоило представить и… в общем, сама понимаешь. С тех пор я всякий раз ощущал что-то вроде внутреннего протеста, когда женщина пыталась меня приласкать. Только однажды позволил это сделать, да и то сдуру, можно сказать – ляпнул, не подумав, что готов заплатить любую цену за устроенную мной резню. Ну, речь шла о ее соотечественниках, и все такое… И знаешь, не могу сказать, что был в восторге. Возможно, с одной стороны, моему телу и понравились непривычные для него ощущения, а вот душе… Душа сопротивлялась до последнего, вроде того: зачем она это делает? Мне этого от нее не нужно. Все, что мне нужно, у меня и так есть. Короче говоря – я это просто вытерпел, как терпят пытку. Даже мой друг, увидев меня потом, заржал в голос: «Ну, у тебя и видок! Если бы я совершенно точно не знал, что у целого мира кишка для этого тонка, я бы подумал, что тебя изнасиловали. Причем, насиловали так долго и упорно, что даже доставили тебе удовольствие». Умом я, конечно, понимал, что не прав, потому что сам по натуре ласковый, а ласка вызывает в человеке желание приласкать в ответ, но ничего с собой поделать не мог. Когда целовали в губы, в лицо, реагировал нормально, даже нравилось, а вот когда ниже… как будто само мое нутро противилось этому.

На этом месте я не выдержала:

– Ну, ничего себе! Да вы, батенька – садист! И как твои дамы тебя только терпели? Хотя, это вопрос решаемый – наручники еще никто не отменял.

– Наручники? А, понял – кандалы. То есть, ты считаешь, что меня надо как раба – в кандалы?

– Не перегибайте, ваше величество! Рабство у нас отменили. Давно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю