Текст книги "Мир, в котором я теперь живу (СИ)"

Автор книги: Оксана Огнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Надо сказать, причины для опасений у них были самые, что ни на есть серьезные: дело в том, что с самого раннего детства я не терпела никакого принуждения – ни морального, ни физического. Заставить меня изменить решение такими методами, было нереально. Не знаю, возможно, в этом виноваты гены мятежных предков – по материнской линии в нашем роду было как-то уж слишком много революционеров. Они отметились и в восстании декабристов, и в подготовке Октябрьского переворота приняли самое активное участие, так, что даже дедушка Сталин не пустил их в расход, несмотря на дворянское происхождение.

Так вот, когда я сообщила дражайшим родственникам, что хочу стать археологом, все они, в силу житейского опыта, дружно решили, что это величайшая глупость, какую только может совершить женщина, но, естественно, мне никто ничего не сказал. Вместо того чтобы отговаривать меня, родственники провели тайный семейный совет за моей спиной и решили задействовать тяжелую артиллерию – моего прадеда по материнской линии, потому как считалось, что, если я и поддаюсь чьему-то влиянию, то разве что – его. Правда, думали так они лишь потому, что им был неизвестен наш маленький секрет – всегда и в любой ситуации мы с прадедом были заодно.

Мой прадед – это отдельная повесть, роман, эпопея. Или эпоха? Я не знаю. Он был из тех, кто и в самом деле прожил жизнь достойно – как надлежит человеку.

Так случилось, что перед самой войной прадед окончил артучилище и получил погоны лейтенанта. Я почему-то не думаю, что он считал воинскую службу своим призванием. Скорее, с его стороны это была дань семейной традиции, обусловленной пресловутыми дворянскими корнями. Естественно, прошел всю войну – от первого до последнего дня, был неоднократно ранен. Осколки снарядов остались в его теле на всю жизнь – из-за слишком большого риска повредить жизненно важные нервы врачи не стали их удалять. Во время войны прадед вступил в партию и остался в ней на всю жизнь, несмотря на то, что дожил до тех дней, когда это стало не модно, и, мягко говоря, не выгодно.

По окончании войны он, наверно, мог бы демобилизоваться в гораздо более высоком звании, чем капитан, но слишком уж бережно относился к личному составу для того, чтобы быть на хорошем счету у начальства. Баба Вера, его жена, как-то рассказывала, что однажды двое его бойцов, которых он отправил в разведку, вместо того, чтобы выполнить приказ, загуляли в ближайшем селе, упившись самогоном. Их, конечно, нашли и вернули, что называется, в семью. По законам военного времени прадед обязан был их расстрелять. Без суда и следствия. Но вместо этого взял в руки кнут и выпорол обоих на глазах у всей батареи. Молча. И даже неизменно присутствовавший в каждом воинском подразделении особист его не сдал. Эти двое (что удивительно, они тоже выжили) писали ему письма из разных концов Союза до самой своей смерти. Правда, письма однополчан прадед почему-то не хранил. Никогда.

Но война закончилась, и он из военных переквалифицировался в строители. В самом прямом смысле этого слова – поступил в строительный институт и успешно его окончил. Наверно, благодаря, в том числе, и моему прадеду, наша страна тогда так быстро поднялась из руин.

Так вот, вняв просьбам моей обеспокоенной родни, прадед все же приехал поговорить со мной, несмотря на свой более чем преклонный возраст и неважное самочувствие.

И почему-то именно этот разговор с ним отложился в моей памяти до мельчайших подробностей.

Как сейчас помню его хитрый прищур и заговорщический взгляд, когда мы с ним остались наедине:

– Ну, что, доця, покалякаем о делах наших скорбных? Да ты расслабься. Если думаешь, что я буду морали тебе читать – не дождешься. Ты мне лучше вот что скажи: сама-то ты, какой свою судьбу видишь? Я понимаю – это дело личное, и все же? Как твой дед – имею право поинтересоваться?

Сколько его помню, он всегда почему-то так меня называл – «доцей». Не внучкой, не по имени, а именно так.

Я пожала плечами:

– Другим я уже сказала, и тебе могу повторить: я буду археологом.

– Археологом – это прекрасно. Можно сказать, замечательно. Только я тебя не об этом спрашиваю. В личной жизни что планируешь – замуж выходить, детей рожать?

– Деда, а ты не помнишь, народную мудрость о том, что хорошее дело браком бы не назвали, я случайно не от тебя слышала?

Прадед крякнул:

– Ну… может, и от меня. Так как, ответишь мне на мой вопрос?

Я вскинулась:

– Да что тут отвечать! Я вполне согласна с тем, что, если мужчина и женщина живут вместе, они должны, ну, я не знаю… вместе нести затраты на хозяйство, если у них есть общие дети – вместе заниматься их воспитанием и содержать. Но я не хочу, чтобы какой-то козел однажды начал меня воспринимать как свое, блин, майно, и воспитывать в соответствии со своими понятиями о том, что должна и чего не должна делать женщина. Видишь ли, деда, я считаю, что ни женщина вообще, ни конкретно я, этому козлу в принципе ничего не должна, а кому должна, как говорится – всем прощаю. Знаешь, когда я читаю в книжках или слышу от кого-то: мол, он мой или она моя, и при этом люди сами думают, что они говорят о любви, меня прямо плющит. Я не имущество, я живая, я одушевленная, я своя собственная и больше ничья. Мне кажется, когда кто-то опускает любимого человека до уровня вещи – он уже его не любит. Так что, если тебе это интересно, замужества я не планирую, по крайней мере, целенаправленно.

Прадед хитро прищурился:

– А если влюбишься?

– И что? Даже если мне повезет, я встречу шалене кохання усього свого життя, и у меня это будет взаимно, не вижу повода делать гадость дорогому человеку в виде лишения свободы, и лишаться ее самой – тоже. Без свободы, вообще, не бывает счастья. Мне так кажется. Захотим – будем жить вместе, не захотим – не будем.

Прадед как-то странно на меня посмотрел и вздохнул:

– Эх, доця, какая я ж ты еще молодая…

– Ты хочешь сказать – глупая?

– Да нет, глупой тебя даже дурак не назовет. Как и наивной. Это называется по-другому – недостаток жизненного опыта. Ты себе и представить не можешь, как некоторые представители семейства мужиковских умеют головы дурить юным барышням.

Я ухмыльнулась:

– Почему не могу? Очень даже могу. Периодически таких отшиваю. Видишь ли, деда, когда со мной начинают в эти игры играть, типа, охмуряют, я это секу со второй минуты разговора. Даже, когда они используют другую тактику – не о себе рассказывают, а расспрашивают обо мне. Как будто какую-то фальшивку нутром чую. Мне почему-то кажется, если мужчина действительно любит женщину, он не будет себя вести ни как охотник, блин, ни как донжуан. Любовь делает человека уязвимым – много раз своими глазами наблюдала. А чтобы в такие игры играть, нужно чувствовать себя уверенно. На красавчиков я вообще не западаю – до меня не доходит, как можно влюбиться в ущербного, который во время разговора с тобой думает только о том, насколько хорошо он выглядит. О рыцарях и принцах не мечтаю. И богатенький Буратино мне тоже без надобности. На фига он мне нужен – деревянный? Если хочешь знать, у меня даже идеала нет.

Дед недоверчиво выгнул бровь:

– Так уж и нет? Что, даже в общих чертах не представляешь, какой человек может тебе понравиться?

– Ну, не знаю… наверно, мне понравится человек, который всегда идет вперед, своим путем, без оглядки на то, как принято, и что все остальные думают о нем или о том, что он делает, у которого по любому вопросу имеется собственное мнение, а не чужое, выданное за свое. А еще – смелый и умный, само собой.

Прадед рассмеялся:

– А говоришь – идеала нет!

– Да ладно тебе, деда, какой это идеал? Так – взагали. У меня же нет заморочек по поводу того, чтоб не пил, не курил, и цветы всегда дарил. Если он будет в меру пьющий и курящий – ну, и на здоровье. А что касается цветов – то они мне больше на клумбе нравятся.

Прадед начал загибать пальцы:

– Итак, что мы имеем в итоге? Смелый, сильный, умный, целеустремленный, самодостаточный, не такой, как все, в меру пьющий и курящий – я ничего не пропустил? Да уж, такого поискать придётся!

– Деда, не перегибай! В меру пьющий и курящий – необязательные условия. Хотя, ты знаешь, когда парень убежденный трезвенник – это слегка напрягает. Либо жмот, либо трясется над своим здоровьем, как припадочный. А если трясется – значит, любит себя до безумия. Хорошо, уговорил – пусть будет пьющий!

Прадед повел плечами:

– Ну, посмеялись – и хватит. А дети, доця? Детей собираешься рожать?

– Одного, по крайней мере – точно. Когда для этого созрею. И независимо от того, будет ли в это время в моей жизни подходящий кандидат в счастливые папаши.

Он покивал:

– Ну, да, ну, да… Уже придумала, куда будешь дите девать на время своих экспедиций?

Это было неожиданно… Дите и мои планы насчет профессии никак не желали состыковываться. Блин, да разве ж я смогу нормально работать, если не буду знать, как там мой детеныш без меня себя чувствует? Даже если найду, с кем его оставить? И что это у него за детство такое будет – без мамы? Зачем его тогда вообще рожать?.. Не рожать?.. Ну, уж нет! Я повесила голову:

– Ладно, деда, я поняла, что дура. Только, веришь, теперь и представить не могу, чем мне в жизни заниматься…

– Доця, да у тебя вообще не должно быть с этим проблем! Ты пишешь такие стихи, что и у великих я редко читал то, что может с ними сравниться. А рисуешь ты так, как будто закончила как минимум художественную школу. Ну, какие могут быть проблемы с выбором профессии у тебя?

Я насупилась:

– Нет.

Прадед удивился:

– В каком смысле – нет?

– Деда, профессия – это работа, которую делают за деньги и ради денег. А стихи и живопись у меня – для души. Можно подумать, ты не знаешь. Способности ведь не просто так называют даром – они даются человеку бесплатно. Когда же люди на них наживаются – это все равно, что пытаться сделать из музы проститутку, образно говоря. Она будет с грехом пополам работать, но хрен ты от нее шедевров дождешься. Убогие тексты нашей попсы – наглядный тому пример. Как-то не хочется халтуру ваять. И потом – в один день можно пять стихотворений написать, а за следующий месяц – ни одного. И что делать в течение этого месяца – вдохновение ловить, аки журавля в небе? Я, конечно, псих-одиночка, но не до такой степени. Да и в любой момент ты можешь перестать писать стихи – и чем тогда заниматься?

В общем, совместными усилиями мы с прадедом определили для меня поле будущей деятельности – юриспруденцию. Ну, я подумала, что и к такой прозаической вещи, как написание искового заявления, можно применить творческий подход, почему бы и нет?

И уже под конец нашего разговора прадед вдруг сказал:

– …Что же касается археологии, доця, то мне почему-то кажется, что тебе бы и самой не слишком-то пришлось по душе в чужих могилах ковыряться.

Таким вот образом я стала юристом. И, благодаря этой последней дедовой фразе, ничуть не жалею, что не стала археологом. А история – так и осталась у меня «для души».

Вот сама не знаю, почему мне вспомнился этот разговор с прадедом. А следом вспомнилось, что он умер через несколько месяцев после него. До своего девяностолетнего юбилея не дожил всего ничего. И умер – еще достойнее, чем жил. Пусть это и не имеет никакого отношения к моей истории – не рассказать об этом почему-то не могу.

Я была тогда у них с бабой Верой в гостях. Пока они были живы, кстати, вообще много времени у них проводила, особенно, на каникулах. На дворе стояло лето, и тот день выдался особенно жарким. С утра прадед плохо себя чувствовал, а в такие моменты – обычно закрываться у себя в комнате. Не выносил, когда вокруг него хлопочут, терпеть не мог больницы и врачей. После того, как его отпускало, он обычно выходил к нам и, как ни в чем не бывало, начинал хохмить. Можно сказать, смешить меня – было его любимым занятием.

Так было и в тот раз. Прадед вышел из своей комнаты, устроился на диване напротив меня и стал травить анекдоты из своей безразмерной коллекции. А потом вдруг сделал то, чего не делал никогда, несмотря на все мои просьбы – начал рассказывать о войне. Причем, в своем, как говорится, репертуаре: какие-то смешные случаи, забавные истории – и ничего о том, как война превращает людей в зверье, и своих, и чужих. Я же смеялась от души и думала, как же это здорово, что он у меня есть – мой прадед. И вдруг он замолчал. Тихо сказал какое-то слово. Я не вполне разобрала, но мне показалось – «холодно». В такую жару – и холодно? Прадед как-то странно посмотрел на меня, а в следующий момент вдруг заорал на бабушку: «Вера, скорую, быстро!». Чтобы мой прадед – и сам попросил вызвать ему скорую? Я все еще ничего не понимала…

Он умер не как воин – на поле битвы, и не как строитель – в своей постели. Нам потом рассказали, что прадед не пожелал, чтобы его несли на носилках, и умер на ходу, по дороге в палату – просто повис на руках у врачей. И у меня словно открылись глаза – это какой же силой духа, силой воли, каким мужеством и достоинством нужно обладать, чтобы даже в агонии переставлять ноги?

Прадед умер давно, десять лет назад, но я до сих пор его не отпустила. Не то чтобы рыдаю или страдаю постоянно, но всякий раз, как вспоминаю – горло сжимает горький комок. И мне плевать, что по этому поводу думают все известные и неизвестные религии. Я точно знаю: этот комок в моем горле не дает ему умереть окончательно. Он не умер – он просто ушел. И еще тогда – приняла решение: если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его Всеволодом. В честь прадеда.

Воспоминания о прадеде, о разговоре с ним, и даже о его смерти придали сил, как всегда. При таком-то предке – разве ж имею я право раскисать? И вообще, пришла на работу – так работай. Тебе, в конце концов, народ за это деньги платит.

У юридической работы есть одна замечательная черта – она затягивает так, что всякие глупости из головы мигом вылетают. Возможно, вы мне не поверите, но об Альфаире и тех, кого встретила там, а точнее, о том, что уже начала считать самым необычным из своих снов, я если и вспоминала, то мимолетно – зациклиться на этих воспоминаниях любимая работа не давала. А может, мой изворотливый мыслительный орган включил что-то вроде защитного механизма – во избежание не подлежащих восстановлению поломок. И все бы ничего, только во второй половине дня на меня начала накатывать какая-то непонятная слабость. Обычный допинг в виде чашки кофе на этот раз не помог – стало еще хуже. Домой я уже не шла – ползла. А дома, быстро перекусив, чем бог послал, завалилась в кровать и отрубилась до утра.

Вся проблема была в том, что и на следующий день лучше мне не стало. Как и в последующие дни. Я слабела с каждым днем притом, что у меня ничего не болело. Никаких симптомов никаких болезней вообще не наблюдалось. Был момент, когда чуть в обморок не грохнулась прямо в зале судебного заседания – так голова закружилась. Самое время в порчу и сглаз уверовать.

Хорошо, что я работаю сама на себя, и больничного мне оформлять не надо. И, слава богу, что судебных заседаний у меня в этот день не было. С самого утра обзвонила клиентов, отменила назначенные встречи, предупредила коллег, с которыми в складчину снимала офис, что буду отсутствовать какое-то время, и поплелась в поликлинику по месту жительства, для начала – к участковому терапевту.

Как вы думаете, куда может направить женщину участковый терапевт, не найдя у нее никаких отклонений по своей части при обычном осмотре? Естественно, на флюорографию и к гинекологу. Ну, это не считая пачки направлений на анализы, которые надо было сдать. Как же я понимаю своего прадеда в его нелюбви к больницам!

Но на удивление, анализы сдала я быстро, можно сказать – все оптом за один раз, свои прокуренные легкие подвергла вредному рентгеновскому излучению тоже быстро, оставалось посетить доктора, который, если верить бородатому анекдоту, убил цыганку только за то, что она предложила показать ему, что у нее под юбкой.

Впрочем, в моем случае – доктор оказался женщиной. Это потом я поняла, насколько странным было ее поведение, хотя, на первый взгляд – казалось самым обычным. Осмотрев меня, она задала стандартный вопрос о том, когда у меня в последний раз были месячные, а я начала вспоминать и замешкалась с ответом – почему-то всегда плохо запоминаю даты этих дней.

– Ну-ну – все ясно, – хмыкнула врач и села писать какую-то бумажку.

Бумажка оказалась направлением на УЗИ.

– Доктор, со мной что-то не так? – задала закономерный вопрос я.

– Вот после УЗИ – и узнаем, – не пожелала вдаваться в подробности мадам в белом халате.

Мне же и в голову не пришло настаивать на ответе. В общем, потопала я на УЗИ, а куда деваться? И поначалу все было, как обычно – уложили меня на кушетку, намазали живот специальным гелем, врач взяла в руку датчик и начала водить им по моему животу, устремив взгляд на монитор, висящий на стене в головах кушетки. Как вдруг она словно споткнулась, чуть не выронив датчик, и с открытым ртом ошеломленно уставилась на экран. Такое лицо, как у нее тогда, наверно, бывает у людей за секунду до обморока.

И только я хотела открыть рот, чтобы прояснить ситуацию, как женщина, странно моргнув, как будто перестала быть собой – ее движения и жесты стали напоминать механическую куклу. Остановив на мне неподвижный взгляд, таким же механическим голосом она произнесла:

– Поздравляю вас, мамочка, у вас двойня. Шесть недель. Беременность развивается без патологий.

И все мои, последовавшие за этим, потрясенные вопросы остались без ответа.

– С вами и вашими детьми все в порядке, мамочка, – это единственное, чего я от нее добилась.

Врач споро заполнила бланк заключения, расписалась и вручила мне, пожелав напоследок удачи.

Какое-то время я сидела на диванчике возле кабинета УЗИ, пытаясь успокоится и осмыслить случившееся. Но получалось плохо. Люди добрые, разве женщины беременеют от того, что с ними происходит во сне? Ведь мое тело при этом лежало в нашей с Дианой палатке, и контакта с представителями противоположного пола не имело. Да, вполне вероятно, что в другом мире может пройти много дней, тогда как у нас всего сутки – иди знай, как течет это время, учитывая, что миры находятся в разных вселенных… Так, стоп! А вот воспринимать свои сны как реальность не нужно, Алиночка – вредно для здоровья. Психического. Но если я действительно беременна, тогда получается, что шесть недель назад у меня с кем-то был секс. Египетский бог Данунах! Шесть недель назад у меня не то, что секса – даже и сексуальных фантазий не было. А если был… и я не помню? Так, самое главное – не вдумываться в это, не вникать, не строить по привычке логических цепочек. Тихо, тихо, крыша моя – я тебя держу… Сомневаться в своем психическом здоровье очень не хотелось – но убедиться в нем не помешало бы. Значит, приду домой, пошарюсь в сети, почитаю, что знающие люди пишут на эту тему – такое решение я в конечном итоге приняла и понесла гинекологу заключение УЗИ.

Там меня быстренько взяли в оборот, в том смысле, что поставили на учет по беременности и родам, взвесили, в очередной раз вручили кучу направлений на анализы и отправили восвояси.

И только по дороге домой до меня вдруг дошло, что ко мне возвращаются силы – слабость отступает. А переступив порог собственной квартиры, я уже чувствовала себя практически нормально – если не считать полного душевного и умственного раздрая.

Нервное потрясение все же сказалось. Забить запрос в поисковик на айфоне никак не получалось – пальцы подрагивали и по мелким буковкам на экране не попадали. В конце концов, я плюнула на это безнадежное дело и решила включить ноутбук.

Когда компьютер загрузился, уселась за свой стол в свое любимое кресло-вертушку – и хорошо, что уселась. Взгляд машинально зацепился за вордовский документ на рабочем столе – что за непорядок? Как и всякий уважающий себя юрист, файлы я хранила исключительно в папках, захламленный рабочий стол, во всех смыслах этого слова, действовал мне на нервы. И тут до моего пришибленного мозга дошло, как этот документ называется. Он назывался – «Сны»…

Какое-то время я тупо таращилась на него без единой мысли в голове. А потом мысли начали понемногу оживать. Как получилось, что этот файл появился только сейчас?… Стоп. Ведь я, кажется, после возвращения из леса и не включала свой ноут. Работы было не настолько много, чтобы брать ее домой, в инет же можно зайти и с телефона. Еще немного посидела неподвижно, а потом сделала глубокий вдох и щелкнула мышкой по документу.

Да, это был тот самый файл, куда я записывала свои необычные сны, и содержимое никуда из него не делось. Самое время опять помянуть того египетского бога… Получается, то, что я уже начала воспринимать как самый удивительный и продолжительный сон в своей жизни – все-таки произошло на самом деле? Почему я была так уверена, что на этот раз игры и глюки моего разума не причем? Да потому что документ был создан в тот день, когда меня не было в городе – я прохлаждалась в лесу с Ди и ее «братьями», а ноут с собой совершенно точно не брала. Хотя бы потому, что смысла нет – батарея у него мертвая.

И при такой постановке вопроса все сразу становилось на свои места и получало логическое объяснение: и странная реакция врача на УЗИ, и моя непонятная слабость, которая прошла сама по себе. Должно быть, дети, зачатые от альфаров, при ультразвуковом исследовании выглядят не так, как обычные. А слабость может объясняться тем, что малыши после моего возвращения на Землю поначалу питались моей жизненной силой, но сегодня каким-то образом получили доступ к другому источнику питания. Например – к силе Земли. Поэтому слабость и прошла. И тут меня как молнией ударило. Выходит, Альдар с Амором… действительно у меня были? Хотя в моем сознании их имена по-другому теперь звучали, но вы-то привыкли воспринимать их под этими именами – пусть так и остаются.

В следующий момент мне ощутимо поплохело. Альдар ведь чувствует Альфаир, а значит, уже понял, что я его покинула. Вот какие высшие силы просить о том, чтобы удержали его от необдуманных поступков, принимая во внимание, что верховное божество мироздания – он сам? Альфары, помнится, в тех случаях, когда мы взываем к господу, поминают предвечную суть. Суть предвечная, помоги! Сделай так, чтобы Альдар с Амором не сотворили никакой непоправимой глупости…

И вдруг в моем сознании возникла мысль, от которой я второй раз в жизни схватилась за голову: что будет с нашими детьми после того, как они родятся – в этом неправильном мире? Ну, как, допустим, отреагируют врачи в роддоме, увидев маленьких ангелочков с острыми ушками и ноготками, кошачьими глазками и зубками во рту? Да, представьте себе – дети альфаров рождаются чистенькими, беленькими, с зубами и осмысленным взглядом. И, в отличие от наших – под себя не ходят ни одного дня. Мои наверняка такими же родятся – иначе, с чего врач, которая делала мне УЗИ, чуть не хлопнулась в обморок? Но это что! Трудно даже вообразить, что начнется, когда эти детки в возрасте одного месяца начнут ходить и разговаривать. Какова вероятность того, что спецслужбы не заинтересуются этими детьми, к тому же обладающими феноменальными по человеческим понятиям способностями? Вероятность равна нулю – и к гадалке ходить не нужно. И что будет потом? Наши дети станут объектом исследований, над ними начнут проводить опыты, как над какими-нибудь белыми мышками. Никогда не думала, что в мире, который так люблю – однажды почувствую себя, как в ловушке. Куда бежать, где спрятаться, в какой точке земного шара моим детям надо родиться, чтобы они не привлекли повышенного нездорового внимания? Разве что там, где нас нет – где нет людей.

При этом мне почему-то и голову не пришло, что на Землю меня вернула Ашшора, а значит – либо всемогущая вседержительница позаботится о том, чтобы с моими детьми ничего не случилось, либо с ними и так ничего не случится. Ну, наверно, следовало подумать о том, что богиня не бросит на произвол судьбы малышей, которых называла племянниками. Но я настолько привыкла рассчитывать только на себя – что не подумала. В голове билась всего одна мысль: бежать. Надо бежать, забиться в глухой, далекий от цивилизации медвежий угол и затаиться. Самым надежным таким углом мне почему-то представлялась сибирская тайга. Ну, места глухие, население русский язык понимает – что еще нужно? И плевать, что у нас с Россией то ли война, то ли ее видимость, в конце концов – у меня там родственники живут. Отец родной, между прочим. По идее, проблем с выездом быть не должно. Уеду в какую-нибудь богом забытую сибирскую деревеньку, найду понимающую бабушку-знахарку, попробую ей довериться и попросить помощи. Главное – чтобы роды умела принимать.

Так… ну, квартиру придется продать – тех денег, что мне удалось скопить, надолго не хватит, да и отправляться в неизвестность лучше не с пустыми руками. Хорошо хоть, она мне досталась по наследству от прадеда и бабы Веры, оформлена только на меня, и я ее могу продать, не ставя никого в известность. Кстати, объявление о продаже надо подавать уже сейчас. Маме, сестре и Ди не буду ничего говорить до последнего – отправлю потом сообщения на вайбер. Они у меня умнички – поймут. И стоило все распланировать – как меня отпустило. Ну… относительно.

Потом я подумала, что надо бы записать те сны, о которых мне рассказывали Альдар с Амором, и тот, что приснился нам троим – одинаковый. А еще все, о чем мне поведала Ашшора. Перед отъездом перешлю этот файл по электронке Ди, и дорогая подруженька уж придумает, что с ним делать. Главное – чтобы мои, чтобы наши дети выжили. Даже в нашем неправильном мире. Все остальное – как-нибудь образуется. Пока же, отбросив в сторону переживания – я углубилась в творческий процесс.

Глава 32 Возвращаются все.

Альдар Лучезарный, Владыка Радужного Леса, с каким-то равнодушным удивлением смотрел на своего отца. Удивляться было чему – Мудрейший, вопреки обыкновению, не поклонился, когда вошел, и не обратился к нему по протоколу. Сейчас он выглядел не как царедворец или чиновник высокого ранга, а как встревоженный отец.

Пройдя вглубь комнаты, Альтамир ин Шарон опустился в одно из кресел:

– Альдар… ты в курсе, что происходит в мире?

– Я так понимаю, ты имеешь в виду невиданное ранее буйство стихий, отец? – безразлично спросил Владыка.

– Не только. И людей, и аруков уже посетила в корне неправильная мысль, что они чем-то прогневили богов. Сам понимаешь, адепты культа Двенадцати, особенно у людей, не упустят возможности укрепить свои пошатнувшиеся позиции. А это может привести к неоправданным жертвам.

– Я знаю. Но видишь ли, когда я пытаюсь воздействовать на силовые потоки, становится только хуже.

Мудрейший тяжело вздохнул, и как-то сразу стало заметно, что ему много-много лет:

– В том-то все и дело, сын. Не только ты чувствуешь мир, но и мир чувствует тебя, твое состояние. И даже ты не в силах перестать чувствовать то, что чувствуешь. На самом деле ты не здесь – ты там, где Алина и ваши будущие дети. Как и твой Вейринатис. Альфаир теряет тебя и знает об этом – отсюда и буйство стихий.

Владыка откинулся на спинку кресла, в котором сидел, и прикрыл глаза:

– Отец, будет лучше, если ты опустишь предисловия, и сразу перейдешь к делу, с которым пришел.

Альтамир слабо улыбнулся:

– Да предисловия, в общем-то, уже закончились. У тебя будет брат, Альдар. Твоя мать беременна третьим ребенком, сыном.

С царственного альфара мигом слетела апатия. Альдар встрепенулся и во все глаза уставился на отца:

– Что? Но как же…

– Ребенка питает сила Альфаира, так что в этом смысле все осталось по-прежнему – Алерике ничего не грозит. Видимо, ваша с Амором жена, пробыв здесь совсем недолго, изменила этот мир навсегда – превратила его в само совершенство…

– Это точно. Но по-другому и быть не могло. Она ведь сама у нас – живой идеал… Не помню, отец, я говорил тебе о том, что после того, как Алину похитили в первый раз, нам с Амором начали сниться очень необычные сны, похожие на эпизоды из прошлой жизни? Так вот, когда мы рассказали ей о них, она пришла к выводу, что до того, как родиться на Альфаире альфарами, мы жили на Земле и были людьми.

Мудрейший опешил:

– Как это? Людьми – в полном смысле слова?

Губы Владыки тронула задумчивая улыбка:

– Ну… я надеюсь – что в полном.

Альтамир вздохнул и отвел глаза:

– Я почему завел с тобой этот разговор, Альдар. Ты не обязан здесь оставаться. Ты не обязан оставаться на Альфаире и нести бремя Владык. У меня еще достаточно сил для того, чтобы его нести, пока твой брат не войдет в силу. Мы уже говорили на эту тему с Арданом – он тоже не против вернуться к исполнению обязанностей Вейринатиса, если будет нужно. Скажи… тебе удалось узнать что-то новое о женщине, которая забрала Алину с Альфаира?

– Нет. К первоначальной информации ничего не добавилось – я точно знаю, что когда-то был с ней знаком, воспринимал, как сестру. Но это все. И понять принцип перемещения между мирами у меня по-прежнему не получается. Единственное, что понял – это нечто совершенно другое, чем привычные для нас пространственные проходы.

– Суть предвечная, но ведь не бывает безвыходных ситуаций! Что, и голос сущности тебе ничего не подсказывает?

– Вот уж не знаю, что это – голос сущности или Зов. Мне снова начали сниться сны, похожие на эпизоды из прошлой жизни, и не только. Какие-то странные, напоминающие коробки многоэтажные дома, странные самодвижущиеся экипажи. И судя по тому, что Алина рассказывала о своем мире, эти сны – уже о современной Земле. Даже потребность во сне появилась, как у человека. Меня с неодолимой силой влечет на Землю, отец, и с каждым днем все сильнее. Но при этом в Долину Двенадцати почему-то не тянет. А тянет в совершенно другое место – в Синие горы. Туда, где мы с Амором нашли Алину.

– Так может, тебе следует отправиться туда и попытаться выяснить, почему тебя туда тянет?

Владыка кивнул и встал:

– Именно это я и собираюсь сделать, отец. Не поверишь – ты меня опередил. Как раз перед твоим приходом я хотел идти к тебе, чтобы сообщить об этом и предложить в очередной раз принять Венец. Больше тебе скажу – я думаю, когда он окажется на твоей голове, силовые потоки успокоятся, и буйство стихий прекратится. Наверно, всё дело в том, что я больше не Владыка Радужного Леса. С тех самых пор, как появилось это чувство – что мое место не здесь… У меня будет просьба к тебе, отец. Передай матери и Альмине, что я их люблю и никогда не забуду. И что когда-нибудь вернусь, вот только когда – не знаю. Почему-то не хочу говорить им прощальных слов и ничего не могу с этим поделать.