Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

У гонца не застоялая душа,—

В торбе ложки и походная лапша.

Он тебя за белояровый овес

Доведет до неуемных горьких слез,

Что ль до зыбки – непотребного лубка,

До отцовского глухого кулака,

Будет зыбочка поскрипывать,

Красна девушка повздыхивать!

<1914>

170

Не под елью белый мох

Изоржавел и засох,

Зарастала сохлым мхом

Пахотинка-чернозем.

Привелося за грехи

Раскосулить белы мхи,

Призасеять репку,

Не часту, не редку.

Вырастала репа-мед

Вплоть до тещиных ворот...

Глядь, в осенний репорез

Вор на репище залез.

Как на воре тещин плат

Красной вышивкой назад,

Подзатыльник с галуном...

Неподатлив чернозем.

Зять воровку устерег.

Побивало приберег,

Что ль гужину во всю спину,

На затылицу батог.

Завопила теща-мать:

«Государь – любимый зять,

Погоди меня казнить,

Вели говор говорить!

Уж как я, честн? вдова,

Как притынная трава,

Ни ездок, ни пешеход

Муравы не колыхнет,

Потоптал тимьян-траву

Ты на студную молву,

Я за студную беду

Дочку-паву уведу!

Ах, без павушки павлин —

Без казны гостиный сын,

Он в зеленый сад пойдет —

Мелко листье опадет,

Выйдет в красный хоровод —

Отшатится весь народ.

Ему тамова житье,

Где кабацкое питье,

Где кружальный ковш гремит,

Ретивое пепелит,

Ронит кудри на глаза

Перегарная слеза!»

<1914>

171

Ах, подруженьки-голубушки,

Луговые серы утушки,

Вы берите-ка скорёшенько

Пялы новые, точеные,

Еще иглы золоченые,

Шелк бурмитчатый, наводчатый,

Мелкий бисер с ясным золотом,

Расшивайте к сроку-времени

Разузорчатую завесу!

На одном углу – скради глаза,

Наведите солнце с месяцем,

На другом углу – рехнись ума,

Нижьте девушку с прилукою!

Как наедут сват со свахою,

Поезжане с девьим выкупом,

Разглядятся и раззарятся

На мудрены красны шитицы,

А раззарясь, с думы выкинут

Сватать павушку за ворона,

Ощипать перо лазорево,

Довести красу до омута!

<1914>

172. Солдатка

Скучно молодешеньке у свекра жить в дому,

Мне питье в досадушку, еда не по уму,

Русы мои косыньки повысеклися,

Белые руки промозолилися,

Животы-приданое трунь взяла!

Погляжу я, беднушка, в стекольчато окно —

Не увижу ль милого за рй* дой во торгу.

Ах, не торг на улице, не красная гульба,

А лежит дороженька Коломенская!..

Как по этой ли дороге воевать милой ушел,

Издалеча слал поклоны, куньей шапкою махал,

На помин зеленой иве часто ветье заломал:

«Мол, пожди меня, сударка, покуль ива зелена,

А как ива облетит, втымеж я буду убит,

Меня ветер отпоет, полуночь глаза сомкнет,

А поплачут надо мной воронье с ковыль-травой!»

<1914>

173. Памяти героя

Умер, бедняга, в больнице военной...

К. Р.

Умер, бедняга, в больнице военной,

В смерти прекрасен и свят,

То не ему ли покров многоценный

Выткал осенний закат?

Таял он, словно свеча, понемногу,

Вянул, как в стужу цветы —

Не потому ли с берез на дорогу

Желтые сдуло листы,

И не с кручины ль, одевшись в багрянец,

Плачет ивняк над рекой?..

С виду пригожий он был новобранец,

Статный и рослый такой.

Мир тебе юный! Осенние дали

Скорбны, как родина-мать —

Всю глубину материнской печали

Трудно пером описать.

Злая шрапнель с душегубкою-пулей

Сгинут, вражду разлюбя,—

Рыбарь за сетью, мужик за косулей,

Вспомнят, родимый, тебя!

<1914>

174. Прославление милостыни

Песня убогого Пафнутьюшки

Не отказна милостыня праведная,

На помин души родительской

По субботним дням подавана

Нищей братье со мостинами...

А убогому Пафнутьюшке

Дан поминный кус в особицу.

Как у куса нутра ячневы,

С золотой наводной корочкой,

Уж как творен кус на патоке,

Испечен на росном ладане,

А отмяк кусок под образом,

Белым воздухом прикутанный...

Спасет Бог, возблагодарствует

Кормящих, поящих,

Одевающих, обувающих,

Теплом согревающих!

Милостыня сота —

Будет душеньке вольгота;

Хозяину в дому,

Как Адаму во раю,

Детушкам в дому,

Как орешкам во меду!

Спасет Бог радетелей,

Щедрых благодетелей,

Аверкий – банный согреватель,

Душ и телес очищатель,

Сесентий – калужник,

Олексий – пролужник,

Все святые с нами

В ипостасном храме.

Аминь.

<1914>

1Ъ. В родном углу

Не ветер в поле свищет —

Военный гром гремит...

Старинный романс

Ах, зачем не ворон я,

Не орел ширококрылый,

Чтоб умчаться в те края,

Где сражается мой милый!

Сиротеет наш уют —

Над рекой пожухлый домик,

Как сверчок, докучен труд

И стихов сафьянный томик.

Словно нянюшкин костыль,

На крылечке тень от вяза.

Няня помнит, как Шамиль

Воевал в горах Кавказа,

Как бухарец бунтовал,

Пал Рущук, и в крае вражьем

Турку белый генерал

Потоптал конем лебяжьим.

Ну, как в нынешнюю брань

Всадник-лебедь не прискачет.

Няня шамкает: «У бань

Не к добру Барбос дурачит —

Роет щебень, хвост ежом,

Жди бескормицы иль кражи.

Ладу нет с веретеном

У моей вещуньи-пряжи —

Словно бес в веретене,

Верезжит, на темень злится;

Знать, голубка, на войне

Кровный кто по нам журится.

Лен отсырел, бабьих слез

На Руси прольется море...

Молвь идет, что Сам Христос

Снизойдет на землю скоро.

Он, как буря, без ядра

Супостата изничтожит...

Есть поверье: серебра

Ржа вовеки не изгложет.

Наша Русь черна избой

Да пригожа хлебным кусом...»

Я дремлю, летя душой

За победным Иисусом.

Чую сечу, гром побед,

С милым встречу предвкушая...

О война, в шестнадцать лет

Ты, как сказка роковая!

176

Ягода зреет для птичьего зоба,

Камень для веса и тяги земной,

Люди ж родятся для тесного гроба

С черною ночью, с докукой дневной.

Тридцать минуло – шатаются зубы,

Хитрых седин не укроет картуз...

Заповедь есть: не убий, не прелюбы...

«Будьте как дети!» – сказал Иисус.

Божьих садов и обителей много,

Здесь же ночлежка, свирепый трактир...

Где же пути, золотая дорога

В юно-румяный, неблекнущий мир?

Наша земля – голова великана,

Мы же – зверушки, в трущобах волос,

Горы – короста, лишай – океаны,

В вечность уходит хозяина нос

В перхоть мы прячем червивые гробы,

Костные скрепы сверлом бередим.

Сбудется притча: Титан огнелобый

Нам погрозится перстом громовым,

Коготь державный косицы почешет,—

Хрустнут Европа, безбрежный Китай...

В гибели внуков ничто не утешит

Светлого Деда, взрастившего рай.

1914

177

Посконным портам не бывает износу,

К моленной рубахе нечистый не льнет...

Строй келью под елью оконцами к плёсу,

Где пегая зыбь и гагарий полет.

Пречудный Андрей, что зовется Рублёвым,

Знал пегую глубь, легкоперость гагар,

С плакучей березы на злате еловом

Списал он Два Плача и Троицын Дар.

Гляди на корягу! – в ней красок три чети,

С испода буланность, кукушья слеза,

В дупле как в вертепе потемки столетий,

Хребет же багряный – лесная гроза.

Олимпий Печерский и Гурий Никитин

Воспели корягу в Небесных Столпах —

То Руси судьбина, но образ тот скрытен,

Улыбкой почив на мужицких Христах.

На скрытных иконах рубаха и плёсо,

Плакуша-береза и бабья стряпня —

Ответ на лукавые, книжные спросы

О девьем зачатии Вечного Дня.

Рубаха – мир дольний, вода же – глубинный,

Березку и Хлеб изъяснят ли уста?

Скопцу обручается отрок невинный,

И, девою став, зачинает Христа!

1914

17

8Мужицкий лапоть свят, свят, свят!

Взывает облако, кукушка,

И чародейнее, чем клад,

Мирская, потная полушка.

Мужицкий тельник: Змий, Огонь,

Крылатый Лев Евангелиста,

Христа гвоздиная ладонь —

Свирель, что тайной голосиста,

Горыньгч, Сирин, Царь Кащей, —

Всё явь родимая, простая,

И в онемелости вещей

Гнездится птица золотая.

В телеге туч неровный бег,

В метелке – лик метлы небесной.

Пусть черен хлеб, и сумрак пег, —

Есть вехи к родине безвестной,

Есть мед и хмель в насущной ржи,

За лаптевязьем дум ловитва,

«Вселися в ны и обожи» —

Медвежья умная молитва.

1914

179. Русь

Не косить детине пожен,

Не метать крутых стогов,

Кладенец из красных ножен

Он повынул на врагов.

Наговорна рукоятка,

Лезвие – светлей луча,

Будет ворогу не сладко

От мужицкого меча!

У детины кудри – боры,

Грудь – Уральские хребты,

Волга-реченька – оборы,

Море синее – порты.

Он восстал за сирых братов

И, возмездием горя,

Пал на лысину Карпатов

Кладенец богатыря.

Можно б вспять, поправши злобу,

Да покинешь ли одну

Русь Червонную – зазнобу

В басурманском полону?!

Гоже ль свадебную брагу

Не в белградской гридне пить,

Да и как же дружку-Прагу

Рушником не подарить?!

Деду Киеву похула

Алый краковский жупан...

Словно хворост, пушек дула

Попирает великан.

Славься, Русь! Краса-девица,

Ладь колечко и фату, —

Уж спрядает заряница

Бранной ночи темноту.

Вспыхнет день под небосклоном, —

Молодых в земле родной

Всеславянским брачным звоном

Встретит Новгород седой!

<1914>

180. Ивушка зелененька...

Ивушка зелененька —

Девушка молодёнька.

Стали иву ломати —

Девку замуж отдавати.

Красна девушка догадалась,

В нову горницу, свет, кидалась:

«Ах ты, горенка – светлая сидельня,

Мне-ка нонева не до рукоделья,

А еще не до смирныя беседы!

Ах вы, пялы мои золочены,

Ворота ли вами подпирати?

Вы, шелки мои – бобчаты пбясья,

По сугорам ли вас расстилати?

Уж вы плящие, ярые свечи,

Темны корбы ли вами палити?

Ты согрева – муравчата лежанка,

Не смолой ли тебя растопити?»

Отвечала лежанка-телогрейка

Она речью крещеной человечьей:

«Лучше б тебе, девушка, родиться

Во сыром болоте черной кочкой,

Чем немилу сапог разувати,

За онучею гривну искати,

За нее лиходея целовати!»

<1914>

181. Стих о праведной душе

Жила душа свято, праведно,

Во пустыне душа спасалася,

В листвие нага одевалася,

Во берёсто боса обувалася.

П ритулья – жилья душа не ймала,

За застольным брашном не сиживала,

Куса в соль не обмакивала.

Утрудила душа тело белое,

Что ль до туги-издыхания смертного,

Чаяла душа, что в рай пойдет,

А пошла она в тартарары.

Закрючили душеньку два огненных пса,

Учали душеньку во уста лакать...

Калагыря-бес да бес-едун

К сатане пришли с судной хартией...

Надевал сатана очки геенские,

Садился на стуло костеножное,

Стал житие души вычитывать:

Трудилась душа по-апостольски,

Служила душа по-архангельски,

Воздыхала душа по-Адамову —

Мукой мучиться душе не за что.

Айв чем же душа провинилася,

В грабеже ль, во разбое поножовничала,

Мостовую ли гривну утаивала

Аль чужие силки оголаживала,

Аль на уду свят артос насаживала?

Не повинна душенька и в сих грехах...

А как была душа в плоти-живности,

Что ль семи годков без единого,

Так в Страстной Пяток она стреснула,

Не покаявшись, глупыш масленый...

Не суди нас, Боже, во многом,

А спаси нас, Спасе, во малом.

Аминь.

<1914>

182. Песня про Васнху

Откуль пошло прозвище

Лешева Находка.

Кемское предание

Баба Василиста

Хороша, грудаста,

Голова кувшином

С носом журавлиным,

Руки – погонялки,

Ноги – волчьи пялки.

Как пошла Васиха

Слободе на лихо

Бёрда наживати,

Самобранку ткати.

Дали ей бёрдище

По колу зубище...

На повозной паре

Ехали бояре.

Охобни бобровы,

Сами чернобровы:

«Помогай те, Боже,

Вытыкать рогожи!»

Баба Василиста

На язык речиста,

Как выжлец у сала,

Мерином заржала.

«Ай да баба-пава,

Гридняя забава...

Быть тебе, Васиха,

В терему ткачихой,

За глумство-отвагу

Трескать солодягу,

За кудель на тыне

Окрестить отныне

Красную Слободку

В Лешеву Находку!»

<1914>

183

Меня матушка будит спозаранья,

Я поздёшенько, девушка, встаю;

Покуль белое личко умываю —

Мне изюмный калачик испечен,

Покуль в цветное платье обряжаюсь,

Мне-ка чарочка меду подана,

Пока медом калачик запиваю, —

На работу подруженьки уйдут...

От крестьянской работки-рукоделья

У подруженек рученьки болят,

Болят спинушки с буйной головою,

Ретивому сердечку тяжело...

Мне ж едина работушка далася —

Шить наводы по алу сукну.

Ах, с сиденья, с девичьего безделья

Сполюблю я удала паренька, —

С распригожим не будет девке тошно

До замужества время коротать, —

До того ли замужества-разлуки,

До проклятого бабьего житья!

Распроклятое бабье жированье,

Расхорошее девичье житье:

Уж я высплюся девушкой досыта,

Нагуляюсь красной дб люби.

1914 или 1915

184—198. Избяные песни

Памяти матери

1

Четыре вдовицы к усопшей пришли...

(Крича, бороздили лазурь журавли,

Сентябрь-скопидом в котловин сундуки

С сынком-листодером ссыпал медяки).

Четыре вдовы в поминальных платках:

Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках;

Пришли, положили поклон до земли,

Опосле с ковригою печь обошли,

Чтоб печка-лебедка, бела и тепла,

Как допрежь сытовые хлебы пекла.

Посыпали пеплом на куричий хвост,

Чтоб немочь ушла, как мертвец, на погост,

Хрущатой рядниной покрыли скамью,

На одр положили родитель мою.

Как ель под пилою, вздохнула изба,

В углу зашепталася теней гурьба.

В хлевушке замукал сохатый телок,

И вздулся, как парус, на грядке платок...

Дохнуло молчанье... Одни журавли,

Как витязь победу, трубили вдали:

«Мы матери душу несем за моря,

Где солнцеву зыбку качает заря,

Где в красном покое дубовы столы

От мис с киселем, словно кипень, белы, —

Там Митрий Солунский, с Миколою Влас

Святых обряжают в камлот и атлас,

Креститель Иван с ендовы расписной

Их поит живой иорданской водой!..»

Зарделось оконце... Закат-золотарь

Шасть в избу незваный: принес-де стихарь —

Умершей обнову за песни в бору,

За думы в рассветки, за сказ ввечеру,

А вынос блюсти я с собой приведу

Сутёмки, зарянку и внучку-звезду,

Скупцу ж листодеру чрез мокреть и гать

Велю золотые ширинки постлать.

<1916>

2

Лежанка ждет кота, пузан-горшок – хозяйку —

Объявятся они, как в солнечную старь,

Мурлыке будет блин, а печку-многознайку

Насытят щаный пар и гречневая гарь.

В окне забрезжит луч – волхвующая сказка,

И вербой расцветет ласкающий уют;

Запечных бесенят хихиканье и пляска,

Как в заморозки ключ, испуганно замрут.

Увы, напрасен сон. Кудахчет тщетно рябка,

Что крошек нет в зобу, что сумрак так уныл —

Хозяйка в небесах, с мурлыки сшита шапка,

Чтоб дедовских седин буран не леденил.

Лишь в предрассветный час лесной снотворной влагой

На избяную тварь нисходит угомон,

Как будто нет Судьбы, и про блины с котягой,

Блюдя печной дозор, шушукает заслон.

<1914>

3

Осиротела печь, заплаканный горшок

С таганом шепчутся, что умерла хозяйка,

А за окном чета доверчивых сорок

Стрекочет: «Близок май, про то, дружок, узнай-ка!

Узнай, что снегири в лесу справляют свадьбу,

У дятла-кузнеца облез от стука зоб,

Что, вверивши жуку подземную усадьбу,

На солнце вылез крот – угрюмый рудокоп,

Что тянут журавли, что проболталась галка

Воришке-воробью про первое яйцо...»

Изождалась бадья, вихрастая мочалка

Тоскует, что давно не моется крыльцо.

Теперь бы плеск воды с веселою уборкой,

В окне кудель лучей и сказка без конца...

За печкой домовой твердит скороговоркой

О том, что тих погост для нового жильца,

Как шепчутся кресты о вечном, безымянном,

Чем сумерк паперти баюкает мечту.

Насупилась изба. И оком оловянным

Уставилось окно в капель и темноту.

<1914>

4

«Умерла мама» – два шелестных слова.

Умер подойник с чумазым горшком,

Плачется кот и понура корова,

Смерть постигая звериным умом:

Кто она? Колокол в сумерках пегих,

Дух живодерни, ведун-коновал,

Иль на грохочущих пенных телегах

К берегу жизни примчавшийся шквал?

Знает лишь маковка ветхой церквушки,—

В ней поселилась хозяйки душа...

Данью поминною – рябка в клетушке

Прочит яичко, соломой шурша.

В пестрой укладке повойник и бусы

Свадьбою грезят: «Годов пятьдесят

Бог насчитал, как жених черноусый

Выменял нас – молодухе в наряд».

Время, как шашель, в углу и за печкой

Дерево жизни буравит, сосет...

В звезды конёк и в потемки крылечко

Смотрят и шепчут: «Вернется... придет...»

Плачет капелями вечер соловый;

Крот в подземелье и дятел в дупле...

С рябкиной дрёмою ангел пуховый

Сядет за прялку в кауровой мгле.

«Мама в раю,– запоет веретёнце,—

Нянюшкой светлой младенцу Христу...»

Как бы в стихи, золотые, как солнце,

Впрясть волхованье и песенку ту?

Строки и буквы – лесные коряги,

Ими не вышить желанный узор...

Есть, как в могилах, душа у бумаги —

Алчущим перьям глубинный укор.

Между 1916 и 191

85

Шесток для кота – что амбар для попа,

К нему не заглохнет кошачья тропа:

Зола, как перина,– лежи, почивай,—

Приснятся снетки, просяной каравай.

У матери-печи одно на уме:

Теплынь уберечь да всхрапнуть в полутьме,

Недаром в глухой, свечеревшей избе,

Как парусу в вёдро, дремотно тебе.

Ой, вороны-сны, у невесты моей

Не выклевать вам беспотёмных очей!

Летите к мурлыке, на теплый шесток,

Куда не заглянет прожорливый рок,

Где странники-годы почили золой,

И бесперечь хнычет горбун-домовой:

Ужели плакида – запечный жилец

Почуял разлуку и сказки конец?

Кота ж лежебока будите скорей,

Чтоб был настороже у чутких дверей,

Мяукал бы злобно и хвост распушил,

На смерть трясогузую когти острил.

6

Весь день поучатися правде Твоей,

Как вешнюю озимь, ждать светлых гостей,

В раю избяном и в затишье гумна

Поплакать медово, что будет «она».

Задремлется деду, лучина замрет —

Бесплотная гостья в светелку войдет,

Поклонится Спасу, погладит внучат,

Как травка лучу, улыбнется на плат:

Висит, дескать, сирый, хозяйке взамен

Повыкован венчик из облачных пен:

Очелье – алмаз, по бокам изумруд —

Трех отроков пещных и ангелов труд.

Петух кукарекнет, забрезжит светец,

В дверях засияет Медостов венец;

Пречудный святитель войдет с посошком,

В пастушьих лапотцах, повитый лучом.

За ним, умеряючи крыл паруса,

Предстанет Иван – грозовая краса;

Он с чашей крестильной, и голубь над ним...

Всю ночь поучаюсь я тайнам Твоим.

Заутра у бурой полнее удой,

У рябки яичко и весел гнедой.

А там, где святые росою прошли,

С курлыканьем звонким снуют журавли.

Чтоб сизые крылья и клюв укрепить,

Им надо росы благодатной испить.

<1916>

7

Хорошо ввечеру при лампадке

Погрустить и поплакать втишок,

Из резной низколобой укладки

Недовязанный вынуть чулок.

Ненаедою-гостем за кружкой

Усадить на лежанку кота

И следить, как лучи над опушкой

Догорают виденьем креста,

Как бредет позад дремлющих гумен,

Оступаясь, лохмотница-мгла.

Всё по-старому: дед, как игумен,

Спит лохань и притихла метла.

Лишь чулок, как на отмели верша,

И с котом раздружился клубок.

Есть примета: где милый умерший,

Там пустует кольцо иль чулок.

Там божничные сумерки строже,

Дед безмолвен, провидя судьбу,

Глубже взор и морщины... О Боже —

Завтра год, как родная в гробу!

<1914>

8Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных,

Износило лапчатый золотой стихарь:

Не бежит ли красное от людей разбойных,

Не от злых ли кроется в сутемень да в марь?

Али корба хвойная с бубенцами шишек,

С рушниками-зорями просини милей,

Красики с волвянками слаще звездных пышек

И громов размычливей гомон журавлей?

Эво, на валежине, словно угли в жарнике,

Половеет лапчатый золотой стихарь...

Потянули за море витлюки-комарники,

Нижет перелесица бляшки да янтарь.

Сядь, моя жалобная, в сарафане сборчатом,

В камчатом накоснике, за послушный лен,—

Постучится солнышко под оконцем створчатым,

Шлет-де вестку матушка с Тутошних сторон:

Мы в ответ: «Радехоньки говору то-светному,

Ходоку от маминой праведной души,

Здынься по крылечику к жарнику приветному,

От росы да мокрети лапти обсуши!»

Полыхнувши золотом, прянет гость в предызбицу,

Краснобайной сказкою пряху улестит...

Как игумен в куколе, вечер, взяв кадильницу,

Складню рощ финифтяных ладаном кадит.

В домовище матушка... Пасмурной округою

Водит мглу незрячую поводырка-жуть,

И в рогожном кузове, словно поп за ругою,

В Сторону то-светную солнце правит путь.

1914

9

От сутёмок до звезд и от звезд до зари

Бель берёсты, зыбь хвой и смолы янтари,

Перекличка гагар, вод дремучая дремь,

И в избе, как в дупле, рудо-пегая темь,

От ловушек и шкур лисий таежный дух,

За оконцем туман, словно гагачий пух,

Журавлиный пролет, ропот ливня вдали,

Над поморьем лесов облаков корабли,

Над избою кресты благосенных вершин...

Спят в земле дед и мать, я в потемках один.

Чую, сеть на стене, самопрялка в углу,

Как совята с гнезда, загляделись во мглу.

Сиротеют в укладе шушун и платок,

И на отмели правит поминки челнок.

Ель гнусавит псалом: «Яко воск от огня...»

Далеко до лесного железного дня,

Когда бор, как кольчужник, доспехом гремит

Королевну-Зарю полонить норовит.

<1914>

10

Бродит темень по избе,

Спотыкается спросонок,

Балалайкою в трубе

Заливается бесенок:

«Трынь да брынь, да тере-рень...»

Чу! Заутренние звоны!

Богородицына тень,

Просияв, сошла с иконы.

В дымовище сгинул бес,

Печь, как старица, вздохнула;

За окном бугор и лес

Зорька в сыту окунула.

Там, минуючи зарю,

Ширь безвестных плоскогорий,

Одолеть судьбу-змею

Скачет пламенный Егорий.

На задворки вышел Влас

С вербой, в венчике сусальном...

Золотой, воскресный час,

Просиявший в безначальном.

<1914>

11

Зима изгрызла бок у стога,

Вспорола скирды, но вдомек

Буренке пегая дорога

И грай нахохленных сорок.

Сороки хохлятся – к капели,

Дорога пега – быть теплу.

Как лещ наживку, ловят ели

Луча янтарную иглу.

И луч бежит в переполохе,

Ныряет в хвои, в зыбь ветвей...

По вечерам коровьи вздохи

Снотворней бабкиных речей:

«К весне пошло, на речке глыбко,

Буренка чует водополь...»

Изба дремлива, словно зыбка,

Где смолкли горести и боль.

Лишь в поставце, как скряга злато,

Теленье числя и удой,

Подойник с кринкою щербатой

Тревожат сумрак избяной.

<1915>

В селе Красный Волок пригожий народ:

Лебедушки девки, а парни, как мед,

В моленных рубахах, в беленых портах,

С малиновой речью на крепких губах;

Старухи в долгушках, а деды – стога,

Их россказни внукам милей пирога:

Вспушатся усищи, и киноварь слов

Выводит узоры пестрей теремов.

Моленна в селе – семискатный навес:

До горнего неба семь нижних небес,

Ступенчаты крыльца, что час, то ступень,

Всех двадцать четыре – заутренний день.

Рундук запорожный – пречудный Фавор,

Где плоть убелится, как пена озер.

Бревенчатый короб – утроба кита,

Где спасся Иона двуперстьем креста.

Озерная схима и куколь лесов

Хоронят село от людских голосов.

По Пятничным зорям на хартии вод

Всевышние притчи читает народ:

«Сладчайшего Гостя готовьтесь принять!

Грядет Он в нощи, яко скимен и тать;

Будь парнем женатый, а парень, как дед...»

Полощется в озере маковый свет,

В пеганые глуби уходит столбом

До сердца земного, где праотцов дом.

Там, в саванах бледных, соборы отцов

Ждут радужных чаек с родных берегов:

Летят они с вестью, судьбы бирючи,

Что попрана Бездна и Ада ключи.

<1916>

13

Коврига свежа и духмяна,

Как росная пожня в лесу,

Пушист у кормилицы мякиш

И бел, как берёсто, испод.

Она – избяное светило,

Лучистее детских кудрей,

В чулан загляни ненароком —

В лицо тебе солнцем пахнёт.

И в час, когда сумерки вяжут,

Как бабка, косматый чулок,

И хочется маленькой Маше

Сытового хлебца поесть —

В ржаном золотистом сиянье

Коврига лежит на столе,

Ножу лепеча: «Я готова

Себя на закланье принесть».

Кусок у малютки в подоле —

В затоне рыбачий карбас:

Поломана мачта, пучиной

Изгрызены днище и руль, —

Но светлая радость спасенья,

Прибрежная тишь после бурь

Зареют в ребяческих глазках,

Как вёдреный синий июль.

14

Вешние капели, солнопёк и хмара,

На соловом плёсе первая гагара.

Дух хвои, берёсты, проглянувший щебень,

Темью сонь-липуша, россказни да гребень.

Тихий, мерный ужин, для ночлега лавка,

За окошком месяц – Божья камилавка.

Сон сладимей сбитня, петухи спросонок,

В зыбке снегиренком пискнувший ребенок,

Над избой сутёмки – дедовская шапка,

И в уголку божничном с лестовкою бабка,

От печного дыма ладан пущ сладимый,

Молвь отшельниц-елей: «Иже херувимы...»

Вновь капелей бусы, солнопёка складень,

Дум – гагар пролетных не исчислить за день.

Пни – лесные деды, в дуплах гуд осиный,

И от лыж пролужья на тропе лосиной.

<1914>

15

Ворон грает к теплу, а сорока – к гостям,

Ель на полдень шумит – к звероловным вестям.

Если полоз скрипит, конь ушами прядет —

Будет в торге урон и в кисе недочет.

Если прыскает кот и зачешется нос —

У зазнобы рукав полиняет от слез.

А над рябью озер прокричит дребезда —

Полонит рыбака душегубка-вода.

Дятел угол долбит – загорится изба,

Доведет до разбоя детину гульба.

Если девичий лапоть ветшает с пяты,—

Не доесть и блина, как наедут сваты.

При запалке ружья в уши кинется шум —

Не выглаживай лыж, будешь лешему кум.

Семь примет к мертвецу, но про них не теперь, —

У лесного жилья зааминена дверь,

Под порогом зарыт «Богородицын Сон», —

От беды-худобы нас помилует он.

<1914>

199

Вы, деньки мои – голуби белые,

А часы – запоздалые зяблики,

Вы почто отлетать собираетесь,

Оставляете сад мой пустынею?

Аль осыпалось красное вишенье,

Виноградье мое приувянуло,

Али дубы матёрые, вечные,

Буреломом, как зверем, обглоданы,

Аль иссякла криница сердечная,

Али веры ограда разрушилась,

Али сам я – садовник испытанный,

Не возмог прикормить вас молитвою?

Проворкуйте, всевышние голуби,

И прож^бруйте, дольние зяблики,

Что без вас с моим вишеньем станется:

Воронью оно в пищу достанется.

По отлете ж последнего голубя

Постучится в калитку дырявую

Дровосек с топорами да пилами,

В зипунище, в лаптищах с оборами.

Час за часом, как поздние зяблики,

Отлетает в пространство глубинное...

Чу! Как няни сверчковая песенка,

Прозвенело крыло голубиное.

Между 1914 и 1916

200

Бабка тачает заплаты, —

Внуков кургузый зипун.

Дремлют у печки ухваты,

Вороном смотрит чугун.

С полки грозится мутовка:

«Нишкни! Идет лесовик!..»

Грезит спросонка винтовка:

«Где же хозяин-лесник?

Ржавчина ест мое дуло,

Выщерблен кремень давно!..»

Шарят лесные отгулы

Темени звонкое дно.

Поздно. Доштопать бы ворот.

Внучек белее, чем лен,

«Тятька лосихой запорот»,—

Всякому вымолвит он.

Давеча дивный прохожий

В Выгово шел налегке,

С матерью-скрытницей Божьей

Сходство нашел в пареньке.

Баял: «Пречудна Лукерья —

Града то-светного дщерь,

Мужу за нечесть безверья

Выбодал душеньку зверь».

Вторя старухиным думам,

Плещет за ставнею куст:

«Будет твой внук Аввакумом,

Речью ж Иван Златоуст».

Снам умиляется бабка:

«То-то б утешил меня...»

Темень – кудели охапка

Тушит кадильницу дня.

Между 1914 и 1916

201

Талы избы, дорога,

Буры пни и кусты.

У лосиного лога

Четки елей кресты.

На завалине лыжи

Обсушил полудняк.

Снег дырявый и рыжий,

Словно дедов армяк.

Зорька в пестрядь и лыко

Рядит сучья ракит.

Кузовок с земляникой —

Солнце метит в зенит.

Дятел – пущ колотушка —

Дразнит стуком клеста,

И глухарья ловушка

На сегодня пуста.

Между 1914 и 1916

202

Октябрь – петух медянозобый

Горланит в ветре и лесу:

«Я в листопадные сугробы

Яйцо снегбвое снесу».

И лес под клювом петушиным

Дырявым стал. Курятник туч

Сквозит пометом голубиным,—

Мол, Духа Божьего не мучь,

Снести яйцо на первопутки

Однажды в год тебе дано...

Как баба, выткала за сутки

Речонка сизое рядно.

Близки дубленые Покровки,

Коровьи свадьбы, конский чёс.

И к звездной кузнице, для ковки,

Плетется облачный обоз.

Между 1914 и 1916

203. Вражья сила

Возят щебень, роют рвы,

Понукают лошаденок.

От встревоженной травы

Дух идет, горюч и тонок.

В лысый пень оборотясь,

На людей дивится леший:

Где дремали топь и грязь,

Там снуют седок и пеший.

И береза, зелень кос

Гребню ветра подставляя,

Как вдова, бледна от слез —

Тяжела-де участь злая.

Камни – очи луговин

От тоски посоловели,

Прячут изморозь седин

Под кокошниками ели.

И звериный бог Медост

Пришлецам грозит корягой:

Мол, пробыть до первых звезд,

Опосля уйти ватагой.

Вот и звезды, как грибы,

На опушке туч буланых...

Вторя снам лесной избы,

Дед бранит гостей незваных:

«Принесло лихую рать,

Зайцу филина-соседа!..»

И с божницы Богомать

Смотрит жалостно на деда.

А над срубленной сосной,

Где комарьи зой и плясы,

«Со святыми упокой»,—

Шепчет сумрак седовласый.

Между 1914 и 1916

204

Обозвал тишину глухоманью,

Надругался над белым «молчи»,

У креста простодушною данью

Не поставил сладимой свечи.

В хвойный ладан дохнул папиросой

И плевком незабудку обжег, —

Зарябило слезинками плёсо,

Сединою заиндевел мох.

Светлый отрок – лесное молчанье,

Помолясь на заплаканный крест,

Закатилось в глухое скитанье

До святых, незапятнанных мест.

Заломила черемуха руки,

К норке путает след горностай...

Сын железа и каменной скуки

Попирает берестяный рай.

Между 1914 и 1916

205

Запечных потемок чурается день,

Они сторожат наговорный кистень, —

Зарыл его прадед-повольник в углу,

Приставя дозором монашенку-мглу.

И теплится сказка... Избе лет за двести,

А всё не дождется от витязя вести.

Монашка прядет паутины кудель,

Смежает зеницы небесная бель.

Изба засыпает... С узорной божницы

Взирает Микола и сестры Седмицы,

На матице ожила карлиц гурьба,

Топтыгин с козой – избяная резьба.

Глядь, в горенке стол самобранкой накрыт,

На лавке разбойника дочка сидит,

На ней пятишовка, из гривен блесня,

Сама же понурей осеннего дня.

Ткачиха-метель напевает в окно:

«На саван повольнику ткися, рядно,

Лежит он в логу, окровавлен чекмень,

Не выведал ворог про чудо-кистень!..»

Колотится сердце... Лесная изба

Глядится в столетья, темна, как судьба,

И пестун былин, разоспавшийся дед,

Спросонок бормочет про тутошний свет.

Между 1914 и 1916

206

Сготовить деду круп, помочь развесить сети,

Лучину засветить и, слушая пургу,

Как в сказке, задремать на тридевять столетий,

В Садко оборотясь иль в вещего Вольгу.

«Гей, други! Не в бою, а в гуслях нам удача, —

Соловке-игруну претит вороний грай...»

С полатей смотрит Жуть, гудит, как било, Лаче,

И деду под кошмой приснился красный рай, —

Там горы-куличи и сыченые реки,

У чаек и гагар по миске яйцо...

Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,

Теплынью дышит печь – ночной избы лицо.

Но уж рыжеет даль, пурговою метлищей

Рассвет сметает темь, как из сусека сор,

И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,

Гогочет и шипит на солнечный костер.

Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,

Над ней пятно зари, как венчик у святых,

А Лаче ткет валы, размашисто и хлябко,

Теряяся во мхах и в далях ветровых.

Между 1914 и 1916

207

Оттепель – баба-хозяйка,

Лог – как белёная печь,

Тучка – пшеничная сайка

Хочет сытою истечь.

Стряпке всё мало раствора,

Лапти в муке до обор...

К посоху дедушки-бора

Жмется малютка-сугор:

«Дед, пробудися, я таю,—

Нет у шубейки полы!»

Дед же спросонок: «Знать, к маю

Смолью дохнули стволы».

«Дедушка, скоро ль сутёмки

Косу заре доплетут?..»

Дед же: «Сыреют в котомке

Чай и огниво и трут,—

Нет по проселку проходу,

Всюду раствор да блины...»

В вешнюю полую воду

Думы, как зори, ясны.

Ждешь, как вестей, жаворбнка,

Ловишь лучи на бегу...

Чу! Громыхает заслонка

В теплом, разбухшем логу.

Между 1914 и 1916

20

8Ель мне подала лапу, береза серьгу,

Тучка канула перл, просияв на бегу,

Дрозд запел «Блажен муж» и «Кресту Твоему»...

Утомилась осина вязать бахрому.

В луже крестит себя обливанец-бекас,

Ждет попутного ветра небесный баркас:

Уж натянуты снасти, скрипят якоря,

Закудрявились пеной Господни моря,

Вот и сходню убрал белокрылый матрос...

Неудачлив мой путь, тяжек мысленный воз!

Кобылица-душа тянет в луг, где цветы,

Мята слов, древозвук, купина красоты.

Там, под Дубом Покоя, накрыты столы,

Пиво Жизни в сулеях, и гости светлы —

Три пришельца, три солнца, и я – Авраам,

Словно ива ручью, внемлю росным словам:

«Рбдишь сына-звезду, алый песенный сад,

Где не властны забвенье и дней листопад,

Где береза серьгою и лапою ель

Тиховейно колышут мечты колыбель».

Между 1914 и 1916

209. Ночь на Висле