Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Кровавый бисер и топаз,

Чуднб, болезно мужичыб,

За жизнь суровую свою,

Как землянику в кузовок,

Сбирать слезинки с Божьих щек.

Так жили братья. Всякий день,

Едва раскинет сутемень

Свой чум у таежных полян,

В лесную келью сквозь туман

380 Сорока грамотку носила.

Была она четверокрыла,

И, полюбив налимье сало,

У свекра в бороде искала.

Уж не один полет воочью

Сильвёрст за пазухой сорочьей

Худые вести находил,

Писал их столпник, старец Нил.

Он на прибрежий Онега

Построил столп из льда и снега,

390 Покрыл его дерном, берестой

И тридцать лет стоит невестой

Пустынных чаек, облаков

И серых беличьих лесов.

Их немота родила были,

Что белки столпника кормили.

Он по-мирскому стольный князь,

Как чешуей озерный язь,

Так ослеплял служилым златом

Любимец царские палаты.

400 Но сгибло всё! Нил на столпе —

Свеча на таежной тропе,

В свое дупло, как хризопраз,

Его укрыл звериный Спас!

* * *

Однажды птица прилетела

Понурою, отяжелелой

И не клевала творожку.

Сильвёрст желанную строку

У ней под крылышком сыскал:

«Готовьтесь к смерти», – Нил писал.

410Ударили в било поспешно...

И, как опалый цвет черешни,

На новоселье двух смертей

Слетелись выводки гусей.

Тетерева и куропатки,

Свистя крылами, без оглядки

На звон завихрились из пущ.

И молвил свекор: «Всемогущ,

Кто плачет кровию за тварь!

Отменно знатной будет гарь,

420 Недаром лоси ломят роги,

Медведи, кинувши берлоги,

С котятами рябая рысь

Вкруг нашей церкви собрались!

Простите, детушки, убогих!

Мы в невозвратные дороги

Одели новое рядно...

Глядят в небесное окно

На нас Авв&кум, Феодосии...

Мы вас, болезные, не бросим,

430 С докукою пойдем ко Власу,

Чтоб дал лебедушкам атласу,

А рыси выбойки рябой...

Живите ладно меж собой.

Вы, лоси, не бодайтесь больно,

Медведихе – княгине стольной —

От нас в особицу поклон, —

Ей на помин овса суслон,

Стоит он, миленький, в сторонке...

Тетеркам пестрым по иконке, —

440 На них кровоточивый Спас, —

Пускай помолятся за нас!»

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко», —

Воспела в горести великой

На человечьем языке

Вся тварь вблизи и вдалеке.

Когда же церковь-купина

Заполыхала до вершины,

Настала в дебрях тишина

И затаили плеск осины.

450 Но вот разверзлись купола,

И въявь из маковицы главной

На облак белизны купавной

Честная двоица взошла.

За нею трудница-сорока

С хвостом лазбревым, в тороках...

Все трое метятся писцом,

Горящей птицей и крестом.

* * *

Не стало деда с Силивёрстом...

С зарей над сгибнувшим погостом,

460 Рыдая, солнышко взошло

И по-над речью, по-над логом

Оленем сивым хромоногим

Заковыляло на село.

Несло валежником от суши,

Глухою хмарой от болот,

По горенкам и повалушам

Слонялся человечий сброд.

И на лугу, перед моленной,

Сияя славою нетленной,

470 Икон горящая скирда:

В огне Мокробородый Спас,

Успение, коровий Влас...

Се предреченная звезда,

Что в карих сумерках всегда

Кукушкой окликала нас!

Да молчит всякая плоть человеча:

Уснул, аки лев,

Великий Сиг!

Икон же души с поля сечи,

480 Как белый гречневый посев,

И видимы на долгий миг,

Вздымались в горнюю Софию...

Нерукотворную Россию

Я, песнописец Николай,

Свидетельствую, братья, вам!

В сороковой полесный май,

Когда линяет пестрый дятел

И лось рога на скид отпятил,

Я шел по Унженским горам.

490 Плескали лососи в потоках,

И меткой лапою, с наскока,

Ловила выдра лососят.

Был яр, одушевлен закат,

Когда безвестный перевал

Передо мной китом взыграл.

Прибоем пихт и пеной кедров

Кипели плоскогорий недра,

И ветер, как крыло орла,

Студил мне грудь и жар чела.

500 Оледенелыми губами

Над росомашьими тропами

Я бормотал: «Святая Русь,

Тебе и каторжной молюсь!

Ау, мой ангел пестрядинный,

Явися хоть на миг единый!»

И чудо! Прыснули глаза

С козиц моих, как бирюза!

Потом, как горные медведи,

Сошлись у врат из тяжкой меди.

510 И постучался левый глаз,

Как носом в лужицу бекас, —

Стена осталась безответной.

И око правое – медведь —

Сломало челюсти о медь,

Но не откликнулась верея,

Лишь страж, кольчугой пламенея,

Сиял на башне самоцветной.

Сластолюбивый мой язык,

Покинув рта глухие пади,

520 Веприцей ринулся к ограде,

Но у столпов, рыча, поник.

С нашеста ребер в свой черед

Вспорхнуло сердце – голубь рябый,

Чтобы с воздушного ухаба

Разбиться о сапфирный свод.

Как прыснуть векше, – голубок

В крови у медного порога!..

И растворились на восток

Врата запретного чертога.

530 Из мрака всплыли острова,

В девичьих бусах заозерья,

С морозным Устюгом Москва,

Валдай-ямщик в павлиньих перьях,

Звенигород, где на стенах

Клюют пшено струфокамилы,

И Вологда, вся в кружевах,

С Переяславлем белокрылым.

За ними Новгород и Псков —

Зятья в кафтанах атлабасных,

540 Два лебедя на водах ясных —

С седою Ладогой Ростов.

Изба резная – Кострома,

И Киев – тур золоторогий —

На цареградские дороги

Глядит с Перунова холма.

Упав лицом в кремни и гальки,

Заплакал я, как плачут чайки

Перед отплытьем корабля:

«Моя родимая земля,

550 Не сетуй горько о невере,

Я затворюсь в глухой пещере,

Отрбщу бороду до рук, —

Узнает изумленный внук,

Что дед недаром клад копил

И короб песенный зарыл,

Когда дуванили дуван!..»

Но прошлое, как синь туман:

Не мыслит вешний жаворбнок,

Как мертвен снег и ветер звонок.

* * *

560 Се предреченная звезда,

Что темным бором иногда

Совою окликала нас!..

Грызет лесной иконостас

Октябрь – поджарая волчица,

Тоскуют печи по ковригам,

И шарит оторопь по ригам

Щепоть кормилицы-мучицы.

Ушли из озера налимы,

Поедены гужи и пимы,

570 Кора и кожа с хомутов,

Не насыщая животов.

Покойной Прони в руку сон:

Сигбвец змием полонен,

И синеглазого Васятку

Напредки посолили в кадку.

Ах, синеперый селезень!..

Чирикал воробьями день,

Когда, как по грибной дозор,

Малютку кликнули на двор.

580 За кус говядины с печёнкой

Сосед освежевал мальчонка

И серой солью посолил

Вдоль птичьих ребрышек и жил.

Старуха же с бревна под балкой

Замыла кровушку мочалкой,

Опосле, как лиса в капкане,

Излилась лаем на чулане.

И страшен был старуший лай,

Похожий то на баю-бай,

590 То на сорочье стрекотанье.

Ополночь бабкино страданье

Взошло над бедною избой

Васяткиною головой.

Стеклися мужики и бабы:

«Да, те ж вихры и носик рябый!»

И вдруг, за гиблую вину,

Громада взвыла на луну.

Завыл Парфён, худой Егорка,

Им на обглоданных задворках

600Откликнулся матерый волк...

И народился темный толк:

Старух и баб-сорокалеток

Захоронить живьем в подклеток

С обрядой, с жалкой плачеей

И с теплою мирской свечой,

Над ними избу запалить,

Чтоб не достались волку в сыть!

* * *

Так погибал Великий Сиг,

Заставкою из древних книг,

610 Где Стратилатом на коне

Душа России, вся в огне,

Летит ко граду, чьи врата

Под знаком чаши и креста!

Иная видится заставка:

В светелке девушка-чернавка

Змею под створчатым окном

Своим питает молоком —

Горыныч с запада ползет

По горбылям железных вод!

620 И третья восстает малюнка:

Меж колок золотая струнка,

В лазури солнце и луна

Внимают, как поет струна.

Меж ними костромской мужик

Дивится на звериный лик, —

Им, как усладой, манит бес

Митяя в непролазный лес!

Так погибал Великий Сиг,

Сдирая чешую и плавни...

630 Год девятнадцатый, недавний,

Но горше каторжных вериг!

Ах, пусть полголовы обрито,

Прикован к тачке рыбогон,

Лишь только бы, шелками шиты,

Дремали сосны у окон!

Да родина нас овевала

Черемуховым крылом,

Дымился ужин рыбьим салом,

И ночь пушистым глухарем

640 Слетала с крашеных полатей,

На осмерых кудрявых братий,

На становитых зятевей,

Золовок, внуков-голубей,

На плешь берестяную деда

И на мурлыку-тайноведа, —

Он знает, что в тяжелой скрыне,

Сладимым родником в пустыне,

Бьют матери тепло и ласки...

Родная, не твои ль салазки,

650 В крови, изгрызены пургой,

Лежат под Чертовой Горой?!

Загибла тройка удалая,

С уздой татарская шлея,

И бубенцы – дары Валдая,

Дуга моздокская лихая, —

Утеха светлая твоя!

«Твоя краса меня сгубила», —

Певал касимовский ямщик,

Пусть неопетая могила

660 В степи, ненастной и унылой,

Сокроет ненаглядный лик!

Калужской старою дорогой,

В глухих олбнецких лесах

Сложилось тайн и песен много

От сахалинского острога

До звезд в глубоких небесах!

Но не былб напева краше

Твоих метельных бубенцов!..

Пахнуло молодостью нашей,

670 Крещенским вечером с Парашей

От ярославских милых слов!

Ах, непроста душа в ознобе,

Матерой стаи чуя вой! —

Не ты ли, Пашенька, в сугробе,

Как в неотпетом белом гробе,

Лежишь под Чертовой Горой?!

Разбиты писаные сани,

Издох ретивый коренник,

И только ворон назаране,

680 Ширяя клювом в мертвой ране,

Гнусавый испускает крик!

Лишь бубенцы – дары Валдая

Не устают в пурговом сне

Рыдать о солнце, птичьей стае

И о черемуховом мае

В родной далекой стороне!

* * *

Кто вы – лопарские пймы

На асфальтовой мостовой?

«Мы сосновые херувимы,

690 Слетели в камень и дымы

От синих озер и хвой.

Поведайте, добрые люди,

Жалея лесной народ,

Здесь ли с главой на блюде,

Хлебая железный студень,

Иродова дщерь живет?

До нее мы в кошеле рысьем

Мирской гостинец несем:

Спаса рублёвских писем, —

700 Ему молился Анисим

Сорок лет в затворе лесном!

Чай, перед Светлым Спасом

Блудница не устоит,

Пожалует нас атласом,

Архангельским тарантасом,

Пузатым, как рыба-кит!

Да еще мы ладим гостинец:

Птицу-песню пером в зарю,

Чтобы русских высоких крылец,

710 Как околиц да позатылиц,

Не минугь и богатырю!

Чай, на песню Иродиада

Склонит милостиво сосцы,

Поднесет нам с перлами ладан,

А из вымени винограда

Даст удой вина в погребцы!»

Выла улица каменным воем,

Глотая двуногие пальто.

«Оставьте нас, пожалста, в покое!..»

720 «Такого треста здесь не знает никто...»

«Граждане херувимы, – прикажете авто?»

«Позвольте, я актив из КИМа!..»

«Это экспонаты из губздрава...»

«Мильционер, поймали херувима!..»

«Реклама на теплые джимы?..»

«А!.. Да!.. Вот... Так, право...»

«А из вымени винограда

Даст удой вина в погребцы...»

Это последняя Лада,

730 Купава из русского сада,

Замирающих строк бубенцы!

Это последняя липа

С песенным сладким дуплом;

Знаю, что слышатся хрипы,

Дрожь и тяжелые всхлипы

Под милым когда-то пером!

Знаю, что вечной весною

Веет березы душа,

Но борода с сединою,

740 Молодость с песней иною

Слезного стоят гроша!

Вы же, кого я обидел

Крепкой кириллицей слов,

Как на моей панихиде,

Слушайте повесть о Лидде —

Городе белых цветов!

Как на славном Индийском поморий,

При ласковом князе Онории

Воды были тихие стерляжие,

750 Расстилались шелковою пряжею.

Берега – всё ониксы с лалами,

Кутались бухарскими шалями,

Еще пухом чаиц с гагарятами,

Тафтяными легкими закатами.

Кедры-ливаны семерым в обойм,

Мудро вышиты паруса у сойм.

Гнали паруса гуси махами,

Селезни с чирятами-кряками,

Солнышко в снастях бородой трясло,

760 Месяц кормовое прямил весло,

Серебряным салом смазывал,

Поморянам пути указывал.

Срубил князь Онорий Лидду-град

На синих лугах меж белых стад.

Стена у города кипарисова,

Врата же из скатного бисера.

Избы во Лидде – яхонты,

Не знают мужики туги-пахоты.

Любовал Онорий высь нагорную —

770 Повыстроить церковь соборную.

Тесали каменья брусьями,

Узорили налепами да бусами,

Лемехом свинчатым крыли кровлища,

Закомары, лазы, переходища.

Маковки, кресты басменили,

Арабской синелью синелили,

На вратах чеканили Митрия,

На столпе писали Одигитрию.

Чаицы, гагары встрепыхалися,

780 На морское дно опускалися,

Доставали жемчугу с искрицей

На высокий кокошник Владычице.

А и всем пригоже у Онория

На славном Индийском поморий,

Только нету в лугах мала цветика,

Колокольчика, курослепика,

По лядинам ушка медвежьего,

Кашки, ландыша белоснежного.

Во садах не алело розана,

790 Цветником только книга прозвана.

Закручинилась Лидда стольная:

«Сиротинка я подневольная!

Не гулять сироте по цветикам,

По лазоревым курослепикам.

На Купалу мне не завить венка,

Средь пустых лугов протекут века.

Ой, верба, верба, где ты сросла? —

Твои листыньки вода снесла!..»

Откуль взялась орда на выгоне, —

х800 Обложили град сарациняне.

Приужахнулся Онорий с горожанами,

С тихими стадами да полянами:

«Ты, Владычица Одигитрия,

На помогу нам вышли Митрия,

На нем ратная сбруна чеканена, —

Одолеет он половчанина!»

Прослезилася Богородица:

«К моему столпу мчится конница!..

Заградили меня целой сотнею,

810 Раздирают хламиду золотную

И высокий кокошник со искрицей, —

Рубят саблями лик Владычице!..»

Сорок дней и ночей сарациняне

Столп рубили, пылили на выгоне,

Краски, киноварь с Богородицы

Прахом веяли у околицы.

Только лик пригож и под саблями,

Горемычными слезками бабьими,

Бровью волжскою синеватою

820 Да улыбкою скорбно сжатою.

А где сеяли сита разбойные

Живописные вапы иконные,

До колен и по оси тележные

Вырастали цветы белоснежные.

Стала Лидда, как чайка, белёшенька,

Сарацинами мглится дороженька,

Их могилы цветы приукрасили

На Онорья святых да Протасия!

Лидда с храмом белым,

830 Страстотерпным телом

Не войти в тебя!

С кровью на ланитах,

Сгибнувших, убитых

Не исчесть, любя.

Только нежный розан,

Из слезинок создан,

На твоей груди.

Бровью синеватой

Да улыбкой сжатой

840 Гибель упреди!

Радонеж, Самара,

Пьяная гитара

Свилися в одно...

Мы на четвереньках,

Нам мычать да тренькать

В мутное окно!

За окном рябина,

Словно мать без сына,

Тянет рук сучье.

850 И скулит Трезором

Мглица под забором —

Темное зверье.

Где ты, город-розан —

Волжская береза,

Лебединый крик

И, ордой иссечен,

Осиянно вечен,

Материнский Лик?!

Цветик мой дитячий,

860 Над тобой поплачет

Темень да Трезор!

Может, им под тыном

И пахнёт жасмином

От Саронских гор!

День Покрова Пресвятыя Богородицы

192

8Полтава

518. Повесть скорби

Над домом вечного позора

Стоят два ангела с крестом,

И часовые для дозора —

Внизу с заряженным ружьем!

Как ангел тихий непорочный

И ты мне верен был шесть лет,

Но вот пробил наш час урочный, —

Нарушен клятвенный обет!

Тебе простить вину такую

Я хотел бы, но не смог,

И повесть скорби роковую

Угрюмо слушает острог.

Старинная тюремная песня

Ты не поверил до конца

В Пречистый Лик, в зарок кольца

С крестом московских патриархов,

И вот колтун с собачьей пархой.

Твои ночные завсегдаи

Сулят Оксану в темном гае.

Меж тем как оторопь с чесоткой

Зловещей заняты находкой:

В мешке два сердца человечьих,

10 Пригоршня ладана и свечи!

Кому достанется мешок? —

Поэту ль за отару строк,

Похожих на чирят болотных?..

В одеждах звездно-позолотных

Проходят образы былого, —

Так в роще северной еловой

Олени тянут к роднику...

Как в кандалы, тебя в строку

Заковывать перу не ласка,

20 Пусть Сахалин или Аляска

Хохочут каторжною цепью,

Что ангел с облачною ветвью

Оборотился в кобеля!..

Моя родимая земля

Расшита кровяной синелью,

И к дьявольскому рукоделью

Любимый приложил персты,

Сорвав влюбленности цветы

И дружбы сумеречной розан!

30 Уж не сирень, а скрип обоза

Осиным роем бьет в окно, —

Везут парчу и полотно

Да три доски всегда готовых.

Так в пущах северных еловых

Лосиха, потеряв отеля,

Рожком берестяным свирелит:

«Му-у-у! Му-у-у! Удоем вымя лоско!..»

Поблеклым вереском да воском

Я расшиваю повесть скорби, —

40 Лазорь и шелк уснули в торбе,

Им не пойти стихом вприсядку.

Я теплю синюю лампадку

Пред образом из Белозерья, —

По чудотворному поверью,

Он ослепил орду татар...

Жил дед и Анатолий Яр —

Лосенок, что пришел напиться

К ручью лесному, морок длится

Седьмой позёмок и весну...

50 Брыкастый выпил глубину

И данью колдовскому дну

Оставил очи – яхонт карий.

И с той поры в ольховой хмаре,

За кружкой меда у медведя,

Барсук-лаптюга, рысь-редедя

За первопуток правят сплётки,

Что от загадочной находки

Не спится старому ручью.

Его кобза журчит «люблю»

60 На всю кедровую опушку

И в жемчуговую избушку,

Где сны и песни в кулебяках,

Лосенку тропка в синих маках, —

Порукою медвежье слово!..

Так в пуще северной еловой...

Но яхонт выпал из венца! —

Ты не поверил до конца

Кресту московских патриархов,

И вот колтун с собачьей пархой.

70 Твои ночные завсегдаи,

И Ленинград луну качает,

Как маятник, гранитной лапой.

Уж не иконной нежной вапой,

Дымком лопарского грудка,

А головней из кабака

Твой облик в будущем очерчен!..

Костлявый каменщик о печень

Свирепый натрудил колун, —

Ручью вещает Гамаюн,

80 Как шум вершин, печальным бубном

Укрыться в просинь непробудно,

С журчаньем в сердце: «Я люблю

Два карих яхонта под бровью!»

Склонились рожки к изголовью,

Припали губы к хрусталю,

И тянет кедровой корой,

Но лапа подымает вой,

И гаснет золото виденья...

Пусть эти руны, как селенье,

90 В ночи приветным огоньком

Тебя поманят в милый дом,

Где за разлапым самоваром

Сиреневым певучим паром

Повита сказка в русских прошвах!

Она не укоряет прошлым,

Любя крещенскую ватрушку,

Метель за окнами и кружку,

Где сладко пенится любовь!

Но скорби повесть нижет вновь

100 За порванную нитью – муза.

С душистой земляникой кузов

Мои стихи теперь – опёнки

Без самоцветного лосенка,

Что в сердце искупал копытца!

Он будет мне до гроба сниться,

Как берег в розовых тюльпанах

Иль главы в утренних туманах

Голубокрылого Афона, —

На них молюсь, кладя поклоны,

110 Как в детстве цветиком-Колюшей:

Угомоните морок-душу,

Пролейте радугу на скорби,

Чтобы за песней легче горбить

Сугробу зимнему заплечье!

В мешке два сердца, ладан, свечи...

О безотвязный страшный клад,

Тебя повыслал Ленинград,

Как хороводов волчьих сварок,

Москве истерзанной в подарок!

120 Уж не зарезал ли монгол

Алёнушку в пожаре сёл?!..

Два сердца, знать: погибли двое, —

Купава и побег Левкоя!..

Не я ли, Господи, не я ли?!.

И стон ловлю: на жабьем бале

Я обронил чудесный крест,

Кольцо ж оставил у невест

В подземном адском кабачке,

Где пляшут кости налегке...

130 М-у-у! М-у-у! Удоем вымя лоско ль?

На Вятке розовы березки,

И горница на зори дверью.

По чудотворному поверью

Пречистая из Белозерья

К полону, лиху, нездоровью,

Как в стыдь рябина, плачет кровью.

И вот заплакала она,

Лишь на крылечке тишина,

Как нянюшка, вздремнуть уселась,

140 И банька дымом запотела,

Возжаждав веника с мочалкой,

А клеть с куриной перепалкой

Зарделась заревом петушьим!..

Так разлучились наши души —

Лосенок и лесной ручей!

Гранитной лапе до зверей,

До птиц с цветами нету дела,

Она в пурге осатанелой

Качает маятник луны.

150 От невской пасмурной волны

И от иглы адмиралтейской

Питаться повестью злодейской

Тебе, как Дантесу, не внове:

Взгляни, росинка свежей крови

Горит и на твоей перчатке!

С судьбою не играют в прятки, —

Я умираю, не кляня,

Прости, Владычица, меня!

Я твой в рубахе пестрядинной,

160 Поэт посконный и овинный,

Но Пушкину сродни звездой,

Убит любимою рукой

И дружбой в ранах не обвязан!

Читатель, моего рассказа

Хватило бы на ларь свечей,

На столько ж вечеров и дней,

Но синяя лампада гаснет,

И понапрасну в скудном масле

Усердие купает пряжу!

170 Пусть тени зимние доскажут,

Как не поверил до конца

В обеты братского кольца

Душистый розан, как в отчизну,

Не в черный суд и укоризну.

Июнь 1933

Москва

519. Песнь о великой матери

<ЧАСТЬ ПЕРВАЯ>

Эти гусли – глубь Онега,

Плеск волны палеостровской,

В час, как лунная телега

С грузом жемчуга и воска

Проезжает зыбью лоской,

И томит лесная нега

Ель с карельскою березкой.

Эти притчи – в день Купалы

Звон на Кйжах многоглавых,

10 Где в горящих покрывалах,

В заревых и рыбьих славах

Плещут ангелы крылами.

Эти тайны парусами

Убаюкивал шелоник.

В келье кожаный Часовник,

Как совят в дупле смолистом,

Их кормил душистой взяткой

От берестяной лампадки

Перед Образом Пречистым.

20 Эти вести – рыбья стая,

Что плывет, резвясь, играя,

Лосось с Ваги, язь из Водлы,

Лещ с Мегры, где ставят мёрды,

Бок изодран в лютой драке

За лазурную плотицу,

Но испить до дна не всякий

Может глыбкую страницу.

Кто пречист и слухом золот,

Злым безверьем не расколот,

30 Как береза острым клином,

И кто жребием единым

Связан с родиной-вдовицей,

Тот слезами на странице

Выжжет крест неопалимый

И, таинственно водимый

По тропинкам междустрочий,

Красоте заглянет в очи —

Светлой девушке с Поморья.

Броженица ли воронья —

40 На снегу вороньи лапки

Или трав лесных охапки,

На песке реки таежной

След от крохотных лапбтцев —

Хитрый волок соболиный,

Н^дят сердце болью нежной,

Как слюду в резном оконце,

Разузорить стих сурьмою,

Каманиной и малиной.

Чтоб под крышкой гробовою

50 Улыбнулись дед и мама,

Что возлюбленное чадо,

Лебеденок их рожоный,

Из железного полона

Черных истин, злого срама

Светит тихою лампадой, —

Светит их крестам, криницам,

Домовищам и колодам!..

Нет прекраснее народа,

У которого в глазницах,

60 Бороздя раздумий воды,

Лебедей плывет станица!

Нет премудрее народа,

У которого межбровье —

Голубых лосей зимовье,

Бор незнаемый кедровый,

Где надменным нет прохода

В наговорный терем слова! —

Человеческого рода,

Струн и крыльев там истоки...

70 Но допрядены, знать, сроки,

Все пророчества сбылися,

И у русского народа

Меж бровей не прыщут рыси!

Ах, обожжен лик иконный

Гарью адских перепутий,

И славянских глаз затоны

Лось волшебный не замутит!

Ах, заколот вещий лебедь

На обед вороньей стае,

80 И хвостом ослиным в небе

Дьявол звезды выметает!

ie * *

А жили по звездам, где Белое море,

В ладонях избы, на лесном косогоре.

В бору же кукушка, всех сказок залог,

Серебряным клювом клевала горох.

Олень изумрудный, с крестом меж рогов,

Пил кедровый сбитень и марево мхов,

И матка сорочья – сорока сорок —

Крылом раздувала заклятый грудок.

90 То плящий костер из глазастых перстней

С бурмитским зерном, чтоб жилось веселей,

Чтоб в нижнем селе пахло сытой мучной,

А в горней светелке проталой вербой,

Сурьмлённым письмом на листах Цветника,

Где тень от ресниц, как душа, глубока!

Ах, звезды Поморья, двенадцатый век

Вас черпал иконой обильнее рек.

Полнеба глядится в речное окно,

Но только в иконе лазурное дно.

100 Хоромных святынь, как на отмели гаг,

Чуланных, овинных, что брезжат впотьмах,

Скоромных и постных, на сон, на улов,

Сверчку за лежанку, в сундук от жуков,

На сшив парусов, на постройку ладьи,

На выбор мирской старшины и судьи —

На всё откликалась блаженная злать.

Сажали судью, как бобриху на гать,

И отроком Митей (вдомёк ли уму?)

«Заклание» образ – вручался ему.

110 Потом старики, чтобы суд был легбк,

Несли старшине жемчугов кузовок,

От рыбных же весей пекли косовик,

С молоками шаньги, а девичий лик

Морошковой брагой в черпугах резных

Честил поморян и бояр волостных.

Ах, звезды Помория, сладостно вас

Ловить по излучинам дружеских глаз

Мережею губ, языка гарпуном,

И вдруг разрыдаться с любимым вдвоем!

120 Ах, лебедь небесный, лазоревый крин,

В архангельских дебрях у синих долин!

Бревенчатый сон предстает наяву:

Я вижу над кедрами храма главу,

Она разузорена в лемех и елань,

Цветет в сутемёнки, пылает в зарань.

С товарищи мастер Аким Зяблецов

Воздвигли акафист из рудых столпов,

И, тепля ущербы, – Христова рука

Крестом увенчала труды мужика.

130 Три тысячи сосен – печальных сестер —

Рядил в аксамиты и пестовал бор;

Пустынные девы всегда под фатой,

Зимой в горностаях, в убрусах весной,

С кудрявым Купалой единожды в год

Водили в тайге золотой хоровод

И вновь засыпали в смолистых фатах.

Линяла куница, олень на рогах

Отметиной пегой зазимки вершил,

Вдруг Сирина голос провеял в тиши:

140 «Лесные невесты, готовьтесь к венцу,

Красе ненаглядной и саван к лицу!

Отозван Владыкой дубрав херувим, —

Идут мужики, с ними мастер Аким;

Из ваших телес Богородице в дар

Смиренные руки построят стожар,

И многие годы на страх сатане

Вы будете плакать и петь в тишине!

Руда ваших ран, малый паз и сучец

Увидят Руси осиянной конец,

150 Чтоб снова в нездешнем безбольном краю

Найти лебединую радость свою!»

И только замолкла свирель бирюча,

На каждой сосне воссияла свеча.

Древесные руки скрестив под фатой,

Прощалась сестрица с любимой сестрой.

Готовьтесь, невесты, идут женихи!..

Вместят ли сказанье глухие стихи?

Успение леса поведает тот,

Кто слово, как жемчуг, со дна достает.

160 Меж тем мужики, отложив топоры,

Склонили колени у мхов и коры

И крепко молились, прося у лесов

Укладистых матиц, кокор и столпов.

Поднялся Аким и топор окрестил:

«Ну, братцы, радейте, сколь пота и сил!»

Три тысячи бревен скатили с бугра

В речную излуку – котел серебра:

Плывите, родные, укажет Христос

Нагорье иль поле, где ставить погост!

170 И видел Аким, как лучом впереди

Плыл лебедь янтарный с крестом на груди.

Где устье полого и сизы холмы,

Пристал караван в час предутренней тьмы,

И кормчая птица златистым крылом

Отцам указала на кедровый холм.

Церковное место на диво красно:

На утро – алтарь, а на полдень – окно,

На запад врата, чтобы люди из мглы,

Испив купины, уходили светлы.

180 Николин придел – бревна рублены в крюк,

Чтоб капали вздохи и тонок был звук.

Егорью же строят сусеком придел,

Чтоб конь-змееборец испил и поел.

Всепетая в недрах соборных живет, —

Над ней парусами бревенчатый свод

И кровля шатром – восемь пламенных крыл,

Развеянных долу дыханием сил.

С товарищи мастер Аким Зяблецов

Учились у кедров порядку венцов,

190 А рубке у капли, что камень долбит,

Узорности ж крь'глец у белых ракит —

Когда над рекою плывет синева,

И вербы плетут из нее кружева,

Кувшинами крь'ьец стволы их глядят

И легкою кровлей кокошников скат.

С товарищи мастер предивный Аким

Срубили акафист и слышен и зрим,

Чтоб многие годы на страх сатане

Саронская роза цвела в тишине.

200 Поется: «Украшенный вижу чертог», —

Такой и Покров у Лебяжьих дорог:

Наружу – кузнечного дела врата,

Притвором – калик перехожих места,

Вторые врата серебрятся слюдой,

Как плёсо, где стая лещей под водой.

Соборная клеть – восковое дупло,

Здесь горлицам-душам добро и тепло.

Столбов осетры на резных плавниках

Взыграли горе, где молчания страх.

210 Там белке пушистой и глуби озер

Печальница твари виет омофор.

В пергаменных Святцах есть лист выходной,

Цветя живописной поблекшей строкой:

Творение рая, Индикт, Шестоднев,

Писал, дескать, Гурий – изограф царев.

Хоть титла не в лад, но не ложна строка,

Что Русь украшала сновидца рука!

* * *

Мой братец, мой зяблик весенний,

Поющий в березовой сени,

220 Тебя ли сычу над дуплом

Уверить в прекрасном былом?!

Взгляни на сиянье лазури —

Земле улыбается Гурий

И киноварь, нежный бакан

Льет в пестрые мисы полян!

На тундровый месяц взгляни —

Дремливей рыбачьей ладьи,

То он же, улов эскимос,

Везет груду перлов и слез!

230 Закинь невода твоих глаз

В речной голубиный атлас,

Там рыбью отару зограф

Пасет средь кауровых трав!

Когда мы с тобою вдвоем

Отлетным грустим журавлем,

Твой облик – дымок над золой —

Очерчен иконной графьей!

И сизые прошвы от лыж,

Капели с берестяных крыш, —

240 Всё Гурия вапы и сны

О розе нетленной весны!

Мой мальчик, лосенок больной,

С кем делится хлеб трудовой,

Приветен лопарский очаг

И пастью не лязгает враг!

Мне сиверко в бороду вплел,

Как изморозь, сивый помол,

Чтоб милый лосенок зимой

Укрылся под елью седой!

250 Берлогой глядит борода,

Где спят медвежата-года

И беличьим выводком дни...

Усни, мой выдренок, усни!

Лапландия кроткая спит,

Не слышно оленьих копыт,

Лишь месяц по кости ножом

Тебе вырезает псалом!

* * -к

Мы жили у Белого моря,

В избе на лесном косогоре:

260 Отец богатырь и рыбак,

А мать – бледнорозовый мак

На грядке, где я, василек,

Аукал в хрустальный рожок.

На мне пестрядная рубашка,

Расшита, как зяблик, запашка,

И в пояс родная вплела

Молитву от лиха и зла.

Плясала у тетушки Анны

По плису игла неустанно

270 Вприсядку и дыбом ушко, —

Порты сотворить не легко!

Колешки, глухое гузёнце,

Для пуговки совье оконце,

Карман, где от волчьих погонь

Укроется сахарный конь.

Пожрали сусального волки,

Оконце разбито в осколки,

И детство – зайчонок слепой —

Заклевано галок гурьбой!

* * *

280 Я помню зипун и сапожки

Веселой сафьянной гармошкой,

Шушукался с ними зипун:

«Вас делал в избушке колдун,

Водил по носкам, голенищам

Кривым наговорным ножищем

И скрип поселил в каблуки

От вёсел с далекой реки!

Чтоб крепок был кожаный дом,

Прямил вас колодкой потом,

290 Поставил и тын гвоздяной,

Чтоб скрип не уплелся домой.

Алёнушка дратву пряла,

От мглицы сафьянной смугла,

И пела, как иволга в елях,

Про ясного Финиста-леля!»

Шептали в ответ сапожки:

«Тебя привезли рыбаки

И звали аглицким сукном,

Опосле ты стал зипуном!

300 Сменяла сукно на икру,

Придачей подложку-сестру,

И тетушка Анна отрез

Снесла под куриный навес,

Чтоб петел обновку опел,

Где дух некрещеный сидел.

Потом завернули в тебя

Ковчежец с мощами, любя,

Крестом повязали тесьму —

Повывесть заморскую тьму,

310 И семь безутешных недель

Ларец был тебе колыбель,

Пока кипарис и тимьян

На гостя, что за морем ткан,

Не пролили мира ковши,

Чтоб не был зипун без души!

Однажды, когда Расстегай

Мурлыкал про масленый рай,

И горенка была светла,

Вспорхнула со швейки игла, —

320 Ей нитку продели в ушко,

Плясать стрекозою легко.

И вышло сукно из ларца

Синё, бархатисто с лица,

Но с тонкой тимьянной душой.

Кроил его инок-портной,

Из желтого воска персты...

Прекрасное помнишь ли ты?»

Увы! Наговорный зипун

Похитил косматый колдун!

* * *

330 Усни, мой совенок, усни!

Чуть брезжат по чумам огни, —

Лапландия кроткая спит,

За сельдью не гонится кит.

Уснули во мхах глухари

До тундровой карей зари,

И дрёмам гусиный базар

Распродал пуховый товар!

Полярной березке светляк

Затеплил зеленый маяк, —

340 Мол, спи! Я тебя сторожу,

Не выдам седому моржу!

Не дам и корове морской

С пятнистою жадной треской,

Баюкает их океан,

Раскинув, как полог, туман!

Под лыковым кровом у нас

Из тихого Углича Спас,

Весной, васильками во ржи,

Он веет на кудри твои!

350 Родимое, сказкою став,

Перистей озерных купав,

Лосенку в затишье лесном

Смежает ресницы крылом:

Бай, бай, кареглазый, баю!

Тебе в глухарином краю

Про светлую маму пою!

* * *

Как лебедь в первый час прилета,

Окрай проталого болота,

К гнезду родимому плывет

360 И пух буланый узнает,

Для носки пригнутые травы,

Трепещет весь, о стебель ржавый

Изнеможенный чистя клюв,

На ракушки, на рыхлый туф

Влюбленной лапкой наступает

И с тихим стоном оправляет

Зимой изгрызенный тростник, —

Так сердце робко воскрешает

Среди могильных повилик

370 Купавой материнский лик

И друга юности старик —

«Любимый, ты ли?» – вопрошает,

И свой костыль – удел калик —

Весенней травкой украшает.

* * *

У горенки есть много тайн,

В ней свет и сумрак не случаен,

И на лежанке кот трехмастный

До марта с осени ненастной

Прядет просонки неспроста.

380 Над дверью медного креста

Неопалимое сиянье, —

При выходе ему метанье,

Входящему – в углу заря

Финифти, черни, янтаря

И очи глубже океана,

Где млечный кит, шатры Харрана

И ангелы, как чаек стадо,

Завороженное лампадой —

Гнездом из нитей серебра,

390 Сквозистей гагачья пера.

Она устюжского еканья,

Искусной грани и бранья,

Ушки – на лозах алконосты,

Цепочки – скреп и звеньев до ста,

А скал серебряник Гервасий

И сказкой келейку украсил.

Когда лампаду возжигали

На Утоли Моя Печали,

На Стратилата и на пост,

400 Казалось, измарагдный мост

Струился к благостному раю,

И серафимов павью стаю,

Как с гор нежданный снегопад,