Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

1921 или 1922

431

Заутреня в татарское иго

В церквушке, рубленной в лапу,

На плате берестяная книга

Живописную теплит вапу.

Пирогощая точит гривны —

Кровинки с козельской сечи,

За хоробрую Тверь и Ливны

Истекли огневицей свечи.

Полегли костями Буслаи

На далекой ковыльной Калке...

За оконцем вороньи граи

Да девичий причит жалкий.

Христофор с головой собаки

С ободверья возлаял яро,

В княженецкой гридне баскаки

Осквернили кумысом чары.

Пирогощая плачет зернью

Над кутьей по красном Мстиславе,

Прозревая раннюю обедню

В агарянское злое иго...

1921

432. Гитарная

Вырастает и на теле лебеда,

С Невидимкой шепелявя и шурша,

Это чалая колдунья-борода,

Знак, что вызрела полосынька-душа!

Что, как брага, яры соки в бороздах,

Ярче просини улыбок васильки!..

Говорят, Купало пляшет в бородах,

А в моей гнездятся вороны тоски!

Грают темные: «Подруга седина,

Допрядай свою печальную кудель!

Уж как нашему хозяину жена

В новой горнице сготовила постель».

За оконцем, оступаясь и ворча,

Бродит с заступом могильщик-нелюдим!..

Тих мой угол, и лежанка горяча,

Старый Васька покумился с домовым.

Неудача верезжит глухой Беде:

«Будь, сестрица, с вороньем настороже!..»

Глядь, слезинка расцвела на бороде —

Василек на жаворонковой меже!

1921 или 1922

433

Стариком, в лохмотья одетым,

Притащусь к домовой ограде...

Я был когда-то поэтом,

Подайте на хлеб Христа ради!

Я скоротал все проселки,

Придорожные пни и камни!..

У горничной в плоёной наколке

Боязливо спрошу: «Куда мне?»

В углу шарахнутся трости

От моей обветренной палки,

И хихикнут на деда-гостя

С дорогой картины русалки.

За стеною Кто и Незнаю

Закинут невод в Чужое...

И вернусь я к нищему раю,

Где Бог и Древо печное.

Под смоковницей солодовой

Умолкну, как Русь, навеки...

В мое бездонное слово

Канут моря и реки.

Домовину оплачет баба,

Назовет кормильцем и ладой...

В листопад рябины и граба

Уныла дверь за оградой.

За дверью пустое сени,

Где бродит призрак костлявый,

Хозяин Сергей Есенин

Грустит под шарманку славы...

1921 или 1922

434

От иконы Бориса и Глеба,

От стригольничьего Шестокрыла

Моя песенная потреба,

Стихов валунная сила.

Кости мои от Маргарита,

Кровь – от костра Аввакума.

Узорнее аксамита

Моя золотая дума:

Чтобы Русь, как серьга, повисла

В моем цареградском ухе...

Притекают отары-числа

К пастуху – дырявой разрухе.

И разруха пасет отары

Татарским лихим кнутом,

Оттого на Руси пожары

И заплакан родимый дом.

На задворках, в пустом чулане,

Бродит оторопь, скрёб и скок,

И не слышно песенки няни

На крылечке, где солнопёк.

Неспроста и у рябки яичко

Просквозило кровавым белком...

Громыхает чумазый отмычкой

Над узорчатым тульским замком.

Неподатлива чарая скрыня,

В ней златница – России душа,

Да уснул под курганом Добрыня,

Бородою ковыльной шурша,

Да сокрыл Пересвета с Ослябей

Голубой Богородицын плат!..

Жемчугами из ладожской хляби

Не скудеет мужицкий ушат.

И желанна великая треба,

Чтоб во прахе бериллы и шелк

Пред иконой Бориса и Глеба

Окаянный поверг Святополк!

1921 или 1922

4ЪЬ—436. Вавила

Н. Я. А-ву

1

Вернуться с оленьего извоза,

С бубенцами, с пургой в рукавицах,

К печным солодовым грозам,

К ржаным и щаным зарницам,

К черемухе белой – жёнке,

К дитяти – свежей поляны.

Овчинные жаворонки

Поют, горласты и рьяны.

За трапезой гость пречудный —

Сермяжное солнце в крыльях...

Почил перезвон погудный

На Прохорах и Васильях.

С того ль у Маланьи груди

Брыкасты, как оленята?

В лапотном лыковом гуде

Есть мед и мучная сата.

Вскисайте же, хлебные недра —

Микуловы отчие жилы!

Потемки и празелень кедра

Зареют в зрачках у Вавилы.

И крыльями плещет София —

Орлица запечных ущелий,

То вещая пряха – Россия —

Прядет бубенцы и метели.

2

Карельские зори раскосы и рябы,

Дорожное вымя – бугры и ухабы,

Их доят сутёмки – в повойниках бабы.

Подойник – болотце, где рыжий удой

Взбивает мутовкою дед-лесовой,

Чтоб маслилось вёдро – калач золотой,

Чтоб дался саврасый буланой кобыле

И груди кочанные мальцу – Вавиле...

Карельские зори – ширинки в бучиле,

Всенощная марь – молодуха на сносях, —

Запуталась ель в солодовых волосьях,

Родиться бы нивой в гремучих колосьях,

Чтоб баба могутная ярым серпом

Сразила напевы на поле мирском:

Их ждет мужичище – столикий Пахом,

Их ждет на полатях кудрявый Васятка...

Дубленые зори – заклятая кадка,

Где миру вскисает созвучий разгадка...

Карельские зори любимы тобой,

Стихов моих пестун и брат дорогой!

1921 или 1922

437

Ленин на эшафоте,

Два траурных солнца – зрачки,

Неспроста журавли на болоте

Изнывают от сизой тоски.

И недаром созвездье Оленя

В Южный Крест устремило рога...

Не спасут заклинанья и пени

От лавинного злого врага!

Муравьиные косные силы

Гасят песни и пламя знамен...

Волга с Ладогой – Ленина жилы,

И чело – грозовой небосклон.

Будет буря от Камы до Перу,

Половодье пророчит Изба,

Убегут в гробовую пещеру

Черный сглаз и печалей гурьба!

Свет, как очи, взойдет над болотом,

Где тоскуют сердца-журавли.

По лесным глухариным отлетам

Узнаются раздумья земли.

Ленин – птичья октябрьская тяга,

Щедрость гумен, янтарность плодов...

Словно вереск дымится бумага

От шаманских, волхвующих слов.

И за строчками тень эшафота —

Золотой буреломный олень...

Мчатся образы, турья охота

В грозовую страничную сень.

1921 или 1922

43

8От березовой жилы повытекла Волга,

Из медвежьего зуба Звенигород слажен...

Аксамиты напевов коротко иль долго

Будет мерить оравами бумажн<ая> сажень.

По ораве поминки – смола да горнило,

Черномазым потёмки – невесте атласы,

Шалапыгу наторя – подымаю кропило

На комолого беса из буден саврасых,

Чу! скулит колченогий... Просонки да храпы

10 Не избыть кацеёй с аравийским тимьяном...

Я хочу песнословить рублёвские вапы,

Заозерье перстов под гагарьим туманом.

Я хочу аллилуить, как вёсны, Андрея,

Как сорочьи пролетья, овчинные зимы.

Не тебе, самоварное пузо – Рассея,

Мечут жемчуг и лал заревые налимы.

Не тебе в хлеборобье по теплым овинам

Паскараги псалмят, гомонят естрафили.

Куманике лиловой да мхам журавиным

20 Эти свитки берёсты, где вещие были...

Куманике глазастой, на росной олифе

Любо ассис<т> творить, зеленец с полуярью, —

То начальные вапы «Сказанья о Сифе»,

О лопарской свирели про тундру комарью.

Там олений привал, глухариные токи,

На гагарьем желтке ягелевый бакан,

Чтобы охрить икону «Звезда на Востоке»,

Щиплет гуся на снедь – ледовитый туман.

Челмогорский Кирилл, Иринарх соловецкий,

30 Песнолебедь Макарий на Желтых Водах,

Терем красок невидимых, рубленый, клецкий,

С ароматом столетий в дремучих углах.

Имена – в сельделовы озерные губы,

Что теребят, как парус, сосцы красоты...

Растрепала тайга непогодные чубы,

Молодя листопад и лесные цветы, —

То горящая роспись «Судище Христово».

Зверобойная желть и кленовый багрец.

Поселились персты и прозренья Рублёва

40 Киноварною мглой в избяной поставец.

«Не рыдай мене Мати» – зимы горностаи,

Всплески кедровых рук и сосновых волос:

Умирая в снегах, мы прозябнем в Китае,

Где жасмином цветет «Мокробрадый Христос».

Умирая в снегах, мы бездомны и наги...

До избы невечерней, где красок восход,

<Нрзб> не Рим и не колокол в Праге

Табунами напевов влекомый народ.

Барабинские шляхи, бесследье Турана

50 Убаюканы лаптем, тверским бадожком.

Есть икона: змея и глава Иоанна

Перевязаны розой, как брачным венцом.

Это бцет Руси: ложесна Даниила

С карим коршуном в браке – с Андрея брадой.

Про любовь-купину от Печоры до Нила

Ткут морянки .молву, гаги – гам голубой.

И в гусиных капканах, как строки, недаром

Серебрятся пушинки и птичья слюна, —

То «Зачатия» образ, где звездным гагарам

60 Топит жёлчь и молоки китовья луна.

У поморской луны есть притин поддонный:

Ядра – Маточкин Шар, пуп – белужий Вайгач

Ледовитой Любви пресвятые иконы

Знает белый Топтыгин да Стеньки палач.

Окунаюсь в стихи, чтобы стать топором,

Чтобы Разина кровь расплескать языком,

О ретивую печень точить лезвие —

Лебединую нежность и сердце мое.

О блаженном Рублёве янтарь и финифть,

70 Хризолиты раздумий спрядаются в нить,

Глядь, и милого слезки – глаза Василько

В самоцветную гривну вплелися легко,

И березовый садик щегленком запел,

Что «Тридневен во гробе» – любимых удел.

Из калиновой жилы повытекла Выга,

Что Данилову с Лексой купать седины.

Пеклеванным железом указует Коврига

Первопуток в узор, в златошвейню луны.

Там по камчатым взморьям цветет атлабас,

80 Птицы – нитка с иглой – ловят яхонт и лал.

Есть раздумий челны, сновидений баркас,

Что дозорят сердца, как священный Байкал,

У сибирских дорог есть уста и сосцы,

Их целует и пьет забубённый народ...

Оттого ясноглазые Руси певцы

Любят хлебный румянец и липовый мед...

1921 или 1922

439

Будут ватрушки с пригарцем,

Малиновки за окном,

И солнце усыплет кварцем

Бугор с веселым крестом.

Под ним с мощами колода,

Хризопраз – брада и персты...

Дивен образ: Дева-Свобода

Возлагает на крест цветы.

Уж бессмертные трутся краски,

Колыбель укрыла творца.

Веретённые бабьи сказки

На пиру у струн и резца.

Чу! Застольные братские клики!

Гости Лопь, чародейный Сиам,

И в венце из лесной повилики

Входит сказка в лазоревый храм.

Обернулись в тимпаны ватрушки

(Вкусен звук – с творогом поставец),

Мимо вещей олбнецкой кружки

Не прольется столетий конец.

1922

440

Ни песня, ни звон покоса

Услада в нежной тоске...

Щуренком плещется просо

В развалистом котелке.

Мигает луковый уголь —

Зеленый лешачий глаз...

Любовницу ли, супруга ль

Я жду в нестерпимый час?

И кому рассказать, кому бы,

Чтоб память цвела века,

Как жадны львиные губы,

Берестяная щека!

Всё ведают очи Спаса —

Фиалковые моря...

На свист просяного бекаса

Скрипят часов якоря.

Предтеча светлого гостя —

Гремит запечный прибой...

Под виселицей на помосте

Не слаще встреча с тобой.

Поцелуем Перовской Софии

Приветствую жениха...

Вспахала перси России

Пылающая соха.

Бессмертны колосья наши

На ниве, где пала кровь.

Мы пьем из бцетной чаши

Малиновую любовь.

3 июня 1922

441

Н. Архипову

Не ласкай своего Ильюшу

Под рябиновый листопад.

Не закликать зяблика-душу

В сырой обглоданный сад.

И в худых бескровных ладошках,

Что выпил голодный год,

Не стукнет ставней сторожка

На папин милый приход.

Овдовеет диван семейный

Без стихов, без гостя в углу,

И ресницею златовейной

Не разбудит лампадка мглу.

Черный ангел станет у двери

С рогатым тяжким ковшом,

Чтоб того, кто любви не верил,

Напоить смердящим вином,

Чтоб того, кто в ржаных просонках

Не прозрел Господних чудес,

Укачал в кровавых пеленках

С головою ослиной бес:

«Баю-бай, найденыш любимый,

Не за твой ли стыд и кураж

Ворота Четвертого Рима

Затворил белокрылый страж?»

Не ласкай своего Ильюшу

С сукровицей на руках,

Захворала лампа коклюшем

На наших святых вечерах.

И ширяют тени-вороны

Над сраженным богатырем,

Но повиты мои иконы

Повиликой и коноплем.

Как будто гречневым златом

Полны пригоршни гумна,

И почила над полем сжатым

Рябиновая тишина.

Октябрь 1922

442

Люблю поленницу дров,

Рогожу на полу мытом,

И в хлеву над старинным корытом

Соломенный жвак коров.

Солома – всему укрепа,

Хлеб – вселенская голова.

Вымолотят слова

Труда золотые цепи.

И не будет коровий сап

Оглашать страниц лукоморья,

Прискачет черный арап

На белом коне Егорья.

Бель и чернь – родная душа...

Окровавлены ангелов руки.

Овце, многочадной суке,

Уготован мир шалаша.

Вороне – птенец носатый

Сладкозвучнее веретена...

Киноварной иглой весна

Узорит снегов заплаты.

Половеет лыко и таль.

Дух медвежий от зимней шубы.

И прясть сутемёнкам любо

Березовую печаль.

Душа всещедро тверда,

Как ток, цепами убитый,

Где смуглый Ангел труда

Молотит созвучий жито.

<1922>

443

Не буду писать от сердца,

Слепительно вам оно!

На ягодицах есть дверца —

Гнилое болотное дно.

Закинул чертенок уду

В смердящий водоворот,

Чтоб выловить слизи груду,

Бодяг и змей хоровод.

Это новые злые песни —

Волчий брёх и вороний грай...

На московской кровавой Пресне

Не взрастет словесный Китай,

И не склонится Русь-белица

Над убрусом, где златен лик...

По-речному таит страница

Лебединый отлетный крик.

Отлетает Русь, отлетает

С косогоров, лазов, лесов,

Новоселье в желтом Китае

Справят Радонеж и Сарбв.

На персты Андрея Рублёва

Алевастры прольет Сиам,

Обретая родину, снова

Мы вернемся к волжским лугам.

Под соборный звон сенокоса,

Чумаки в бандурном, родном,

Мы ключи и Стенькины плёса

Замесим певучим пшеном.

И, насытясь песней сердечной,

Мы, как улей – нектар и смоль,

Убаюкаем в зыбке млечной

Золотую русскую боль.

30 июля 1925

444. Богатырка

Моя родная богатырка —

Сестра в досуге и в борьбе,

Недаром огненная стирка

Прошла булатом по тебе!

Стирал тебя Колчак в Сибири

Братоубийственным штыком,

И голод на поволжской шири

Костлявым гладил утюгом.

Старуха – мурманская вьюга,

Ворча, крахмалила испод,

Чтоб от Алтая и до Буга

Взыграл железный ледоход.

Ты мой чумазый осьмилеток,

Пропахший потом боевым,

Тебе венок из лучших веток

Плетуг Вайгач и теплый Крым.

Мне двадцать пять, крут подбородок

И бровь моздокских ямщиков,

Гнездится красный зимородок

Под карим бархатом усов.

В лихом бою, над зыбкой в хате,

За яровою бороздой

Я помню о суконном брате

С неодолимою звездой!

В груди, в виске ли будет дырка —

Её напевом не заткнешь...

Моя родная богатырка,

С тобой и в смерти я пригож!

Лишь станут пасмурнее брови,

Суровее твоя звезда...

У богатырских изголовий

Шумит степная лебеда.

И улыбаются курганы

Из-под отеческих усов

На ослепительные раны

Прекрасных внуков и сынов.

Декабрь 1925

445. Ночная песня

За невской тихозвонной лаврой,

Меж гробовых забытых плит,

Степной орел – Бахметьев храбрый,

Рукой предательской зарыт.

Он в окровавленной шинели,

В лихой папахе набекрень,

Встряхнуть кудрями цепче хмеля

Богатырю смертельно лень,

Не повести смолистой бровью,

10 Не взвить двух ласточек-ресниц.

К его сырому изголовью

Слетает чайкой грусть звонниц.

По-матерински стонет чайка

Над неоплаканной судьбой,

И темень – кладбища хозяйка,

Скрипит привратной щеколдбй.

Когда же невские буксиры

Угомонит глухой ночлег,

В лихой папахе из Кашмира

20 Дозорит лавру человек.

Он улыбается на Смольный —

Отвагой выкованный щит,

И долго с выси колокольной

В ночные улицы глядит.

И траурных касаток стая

Из глуби кабардинских глаз

Всем мертвецам родного края

Несет бахметьевский приказ:

Не спать под крышкою сосновой,

30 Где часовым – косматый страх,

Пока поминки правят совы

На глухариных костяках.

По русским трактам и лядинам

Шумит седой чертополох,

И не измерена кручина

Сибирских каторжных дорог.

У мертвецов одна забава —

Звенеть пургой да ковылем.

Но только солнечная пава

40 Блеснет лазоревым крылом, —

На тиховейное кладбище

Закинет невод угомон,

Буксир сонливый не отыщет

Ночного витязя затон.

Лишь над пучиной городскою,

Дозорным факелом горя,

Лассаль гранитной головою

Кивнет с проспекта Октября.

Кому поклон – рассвету ль мира,

50 Что вечно любит и цветет,

Или папахой из Кашмира

Вождю пригрезился восход?

И за провидящим гранитом

Поэту снится наяву,

Что горным розаном-джигитом

Глядится утренник в Неву.

Апрель 1926

446

Милый друг, из Святогорья

Ни улыбки, ни письма.

На божнице лик Егорья

Застит сумерек косма.

Ты у папы и у мамы —

«На вакациях студент»,

Вечер пушкинский «тот самый»

Облака плетет из лент.

Я с тобой... Махоркой вея

В грудь плакатных парусов,

Комсомольская Рассея

Отошла от берегов.

Как в былом, у печки мама,

Дух пшеничный избяной —

Распахнем же настежь раму

В звон зеленый полевой!

Погляди, как вьются бойко

Трясогузки над прудом,

Хворь мою с больничной койкой

Жданой свахой назовем,

Только б ран моих касались

Чудотворные персты...

Солнце жгло, гроза ли мчалась,

Смяв жасминные кусты.

Только я влюблен, как речка,

В просинь, ивы, облака,

Обручальное колечко

Шлю тебе издалека.

Если ж стих пустой игрушкой

Прозвенит душе твоей,

Выпью с горя, где же кружка —

Сердцу будет веселей!

<1926>

447

Не буду петь кооперацию:

Ситец да гвоздей немного,

Когда утро рядит акацию

В серебристый плат, где дорога.

Не кисти Богданова-Вельского —

Полезности рыжей и саженной,

Отдам я напева карельского

Чары и звон налаженный.

И мужал я, и вырос в келий

Под брадою отца Макария,

Но испить Тицианова зелия

Н^дит моя Татария.

Себастьяна, пронзенного стрелами,

Я баюкаю в удах и в памяти,

Упоительно крыльями белыми

Ран касаться, как инейной замята.

Старый лебедь, я знаю многое,

Дрёму лилий и сны Мемфиса,

Но тревожит гнездо улогое

Буквоедная злая крыса,—

Чтоб не пел я о Тициане —

Пляске арф и живых громах.

Как стрела в святом Себастьяне,

Звенит иное в стихах.

Овчинный омут полатей,

В ночи стокрылый петух,

И за лыками дед Кондратий,

Провидец бурь и зас^х.

В удоях кедры-коровы

Рогатей купальских лун,

В избе же клюевословы

Мерят зарю-зипун.

Но в словесных взвивах и срывах,

Себастьянов испив удел,

Из груди не могу я вырвать

Окаянных ноющих стрел!

1926

448—451. Новые песни

I

Ленинград

В излуке Балтийского моря,

Где невские волны шумят,

С косматыми тучами споря,

Стоит богатырь – Ленинград.

Зимой на нем снежные латы,

Метель голубая в усах,

Запутался месяц щербатый

В карельских густых волосах.

Румянит мороз ему щеки,

10 И ладожский ветер поет

О том, что апрель светлоокий

Ломает по заводям лед,

Что скоро сирень на бульваре

Оденет лиловую шаль

И сладко в матросской гитаре

Заноет горячий «Трансваль».

Когда же заря молодая

Багряное вздует горно —

Великое Первое мая

20 В рабочее стукнет окно.

Взвалив себе на спину трубы,

На площади выйдет завод.

За ним Комсомол краснозубый —

Республики пламенный мед.

И Армии Красной колонны,

Наш флот – океану собрат —

Пучиной стальной, непреклонной

На Марсово поле спешат.

Там дремлют в суровом покое

30 Товарищей подвиг и труд,

И с яркой гвоздикой левкои

Из ран благородных растут.

Плющом Володарского речи

Обвили могильный гранит...

Печаль об ушедших далече,

Как шум придорожных ракит.

Люблю Ленинград в богатырке

На каменном тяжком коне;

Пускай у луны-поводырки

40 Мильоны сестер в вышине, —

Звезда Октября величавей

Стожаров и гордых комет...

Шлет Ладога смуглой Мораве

С гусиной станицей привет.

И слушает Рим семихолмный,

Египет в пустынной пыли,

Как плавят рабочие домны

Упорную печень земли,

Как с волчьей метелицей споря,

50 По-лоцмански зорко лобат,

У лысины хмурого моря

Стоит богатырь – Ленинград.

Гудят ему волны о крае,

Где юность и Мая краса,

И ветер лапландский вздувает

В гранитных зрачках паруса.

2

Застольная

Мои застольные стихи

Свежей подснежников и хмеля.

Знать, недалеко до апреля,

Когда цветут лесные мхи...

Мои подснежные стихи!

Не говори, что ночь темна,

Что дик и взмылен конь метели,

И наш малютка в колыбели

Не встрепенется ото сна...

ю Не говори, что жизнь темна!

О, позабудь глухие дни,

Подвал обглоданный и нищий,

Взгляни, дорога и кладбище

В сосновой нежатся тени%..

О, позабудь глухие дни!

Наш мальчуган, как ручеек,

Журчит и вьется медуницей,

И красным галстуком гордится —

Октябрьский яростный дичок...

20 Наш мальчуган, как ручеек!

Ах, в сердце ноет, как вино,

Стрела семнадцатого года,

Когда весельем ледохода

Пахнуло в девичье окно...

Ах, сердце – лютое вино!

Не говори, моя Сусанна,

Что мы старей на восемь лет,

Что оплешивел твой поэт

От революции изъяна...

30 Не опуская ресниц, Сусанна!

В твою серебряную свадьбу,

У обветшалых клавесин,

Тебе споет красавец-сын

Не про Татьянину усадьбу —

Про годы бурь и славных ран,

Про человеческие муки,

Когда как бор шумели руки,

Расплескивая океан...

Наш сын – усатый мальчуган!

40 Друзья, прибой гудит в бокалах

За трудовые хлеб и соль,

Пускай уйдет старуха-боль

В своих дырявых покрывалах...

Друзья, прибой гудит в бокалах!

Наш* труд – широкоплечий брат

Украсил пир простой гвоздикой,

Чтоб в нашей радости великой,

Как знамя рдел октябрьский сад...

Наш труд – широкоплечий брат!

50 Чу! Неспроста напев звучит

Подоблачной орлиной дракой

И крыльями в бессильном мраке

Взлетают волны на гранит, —

Орлиный мир, то знает всякий,

Нам жизнь в грядущем подарит!

3

Сегодня празднество у домен,

С рудой целуется багрец,

И в глубине каменоломен

Запел базальтовый скворец.

У антрацита лоска кожа, —

Он – юный негр, любовью пьян,

Клубится дымная рогожа

Из труб за облачный бурьян.

Есть у завода явь и небыль,

Железный трепет, чернь бровей...

Портретом Маркс, листовкой Бебель

Гостят у звонких слесарей.

О, неизведанных Бразилии

Живая новь – упругость губ!..

Люблю на наковальном рыле

Ковать борьбы горящий зуб.

Лебедок когти, схваты, сглазы,

Сады из яблонь гвоздяных,

Чтобы орленком черномазым

Тонуть в пучинах городских.

Играть страницей жизнетома

От Повенца до Сиракуз,

Как бородою Совнаркома,

Мир – краснощекий карапуз.

4

Я, кузнец Вавила,

Кличка – Железня,

Рудовая сила

В жилах у меня!

По мозольной блузе

Всяк дознать охоч:

Сын-красавец в вузе,

В комсомоле дочь.

Младший пионером —

Красногубый мак...

Дедам – староверам

Лапти да армяк.

Ленинцам негожи

Посох и брада,

Выбродили дрожжи

Вольного труда.

Будет и коврига —

Пламенный испод...

С наковальней книга

Водят хоровод.

Глядь, и молот бравый

Заодно с серпом,

Золотые павы

Плещут над горном.

Всё звончей, напевней

Трудовые сны,

Радости деревни

Лениным красны.

Он глядит зарницей

В продухи берез:

На гумне сторицей

Сыченый овес.

Труд забыл засухи

В зелени ракит,

Трактор стальнобрюхий

На задворках спит.

И над всем, что мило

Ярому вождю,

Я – кузнец Вавила —

С молотом стою.

<1926>

452. Корабельщики

Мы, корабельщики-поэты,

В водовороты влюблены,

Стремим на шквалы и кометы

Неукротимые челны.

И у руля, презрев пучины,

Мы атлантическим стихом

Перед избушкой две рябины

За вьюгою не воспоем.

Чтб романтические ямбы —

Осиный гуд бумажных сот,

Когда у крепкогрудой дамбы

Орет к отплытью пароход!

Познав веселье парохода

Баюкать песни и тюки,

Мы жаждем львиного приплода

От поэтической строки.

Напевный лев (он в чревной хмаре)

Взревет с пылающих страниц —

О том, как русский пролетарий

Взнуздал багряных кобылиц,

Как убаюкал на ладони

Грозовый Ленин боль земли,

Чтоб ослепительные кони

Луга беззимние нашли,—

Там, как стихи, павлиноцветы,

Гремучий лютик, звездный зев...

Мы – китобойцы и поэты —

Взбурлили парусом напев.

И, вея кедром, росным пухом

На скрип словесного руля,

Поводит мамонтовым ухом

Недоуменная земля!

<1926>

453

Наша собачка у ворот отлаяла,

Замело пургою башмачок Светланы,

А давно ли нянюшка ворожила-баяла

Поварёнкой вычерпать поморья-океаны,

А давно ли Россия избою куталась,—

В подголовнике бисеры, шелка багдадские,

Кичкою кичилась, тулупом тулупилась,

Слушая акафисты да бунчуки казацкие?

Жировалось, бутилось братанам Елисеевым,

Налимьей ухой текла Молога синяя,

Не было помехи игрищам затейливым,

Саянам-сарафанам, тройкам в лунном инее.

Хороша была Настенька у купца Чапурина,

За ресницей рыбица глотала глубь глубокую

Аль опбена, аль окурена,

Только сгибла краса волоокая.

Налетела на хоромы приукрашены

Птица мерзкая – поганый вран,

Оттого от Пинеги до Кашина

Вьюгой разоткался Настин сарафан.

У матерой матери Мемёлфы Тимофеевны

Сказка-печень вспорота и сосцы откушены,

Люди обезлюдены, звери обеззверены...

Глядь, березка ранняя мерит серьги Лушины!

Глядь, за красной азбукой, мглицею потуплена,

Словно ива в озеро, празелень ресниц,

Струнным тесом крытая и из песен рублена

Видится хоромина в глубине страниц.

За оконцем Настенька в пяльцы душу впялила —

Вышить небывалое кровью да огнем...

Наша корноухая у ворот отлаяла

На гаданье нянино с вещим башмачком.

<1926>

454. Дружба

Вятичи не любят сапог,

Подавай им батюшку-лапоть.

Пермякам же Степанко-бог

Не устанет сусалом капать.

Черемисина с белой чудью

Косоглазят на картузы,

По рассейскому разнолюдью

Не дивятся ковшу бузы.

Буза – степная баба

С сапом, храпом и с потом тож...

Хороши на Волыни грабы,

Но милей васильковая рожь.

А жаворонки утром сизым,

К ромашке клеверный пыл!..

Милый друг, удерем к киргизам

Доить пятнистых кобыл.

Устелю я ковром кибитку,

Разолью по чашкам кумыс,

Как невесту, баранью лытку

Наряжу в укроп и анис.

Заживем мы с тобой на славу,

Два лица, а душа одна.

Голубою неслышной павой

На кибитку слетит луна, —

Подивиться на праздник дружбы —

На пунцовый клеверный пыл.

Людям грустно, они так чужды

Золотому ржанью кобыл.

455. Вечер

Помню на задворках солнопёк.

Сивку, мухояровую телку,

За белесой речкою рожок:

«Ту-ру-ру, не дам ягненка волку!»

Волк в лесу, косматом и седом,

На полянке ж смолки, незабудки.

Дома загадали о Гришутке

Теплый блин да крынка с молоком.

Малец блин, а крынка, что девчонка,

Вся в слезах, из глины рябый нос...

Глядь, ведет сохатая буренка

Золотое стадо через мост!

Эка зарь, и голубень, и просинь,

Пр*1зелень, березовая ярь!

Под коровье треньканье на плёсе

Завертится месячный кубарь.

Месяц, месяц – селезень зобатый,

Окунись, как плёсо, в глыбкий стих!

Над строкою ивой бородатой

Никну я в просонках голубых!

Вижу мухояровую телку,

На задворках мглицу – шапку сна,

А костлявый гость в дверную щелку

Пялит глаз, как сом с речного дна.

От косы ложится на страницы,

На луга стихов кривая тень...

Здравствуй, вечер, сумерек кошницы,

Холод рук и синяя сирень!

456. Юность

Мой красный галстук так хорош,

Я на гвоздику в нем похож, —

Гвоздика – радостный цветок

Тому, кто старости далек

И у кого на юной шее,

Весенних яблонь розовее,

Горит малиновый платок.

Гвоздика – яростный цветок!

Мой буйный галстук – стая птиц,

Багряных зябликов, синиц,

Поет с весною заодно,

Что парус вьюг упал на дно,

Во мглу скрипучего баркаса,

Что синь небесного атласа

Не раздерут клыки зарниц.

Мой рдяный галстук – стая птиц!

Пусть ворон каркает в ночи,

Ворчат овражные ключи,

И волк выходит на опушку, —

Козлятами в свою хлевушку

Загнал я песни и лучи...

Пусть в темень ухают сычи!

Любимый мир – суровый дуб

И бора пихтовый тулуп,

Отары, буйволы в сто пуд

В лучах зрачков моих живут,

Моим румянцем под горой

Цветет шиповник молодой,

И крепкогрудая скала

Упорство мышц моих взяла!

Мой галстук с зябликами схож,

Румян от яблонных порош,

От рдяных листьев Октября

И от тебя, моя заря,

Что над родимою страной

Вздымаешь молот золотой!

<1927>

457

Кто за что, а я за двоперстье,

За байку над липовой зыбкой...

Разгадано ль русское безвестье

Пушкинской золотою рыбкой?

Изловлены ль все павлины,

Финисты, струфокамилы

В кедровых потемках овина,

В цветике у маминой могилы?

Погляди на золотые сосны,

На холмы – праматерние груди!

Хорошо под гомон сенокосный

Побродить по Припяти и Чуди,

Окунать усы в квасные жбаны

С голубой татарскою поливой,

Слушать ласточек и ранним-рано

Пересуды пчел над старой сливой:

«Мол, кряжисты парни на Волыни,

Как березки девушки по Вятке...»

На певущем огненном павлине

К нам приедут сказки и загадки.

Сядет Суздаль за лазорь и вапу,

Разузорит Вологда коклюшки...

Кто за что, а я за цап-царапу,

За котягу в дедовской избушке.

192

8458. Нерушимая Стена

Рогатых хозяев жизни

Хрипом ночных ветров

Приказано златоризней

Одеть в жемчуга стихов.

Ну, что же? – Не будет голым

Тот, кого проклял Бог,

И ведьма с мызглым подолом —

Софией Палеолог!

Кармином, не мусикией

Подведен у ведьмы рот...

Ужель погас над Россией

Сириновый полет?!

И гнездо в безносой пивнушке

Златорогий свил Китоврас!..

Не в чулке ли нянином Пушкин

Обрел певучий Кавказ?

И не веткой ли Палестины

Деревенские дни цвели,

Когда ткал я пестрей ряднины

Мои думы и сны земли,

Когда пела за прялкой мама

Про лопарский олений рай,

И сверчком с избяною Камой

Аукался Парагвай?

Ах, и лермонтовская ветка

Не пустила в душу корней!..

Пусть же зябликом напоследках

Звенит самопрялка дней.

Может, выпрядется родное —

Звон успенский, бебрян рукав!..

Не дожди – кобыльи удои

Истекли в бурдюки отав —

То пресветлому князю Белый

Преподнес поганый кумыс,—

Полонянкой тверские хаты

Опустили ресницы вниз.

И, рыдая о милых близях,

В заревой конопель и шелк

Душу Р$си на крыльях сизых

Журавиный возносит полк.

Вознесенье Матери правя,

Мы за плугом и за стихом

Лик Оранты как образ славий

Нерушимой Стеной зовем.

1928?

459

Наша русская правда загибла,

Как Алёнушка в чарой сказке...

Забодало железное быдло

Коляду, душегрейку, салазки.

Уж не выйдет на перёные крыльца

В куньей шубоньке Мелентьевна Василиса,

Утопил лиходей-убийца

Сердце князево в чаре кумыса.

Заливай ордынским напитком,

Тверь-вдовица, кос пепелище,

Твой Михайло в шуйце со свитком

Стал вороньей гнусавой пищей.

И боярыни Морозовой терем

В тощей пазухе греет вьюгу,

На иконе в борьбе со зверем

Стратилат оборвал подпругу.

Так загибла русская доля —

Над речкою белые вербы,

Вновь меж трупов на Косовом поле

Узнают царя Лазаря сербы.

На костях горит мусикия,

Вместо сердца кротовьи ходы...

Отлетела лебедь-Россия

В безбольные тихие воды.

Но сквозь слезы, звериные муки

Прозревают родину очи:

Забрели по колено буки

В синезёр, до питья охочи.

Ловит солнце лещом матерым

Стрекозиных телег вереницы,

По-ребячьи лохматят горы

С голубых просонок косицы.

Исцеленный мир смугло-розов,

На кувшинках гнезда гагар,

И от вьюг, косматых морозов

Только сосен смолистый жар.

Далеко по синим поречьям

Благодатный печерский звон...

192

8460

Вспоминаю тебя и не помню...

Отцвели резедовые дни.

На последнем пути не легко мне

Сторожить гробовые огни!

Скоро сердце уснет непробудно,

До заката не встретиться нам,

Присылай белокрылое судно

К полуночным моим берегам!

Там лишь звезды да сумрак гол^бый,

На утесе заплаканный крест,

И плывут в океанские губы

Паруса хороводом невест.

Стонет чайка о юном матросе,

Что погиб, роковое любя...

Не в лугах на душистом покосе

Я увидел, мой цветик, тебя!

Выла улица каменным воем,

Но таинственным поясом муз

Обручил мою песню с тобою

Легкокрылых художеств союз.

Светлый Власов крестом Нередицы,

Многострунной зарею Рылов

Утолили прохладой криницы

Огневицу купальских стихов.

И теперь, когда головы наши

Подарила судьба палачу,

Перед страшной кровавою чашей

Я сладимую теплю свечу,

Чтоб черемуха с белою вербой

Целовались с заветным окном.

Хорошо, когда жизнь на ущербе

Лебединым пахнула крылом.

Будто озеро в синих ирисах,

Ель цветет и резвится форель.

Только траурной мглой кипариса

Просквозило карельский апрель.

И стихи, словно ласточки в поле,

На отлете в лазоревый край...

Прощебечь, моя птичка, мой Толя,

Как чудесен твой детский Китай!

Как смешны в хризантемах зайчата,

Легковейны бубенчики пчел.

Я не знал ни жены, ни собрата,

Но в тебе свою сказку нашел.

Пусть же сердце уснет непробудно,

Зная тайну ревнивых веков,

Что плывет мое лунное судно

В лед и яхонт любимых зрачков.

2 марта 1929

461

Мне нагадал грачиный грай

Улыбку девушки и май,

Над речкой голубые вербы,

Зарю и месяца ущербы,

Рязанский колыбельный рай.

Но я увидел Ваш портрет —

Святыя славы нежный свет,

Уста и очи серафима, —

В моей крови заржал огонь —

Неопалимый яркий конь:

На нем седок в плаще из дыма.

И мчится конь чрез топь и мель,

Не клад он ищет, а Брюссель —

Чужой неуловимый город...

Стремниной взят или заколот

Мой ненаглядный светлый Лель!