Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

Опаловый луч на портрете,

Стихи и влюбленность моя!

40 Нетленны лишь дружбы левкои,

Роняя цветы в мировое,

Где Пан у живого ручья!

Поет золотая тростинка,

И хлеб с виноградом в корзинке —

Художника чарый обед.

Вкушая вкусих мало меда,

Ты умер для песни и деда,

Которому имя – Поэт!

У свежей могилы любови,

50 Орел над стремниною, внове

Пьет сердце земную юдоль...

Как юны холмы и дубравы!

Он снился мне, выстрел кровавый,

Старинная рана и боль!

Май 1933

504

<Павлу Василъеву>

Я человек, рожденный не в боях,

А в горенке с муравленою печкой,

Что изразцовой пестрою овечкой

Пасется в дрёме, супрядках и снах

И блеет сказкою о лунных берегах,

Где невозвратнее, чем в пуще хвойный прах,

Затеряно Светланино колечко!

Вот почему яичком в теплом пухе

Баюкая ребячий аромат,

Ю Ныряя памятью, как ласточки в закат,

В печную глубину краюхи,

Не веришь желтокожей голодухе,

Что кровью вытечет сердечный виноград!

Ведь сердце – сад нехоженый, немятый!

Пускай в калитку год пятидесятый

Постукивает нудною клюкой,—

Садовнику за хмурой бородой

Смеется мальчик в ластовках лопарских,

В сапожках выгнутых бухарских,

20 С былиной-нянюшкой на лавке:

Она была у костоправки

И годы выпрядает пряжей...

Навьючен жизненной поклажей,

Я всё ищу кольцо Светланы,

Рожденный в сумерках сверчковых,

Гляжу на буйственных и новых,

Как смотрит тальник на поляны,

Где снег предвешний, ноздреватый

Метут косицами туманы,—

30 Побеги будут терпко рьяны,

Но тальник чует бег сохатый

И выстрел... В звезды ли иль в темя?..

Кольцо Светланы точит время,

Но есть ребячий городок

Из пуха, пряжи и созвучий,

Куда не входит зверь рыкучий

Пожрать волшебный колобок.

И кто в громах рожден, как тучи,

Тем не уловится текучий,

40 Как сон, запечный ручеек!

Я пил из лютни жемчуговой

Пригбршней, сапожком бухарским,

И вот судьею пролетарским

Казним за нежность, тайну, слово,

За морок горенки в глазах,—

Орланом – иволга в кустах.

Не сдамся! Мне жасмин ограда

И розы алая лампада,

Пожар нарцисса, львиный зев!

50 Пусть дубняком стальной посев

Взойдет на милом пепелище —

Лопарь забрел по голенище

В цимбалы, в лукоморья скрипки

Проселком от колдуньи-зыбки

Чрез горенку и дебри-няни,

Где заплутали спицы-лани,

Бодаясь с нитью ярче сказки!

Уже Есенина побаски

Измерены, как синь Оки,

60 Чья глубина по каблуки,

Лишь в пасмо серебра чешуйки...

Но кто там в росомашьей чуйке,

В закатном лисьем малахае,

Ковром зари, монистом бая,

Прикрыл кудрявого внучонка? —

Иртыш пелёгает тигренка —

Васильева в полынном шелке...

Ах, чур меня! Вода по холки!

Уже о печень плещет сом —

70 Скирда кувшинок – песен том! —

Далече – самоцветны глуби...

Я – человек, рожденный в срубе,

И гостю с яхонтом на г^бе,

С алмазами, что давят мочку,

Повышлю в сарафане дочку, —

Ее зовут Поклон до земи,—

От Колывани, снежной Кеми,

От ластовок – шитья лопарки,

И печи – изразцовой ярки, —

80 Ведунья падка до купав,

Иртышских и шаманских трав!

Авось, испимши и поемши,

Она ершонком в наши верши

Загонит перстенек Светланы!

И это будет раным-рано,

Без слов дырявых человечьих,

Когда на розовых поречьях,

Плывет звезда вдоль рыбьих троп,

А мне доской придавят лоб,

90 Как повелося изначала,

Чтоб песня в дереве звучала!

1933

505

Моей чародейной современнице —

славной русской артистке

Надежде Андреевне Обуховой

Баюкало тебя райское древо

Птицей самоцветною – девой,

Ублажала ты песней царя Давида,

Он же гуслями вторил взрыдам.

Таково пресладостно пелось в роще,

Где ручей поцелуями ропщет,

Виноградье да яхонты-дули!..

И проснулась ты в русском июле:

«Что за край, лесная округа?»

Отвечают: «Кострома да Калуга!»

Протерла ты глазыньки рукавом кисейным,

Видишь – яблоня в плату златовейном!

Поплакала с сестрицей, пожурилась

Да и пошла белицей на клирос.

Таяла, как свеченька, полыхая веждой,

И прослыла в людях Обуховой Надеждой.

А мы, холуи, зенки пялим, —

Не видим, что Сирин в бархатной зале,

Что сердце райское под белым тюлем

Оббжжено грозбвым июлем,

Лесными пожарами, гладом да мором,

Кручинится по синим небесным озерам —

То Любашей в «Царской невесте»,

То Марфой в огненном благовестье.

А мы, холуи, зенки пялим, —

Не видим крыл в заревом опале,

Не слышим гуслей царя Давида

За дымом да слезами горькой панихиды!

Пропой нам, сестрица, кого погребаем

В Костромском да Рязанском крае?

Ответствует нам краса Любаша:

«Это русская долюшка наша, —

Голова на коле,

Косынька в пекле,

Перстенек на Хвалынском дне».

Аминь.

1933

506

Меня октябрь настиг плечистым,

Как ясень, с усом золотистым,

Глаза – два селезня на плёсе,

Волосья – копны в сенокосе,

Где уронило грабли солнце.

Пятнадцатый октябрь в оконце

Глядит подростком загорелым,

С обветренным шафранным телом,

В рябину – яркими губами,

10 Над головой, как роща, знамя,

Где кипень бурь, крутых дождей, —

Земли матерой трубачей.

А я, как ива при дороге, —

Телегами разбиты ноги

И кожа содрана на верши.

Листвой дырявой и померкшей

Напрасно бормочу прохожим:

– Я, златострунный и пригожий, —

Средь вас, как облачко, плыву!

20 Сердца склоните на молву,

Не бейте, обвяжите раны,

Чтобы лазоревой поляны,

Саврасых трав, родных лесов

Я вновь испил привет и кров!

И ярью, белками, щеглами,

Как наговорными шелками,

Расшил поэзии ковер

Для ног чудесного подростка,

Что, как подснежная березка,

30 Глядит на речку косогор,

Вскипая празеленью буйной!

Никто не слышит ветродуйной

Дуплистой и слепой кобзы.

Меня октябрь серпом грозы,

Как иву, по крестец обрезал

И дал мне прялку из железа

С мотком пылающего шелка,

Чтобы ощерой костью волка

Взамен затворничьей иглы

40 Я вышил скалы, где орлы

С драконами в свирепой схватке.

И вот, как девушки, загадки

Покровы сняли предо мной

И первородной наготой

Под древом жизни воссияли,

Как лебеди в речном опале,

Плеща, любуются собой!

И в шапке, в зарослях кафтанных,

Как гнезда, песни нахожу,

50 И бородой зеленой вея,

Порезать ивовую шею

Не дам зубастому ножу!

Посторонитесь! Волчьей костью

Я испещрил подножье гостю:

Вот соболиный, лопи стёг,

Рязани пестрядь и горох,

Сибири золотые прошвы,

Бухарская волна и кошмы.

И смуглой Грузии узор

60 Горит как сталь очам в упор,

Моя же сказка – остальное:

Карельский жемчуг, чаек рои

И юдо вещее лесное:

Медведь по свитку из лозы

Выводит ягодкой азы!

Я снова ткач разлапых хвой,

Где зори в бусах киноварных,

В котомке, в зарослях кафтанных,

Как гнезда, песни нахожу,

70 И бородой зеленой вея,

Порезать ивовую шею

Не дам зубастому ножу.

1933

507. Годы

Я твой, любовь! Под пятьдесят,

Торжественный дубовый сад

Иль паруса под свежей тучей, —

Вздыхает борода могуче!

И грудь стропилами ключицы

Вперила в порубе светлицы,

Где сердце Сирином в коруне

Вот-вот на кровь пожаром дунет,

И закипит смолой руда!..

10 Прошу гостей – свои года

На лавицу, под образ отчий:

Ромашки – отрочества очи,

Садитесь к златной пелене,

Где матери персты на дне

И чудотворные ресницы!

Она повышила дробницы

Для первенца – лесной фиалки.

Пятнадцатый, садись у прялки,

Коль хочешь выглядеть девчонкой

20 Иль покумись с изюмной гонкой

Густой шиповник на щеках

И пчелка в гречневых кудрях

С ведёрцем меда в звонких лапках!

(Забыл, что ножки у пчелы.)

Осьмнадцать с двадцатью смуглы —

Пролетних васильков охапка,

Где вьется белый мотылек —

Веселой жницы голосок,

Алёнушки или Любаши,

30 Уселися к добротной каше,

Чтобы повыглядеть дубовей, —

Росистый первоцвет любови!

Вот двадцать пять – ау лесное,

Руно на бедрах, губы в зное,

Шафран и золото на коже,

Он всех дурманней и пригожей —

Дитя неведомой весны,

В венке из пьяной белены,—

Пред ним корзина с виноградом

40 И друг золоторогий рядом.

За ними тридцать – пряный гость,

Тюрбан в рубинах, в перлах трость,

Как черный ястреб, реет бровь,

Шатер ресниц таит любовь,

И ложе пышное из шелка, —

Пред ним кинжал и шкура волка!

Не узнаю тебя, пришлец,

В серьгах, коралловый венец,

Змея на шее, сладко жаля,

50 Звенит чешуйками о зале

Подземном, в тусклых сталактитах,

О груде тел, лозой повитых

На ложе обоюдоостром!

Душе прозреть тебя не просто,

Ты – дуб из черного стекла,

Сквозящий маревами зла,

Где бродит желтый лунный морок.

Змея насвистывает: сорок!

Близнец пылающего зала,

60 Осыпанный дождем опалов,

С двойной змеей на львиной шее,

Павлиным опахалом вея,

Чтоб остудить хоть на мгновенье

Костей плавильню, жил разжженье, —

Садись за блюдо черных сот,

Геенский сорок пятый год!

Желанный год пятидесятый, —

Величье лба от Арарата,

И в бороде, как меж холмов,

70 Голубоватый блеск снегов

Еще незримых, но попутных, —

На братьев пестрых и лоскутных,

Глядит, как дуб, вершиной вея,

На быстротечные затеи

Веселых векш и диких яблонь...

Я твой, любовь! И не озябло

Подсолнечник – живое сердце,

Оно пьет сумерки ведёрцем,

Степную сыть чумацким возом,

80 Но чем пьяней, махровей розам,

Тем слаще жалят их шмели

И клонят чаши до земли,

Чтобы вино смешалось с перстью...

Не предавай меня безвестью,

Дитя родное! Меж цветов

Благоухает лепестков

Звенящий ворох. Это песни,

За них стань прахом и воскресни.

<1933>

508—509. Из цикла «Разруха»

1

От Лаче-озера до Выга

Бродяжил я тропой опасной,

В прогалах брезжил саван красный,

Кочевья леших и чертей.

И как на пытке от плетей

Стонали сосны: «Горе! Горе!»

Рябины – дочери нагорий

В крови до пояса... Я брел,

Как лось, изранен и комол,

10 Но смерти показав копыта.

Вот чайками, как плат, расшито

Буланым пухом Заонежье

С горою вещею Медвежьей,

Данилово, где Неофиту

Андрей и Симеон, как сыту,

Сварили на премноги леты

Необоримые «Ответы».

О книга – странничья киса,

Где синодальная лиса

20 В грызне с бобрихою поддонной, —

Тебя прочтут во время оно,

Как братья, Рим с Александрией,

Бомбей и суетный Париж!

Над пригвожденною Россией

Ты сельской ласточкой журчишь,

И, пестун заводи камыш,

Глядишься вглубь – живые очи, —

Они, как матушка, пророчат

Судьбину – не чумной обоз,

А студенец в тени берез

30 С чудотворящим почерпальцем!..

Но красный саван мажет смальцем

Тропу к истерзанным озерам, —

В их муть и раны с косогора

Забросил я ресниц мережи

И выловил под ветер свежий

Костлявого, как смерть, сига:

От темени до сапога

<Весь изъязвленный> пескарями,

40 Вскипал он <гноем>, злыми вшами,

Но губы теплили молитву...

Как плахой, поражен ловитвой,

Я пролил вопли к жертве ада:

«Отколь, родной? Водицы надо ль?»

И дрогнули прорехи глаз:

«Я ж украинец Опанас...

Добей зозулю, чоловиче!..»

И видел я: затеплил свечи

Плакучий вереск по сугорам,

50 И ангелы, златя убором

Лохмотья елей, ржавь коряжин,

В кошницу из лазурной пряжи

Слагали, как фиалки, души.

Их было тысяча на суше

И гатями в болотной води!..

О Господи, кому угоден

Моих ресниц улов зловещий?

А Выго сукровицей плещет

О пленный берег, где медведь

60 В недавнем милом ладил сеть,

Чтобы словить луну на ужин!

Данилово – котел жемчужин,

Дамасских перлов, слезных смазней,

От поругания и казни

Укрылося под зыбкой схимой,

То Китеж новый и незримый,

То беломорский смерть-канал,

Его Акимушка копал,

С Ветлуги Пров да тетка Фёкла.

70 Великороссия промокла

Под красным ливнем до костей

И слезы скрыла от людей,

От глаз чужих в глухие топи.

В немереном горючем скопе

От тачки, заступа и горстки

Они расплавом беломорским

В шлюзах и дамбах высят воды.

Их рассекают пароходы

От Повенца до Рыбьей Соли, —

80 То памятник великой боли,

Метла небесная за грех

Тому, кто выпив сладкий мех

С напитком дедовским стоялым,

Не восхотел в бору опалом,

В напевной, кондовой избе

Баюкать солнце по судьбе,

По доле и по крестной страже...

Россия! Лучше б в курной саже,

С тресковым пузырьком в прорубе,

90 Но в хвойной непроглядной шубе,

Бортняжный мед в кудесной речи

И блинный хоровод у печи,

По Азии же блин – чурек,

Чтоб насыщался человек

Свирелью, родиной, овином

И звездным выгоном лосиным, —

У звезд рога в тяжелом злате, —

Чем крови шлюз и вошьи гати

От Арарата до Поморья.

100 Но лен цветет, и конь Егорья

Меж туч сквозит голубизной

И веще ржет... Чу! Волчий вой!

Я брел проклятою тропой

От Дона мертвого до Лаче.

2

Есть демоны чумы, проказы и холеры,

Они одеты в смрад и в саваны из серы.

Чума с кошницей крыс, проказа со скребницей,

Чтоб утолить колтун палящей огневицей,

Холера же с зурной, где судороги жил,

Чтоб трупы каркали и выли из могил.

Гангрена, вереда и повар-золотуха,

Чей страшен едкий суп и терпка варенуха

С отрыжкой камфары, гвоздичным ароматом

10 Для гостя-волдыря с ползучей цепкой ватой.

Есть сифилис – ветла с разинутым дуплом

Над жёлчи омутом, где плещет осетром

Безносый водяник, утопленников пестун.

Год восемнадцатый на родину-невесту,

На брачный горностай, сидонские опалы

Низринул ливень язв и сукровиц обвалы,

Чтоб дьявол-лесоруб повыщербил топор

О дебри из костей и о могильный бор,

Не считанный никем, непроходимый. —

20 Рыдает Новгород, где тучкою златимой

Грек Феофан свивает пасмы фресок

С церковных крыл – поэту мерзок

Суд палача и черни многоротой.

Владимира червонные ворота

Замкнул навеки каменный архангел,

Чтоб стадо гор блюсти и водопой на Ганге,

Ах, для славянского ль шелома и коня?

Коломна светлая, сестру Рязань обняв,

В заплаканной Оке босые ноги мочит,

30 Закат волос в крови и выколоты очи,

Им нет поводыря, родного крова нет!

Касимов с Муромом, где гордый минарет

Затмил сияньем крест, вопят в падучей муке

И к Волге-матери протягивают руки.

Но косы разметав и груди-Жигули,

Под саваном песков, что бесы намели,

Уснула русских рек колдующая пряха; —

Ей вести черные, скакун из Карабаха,

Ржет ветер, что Иртыш, великий Енисей

40 Стучатся в океан, как нищий у дверей:

«Впусти нас, дедушка, напой и накорми,

Мы пасмурны от бед, изранены плетьми

И с плеч береговых посняты соболя!»

Как в стужу водопад, плачь, русская земля,

С горючим льдом в пустых глазницах,

Где утро – сизая орлица —

Яйцо сносило – солнце жизни,

Чтоб ландыши цвели в отчизне,

И лебедь приплывал к ступеням.

50 Кошница яблок и сирени,

Где встарь по соловьям гадали,—

Чернигов с Курском! Бык из стали

Вас забодал в чуму и в оспу,

И не свирелью – кисти в роспуск,

А лунным черепом в окно

Глядится ночь давным-давно.

Плачь, русская земля, потопом...

Вот Киев, по усладным тропам

К нему не тянут богомольцы,

60 Чтобы в печерские оконца

Взглянуть на песноцветный рай.

Увы, жемчужный каравай

Похитил бес с хвостом коровьим,

Чтобы похлебкою из крови

Царьградские удобрить зерна!

Се Ярославль – петух узорный,

Чей жар-атлас, кумач-перо

Не сложит короб на добро

Кудрявый офень... Сгибнул кочет,

70 Хрустальный рог не трубит к ночи,

Зарю хвоста пожрал бетон,

Умолк сорокоустый звон,

Он, стерлядь, в волжские пески

Запрятался по плавники!

Вы умерли, святые грады,

Без фимиама и лампады

До нестареющих пролетай.

Плачь, русская земля, на свете

Злосчастней нет твоих сынов,

80 И адамантовый засов

У врат лечебницы небесной

Для них задвинут в срок безвестный.

Вот город славы и судьбы,

Где вечный праздник бороньбы

Крестами пашен бирюзовых,

Небесных нив и трав шелковых,

Где князя Даниила дуб

Орлу двуобразному люб. —

Ему от Золотого Рога

90 В Москву указана дорога,

Чтобы на дебренской земле,

Когда подснежники пчеле

Готовят чаши благовоний,

Заржали бронзовые кони

Веспасиана, Константина...

Скрипит иудина осина

И плещет вороном зобатым,

Доволен лакомством богатым,

О ржавый череп чистя нос,

100 Он трубит в темь: колхоз, колхоз!

И, подвязав воловий хвост,

На верезг мерзостной свирели

Повылез черт из адской щели —

Он весь мозоль, парха и гной,

В багровом саване, змеей

По смрадным бедрам опоясан...

Не для некрасовского Власа

Роятся в притче эфиопы —

Под черной зарослью есть тропы,

110 Бетонным связаны узлом —

Там сатаны заезжий дом.

Когда в кибитке ураганной

Несется он, от крови пьяный,

По первопутку бед, сарыней,

И над кремлевскою святыней,

Дрожа успенского креста,

К жилью зловещего кота

Клубит метельную кибитку,—

Но в боль берестяному свитку

120 Перо, омокнутое в лаву,

Я погружу его в дубраву,

Чтоб листопадом в лог кукуший

Стучались в стих убитых души...

Заезжий двор – бетонный череп,

Там бродит ужас, как в пещере,

Где ягуар прядет зрачками.

И, как плоты по хмурой Каме,

Храня самоубийц тела,

Плывут до адского жерла

130 Рекой воздушною... И ты

Закован в мертвые плоты,

Злодей, чья флейта – позвоночник,

Булыжник уличный – построчник

Стихи мостить «в мотюх и в доску»,

Чтобы купальскую березку

Не кликал Ладо в хоровод,

И песню позабыл народ,

Как молодость, как цвет калины...

Под скрип иудиной осины

140 Сидит на гноище Москва,

Неутешимая вдова,

Скобля осколком по коростам,

И многопестрым Алконостом

Иван Великий смотрит в были,

Сверкая златною слезой.

Но кто целящей головней

Спалит бетонные отеки:

Порфирный Брама на востоке

И Рим, чей строг железный крест?

150 Нет русских городов-невест

В запястьях и рублях мидийских...

<1934>

510

Есть две страны: одна – Больница,

Другая – Кладбище, меж них

Печальных сосен вереница,

Угрюмых пихт и верб седых!

Блуждая пасмурной опушкой,

Я обронил свою клюку

И заунывною кукушкой

Стучусь в окно к гробовщику:

«Ку-ку! Откройте двери, люди!»

«Будь проклят, полуночный пес!

Куда ты в глиняном сосуде

Несешь зарю апрельских роз?!

Весна погибла, в космы сосен

Вплетает вьюга седину»...

Но, слыша скрежет ткацких кросен,

Тянусь к зловещему окну

И вижу: тетушка Могила

Ткет желтый саван, и челнок,

Мелькая птицей чернокрылой,

Рождает ткань, как мерность строк.

В вершинах пляска ветродуев,

Под хрип волчицыной трубы

Читаю нити: «Н. А. Клюев —

Певец олонецкой избы!»

Я умер! Господи, ужели?!

Но где же койка, добрый врач?

И слышу: «В розовом апреле

Оборван твой предсмертный плач!

Вот почему в кувшине розы,

И сам ты – мальчик в синем льне!..

Скрипят житейские обозы

В далекой бренной стороне.

К ним нет возвратного проселка,

Там мрак, изгнание, Нарым.

Не бойся савана и волка, —

За ними с лютней серафим!»

«Приди, дитя мое, приди!» —

Запела лютня неземная,

И сердце птичкой из груди

Перепорхнуло в кущи рая.

И первой песенкой моей,

Где брачной чашею лилея,

Была: «Люблю тебя, Рассея,

Страна грачиных озимей!»

И ангел вторил: «Буди, буди!

Благословен родной овсень!

Его, как розаны в сосуде,

Блюдет Христос на Оный День!»

<1937>

511. Четвертый Рим

Николаю Ильичу Архипову

А теперь я хожу в цилиндре

И в лаковых башмаках...

Сергей Есенин

Не хочу быть знаменитым поэтом

В цилиндре и в лаковых башмаках,

Предстану миру в песню одетым

С медвежьим солнцем в зрачках,

С потемками хвой в бородище,

Где в случке с рысью рычит лесовик!

Я сплел из слов, как закат, лаптище

Баюкать чадо – столетий зык, —

В заклятой зыбке седые страхи,

10 Колдуньи – Дрёмы, горбун – Низги...

Мое лицо – ребенок на плахе,

Святитель в гостях у бабы-яги.

А сердце – изба, бревна сцеплены в лапу,

Там горница – ангелов пир,

И точат иконы рублёвскую вапу,

Молитв молоко и влюбленности сыр.

Там тайны чулан, лавка снов и раздумий,

Но горница сердца лобку не чета:

О край золотых сенокосов и гумен!

20 О ткацкая радуг и вёсен лапта!

К тебе притекают искатели кладов —

Персты мои – пять забубённых парней,

И в рыжем полесье, у жил водопадов

Буравят пласты до алмазных ключей.

Душа – звездоперый петух на нашесте —

Заслушалась яростных чмоков сверла...

Стихи – огневица о милой невесте,

Чьи ядра – два вепря, два лютых орла.

Не хочу укрывать цилиндром

30 Лесного черта рога!

Седым кашалотам, зубаткам и выдрам

Моих океанов и рек берега!

Есть берег сосцов, знойных ягодиц остров,

Долина пахов, плоскогорье колен;

Для галек певучих и раковин пестрых

Сюда заплывает ватага сирен,

Но хмурится море колдующей плоти,

В волнах погребая страстей корабли.

Под флейту тритона на ляжек болоте

40 Полощется леший и духи земли.

О плоть – голубые нагорные липы,

Где в губы цветений вонзились шмели,

Твои листопады сгребает Архипов

Граблями лобзаний в стихов кошели!

Стихов кошели полны липовым медом,

Подковами радуг, лесными ау...

Возлюбленный будет возлюблен народом

За то, что баюкал слезинку мою.

Возлюбленный – камень, где тысячи граней,

50 В их омуте плещет осетр-сатана,

В змеиной повязке, на серном кабане,

Блюдет сладострастье обители сна,

Возлюбленный – жатва на северном поле,

Где тучка – младенчик в венце гробовом,

Печаль журавиная русских раздолий,

Спрядающих травы и звезды крестом.

Не хочу цилиндром и башмаками

Затыкать пробоину в барке души!

Цвету я, как луг, избяными коньками,

Улыбкой озер в песнозвонной тиши.

Да! И верен я зыбке, плакучей родимой,

Могилушке маминой, лику гумна;

Зато, как щеглята, летят серафимы

К кормушке моей, где любовь и весна.

Зато на моем песнолиственном дубе

Бессмертия птица и стая веков,

Варить Непомерное в черепа срубе

Сошлись колдуны у заклятых котлов.

В котлах печень мира и солнца вязига,

Безумия перец, укроп тишины...

Как первенец ясный, столикая книга

Лежит на руках у родимой страны.

В той книге страницы – китовьи затоны,

На буквенных скалах лебяжий базар,

И каркают точки – морские вороны,

Почуя стихов ледовитый пожар.

В той книге строка – беломорские села

С бревенчатой сказкою изб и дворов,

Где темь-медвежонок и бабы с подола

Стряхают словесных куниц и бобров.

Кукует зегзицею дева-Обида

Над слезкой России (о камень драгий!..).

Когда-нибудь хрустнет небесная гнида —

Рябой полумесяц под ногтем стихий.

И зуд утолится, по ляжек болотам

Взойдет чистоты белоснежный ирис,

Заклятым стихам отдадут, словно сотам,

Мёд глаз ярославец, вогул и киргиз.

Не хочу быть лакированным поэтом

С обезьяньей славой на лбу!

С Ржаного Синая багряным заветом

Связую молот и мать-избу.

Связую думы и сны суслона

С многоязычным маховиком...

Я – Кит Напевов, у небосклона

Моря играют моим хвостом.

Блюду я, вечен и неизменен,

Печные крепи, гумна пяту.

Пилою-рыбой кружит Есенин,

юо Меж ласт родимых ища мету.

Пилою-рыбой прослыть почёстно

У сонных крабов, глухих бодяг...

Как дед внучонка, качает вёсны

Паучьей лапой запечный мрак.

И зреют вёсны: блины, драчёны,

Рогатый сырник, пузан-кулич...

«Для варки песен – всех стран Матрёны,

Соединяйтесь!» – несется клич...

Котел бессмертен, в поморьях щаных

110 Зареет яхонт – Четвертый Рим:

Еще немного и в новых странах

Мы желудь сердца Земле вручим.

В родных ладонях прозябнет дубом

Сердечный желудь, листва-зрачки...

Подарят саван завбдским трубам

Великой Азии пески.

И сядет ворон на череп Стали —

Питомец праха, судьбы маяк...

Затмит ли колоб на звездном сале

120 Сосцы ковриги, – башмачный лак?

Не хочу быть «кобыльим» поэтом,

Влюбленным в стойло, где хмара и кал!

Цветет в моих снах геенское лето

И в лязге строк кандальный Байкал.

Я вскормлен гумном, соловецким звоном,

Что вьет, как напевы, гнезда в ушах.

Это я плясал перед царским троном

В крылатой поддёвке и злых сапогах,

Это я зловещей совою

130 Влетел в Романовский дом,

Чтоб связать возмездье с судьбою

Неразрывным красным узлом,

Чтоб метлою пурги сибирской

Замести истории след...

Зырянин с душой нумидийской

Я – родной мужицкий поэт.

Черномазой пахоты ухо

Жаворбнковый ловит гром —

Не с того ль кряжистый Пантюха

140 Осеняет себя крестом?

Не от песни ль пошел вприсядку

Звонкодугий лихой Валдай,

И забросил в кашную латку

Многострунный невод Китай?

На улов таращит Европа

Окровавленный жадный глаз,

А в кисе у деда Антропа

Кудахчет павлиний сказ.

Анафема, анафема вам,

150 Башмаки с безглазым цилиндром!

Пожалкую на вас стрижам

Речным плотицам и выдрам.

Попечалюсь родной могилке,

Коту, горшку-замарашке,

Чтобы дьявольские подпилки

Не грызли слезинок бляшки,

Чтоб была, как подойник, щедра

Душа молоком словесным.

Не станут коврижные недра

160 Калачом поджарым и пресным.

Не будет лаковым Клюев,

Златорог – задорным кутёнком!

Легче сгинуть в песках Чарджуев

С мягкозадым бачой-сартёнком.

В чайхане дремать на циновке,

В полосатом курдском халате,

И видеть, как звезд подковки

Ныряют в небесной вате,

Как верблюдица-полумесяц

170 Пьет у Алль'1 с ладони...

У мускусных перелесиц

Замедлят времени кони.

И сойду я с певчей кобылы —

Кунак в предвечном ауле...

Ау, Николенька милый —

Живых поцелуев улей!

Ау! Я далёко, далёко...

Но в срок, как жених, вернуся,

Стихи – жемчуга Востока

180 Сложить пред образом Р^си.

Ноябрь 1921

512. Мать-Суббота

Николаю Ильичу Архипову —

моей последней радости

Ангел простых человеческих дел

В избу мою жаворонком влетел,

Заулыбалися печь и скамья,

Булькнула звонко гусыня-бадья,

Муха впотьмах забубнила коту:

«За ухом, дяденька, смой черноту!»

Ангел простых человеческих дел

Бабке за прялкою венчик надел,

Миром помазал дверей косяки,

10 Бусы и киноварь пролил в горшки,

Посох врачуя, шепнул кошелю:

«Будешь созвучьями полон в раю!..»

Ангел простых человеческих дел

Вечером гблуб, в рассветки же бел,

Перед ковригою свечку зажег,

В бороду сумерек вплел василек,

Сел на шесток и затренькал сверчком:

«Мир тебе, нива, с горбатым гумном,

Мир очагу, где обильны всегда

20 Звездной плотвою годов невода!..»

Невозмутимы луга тишины —

Пастбище тайн и овчинной луны.

Там небеса, как полати, теплы,

Овцы – оладьи, ковриги – волы;

Хищным отарам вожак – помело,

Отчая кровля – печное чело.

Ангел простых человеческих дел

Хлебным теленьям дал тук и предел.

Судьям чернильным постылы стихи,

30 Где в запятых голосят петухи,

Бродят коровы по злачным тире,

Строки ж глазасты, как лисы в норе.

Что до того, если дедов кошель —

Луг, где Егорий играет в свирель,

Сивых, соловых, буланых, гнедых

Поят с ладоней соборы святых:

Фрол и Медост, Пантелеймон, Илья —

Чин избяной, луговая семья.

Что до того, если вечер в бадью

40 Солнышко скликал: «тю-тю да тю-тю!»

Выведет солнце бурнастых утят

В срок, когда с печью прикурнет ухват,

Лавка постелет хозяйке кошму,

Вычернить косы – потемок сурьму.

Ангел простых человеческих дел

Певчему суслу взбурлить повелел.

Дремлет изба, как матерый мошник

В пазухе хвойной, где дух голубик,

Крест соловецкий, что крепче застав,

50 Лапой бревенчатой к сердцу прижав.

Сердце и Крест – для забвенья мета..,

Бабкины пальцы – Иван Калита —

Смерти грозятся, узорят молву,

В дебрях суслонных возводят Москву..

Слышите ль, братья, поддонный трезвон

Отчие зовы запечных икон?!

Кони Ильи, Одигитрии плат,

Крылья Софии, Попрание врат,

Дух и Невеста, Царица предста

60 В колосе житном отверзли уста!

Ангел простых человеческих дел

В персях земли урожаем вскипел.

Чрево овина и стога крестцы —

Образов деды, прозрений отцы.

Сладостно цепу из житных грудей

Пить молоко первопутка белей,

Зубы вонзать в неневестную плоть —

В темя снопа, где пирует Господь.

Жернову зерна – детине жена,

70 Лоно посева – квашни глубина,

Вздохи серпа и отжинок тоску

Каменный пуп растирает в муку.

Бабкины пальцы – Иван Калита —

Ставят помолу капкан решета.

В пестрой макитре вскисает улов:

В чаше агатовой очи миров,

Распятый Лебедь и Роза над ним...

Прочит огонь за невесту калым,

В звонких поленьях зародыши душ

80 Жемчуг ссыпают и золота куш...

Савское миро, душисто-смугла

Входит Коврига в Чертоги Тепла.

Тьмы серафимов над печью парят

В час, как хозяйка свершает обряд:

Скоблит квашню и в мочалкин вихор

Крохи вплетает, как дружкин убор.

Сплетницу муху, пройдоху кота

Сказкой дивит междучасий лапта.

Ангел простых человеческих дел

90 Умную нежить дыханьем пригрел.

Старый баран и провидец-петух,

Сторож задворок – лохматый лопух

Дождик сулят, бородами трепля...

Тучка повойником кроет поля,

Редьке на грядке испить подает —

Стала б ядрена, бела наперед.

Тучка – к пролетью, к густым зеленям,

К свадьбам коровьим и к спорым блинам...

В горсти запашек опару пролив,

100 Селезнем стала кормилица нив.

Зорко избе под сытовым дождем

Просинь клевать, как орлице, коньком.

Нудить судьбу, чтобы ребра стропил

Перистым тесом хозяин покрыл,

Знать, что к отлету седые углы

Сорок воскрылий простерли из мглы,

И к новоселью в поморья окон

Кедровый лик окунул Елеон,

Лапоть Исхода, Субботу Живых...

ПО Стелют настольник для мис золотых,

Р)?шают Хлеб для крылатых гостей

(Пуду – Сергунька, Васятке – Авдей).

Наша Суббота озер голубей!

Ангел простых человеческих дел

В пляске Васяткиной крылья воздел.

Брачная пляска – полет корабля

В лунь и агат, где Христова Земля.

Море житейское – черный агат

Плещет стихами от яростных пят.

120 Духостихи – златорогов стада,

Их по удоям не счесть никогда,

Только следы да сиянье рогов

Ловят тенёта захватистых слов.

Духостихи отдают молоко

Мальцам безудным, что пляшут легко.

Мельхиседек и Креститель Иван

Песеннорогий блюдут караван.

Сладок Отец, но пресладостней Дух, —

Бабьего выводка ястреб – пастух,

130 Любо ему вожделенную мать

Страсти когтями, как цаплю, терзать,

Девичью печень, кровавый послед

Клювом долбить, чтоб родился поэт.

Зыбка в избе – ястребиный улов —

Матери мнится снопом васильков;

Конь-шестоглав сторожит васильки, —

Струнная грива и песня зрачки.

Сноп бирюзовый – улыбок кошель —

В щебет и грай пеленает апрель,

но Льнет к молодице: «Сегодня в ночи

Пламенный дуб возгорит на печи,

Ярой пребудь, чтобы соты грудей

Вывели ос и язвящих шмелей:

Дерево-сполох – кудрявый Федот

Даст им смолу и сжигающий мед!»

Улей ложесн двести семьдесят дней

Пестует рой медоносных огней...

Жизнь-пчеловод постучится в леток:

Дескать, проталинка теплит цветок!...

150 Пасеке зыбок претит пустота —

В каждой гудит, как пчела, красота.

Маковый ротик и глазок слюда —

Бабья держава, моя череда.

Радуйтесь, братья, беременен я

От поцелуев и ядер коня!

Песенный мерин – багряный супруг —

Топчет суставов и ягодиц луг,

Уды мои, словно стойло, грызет,

Роет копытом заклятый живот, —

160 Родится чадо – табун жеребят,

Музыка в холках, и в ржании лад.

Ангел простых человеческих дел

Гурт ураганный пасти восхотел.

Слава ковриге и печи хвала,

Что Голубую Субботу спекла,

Вывела лося – цимбалы рога,

Заколыбелить души берега!

Ведайте, други, к животной земле

Едет купец на беляне-орле!

170 Груз преисподний: чудес сундуки,

Клетки с грядущим и славы тюки!

Пристань-изба упованьем цветет,

Веще мурлычет подойнику кот,

Птенчики-зерна в мышиной норе

Грезят о светлой засевной поре;

Только б привратицу серую мышь

Скрипы вспугнули от мартовских лыж,

К зернышку в гости пожалует жук,

С каплей-малюткою – лучиков пук.

180 Пегая глыба, прядя солнопёк,

Выгонит в стебель ячменный пупок.

Глядь, колосок, как подругу бекас,

Артосом кормит лазоревый Спас...

Ангел простых человеческих дел

В книжных потемках лучом заалел.

Братья, Субботе Земли

Всякий любезно внемли:

Лишь на груди избяной

Вы обретете покой!

190 Только ковриги сосцы —

Гаг самоцветных ловцы,

Яйца кладет, где таган —

Дум яровой пеликан...

Светел запечный притин —

Китеж Мемёлф и Арин,

Где словорунный козел

Трется о бабкин подол.

Там образок Купины —

Чаша ржаной глубины;

200 Тела и крови Руси,

Брат озаренный, вкуси!

Есть Вседержитель гумна,

Пестун мирского зерна,

Он, как лосиха телка,

Лижет земные бока,

Пахоту поит слюной

Смуглый Господь избяной.

Перед Ним Единым,

Как молбкой сом,

210 Пьян вином овинным,

Исхожу стихом.