Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

Луна, как вражий барабан,

Над буераками повисла,

И окровавленный жупан

На капюшон сменила Висла.

Как четко гребни берегов

Окаменели в тяжком взмахе,

Молитвословию с бугров

Внимают тополи-монахи:

«Спаси Россию, Иисус,

С сестрою, названною – Польшей!

Уже заря, как низка бус,

В моих струях не плещет больше!

И страшно солнцу заглянуть

В мои изъязвленные воды, —

Их кипятит колдунья-жуть,

Скликая воронов на броды:

«Слетайтесь, детки, жирен суп

Из человечины кровавой,

Вот сердце грозное, вот труп

В бою погибшего со славой!..»»

И видел я, как Божья длань

Железный сумрак разогнала:

«Мужайся ты, встречая брань,

Как берега, набеги вала».

Праматерь Волга, тихий Дон

«Аминь» в ответ прогрохотали,

И Висла, сбросив капюшон,

Накрылась панцырем из стали.

Оборотился в кладенец,

Грозя потемкам, гребень мели...

О враг! Твердыню ли сердец

Испепелить твоей шрапнели?!

210. Небесный вратарь

Как у кустышка у ракитова,

У колодечка у студеного,

Не донской казак скакуна поил, —

Молодой гусар свою кровь точил,

Вынимал с сумы полотёнышко,

Перевязывал раны черные...

Уж как девять ран унималися,

А десятая, словно вар кипит...

С белым светом гусар стал прощатися,

Горючьими слезами уливатися:

«Ты прощай-ка, родимая сторонушка,

Что ль бажоная теплая семеюшка!

Уж вы, ангелы поднебесные,

Зажигайте-ка свечи местные, —

Ставьте свеченьку в ноги резвые,

А другую мне к изголовьицу!

Ты, смеретушка – стара тетушка,

Тише бела льна выпрядь душеньку».

Откуль-неоткуль добрый конь бежит,

На коне-седлеце удалец сидит,

На нем жар-булат, шапка-золото,

С уст текут меды – речи братские:

«Ты признай меня, молодой солдат,

Я дозор несу у небесных врат,

Меня ангелы славят Митрием,

Преподобный лик – Свет-Солянским.

Объезжаю я Матерь-Руссию,

Как цветы вяжу души воинов...

Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,

Лазь на тучу-ель к солнцу красному.

А оттуль тебе мостовичина

Ко маврийскому дубу-дереву, —

Там столы стоят неуедные,

Толокно в меду, блинник масленый;

Стежки торные поразметены,

Сукна красные поразостланы».

<1915>

211

Гей, отзовитесь, курганы, —

Клады, седые кремли, —

Злым вороньем басурманы

Русский рубеж облегли!

Чуется волчья повадка,

Рысье мяуканье, вой...

Аль булавы рукоятка

С нашей не дружна рукой?

Али шишак златолобый

Нам не по ярую бровь?

Пусть богатырские гробы

Кроет ковыльная новь, —

Муромцы, Дюки, Потоки

Русь и поныне блюдут...

Чур нас! Вещуньи-сороки

Щёкот недобрый ведут.

В сутемень плачут гагары,

Заяц валежник грызет, —

Будут с накладом товары,

Лют на поганых поход.

Гром от булатных ударов

Слаще погудной струны...

Радонеж, Выгово, Саров, —

Наших имен баюны.

Гей, отзовитеся, деды, —

Правнуков меч не ослаб!

Витязю после победы

Место в светелке у баб.

Ждут его сусло, что пенник,

Гребень-шептун перед сном,

В бане ж духмянистый веник,

Шайка с резным ободком.

Хата чужбины не плоше,

К суслу ж кто больно охоч, —

С первой веселой порошей

Зыбку для первенца прочь.

Ярого кречета раны

Сыну-орлу не в изъян...

Мир вам, седые курганы,

Тучи, сказитель-бурьян!

<1915>

212

Облиняла буренка,

На задворках теплынь,

Сосунка-жеребенка

Дразнит вешняя синь.

Преют житные копны,

В поле пробель и зель...

Чу! Не в наши ли окна

Постучался апрель?

Он с верббю монашек,

На груди образок,

Легкозвоннее пташек

Ветровой голосок.

Обрядись в пятишовку,

И пойдем в синь и гать,

Солнце – Божью коровку

Аллилуйем встречать.

Прослезиться у речки,

Погрустить у бугров!..

Мы – две белые свечки

Перед ликом лесов.

<1915>

213

Лесные сумерки – монах

За узорбчным Часословом,

Горят заставки на листах

Сурьмою в золоте багровом.

И богомольно старцы-пни

Внимают звукам часословным...

Заря, задув свои огни,

Тускнеет венчиком иконным.

Лесных погостов старожил,

Я молодею в вечер мая,

Как о судьбе того, кто мил,

Над палой пихтою вздыхая.

Забвенье светлое тебе,

В многопридельном хвойном храме,

По мощной жизни, по борьбе,

Лесными ставшая мощами!

Смывает киноварь стволов

Волна финифтяного мрака,

Но строг и вечен Часослов

Над котловиною, где рака.

<1915>

214

Кабы я не Акулиною была,

Не Пахомовной по батюшке слыла,

Не носила б пятишовки с галуном,

Становицы с оподольником,

Еще чалых кос под сборником,—

Променяла бы я жарник с помелом

На гнедого с плящим огненным ружьем,

Ускакала бы со свёкрова двора

В чужедальщину, где вражьи хутора,

Где станует бусурманская орда,

Словно выдра у лебяжьего гнезда;

Разразила бы я огненным ружьем

Супротивника с нахальщиком-царем:

«Не хвались-де, снаряжаючись на рать,

На крещеную мирскую благодать,

Лучше выдай-ка за черные винь,1

Из ордынской государевой казны

На мужицкий полк алтынов по лубку,

А на бабий чин камлоту по куску,

Старикам по казинетовым портам,

Бабкам-клюшницам по красным рукавам;

Еще дитятку Алёшеньке

Зыбку с пологом алёшеньким,

Чтобы полог был исподом канифас,

На овершье златоризый чудный Спас,

По закромкам были б рубчаты мохры,

Чтобы чада не будили комары,

Не гусело б его платьице

В новой горенке на матице!»

215

Рыжее жнивье – как книга,

Борозды – древняя вязь,

Мыслит начётчица-рига,

Светлым реченьям дивясь.

Пот трудолюбца-июля,

Сказку кряжистой избы —

Всё начертала косуля

В книге народной судьбы.

Полно скорбеть, человече,

Счастье дается в черед!

Тучку – клуб шерсти овечьей

Лешева бабка прядет.

Ветром гудит веретнище,

Маревом тянется нить:

Время в глубоком мочище

Лен с конопелью мочить.

Изморозь стелет рогожи,

Зябнет калины кора:

Выдубить белые кожи

Деду приспела пора.

Зыбку, с чепцом одеяльце

Прочит болезная мать,—

Знай, что кудрявому мальцу

Тятькой по осени стать.

Что начертала косуля,

Всё оборотится в быль...

Эх-ма! Лебедка Акуля,

Спой: «Не шуми, чернобыль!»

<1915>

216

Не в смерть, а в жизнь введи меня,

Тропа дремучая лесная!

Привет вам, братья-зеленя,

Потемки дупел, синь живая!

Я не с железом к вам иду,

Дружась лишь с посохом да рясой,

Но чтоб припасть в слезах, в бреду

К ногам березы седовласой,

Чтоб помолиться лику ив,

Послушать пташек-клирошанок,

И, брашен солнечных вкусив,

Набрать младенческих волвянок.

На мху, как в зыбке задремать

Под «баю-бай» осиплой ели...

О пуща-матерь, тучки прядь,

Туман пушистее кудели.

Как сладко брагою лучей

На вашей вечери упиться,

Прозрев, что веткою в ручей

Душа родимая глядится!

<1915>

217

В овраге снежные ширинки

Дырявит посохом закат,

Полощет в озере, как в кринке,

Плеща на лес, кумачный плат.

В расплаве мхов и тине роясь,—

Лесовику урочный дар,—

Он балахон и алый пояс

В тайгу забросил, как пожар.

У лесового нос – лукошко,

Волосья – поросли ракит...

Кошель с янтарною морошкой

Луна забрезжить норовит.

Зарит... Цветет загозье лыко,

Когтист и свеж медвежий след,

Озерко – туес с земляникой,

И вешний бор – за лаптем дед.

Дымится пень, ему лет со сто,

Он в шапке, с сивой бородой...

Скрипит лощеное берёсто

У лаптевяза под рукой.

<1915>

21

8Уже хоронится от слежки

Прыскучий заяц... Синь и стыть,

И нечем голые колешки

Березке в изморозь прикрыть.

Лесных прогалин скатерётка

В черничных пятнах, на реке

Горбуньей-девушкою лодка

Грустит и старится в тоске.

Осина смотрит староверкой,

Как четки, листья обронив;

Забыв хомут, пасется Серко

На глади сонных, сжатых нив.

В лесной избе покой часовни —

Труда и светлой скорби след...

Как Ной ковчег, готовит дровни

К веселым заморозкам дед.

И ввечеру, под дождик сыпкий,

Знать, заплутав в пустом бору,

Зайчонок-луч, прокравшись к зыбке,

Заводит с первенцем игру.

<1915>

219

Судьба-старуха нижет дни,

Как зерна бус – на нить:

Мелькнет игла – и вот они,

Кому глаза смежить.

Блеснет игла – опять черед

Любить, цветы срывать...

Не долог день, и краток год

Нетленное создать.

Всё прах и дым. Но есть в веках

Богорожденный час,

Он в сердобольных деревнях

Зовется Светлый Спас.

Не потому ль родимых сел

Смиренномудрей вид,

Что жизнедательный глагол

Им явственно звучит,

Что небо теплит им огни,

И Дева-благодать,

Как тихий лен, спрядает дни,

Чтоб вечное соткать?

<1915>

220

На темном ельнике стволы берез —

На рытом бархате девические пальцы.

Уже рябит снега, и слушает откос,

Как скут струю ручья невидимые скальцы.

От лыж неровен след... Покинув темь трущоб,

Бредет опушкой лось, вдыхая ветер с юга,

И таежный звонарь – хохлатая лешуга,

Усевшись на суку, задорно пучит зоб.

<1915>

221. Мирская дума

Не гуси в отлет собирались,

Не лебеди на озере скликались, —

Подымались мужики – пудожане,

С заонежской кряжистой карелой,

С каргопольскою дикой лешнею,

Со всей полесной хвойной силой,

Постоять за крещеную землю,

За зеленую матерь-пустыню,

За березыньку с вещей кукушкой...

10 Из-под ели двадесять вершинной,

От сиговья Муромского плёса,

Подымался Лазарь преподобный

Ратоборцам дать благословенье,

Провещать поганых одоленье...

Вопрошали Лазаря лешане,

Каргополь!, чудь и пудожане:

«Источи нам, Лазаре всечудный,

На мирскую думу сказ медвяный:

Что помеха злому кроволитью —

20 Ум-хитрец аль песня-межеумка,

Белый воск аль черное железо?»

Рек святой: «Пятьсот годин в колоде

Почивал я, об уме не тщася,

Смерть моих костей не обглодала,

Из телес не выплавила сала,

Чтоб отлить свечу, чей брезг бездонный

У умерших теплится во взоре,

По ночному кладбищу блуждает,

Черепа на плитах выжигая;

30 А железо проклято от века:

Им любовь пригвождена ко древу,

Сожаленью ребра перебиты,

Простоте же в мир врата закрыты.

Белый воск и песня-недоумка

Истекли от вербы непорочной:

Точит верба восковые слезы

И ведет зеленый тайный причит

Про мужицкий рай, про пир вселенский,

Про душевный град, где «Свете Тихий».

40 И тропарь зеленый кто учует,

Тот на тварь обуха не поднимет,

Не подрубит яблони цветущей

И веслом бездушным вод не ранит...»

Поклонились Лазарю лешане,

Каргополь., лопь и пудожане:

«Сказ блаженный, как «6ai6» над зыбкой,

Что певала бабка Купариха

У Дедери Храброго на свадьбе.

Был Дедеря лют на кроволитье,

50 После ж песни стал как лист осенний:

Сердцем в воск, очами в хвой потемки,

А кудрями в прожелть листопада».

222. Помннный причит

Покойные солдатские душеньки

Подымаются с поля убойного:

До подскустья они – малой мошкою,

По надкустью же – мглой столбовитою,

В Божьих воздухах синью мерещатся,

Подают голоса лебединые,

Словно с озером гуси отлётные,

С святорусской сторонкой прощаются.

У заставы великой, предсолнечной,

Входят души в обличие плотское,

Их встречают там горние воины

С грознокрылым Михаилом архангелом,

По трикраты лобзают страдателей,

Изгоняют из душ боязнь смертную.

Опосля их ведут в храм апостольский —

По своим телесам окровавленным

Отстоять поминальную служебку.

Правит службу им Аввакум пророк,

Чтет Писание Златоуст Иван,

Херувимский лик плещет гласами,

Солнце-колокол точит благовест.

Как улягутся вей сладкие,

Сходит Божий Дух на солдатушек,

Словно теплый дождь озимь ярую,

Насыщая их брашном ангельским,

Горечь бренных дней с них смываючи,

Раны черные заживляючи...

Напоследки же громовник Илья,

Со Ерёмою запрягальником

Снаряжают им поезд огненный,—

Звездных меринов с колымагами,

Отвезти гостей в преблаженный рай,

Где страдателям уготованы

Веси красные, избы новые,

Кипарисовым тесом крытые,

Пожни сенные – виноград-трава,

Пашни вольные, бесплатежные —

Всё солдатушкам уготовано,

Храбрым душенькам облюбовано.

1915

223. Смертный сон

Туча – ель, а солнце – белка

С раззолбченным хвостом,

Синева – в плату сиделка

Наклонилась над ручьем.

Голубеют воды-очи,

Но не вспыхивает в них

Прежних удали и мочи,

Сновидений золотых.

Мамка кажет: «Эво, елка!

Хворь, дитя, перемоги...»

У ручья осока – челка,

Камни – с лоском сапоги.

На бугор кафтан заброшен,

С чернью петли, ал узор,

И чинить его упрошен

П ропитуха – мухомор.

Что наштопает портняжка,

Всё ветшает, как листы;

На ручье ж одна рубашка

Да посконные порты.

От лесной, пролетней гари

Веет дрёмою могил...

Тише, люди, теше, твари, —

Светлый отрок опочил!

<1915>

224

Посмотри, какие тени

На дорогу стелют вязы!

Что нам бабушкины пени,

Деда нудные рассказы.

Убежим к затишью речки

От седой, докучной ровни...

У тебя глаза, как свечки

В полусумраке часовни.

Тянет мятою от сена,

Затуманились покосы.

Ты идешь, бледна, как пена,

Распустив тугие косы.

Над рекою ветел лапы,

Тростника пустые трости.

В ивняке тулья от шляпы:

Не вчерашнего ли гостя?

Он печальнее, чем ели

На погосте, в час заката...

Ты дрожишь, белей кудели,

Вестью гибли объята.

Ах, любовь, как воск для лепки,

Под рукою смерти тает!..

«Святый Боже, Святый Крепкий», —

Вяз над омутом вздыхает.

225

В этот год за святыми обеднями

Строже лики и свечи чадней,

И выходят на паперть последними

Детвора да гурьба матерей.

На завалинах рать сарафанная,

Что ни баба, то горе-вдова;

Вечерами же мглица багряная

Поминальные шепчет слова.

Посиделки, как трапеза братская,—

Плат по брови, послушней кудель,

Только изредка матерь солдатская

Поведет причитаний свирель:

«Полетай, моя дума болезная,

Дятлом-птицею в сыр-темен бор...»

На загуменье ж поступь железная —

Полуночный Егорьев дозор.

Ненароком заглянешь в оконницу —

Видишь въявь, как от северных вод

Копьеносную звездную конницу

Страстотерпец на запад ведет,

Как влачит по ночным перелесицам

Сполох-конь аксамитный чепрак,

И налобником ясным, как месяцем,

Брезжит в ельник, пугаючи мрак.

<1915>

226

Болесть да засуха,

На скотину мор.

Горбясь, шьет старуха

Мертвецу убор.

Холст ледащ на ощупь,

Слепы нить, игла...

Как медвежья поступь,

Темень тяжела.

С печи смотрят годы

С карлицей-судьбой.

Водят хороводы

Тучи над избой.

Мертвый дух несносен,

Маета и чад.

Помелища сосен

В небеса стучат.

Глухо Божье ухо,

Свод надземный толст.

Шьет, кляня, старуха

Поминальный холст.

<1915>

227

Что ты, нивушка, чернёшенька,

Как в нужду кошель порожнёшенька,

Не взрастила ты ржи-гуменницы,

А спелёгала – к солнцу выгнала

Неедняк-траву с горькой пестушкой?

Оттого я, свет, чернотой пошла,

По омежикам замуравела,

Что по вёдру я не косулена,

После белых рос не боронена,

10 Рожью низовой не засеяна...

А и что ты, изба, пошатилася,

С парежа-угара аль с выпивки,

Али с поздних просонок расхамкавшись,

Вплоть до ужина чешешь пазуху,

Не запрешь ворот – рта беззубого,

Креня в сторону шолом-голову?

Оттого я, свет, шатуном гляжу,

Не смыкаю рта деревянного,

Что от бела дня до полуночи

20 «Воротись», – вопю доможирщику,

Своему ль избяному хозяину.

Вопия, надорвала я печени —

Глинобитную печь с теплым дымником.

Видно, утушке горькой – хозяюшке

Вековать приведется без селезня...

Ты, дорога-путинушка дальняя,

Ярый кремень да супесь горючая,

Отчего ты, дороженька, куришься,

Обымаешься копотью каменной?

30 Али дождиком ты не умывана,

Не отерта туманом-ширинкою,

Али лапоть с клюкой-непоседою

Больно колют стоверстную спинушку?

Оттого, человече, я куревом

Замутилась, как плёсо от невода,

Что по мне проходили солдатушки

С громобойными лютыми пушками.

Идучи, они пели: «Лебедушку

Заклевать солеталися вороны»,

40 Друг со другом крестами менялися,

Полагали зароки великие:

«Постоим-де мы, братцы, за родину,

За мирскую Микулову пахоту,

За белицу-весну с зорькой-свеченькой,

Над мощами полесий затепленной!..»

Стороною же, рыси лукавее,

Хоронясь за бугры да валежины,

Кралась смерть, отмечая на хартии,

Как ярыга, досрочных покойников.

50 Ах ты, ель-кружевница трущобная,

Не чета ты кликуше осинушке,

Что от хвойного звона да ладана

Бьет в ладошки и хнычет по-заячьи.

Ты ж сплетаешь зеленое кружево,

От коклюшек ресниц не здымаючи,

И ни месяц-проныра, ни солнышко

Не видали очей твоих девичьих.

Молви, ёлушка, с горя иль с устали

Ты верижницей строгою выглядишь?

60 Не топор ли тебе примерещился,

Печь с белёным, развалистым жарником:

Пышет пламя, с таганом бодается,

И горишь ты в печище, как грешница?

Оттого, человече, я выгляжу

Срубом-церковкой, в пуще забытою,

Что сегодня солдатская матушка

Подо мною о сыне молилася:

Она кликала грозных архангелов,

Деву-Пятенку с Теплым Николою,

70 Припадала, как к зыбке, к валежине,

Называла валежину Ванюшкой;

После мох, словно волосы, гладила

И казала сосцы почернелые...

Я покрыла ее епитрахилью,

Как умела родную утешила...

Слезы ж матери – жито алмазное —

На пролете склевала кукушица,

А склевавши, она спохватилася,

Что не птичье то жито, а Божие...

80 Я считаю ку-ку покаянные

И в коклюшках, как в Требнике, путаюсь.

<1915>

228. Беседный наигрыш, стих доброписный

Его же в павечернее междучасие

пети подобает, с малым погрецом

ногтевым и суставным.

Из Отпуска – тайного свитка

олонецких сказителей-скрытников

По рожденьи Пречистого Спаса,

В житие премудрыя Планиды,

А в успенье Поддубного старца, —

Не гора до тверди досягнула,

Хлябь здынула каменною плешью

В стороне, где солнышко ночует

На кошме, за пологом кумачным,

И где ночь-горбунья зелье варит,

Чернит косы копотью да сажей,

10 Под котлом валежины сжигая,

Народилось железное царство

Со Вильгельмищем, ц&рищем поганым. —

У него ли, нечестивца, войска – сила,

Порядового народа – несусветно;

Они веруют Лютеру-богу,

На себя креста не возлагают,

Великого говения не правят,

В Семик-день веника не рядят,

Не парятся в парной паруше,

20 Нечистого духа не смывают,

Опосля Удилёну не кличут:

«Матушка ржаная Удилёна,

Расчеши солому – золот волос,

Сдобри бражкой, патокою колос...»

* * *

Не сарыч кричит за буераком,

На свежье детенышей сзывая,

И не рысь прыскучая лесная

В ночь мяучит, теплой кровью сыта, —

То язык злокозненный глаголет,

30 Царь железный пыхает речами:

«Голова моя – умок лукавый,

Поразмысли ты, пораскумекай,

Мне кого б в железо заковати?

Ожелезил землю я и воды,

Полонил огонь и пар шипучий,

Ветер, свет колодниками сделал,

Ныне ж я, как куропоть в ловушку,

Светел Месяц с Солнышком поймаю:

Будет Месяц, как петух на жердке,

40 На острожном тыне перья чистить,

Брезжить зобом в каменные норы

И блюсти дозоры неусыпно!

Солнцу ж я за спесь, за непокорство

С ног разую красные бахилы,

Желтый волос, ус лихой косатый

Остригу на войлок шерстобитам;

С шеи Солнца бобчатую гривну

Кобелю отдам на ожерелок,

Повалю я красного спесивца

50 На полати с бабой шелудивой —

Ровня ль будет соколу ворона?»

Неедуча солодяга без прихлебки,

Два же дела без третьего негожи,

Третье ж дело – гумённая работа,

Выжать рожь на черниговских пашнях,

Волгу-матку разлить по бутылям,

С питухов барыши загребая,

С уха ж Стенькина славного кургана

Сбить литую куяшную шапку,

60 А с Москвы, боярыни вальяжной,

Поснимать соболью пятишовку,

Выплесть с кос подбрусник златотканный,

Осыпные перстни с ручек сбросить.

Напоследки ж мощи Маккавея

Истолочь в чугунной полуступе,

Пропустить труху через решета,

И отсевком выбелить печища,

А попов, игуменов московских

Положить под мясо, под трепало —

70 Лоско ль будет черное мочало?!..

* * *

Не медушник-цветик поит дрёма

Павечерней сыченой росою,

И не крест – кладбищенский насельник,

Словно столпник, в тайну загляделся —

Мать-Планида на Руси крещеной

От страды келейной задремала.

Был ли сон аль малые просонки,

Только въявь Планидушке явились

Петр апостол с Пятенкою-девой.

80 И рекли святые: «Мать-Планида,

Под скуфьей уснувши стопудовой,

За собой и Русь ты усыпила!

Ты вставай-ка, мать, на резвы ноги,

Повести-ка Русь о супостате.

Не бери в гонцы гуляку Вихря,

Ни сестриц Сутёмок чернокосых,

Ни Мороза с Зоем перекатным:

Вихрю пляс, присвистка да присядка,

Балалайки дробь – всего милее,

90 Недосуг Сутёмкам, им от Бога

Дан наказ Заре кокошник вышить,

Рыбьи глазки с зеньчугом не спутать,

Корзным стёгом выпестрить очелье.

У Мороза же не гладки лыжи,

Где пройдет, там насты да сумёты,

В теплых пимах, в малице оленьей,

На ходу Морозушко сопреет,

А сопрев, по падям, по низинам

Расплеснется речкой половодной.

100 Звонаря же Зоя брать негоже, —

Без него трущоба – скит без била,

Зой ку-ку загозье, гомон с гремью

Шаргунцами вешает на сучья;

Ввечеру ж монашком сладкогласным

Часослов за елями читает...

Ты прими-ка, матушка Планида,

Во персты отмычки золотые,

Пробудившись, райскими ключами

Отомкни синь-камень несекомый,

110 Вызволь ты из каменной неволи

Паскарагу, ангельскую птицу,

Супротив стожарной Паскараги

Бирюча на белом свете нету!..»

От словес апостольских Планида,

Как косач в мошище, встрепенулась,

Круто буйну голову здынула,

Откатила скуфью за Онего.

Кур-горой скуфья оборотилась,

Опушь стала ельником кромешным,

120 А завязка речкою Сорогой...

* * *

Ой, люди крещеные,

Толико ученые,

Слухайте – внимайте,

На улицу баб не пускайте,

Ребят на воронец —

Дочуять песни конец,

На лежанку старух,

Чтоб голос не тух!

Господи, благослови,

130 Царь Давид, помоги,

Иван Богослов,

Дай басеньких слов,

В подъязычный сустав

Красных погрецов-слав,

А с того, кто скуп,

Выпеть денежек рубь!..

* * *

Тысчу лет живет Макоша-Морок,

След крадет, силки за хвоей ставит,

Уловляет души человечьи,

140 Тысчу лет и Лембэй пущей правит,

Осенщину-дань сбирая с твари:

С зайца – шерсть, буланый пух – с лешуги,

А с осины – пригоршню алтынов,

Но никто за тысчу зим и вёсен

Не внимал напеву Паскараги!

Растворила вещая Планида,

Словно складень, камень несекомый,

И запела ангельская птица,

О невзгоде Русь оповещая:

150 Первый зык дурманней кос девичьих

У ручья знобяник-цвет учуял, —

Он поблек, как щеки ненаглядной

На простинах с воином-зазнобой, —

Вещий знак, что много дроль пригожих

На Руси без милых отдевочат.

Зык другой, как трус снегов поморских,

Как буланый свист несметных сабель,

Когда кровь, как жар в кузнечном горне,

Вспучив скулы, Ярость раздувает,

160 И с киркою Смерть-кладоискатель

Из сраженных души исторгает.

Третий

зык, как звон воды в купели,

Когда Дух на первенца нисходит,

В двадцть лет детину сыном дарит,

Молодицу ж горлинку – в семнадцать.

Водный звон учуял старичище

По прозванью Сто Племен в Едином,

Он с полатей зорькою воззрился

И увидел рати супостата. —

170 Прогуторил старый: «Эту погань,

Словно вошь на гаснике, лишь баней,

Лютым паром сжить со света можно...»

Черпанул старик воды из Камы,

Черпанул с Онеги ледовитой,

И, дополнив ковш водой из Дона,

Три реки на каменку опружил.

Зашипели Угорские плиты,

Взмыли пар Уральские граниты,

Валуны Валдая, Волжский щебень

180 Навострили зубья, словно гребень,

И, как ельник, как над морем скалы,

Из-под камней сто племен восстало...

* * *

Сказ?нец – не бабье мотовило,

Послесловье ж присловьем не станет,

А на спрос: «откуль» да «что впоследки»

Нам програет Кува – красный ворон;

Он гнездищем с Громом поменялся,

Чтоб снести яйцо – мужичью долю.

<1915>

229

Луговые потемки, омежки, стога,

На пригорке ракита – сохачьи рога,

Захлебнулась тальянка горючею мглой,

Голосит, как в поминок семья по родной:

«Та-ля-ля, та-ля-ля, ти-ли-ли.

Сенокосные зори прошли,

Август-дед, бородища снопом,

Подарил гармониста ружьем.

Эх-ма, старый, не грызла б печаль,

Да родимой сторонушки жаль.

Чует медное сердце мое,

Что погубит парнюгу ружье,

Что от пули ему умереть,

Мне ж поминные приплачки петь!..»

Луговые потемки как плат;

Будет с парня пригожий солдат,

Только стог-бородач да поля

Не услышат ночного «та-ля»...

Медным плачем будя тишину,

Насулила тальянка войну.

<1915>

230

Месяц – рог олений,

Тучка – лисий хвост.

Полон привидений

Таежный погост.

В заревом окладе

Спит Архангел Дня.

В Божьем вертограде

Не забудь меня.

Там святой Никита,

Лазарь – нищим брат.

Кирик и Улита

Страсти утолят.

В белом балахонце

Скотий врач – Медост...

Месяц, как оконце,

Брезжит на погост.

Темь соткала куколь

Елям и бугру.

Молвит дед: «Не внука ль

Выходил в бору?»

Я в ответ: «Теперя

На пушнину пост,

И меня, как зверя,

Исцелил Медост».

<1915>

231. Рожество избы

От кудрявых стружек пахнет смолью,

Духовит, как улей, белый сруб.

Крепкогрудый плотник тешет колья,

На слова медлителен и скуп.

Тёпел паз, захватисты кокоры,

Крутолоб тесовый шоломок.

Будут рябью писаны подзоры

И лудянкой выпестрен конёк.

По стене, как зернь, пройдут зарубки:

Сукрест, лапки, крапица, рядки,

Чтоб избе-молодке в красной шубке

Явь и сонь мерещились – легки.

Крепкогруд строитель-тайновидец,

Перед ним щепа как письмена:

Запоет резная пава с крылец,

Брызнет ярь с наличника окна.

И когда очёсками кудели

Над избой взлохматится дымок —

Сказ пойдет о красном древоделе

По лесам, на запад и восток.

Между 1915 и 1917

232. Вешний Никола

Как лестовка, в поле дорожка,

Заполье ж финифти синей.

Кручинюсь в избе у окошка

Кручиной библейских царей.

Давид убаюкал Саула

Пастушеским красным псалмом,

А мне от елового гула

Нет мочи ни ночью, ни днем.

В тоске распахнула оконце —

Всё пр&зелень хвой да рябь вод.

Глядь, в белом худом балахонце,

По стежке прохожий идет.

Помыслила: странник на Колу,

Подпасок иль Божий бегун,

И слышу: «Я Вешний Никола», —

У ела дней сказительных струн.

Былб мне виденье, сестрицы,

В сне тонцем, под хвойный канон,—

С того ль гомонливы синицы,

Крякуши и гусь-рыбогон.

Плескучи лещи и сороги

В купели финифтяных вод...

«Украшенны вижу чертоги»,—

Верб4-клирошанка поет?

Между 1915 и 1917

233

Галка-староверка ходит в черной ряске,

В лапотках с оборой, в сизой подпояске.

Голубь в однорядке, воробей в сибирке,

Курица ж в салопе – клёваные дырки.

Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворках

Щеголять далося в дедовских опорках.

В галочьи потемки, взгромоздясь на жёрдки,

Спят, нахохлив зобы, курицы-молодки,

Лишь петух-кудесник, запахнувшись в саван,

Числит звездный бисер, чует травный ладан.

На погосте свечкой теплятся гнилушки,

Доплетает леший лапоть на опушке,

Верезжит в осоке проклятый младенчик...

Петел ждет, чтоб зорька нарядилась в венчик.

У зари нарядов тридевять укладок...

На ущербе ночи сон куриный сладок:

Спят монашка-галка, воробей-горошник...

Но едва забрезжит заревой кокошник —

Звездочет крылатый трубит в рог волшебный:

«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный,

И пернатым брашно, на бугор, на плёсо,

Рассыпает солнце золотое просо!»

Между 1915 и 1917

234

Тучи, как кони в ночном,

Месяц – грудок пастушонка.

Вся поросла ковылем

Божья святая сторонка.

Только и русла, что шлях —

Узкая, млечная стежка.

Любо тебе во лесях,

В скрытной избе, у окошка.

Светит небесный грудок

Нашей пустынной любови.

Гоже ли девке платок

Супить по самые брови?

Пб сердцу ль парню в кудрях

Никнуть плакучей ракитой?

Плыть бы на звонких плотах

Вниз по Двине ледовитой.

Чуять, как сказочник-руль

Будит поддонные были.

Много б Устёш и Акуль

Кудри мои полонили.

Только не сбыться тому,—

Берег кувшинке несносен...

Глянь-ка, заря бахрому

Весит на звонницы сосен.

Прячется карлица-мгла

То за ивняк, то за кочку...

Тысяча лет протекла

В эту пустынную ночку.

Между 1915 и 1917

235

Дует зимник, кренит ели,

Плещет теменью в окно.

И надрывнее метели

Верезжит веретено.

Неприветное жилище —

Тени, пряха, каганец...

Где ты, витязь-старичище,

Княжья племени отец?

Длятся сумерки... Поляны,

Волчий след да бор кругом...

Княженецкие курганы

Муравеют ковылем.

<1916>

236

Льнянокудрых тучек бег —

Перед вёдреным закатом.

Детским телом пахнет снег,

Затененный пнем горбатым.

Луч – крестильный образок

На валежину повешен,

И ребячий голосок

За кустами безутешен.

Под березой зыбки скрип,

Ельник в маревных пеленках...

Кто родился иль погиб

В льнянокудрых сутемёнках?

И кому, склонясь, козу

Строит зорька-повитуха?..

«Поспрошай куму-лозу»,—

Шепчет пихта, как старуха.

И лоза, рядясь в кудель,

Тайну светлую открыла:

«На зарянке я апрель

В снежной лужице крестила».

<1916>

237. Слезный плат

Не пава перо обронила,

Обронила мать солдатская платочек,

При дороженьке слезный утеряла.

А и дождиком плата не мочит,

Подкопытным песком не заносит...

Шел дорогой удалый разбойник,

На платок, как на злато, польстился —

За корысть головой поплатился.

Проезжал посиделец гостиный,

Потеряшку почел за прибыток —

Получил перекупный убыток...

Пробирался в пустыню калика,

С неугасною свеченькой в шуйце,

На устах с тропарем перехожим;

На платок он умильно воззрился,

Величал его честной слезницей:

«Ай же плат, много в устье морское

Льется речек, да счет их известен,

На тебе ж, словно рос на покосе,

Не исчислить болезных слезинок!

Я возьму тебя в красную келью

Пеленою под Гуриев образ,

Буду Гурию-Свету молиться

О солдате в побоище смертном, —

Чтобы вражья поганая сабля

При замашке закал потеряла,

Пушки-вороны песенной думы

Не вспугнули бы граем железным,

Чтоб полесная яблоня-песня,

Чьи цветы плащаницы духмяней,

На Руси, как веха, зеленела,

И казала бы к раю дорогу!»

<1916>

23

8Под низкой тучей вороний грай,

За тучей брезжит Господний рай.

Вороньи пени на горний свет

Под образами прослышал дед.

Он в белой скруте, суров пробор,

Во взоре просинь и рябь озер...

Не каркай, ворон, тебе на снедь

Речною юдо притащит сеть!

Поделят внуки счастливый лов,

Глазастых торпиц, язей, сигов...

Земля погоста – притин от бурь,

Душа, как рыба, всплеснет в лазурь.

Не будет деда, но будет сказ,

Как звон кувшинок в лебяжий час,

Когда в просонки и в хмару вод

Влюбленный лебедь подруг ведет...

Дыряв и хлябок небесный плат,

Лесным гарищем чадит закат,

Изба как верша... Лучу вослед

В то-светный сумрак отходит дед.

<1916>

239. Молитва

Упокой мою душу, Господь,

Во святых, где молчит всяка плоть,

Где под елью изба-изумруд —

Сладковейный родимый приют,

Там божница – кувшинковый цвет,

И шесток неостывно согрет!

Облачи мою душу, Господь,

Как зарю, в золотую милоть,

Дай из молний венец и вручи

От небесной ограды ключи:

Повелю серафимам Твоим

Я слететься к деревням родным,

Днем сиять, со всенощною ж мглой

Теплить свечи пред каждой избой!

О, взыщи мою душу, Творец,

Дай мне стих – золотой бубенец,

Пусть душа – сизый северный гусь —

Облетит непомерную Русь,

Здесь вспарит, там обронит перо —

Песнотворческих дум серебро,

И свирельный полет возлюбя —

Во святых упокоит себя!

240. Поддонный псалом

Что напишу и что реку, о Господи!

Как лист осиновый все писания,

Все книги и начертания:

Нет слова неприточного,

По звуку неложного, непорочного;

Тяжелы душе писанья видимые,

И железо живет в буквах библий!

О душа моя – чудище поддонное,

Стоглавое, многохвостое, тысячепудовое,

10 Прозри и виждь: свет брезжит!

Раскрылась лилия, что шире неба,

И колесница Зари Прощения

Гремит по камням небесным!

О ясли рождества моего,

Теплая зыбка младенчества,

Ясная келья отрочества,

Дуб, юность мою осеняющий,

Дом крепкий, просторный и убранный,

Училище красоты простой

20 И слова воздушного,—

Как табун белых коней в тумане,

О родина моя земная, Русь буреприимная!

Ты прими поклон мой вечный, родимая,

Свечу мою, бисер слов любви неподкупной,

Как гора необхватной,

Свежительной и мягкой,

Как хвойные омуты кедрового моря!

Вижу тебя не женой, одетой в солнце,

Не схимницей, возлюбившей гроб и шорохи часов

безмолвия,

30 Но бабой-хозяйкой, домовитой и яснозубой,

С бедрами, как суслон овсяный,

С льняным ароматом от одежды...

Тебе только тридцать три года —

Возраст Христов лебединый,

Возраст чайки озерной,

Век березы, полной ярого, сладкого сока!..

Твоя изба рудо-желта,

Крепко срублена, смольностенна,