Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Сосны молятся, ладан куря,

Над твоей опустелой избушкой.

Ветер-сторож следы старины

Заметает листвой шелестящей,

Распахни узорочье сосны,

Промелькни за березовой чащей!

Я узнаю косынки кайму,

Голосок с легковейной походкой...

Сосны шепчут про мрак и тюрьму,

Про мерцание звезд за решеткой,

Про бубенчик в жестоком пути,

Про седые бурятские дали...

Мир вам, сосны, вы думы мои,

Как родимая мать, разгадали!

В поминальные дни сентября

Вы сыновнюю тайну узнайте

И о той, что погибла любя,

Небесам и земле передайте.

<1911>

7

8В морозной мгле, как око сычье,

Луна-дозорщица глядит;

Какое светлое величье

В природе мертвенной сквозит.

Как будто в поле, мглой объятом,

Для правых подвигов и сил,

Под сребротканным, снежным платом

Прекрасный витязь опочил.

О, кто ты, родина? Старуха?

Иль властноокая жена?

Для песнотворческого духа

Ты полнозвучна и ясна.

Твои черты январь-волшебник

Туманит вьюгой снеговой,

И схимник-бор читает Требник,

Как над умершею, тобой.

Но ты вовек неуязвима

Для смерти яростных зубов,

Как мать, как женщина, любима

Семьей отверженных сынов.

На их любовь в плену угрюмом,

На воли пламенный недуг,

Ты отвечаешь бора шумом,

Мерцаньем звезд да свистом вьюг.

О, изреки: какие боли,

Ярмо какое изнести,

Чтоб в тайники твоих раздолий

Открылись торные пути?

Чтоб, неизбывная доселе,

Родная сгинула тоска,

И легкозвоннее метели

Слетала песня с языка?

<19П>

79

Не бойтесь убивающих тело,

Души же не могущих убить!

Еванг<елие> от Матф<ея>, X, 2

8Как вора дерзкого, меня

У града врат не стерегите

И под кувшинами огня

Соглядатайно не храните.

Едва уснувший небосклон

Забрезжит тайной неразгадной,

Меня князей синедрион

Осудит казни беспощадной.

Обезображенная плоть

Поникнет долу зрелым плодом,

Но жив мой дух, как жив Господь,

Как сев пшеничный перед всходом.

Еще бесчувственна земля,

Но проплывают тучи мимо.

И, тонким ладаном куря,

Проходит пажитью Незримый.

Его одежды, чуть шурша,

Неуловимы бренным слухом,

Как одуванчика душа,

В лазури тающая пухом.

<1911>

80. Ожидание

Кто-то стучится в окно:

Буря ли, сучья ль ракит?

В звуках, текущих ровнб —

Топот поспешных копыт.

Хижина наша мала,

Некуда гостю пройти;

Ночи зловещая мгла

Зверем лежит на пути.

Кто он? Седой пилигрим?

Смерти костлявая тень?

Или с мечом серафим,

Пламеннокрылый, как день?

Никнут ракиты, шурша,

Топот, как буря, растет...

Встань, пробудися, душа,—

Светлый ездок у ворот!

<1911>

81. Пахарь

Вы на себя плетете петли

И навостряете мечи,

Ищу вотще: меж вами нет ли

Рассвета алчущих в ночи?

На мне убогая сермяга,

Худая обувь на ногах,

Но сколько радости и блага

Сквозит в поруганных чертах.

В мой хлеб мешаете вы пепел,

Отраву горькую в вино,

Но я, как небо, мудро-светел

И не разгадан, как оно.

Вы обошли моря и сушу,

К созвездьям взвили корабли,

И лишь меня – мирскую душу,

Как жалкий сор, пренебрегли.

Работник Господа свободный

На ниве жизни и труда,

Могу ль я вас, как терн негодный,

Не вырвать с корнем навсегда?

<1911>

82

Есть на свете край обширный,

Где растут сосна да ель,

Неисследный и пустынный, —

Русской скорби колыбель.

В этом крае тьмы и горя

Есть забытая тюрьма,

Как скала на глади моря,

Неподвижна и нема.

За оградою высокой

Из гранитных серых плит,

Пташкой пленной, одинокой

В башне девушка сидит.

Злой кручиною объята,

Всё томится, воли ждет,

От рассвета до заката,

День за днем, за годом год.

Но крепки дверей запоры,

Недоступно-страшен свод,

Сказки дикого простора

В каземат не донесет.

Только ветер перепевный

Шепчет ей издалека:

«Не томись, моя царевна,

Радость светлая близка.

За чертой зари туманной,

В ослепительной броне,

Мчится витязь долгожданный

На вселенном скакуне».

<1911>

83. Бегство

Я бежал в простор лугов

Из-под мертвенного свода,

Где зловещий ход часов —

Круг замкнутый без исхода,

Где кадильный аромат

Страстью кровь воспламеняет,

И бездонной пастью ад

Души грешников глотает.

Испуская смрад и дым,

Всадник-Смерть гнался за мною,

Вдруг провеяло над ним

Вихрем с серой проливною.

С высоты дохнул огонь,

Меч, исторгнутый из ножен, —

И отпрянул Смерти конь,

Перед Господом ничтожен.

Как росу с попутных трав,

Плоть томленья отряхнула,

И душа, возликовав,

В бесконечность заглянула.

С той поры не наугад

Я иду путем спасенья,

И вослед мне: «Свят, свят, свят», —

Шепчут камни и растенья.

<1911>

84

Я пришел к тебе убогий,

Из отшельничьих пустынь,

От родимого порога

Пилигрима не отринь.

Слышишь, пеною студеной

Море мечет в берега...

Приюти от ночи темной,

Обогрей у очага.

Мой грозою сорван парус

И челнок пучиной взят, —

Отложи на время гарус,

Подыми от прялки взгляд...

Расскажи про край родимый,

Хорошо ль живется в нем,

Всё лежит он недвижимый

Под туманом и дождем?

Как и прежде, мглой повиты,

В брызгах пенистых валов,

Плачут серые граниты

У пустынных берегов?

Если «да» в ответ услышу

Роковое от тебя,—

Гробовую буду нишу

Я готовить для себя.

Если ж «нет»... Рокочет злая

Непогода без конца.

Ты молчишь, не подымая

Бездыханного лица.

К заповедному приходу

Роковое допряла

И орлиную свободу

Раньше родины нашла.

<1911>

85

В Моем раю обитель есть,

Как день, лазурно-беспотемна,

Где лезвия не точит месть,

Где не выносят трупов волны.

За непреклонные врата

Лишь тот из смертных проникает,

На ком голгофского креста

Печать высокая сияет.

Тому в обители Моей

Сторицей горести зачтутся,

И слезы выспренних очей

Для всезабвения утрутся.

Он не воротится назад —

Нерукотворных сеней житель,

И за него, в тиши палат

Не раз содрбгнется мучитель.

<1911>

86

Я обещаю вам сады...

К. Бальмонт

Вы обещали нам сады

В краю улыбчиво-далеком,

Где снедь – волшебные плоды,

Живым питающие соком.

Вещали вы: «Далеких зла

Мы вас от горестей укроем,

И прокаженные тела

В ручьях целительных омоем».

На зов пошли: Чума, Увечье,

Убийство, Голод и Разврат,

С лица – вампиры, по наречью —

В глухом ущелье водопад.

За ними следом Страх тлетворный

С дырявой Бедностью пошли, —

И облетел ваш сад узорный,

Ручьи отравой потекли.

За пришлецами напоследок

Идем неведомые Мы, —

Наш аромат смолист и едок,

Мы освежительней зимы.

Вскормили нас ущелий недра,

Вспоил дождями небосклон,

Мы – валуны, седые кедры,

Лесных ключей и сосен звон.

<1911>

87

Отгул колоколов то полновесно-четкий,

То дробно-золотой, колдует и пьянит.

Кто этот, в стороне, величественно-кроткий,

В одежде пришлеца, отверженным стоит?

Его встречаю я во храме, на проселке,

По виду нищего, в лохмотьях и в пыли,

Дивясь на язвы рук, на жесткие иголки,

Что светлое чело короной оплели.

Ужели это Он? О сердце, бейся тише!

Твой трепетный восторг гордынею рожден;

По ком томишься ты, Тот в полумраке ниши,

Поруганный мертвец, ко древу пригвожден.

Бесчувственному чужд Пришелец величавый,

Служитель перед Ним тимьяна не курит,

И кутаясь во мглу, как исполин костлявый,

С дыханьем льдистым смерть Его очей бежит.

<1911>

88—89. Александру Блоку

1

Верить ли песням твоим —

Птицам морского рассвета, —

Будто туманом глухим

Водная зыбь не одета?

Вышли из хижины мы,

Смотрим в морозные дали:

Души метели и тьмы

Взморье снегами сковали.

Тщетно тоскующий взгляд

Скал испытует граниты,—

В них лишь родимый фрегат

Грудью зияет разбитой.

Долго ль обветренный флаг

Будет трепаться так жалко?..

Есть у нас зимний очаг,

Матери мерная прялка.

В снежности синих ночей

Будем под прялки жужжанье

Слушать пролет журавлей,

Моря глухое дыханье.

Радость незримо придет,

И над вечерними нами

Тонкой рукою зажжет

Зорь незакатное пламя.

<1910>

2

Я болен сладостным недугом —

Осенней, рдяною тоской.

Нерасторжимым полукругом

Сомкнулось небо надо мной.

Она везде, неуловима,

Трепещет, дышит и живет:

В рыбачьей песне, в свитках дыма,

В жужжанье ос и блеске вод.

В шуршанье трав – ее походка,

В нагорном эхо – всплески рук,

И казематная решетка —

Лишь символ смерти и разлук.

Ее ли косы смоляные,

Как ветер смех, мгновенный взгляд...

О, кто Ты: Женщина? Россия?

В годину черную собрат!

Поведай: тайное сомненье

Какою казнью искупить,

Чтоб на единое мгновенье

Твой лик прекрасный уловить?

<1911>

90

Ты не плачь, не крушись,

Сердца робость избудь

И отбыть не страшись

В предуказанный путь.

Чем ущербней зима

К мигу солнечных встреч,

Тем угрюмей тюрьма

Будет сказку стеречь.

И в весенний прилет

По тебе лишь одной

У острожных ворот

Загрустит часовой.

91

На песню, на сказку рассудок молчит,

Но сердцу так странно правдиво, —

И плачет оно, непонятно грустит,

О чем? – знают ветры да ивы.

О том ли, что юность бесследно прошла,

Что поле заплаканно-нище?

Вон серые избы родного села,

Луга, перелески, кладбище.

Вглядись в листопадную странничью даль,

В болот и оврагов пологость,

И сердцу-дитяти утешной едва ль

Почуется правды суровость.

Потянет к загадке, свирельной мечте,

Вздохнуть, улыбнуться украдкой

Задумчиво-нежной небес высоте

И ивам, лепечущим сладко.

Примнится чертогом – покров шалаша,

Колдуньей лесной – незабудка,

И горько в себе посмеется душа

Над правдой слепого рассудка.

<1911>

92

Весна отсняла... Как сладостно больно,

Душой отрезвяся, любовь схоронить.

Ковыльное поле дремуче-раздольно,

И рдяна заката огнистая нить.

И серые избы с часовней убогой,

Понурые ели, бурьяны и льны

Суровым безвестьем, печалию строгой —

«Навеки», «Прощаю» – как сердце, полны.

О матерь-отчизна, какими тропами

Бездольному сыну укажешь пойти:

Разбойную ль удаль померять с врагами,

Иль робкой былинкой кивать при пути?

Былинка поблекнет, и удаль обманет,

Умчится, как буря, надежды губя, —

Пусть ветром нагорным душа моя станет

Пророческой сказкой баюкать тебя.

Баюкать безмолвье и бури лелеять,

В степи непогожей шуметь ковылем,

На спящие села прохладою веять

И в окна стучаться дозорным крылом.

<1911>

93

Спят косогор и река

Призраком сизо-туманным.

Вот принесло мотылька

Ночи дыханьем медвяным.

Шолом избы, как челнок,

В заводи смерти глядится...

Ангелом стал мотылек

С райскою ветвью в деснице.

Слышу бесплотную весть —

Голос чарующе властный:

«Был ты и будешь, и есть —

Смерти вовек непричастный».

94

Косогоры, низины, болота,

Над болотами ржавая марь.

Осыпается рощ позолота,

В бледном воздухе ладана гарь.

На прогалине теплятся свечи,

Озаряя узорчатый гроб,

Бездыханные девичьи плечи

И молитвенный, с венчиком, лоб.

Осень – с бледным челом инокиня —

Над покойницей правит обряд.

Даль мутна, речка призрачно синя,

В роще дятлы зловеще стучат.

1911?

95

Ржавым снегом-листопадом

Пруд и домик замело.

Под луны волшебным взглядом

Ты – как белое крыло.

Там, за садом, мир огромный,

В дымных тучах небосклон;

Здесь серебряные клены,

Чародейный, лунный сон.

По кустам досель кочуя,

Тень балкон заволокла.

Ветер с моря. Бурю чуя,

Крепнут белые крыла.

96

Мне сказали, что ты умерла

Заодно с золотым листопадом

И теперь, лучезарно светла,

Правишь горним, неведомым градом.

Я нездешним забыться готов,

Ты всегда баснословной казалась

И багрянцем осенних листов

Не однажды со мной любовалась.

Говорят, что не стало тебя,

Но любви иссякаемы ль струи:

Разве зори – не ласка твоя,

И лучи – не твои поцелуи?

1911?

97. Братская песня

Поручил ключи от ада

Нам Вселюбящий стеречь,

Наша крепость и ограда —

Заревой, палящий меч.

Град наш тернием украшен,

Без кумирен и палат,

На твердынях светлых башен

Братья-воины стоят.

Их откинуты забрала,

Адамант – стожарный щит,

И ни ад, ни смерти жало

Духоборцев не страшит.

Кто придет в нетленный город,

Для вражды неуязвим,

Всяк собрат нам – стар и молод,

Земле дел и пилигрим.

Ада пламенные своды

Разомкнуть дано лишь нам,

Человеческие роды

Повести к живым рекам.

Наши битвенные гимны

Буреветрами звучат...

Звякнул ключ гостеприимный

У предвечных светлых врат.

<1911, 1918>

98. Песнь похода

Братья-воины, дерзайте

Встречу вражеским полкам!

Пеплом кос не посыпайте,

Жены, матери, по нам.

Наши груди – гор уступы,

Адаманты – рамена.

Под смоковничные купы

Соберутся племена.

Росы горние увлажат

Дня палящие лучи,

Братья раны перевяжут —

Среброкрылые врачи...

В светлом лагере победы,

Как рассветный ветер гор,

Сокрушившего все беды,

Воспоет небесный хор, —

Херувимы, серафимы...

И, как с другом дорогим,

Жизни Царь Дориносимый

Вечерять воссядет с ним,

Винограда вкусит гроздий,

Для сыновних видим глаз...

Чем смертельней терн и гвозди,

Тем победы ближе час...

Дух животными крылами

Прикоснется к мертвецам,

И завеса в пышном храме

Раздерется пополам...

Избежав могильной клети,

Сопричастники живым,

Мы убийц своих приветим

Целованием святым:

И враги, дрожа, тоскуя,

К нам на груди припадут...

Аллилуйя, аллилуйя!

Камни гор возопиют.

<1912>

99. Усладный стих

Под ивушкой зеленой,

На муравчатом подножье травном,

Где ветер-братик нас в уста целует,

Где соловушко-свирель поет-жалкует,

Соберемся-ка мы, други-братолюбцы,

Тихомудрой, тесною семейкой,

Всяк с своей душевною жилейкой.

Мы вспоем-ка, друженьки, взыграем,

Глядючи друг другу в очи возрыдаем

Что ль о той приземной доле тесной,

Об украшенной обители небесной,

Где мы в Свете Неприступном пребывали,

Хлеб животный, воду райскую вкушали,

Были общники Всещедрой Силы,

Громогласны, световидны, шестикрылы...

Серафимами тогда мы прозывались,

Молоньею твари трепетной казались...

Откликались бурей-молвью громной,

Опоясаны броней нерукотворной.

Да еще мы, братики, воспомним,

Дух утробу брашном сладостным накормим,

Как мы, духи, человечью плоть прияли,

Сетовязами, ловцами в мире стали,

Как рыбачили в водах Геннисарета:

Где Ты, – Альфа и Омега, Отче Света?..

Свет явился, рек нам: «Мир вам, други!»

Мы оставили мережи и лачуги

И пошли вослед Любови-Света,

Воссиявшего земле от Назарета.

Рек нам Свете: «С вами Я вовеки!

Обагрятся кровью вашей реки,

Плотью вашей будут звери сыты,

Но в уме вы Отчем не забыты».

Мы восплещем, други, возликуем,

Заодно с соловкой пожалкуем.

С вешней ивой росно прослезимся,

В серафимский зрак преобразимся:

Наши лица заряницы краше,

Молоньи лучистей ризы наши,

За спиной шесть крылий легковейных,

На кудрях венец из звезд вечерних!

Мы восплещем зарными крылами

Над кручинными всерусскими полями,

Вдунем в борозды заплаканные нови

Дух живой всепобеждающей любови, —

И в награду, друженьки, за это

Вознесут нас крылья в лоно Света.

<1912>

100

Он придет! Он придет! И содрбгнутся горы

Звездоперстой стопы огневого царя,

Как под ветром осока, преклбнятся боры,

Степь расстелет ковры, ароматы куря.

Он воссядет под елью, как море, гремучей,

На слепящий престол, в нестерпимых лучах,

Притекут к нему звери пучиной рыкучей,

И сойдутся народы с тоскою в очах.

Он затопчет, как сор, вероломства законы,

Духом уст поразит исполинов-бойцов,

Даст державу простым и презренным короны,

Чтобы царством владели во веки веков.

Мы с тобою, сестра, боязливы и нищи,

Будем в море людском сиротами стоять:

Ты печальна, как ивы родного кладбища,

И на мне не изглажена смерти печать.

Содрогаясь, мы внемлем Судьи приговору:

«Истребися, воскресни, восстань и живи!»

Кто-то шепчет тебе: «К бурь и молний собору

Вы причислены оба – за подвиг любви».

И пойму я, что минуло царство могилы,

Что за гробом припал я к живому ключу...

Воспаришь ты к созвездьям орлом буйнокрылым,

Молоньей просияв, я вослед полечу.

<1912>

101

Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,

Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,

Чтоб у ног твоих, витязь-схимнище,

Подышать лесной древней силищей.

Ты прости, отец, сына нищего,

Песню-золото расточившего,

Не кудрявичем под гуслярный звон

В зелен терем твой постучался он.

Богатырь душой, певник розмыслом,

Подружился я с древним обликом,

Променял парчу на сермяжину,

Кудри-вихори на плешь-лысину.

Поклонюсь тебе, государь, душой —

Укажи тропу в зелен терем свой!

Там, двенадцать в ряд, братовья сидят —

Самоцветней зорь боевой наряд...

Расскажу я им, баснослов-баян,

Что в родных степях поредел туман,

Что сокрылися гады, филины,

Супротивники пересилены,

Что крещеный люд на завалинах,

Словно вешний цвет на прогалинах...

Ах, не в руку сон! Седовласый бор

Чуда-терема сторожит затвор:

На седых щеках слезовая смоль,

Меж бровей-трущоб вещей думы боль.

<1912>

102

О, поспешите, братья, к нам,

В наш чудный храм, где зори – свечи,

Где предалтарный фимиам —

Туманы дремлющих поречий!

Спешите к нам, пока роса

Поит возжаждавшие травы

И в заревые пояса

Одеты дымные дубравы,

Служить Заутреню любви,

Вкусить кровей, живого хлеба...

Кто жив, души не очерстви

Для горних труб и зова неба!

В передрассветный тайный час,

Под заревыми куполами,

Как летний дождь, сойдет на нас

Всёомывающее пламя.

Продлится миг, как долгий век,

Взойдут неведомые светы...

У лучезарных райских рек

Сойдемся мы, в виссон одеты.

Доверясь радужным ладьям,

Мы поплывем, минуя мысы...

О, поспешите, братья, к нам

В нетленный сад, под кипарисы!

<1912>

103. Полунощница

(Зачало. Возглас первый)

Всенощные свечи затеплены,

Златотканные подножья разостланы,

Воскурен ладан невидимый,

Всколыбнулося било вселенское,

Взвеяли гласы серафимские;

Собирайтесь-ка, други, в Церковь Божию,

Пречудную, пресвятейшую!

Собираючись, други, поразмыслите,

На себя поглядите оком мысленным,

Не таится ли в ком слово бренное,

Не запачканы ль где ризы чистые,

Легковейны ль крыла светозарные?

Коль уста – труба, ризы – облако,

Крылья – вихори поднебесные,

То стекайтесь в Храм все без боязни!

(Лик голосов)

Растворитеся врата

Пламенного храма,

Мы – глашатаи Христа,

Первенцы Адама.

Человечий бренный род

Согрешил в Адаме, —

Мы омыты вместо вод

Крестными кровями.

Нам дарована Звезда,

Ключ от адской бездны,

Мы порвали навсегда

Смерти плен железный.

Вышли в райские луга,

Под живые крины,

Где не чуется Врага

И земной кручины,

Где смотреть Христу в глаза —

Наш блаженный жребий,

Серафимы – образа,

Свечи – зори в небе.

(Коней,. Возглас второй)

Наша нива – тверди круг,

Колосится звездной рожью,

И лежит вселенский круг

У Господнего подножья.

Уж отточены серпы

Для новины лучезарной,

Скоро свяжется в снопы

Колос дремлюще-янтарный!

(Лик голосов)

Аминь!

<1912>

104. Песня про судьбу

Из-за леса лесу темного,

Из-за садика зеленого

Не ясен сокол вылётывал,—

Добрый молодец выезживал.

По одёже – он купецкий сын,

По обличью – парень-пахотник.

Он подъехал во чистом поле

Ко ракитовому кустику,

С корня сламывал три прутика,

Повыстругивал три жеребья.

Он слезал с коня пеганого,

Становился на прогалине,

Черной земи низко кланяясь:

«Ты ответствуй, мать-сыра земля,

С волчняком-травой, с дубровою,

Мне какой, заочно суженый,

Изо трех повыбрать жеребий?

Первый жеребий – быть лапотником,

Тихомудрым черным пахарем,

Средний – духом ожелезиться,

Стать фабричным горемыкою,

Третий – рай высокий, мысленный

Добру молодцу дарующий,

Там река течет животная,

Веют воз духи безбольные,

Младость резвая не старится,

Не седеют кудри-вихори».

<1912>

105

Прохожу ночной деревней,

В темных избах нет огня,

Явью сказочною, древней

Потянуло на меня.

В настоящем разуверясь,

Стародавних полон сил,

Распахнул я лихо ферязь,

Шапку-соболь заломил.

Свистнул, хлопнул у дороги

В удалецкую ладонь,

И, как вихорь, звонконогий

Подо мною взвился конь.

Прискакал. Дубровым зверем

Конь храпит, копытом бьет, —

Предо мной узорный терем,

Нет дозора у ворот.

Привязал гнедого к тыну;

Будет лихо али прок,

Пояс шелковый закину

На точеный шеломок.

Скрипнет крашеная ставня...

«Что, разлапушка,– не спишь?

Неспроста повесу-парня

Знают Кама и Иртыш!

Наши хаживали струги

До Хвалынщины подчас, —

Не иссякнут у подруги

Бирюза и канифас...»

Прояснилися избенки,

Речка в утреннем дыму.

Гусли-морок, всхлипнув звонко,

Искрой канули во тьму.

Но в душе, как хмель, струится

Вещих звуков серебро —

Отлетевшей жаро-птицы

Самоцветное перо.

<1912>

106

В просинь вод загляделися ивы,

Словно в зеркальце девка-краса.

Убегают дороги извивы,

Перелесков, лесов пояса.

На деревне грачиные граи,

Бродит сонь, волокнится дымок;

У плотины, где мшистые сваи,

Нижет скатную зернь Солнопёк —

Водянице стожарную кику:

Самоцвет, зарянец, камень-зель.

Стародавнему верен навь'жу,

Прихожу на поречную мель.

Кличу девушку с русой косою,

С зыбким голосом, с вишеньем щек,

Ивы шепчут: «Сегодня с красою

Поменялся кольцом Солнопёк.

Подарил ее зарною кикой,

Заголубил в речном терему...»

С рощи тянет смолой, земляникой,

Даль и воды в лазурном дыму.

<1912>

107

Западите-ка, девичьи тропины,

Замуравьтесь травою-лебедой, —

Молодёньке зеленой не топтати

Макасатовым красным сапожком.

Приубавила гульбища-воленья

От зазнобушки грамотка-письмо;

Я по зорьке скорописчату читала,

До полуночи в думушку брала.

Пишет девушка смертельное прощенье

С Ерусланова, милый, городка, —

На поминку шлет скатное колечко,

На кручинушку бел-гербовый лист.

Я ложила колечко в изголовье, —

Золотое покою не дает.

С ранней пташкою девка пробудилась —

Распрощалася с матерью, отцом,

Обряжалася черною монашкой,

Расставалась с пригожеством-красой...

Замуравьтеся, девичьи тропины,

Смольным ельником, частою лозой.

<1912>

108. Посадская

Не шуми, трава шелкбва,

Бел-призорник, зарецвет,

Вышиваю для милова

Левантиновый кисет.

Я по алу левантину

Расписной разброшу стёг,

Вышью Гору Соколину,

Белокаменный острог.

Неба ясные упёки

Наведу на уголки,

Бирюзой занижу реки,

С Беломорьем – Соловки.

Оторочку на кисете

Литерами обовью:

«Люди» с титлою, «Мыслете»,

Объявилося: «Люблю».

Ах, недаром на посаде

Грамотеей я слыву...

Зелен-ветер в палисаде

Всколыхнул призор-траву.

Не клонись, вещунья-травка,

Без тебя вдомек уму:

Я – посадская чернавка,

Мил жирует в терему.

У милого – кунья шуба,

Гоголиной масти конь,

У меня – сахарны губы,

Косы чалые в ладонь.

Не окупит мил любови

Четвертиной серебра...

Заревейте на обнове,

Расписные литера!

Дорог камень бирюзовый,

В стёг мудреный заплестись,

Ты, муравонька шелкова,

Самобранкой расстелись.

Не завихрился бы в поле

Подкопытный прах столбом,

Как проскачет конь гоголий

С зарнооким седоком.

<1912>

109

Недозрелую калинушку

Не ломают и не рвут, —

Недорощена детинушку

Во солдаты не берут.

Придорожну скатну ягоду

Топчут конник, пешеход, —

По двадцатой красной осени

Парня гонят во поход.

Раскудрявьтесь, кудри-вихори,

Брови – черные стрижи,

Ты, размыкушка-гармоника,

Про судину расскажи:

Во незнаемой сторонушке

Красовита ли гульба?

По страде свежит ли прохолодь,

В стужу греет ли изба?

Есть ли улица расхожая,

Девка-зорька, маков цвет,

Али ночка непогожая

Ко сударке застит след?

Ах, размыкушке-гармонике

Поиграть не долог срок!..

Придорожную калинушку

Топчут пеший и ездок.

110. Свадебная

Ты, судинушка – чужая сторона,

Что свекровьими попреками красна,

Стань-ка городом, дорогой столбовой,

Краснорядною торговой слободой!

Было б друженьке где волю волевать,

В сарафане-разгуляне щеголять,

Краснорядцев с ума-разума сводить,

Развеселой слобожанкою прослыть,

Перемочь невыносимую тоску —

Подариться нелюбиму муженьку!

Муж повышпилит булавочки с косы,

Не помилует девической красы,

Сгонит с облика белила и сурьму,

Не обряжет в расписную бахрому.

Станет друженька преклонливей травы,

Не услышит человеческой молвы,

Только благовест учует поутру

Перехожую волынку ввечеру.

<1912>

111

Без посохов, без злата

Мы двинулися в путь.

Пустыня мглой объята,

Нам негде отдохнуть.

Здесь воины погибли,

Лежат булат, щиты...

Пред нами вечных библий

Развернуты листы.

В божественные строки,

Дрожа, вникаем мы,

Слагаем, одиноки,

Орлиные псалмы.

О, кто поймет, услышит

Псалмов высокий лад?

А где-то росно дышит

Черемуховый сад.

За створчатою рамой

Малиновый платок, —

Туда ведет нас прямо

Тысячелетний рок.

Пахнуло смольным медом

С березовых лядин...

Из нас с Садко-народом

Не сгинет ни один.

У Садко – самогуды,

Стозвонная молва;

У нас – стихи-причуды,

Заморские слова.

У Садко – цвет-призорник,

Жар-птица, синь-туман;

У нас – плакун-терновник

И кровь гвоздинных ран.

Пустыня на утрате,

Пора исчислить путь,

У Садко в красной хате

От странствий отдохнуть.

<1912>

112

Я – мраморный ангел на старом погосте,

Где схимницы-ели да никлый плакун,

Крылом осеняю трухлявые кости,

Подножья ответренный ржавый чугун,

В руке моей лира, и бренные гости

Уснули под отзвуки каменных струн.

И многие годы, судьбы непреклонней,

Блюду я забвение, сны и гроба.

Поэзии символ – мой гимн легкозвонней,

Чем осенью трав золотая мольба...

Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,

Как буря в ущелье, таится труба!

<1912>

ИЗ. Святая быль

Солетали ко мне други-воины

С братолюбным уветом да ласкою,

Приносили гостинцы небесные,

Воду, хлеб, виноградье Адамово,

Благовестное ветвие раево.

Вопрошали меня гости-воины:

«Ты ответствуй, скажи, добрый молодец,

Отчего ты душою кручинишься,

Как под вихорем ель, клонишь голову?

10 Износилось ли платье стожарное,

Загусел ли венец зарнокованный

Али звездные перстни осыпались,

Али райская песня не ладится?»

Я на спрос огнекрылым ответствовал:

«Ай же, други – небесные витязи,

Мое платье – заря, венец – радуга,

Перстни – звезды, а песня, что вихори,

Камню, травке и зверю утешные;

Я кручинюсь, сумлююсь я, друженьки,

20 По земле святорусския – матери:

На нее века я с небес взирал,

К ней звездою слетев, человеком стал;

Двадцать белых зим, вёсен, осеней

Я дышу земным бренным воздухом,

Вижу гор алтарь, степь-кадильницу,

Бор – притин молитв, дум убежище, —

Всем по духу брат, с человеками

Разошелся я жизнью внутренней...

Святорусский люд темен разумом,

30 Страшен косностью, лют обычаем;

Он на зелен бор топоры вострит,

Замуруд степей губит полымем.

Перед сильным – червь, он про слабого

За сивухи ковш яму выроет,

Он на цвет полей тучей хмурится,

На красу небес не оглянется...»

Опустив мечи и скрестив крыла,

Мой навет друзья чутко слушали.

Как весенний гром на поля дохнет,

40 Как в горах рассвет зоем скажется,

Так один из них взвеял голосом:

«Мир и мир тебе, одноотчий брат,

Мир устам твоим, слову каждому!

Мы к твоим устам приклонили слух

И дадим ответ по разумию».

Тут взмахнул мечом светозарный гость,

Рассекал меня, словно голубя,

Под зенитный круг, в Божьи воз духи;

И открылось мне: Глубина Глубин,

50 Незакатный Свет, только Свет один!

Только громы кругом откликаются,

Только гор алтари озаряются,

Только крылья кругом развеваются!

И звучит над горами: Победа и Мир!

В бесконечности духа бессмертия пир.

<1912>

114. Старуха

Сын обижает, невестка не слухает,

Хлебным куском да бездельем корит;

Чую – на кладбище колокол ухает,

Ладаном тянет от вешних ракит.

Вышла я в поле, седая, горбатая, —

Нива без прясла, кругом сирота...

Свесила верба сережки мохнатые,

Меда душистей, белее холста.

Верба-невеста, молодка пригожая,

Зеленью-платом не засти зари;

Аль с алоцветной красою не схожа я —

Косы желтее, чем бус янтари.

Ал сарафан с расписной оторочкою,

Белый рукав и плясун-башмачок...

Хворым младенчиком, всхлипнув над кочкою,

Звон оголосил пролесок и лог.

Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,

Мне ли крутиться в янтарь-бахрому?..

Зой-невидимка унывней, дремливей,

Белые вербы в кадильном дыму.

115

Набух, оттаял лед на речке,

Стал пегим, ржаво-золотым,

В кустах затеплилися свечки,

И засинел кадильный дым.

Березки – бледные белички,

Потупясь, выстроились в ряд.

Я голоску веснянки-птички,

Как материнской ласке, рад.

Природы радостный причастник,

На облака молюся я,

На мне иноческий подрясник

И монастырская скуфья.

Обету строгому неверен,

Ушел я в поле к лознякам,

Чтоб поглядеть, как мир безмерен,

Как луч скользит по облакам,

Как пробудившиеся речки

Бурлят на талых валунах,

И невидимка теплит свечки

В нагих, дымящихся кустах.

<1912>

116

Я молился бы лику заката,

Темной роще, туману, ручьям,

Да тяжелая дверь каземата

Не пускает к родимым полям —

Наглядеться на бора опушку,

Листопадом, смолой подышать,

Постучаться в лесную избушку,

Где за пряжею старится мать...

Не она ли за пряслом решетки

Ветровою свирелью поет...

Вечер нижет янтарные четки,

Красит золотом треснувший свод.

<1912>

117

Певучей думой обуян,

Дремлю под жесткою дерюгой.

Я – королевич Еруслан,

В пути за пленницей-подругой.

Мой конь под алым чепраком,

На мне серебряные латы...

А мать жужжит веретеном

В луче осеннего заката.

Смежают сумерки глаза,

На лихо жалуется прялка...

Дымится омут, спит лоза,

В осоке девушка-русалка.

Она поет, манит на дно

От неги ярого избытка...

Замри, судьбы веретено,

Порвись, тоскующая нитка!

<1912>

118. Красная горка

Как у нашего двора

Есть укатана гора,

Ах, укатана, увалена,

Водою полита.

Принаскучило младой

Шить серебряной иглой, —

Я со лавочки встала,

Серой уткой поплыла,

По за сенцам – лебедком,

Под крылечико – бегом.

Ах, не ведала млада,

Что гора – моя беда,

Что козловый башмачок

По раскату – не ходок!

Я и этак, я и так,—

Упирается башмак.

На ту пору паренек

Подал девушке платок.

Я бахромчат плат брала,

Парню славу воздала:

«Ты откуль изволишь быть,

Чем тебя благодарить:

Золотою ли казной

Али пьяною гостьбой?»

Раскудрявич мне в ответ:

«Я по волости сосед:

Приурочил для тебя

Плат и вихоря-коня,

Сани лаковые,

Губы маковые».

<1912>

119

Горные сосны звучат,

Словно далекие трубы.

Буен лесной аромат,

Травы матеры и грубы.

Встречу – глухая тропа

Шлет вам извилины, дуги,

Черного гнома – попа,

Рыцаря в тяжкой кольчуге,

Стен одичалый гранит,

Крики всполошенной птицы...

Замок в ущелье стоит,

В небо вонзилися шпицы.

Треснула арка ворот,

Рвы поросли молочаем,

Здесь мы, без горьких забот,

Сказку любви скоротаем.

Сладок нам снов аромат,

Призраки древности любы,

Брачным органом звучат

Сосен нагорные трубы.

<1912>

120. Песнь утешения

Что вы, други, приуныли,

Закручинились о чем,

О безвестной ли могиле

Аль о рае золотом?

О житейском хлебе-соли,—

Изобильном животе

Аль от мук гвоздиной боли

На невидимом кресте?

Запеклися кровью губы,

Жизнь иссякла в телесах...

Веют ангельские трубы

В громкозвучных небесах.

Пробудитесь, светы-други,

Иисусовы птенцы,

Обрядитеся в кольчуги,

Навострите кладенцы!

Град наш сумрачною тучей

Обложила вражья рать:

Кто прекрасней и могучей

Поединок зачинать?

Победительные громы

До седьмых дойдут небес,

Заградит твердынь проломы

Серафимских копий лес!

Что, собратья, приуныли,

Оскудели моготой?

Расплесните перья крылий,

Просияйте молоньёй,

Красотой затмите зори,

Славу звезд, луны чертог,

Как бывало на Фаворе

У Христовых чистых ног.

<1912>

121—123. Радельные песни

1

Ах вы, други – полюбовные собратья,

Обряжайтеся в одёжу – в цветно платье.

Снаряжайтесь, умывайтеся беленько,

Расцвечайтеся, как зорюшка, аленько,

Укрепитеся, собратья, хлебом-солью,

Причаститеся незримой Агнчей кровью!

Как у нас ли, други, ныне радость:

Отошли от нас болезни, смерть и старость.

Стали плотью мы заката зарянее,

Поднебесных облак-туч вольнее.

Разделяют с нами брашна серафимы,

Осеняют нас крылами легче дыма,

Сотворяют с нами знамение-чудо,

Возлагают наши душеньки на блюдо.

Дух возносят серафимы к Саваофу,

Телеса на Иисусову Голгофу.

Мы в раю вкушаем ягод грозди,

На земле же терпим крест и гвозди.

Перебиты наши голени и ребра...

Ей, гряди ко стаду, Пастырь добрый!