Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Хитрец и двоедушный плут —

Вот боговидящему кличка...

Для сталактитовых Иуд

Не нужно красного яичка.

Им тридцать сребреников дай,

На плешь упроченные лавры; —

Не Моисею отчий край

Забьет в хвалебные литавры.

Увы, и шашель платяной

Живет в порфирном горностае!

Пророк, венчанный купиной,

Опочивает на Синае.

Каменнокрылый херувим

Его окутал руд наносом,

Чтоб мудрецам он был незрим,

Простым же чудился утесом.

Между 1916 и 191

8266

Громовые, владычные шаги,

Пята – гора, суставы – скал отроги,

И вопль Земли: «Всевышний, помоги!

Грядет на ны Сын Бездны семирогий!»

Могильный бык, по озеру крыло,

Ощерил пасть, кромешнее пещеры:

«Мне пойло – кровь, моя отрыжка – зло,

Утроба – ночь, костяк же – камень серый».

Лев четырех ветров залаял жалким псом:

«Увы! Увы! Разбиты семь печатей...»

И лишь в избе, в затишье вековом,

Поет сверчок, и древен сон полатей.

Заутра дед расскажет мудрый сон

Про Светлый град, про Огненное древо,—

И будет строг высокий небосклон,

Безмолвен труд и зелены посевы.

А ввечеру, когда тела без сил,

Певуча кровь и сладкоустны братья,—

Влетит в светелку ярый Гавриил

Благовестить безмужние зачатья.

Между 1916 и 191

8267

Два юноши ко мне пришли

В сентябрьский вечер листопадный,

Их сердца стук, покой отрадный

К порогу милому влекли.

Я им Писание открыл,

Купели слез, глагол высокий.

«Мы приобщились к Богу сил, —

Рекли пророческие строки, —

Дела, которые творю,

И вы, птенцы мои,– творите...»

Один вскричал: «Я возгорю»,

Другой аукнулся в зените.

И долго я гостей искал:

«Любовь, явись! Бессмертье, где ты?..»

«В сердечных далях теплим светы», —

Орган сладчайший заиграл.

И понял я: зачну во чреве

И близнецов на свет рожу:

Любовь отдам скопца ножу,

Бессмертье ж излучу в напеве.

Между 1916 и 191

826

8По керженской игуменье Манёфе,

По рассказам Мельникова-Печерского,

Всплакнулось душеньке, как дрофе

В зоологическом, близ моржа пустозерского.

Потянуло в мир лестовок, часословов заплаканных,

В град из титл, где врата киноварные...

Много дум, недомолвок каляканных

Знают звезды и травы цитварные!

Повесть дней моих ведают заводи,

Бугорок на погосте родительский;

Я родился не в башне, не в пагоде,

А в лугу, где овчарник обительский.

Помню Боженьку, небо первачное,

Облака из ковриг, солнце щаное,

В пеклеванных селениях брачное

Пенье ангелов: «Чадо желанное».

На загнетке соборы святителей,

В кашных ризах, в подрясниках маковых,

И в творожных венцах небожителей

По укладам келарника Якова.

Помню столб с проволбкой гнусавою,

Бритолицых табачников нехристей;

С «Днесь весна» и с «Всемирною славою»

Распростился я, сгинувши без вести.

Столб кудесник, тропа проволбчная

Низвели меня в ад электрический...

Я поэт – одалиска восточная

На пирушке бесстыдно языческой.

Надо мною толпа улюлюкает,

Ад зияет в гусаре и в патере,

Пусть же керженский ветер баюкает

Голубец над могилою матери.

Между 1916 и 191

8269

Я – древо, а сердце – дупло,

Где Сирина-птицы зимовье,

Поет он – и сени светло,

Умолкнет – заплачется кровью.

Пустынею глянет земля,

Золой – власяничное солнце,

И, умной листвой шевеля,

Я слушаю тяжкое донце, —

То смерть за кромешным станком

Вдевает в усновище пряжу,

Чтоб выткать карающий гром —

На грешные спины поклажу.

Бередят глухие листы, —

В них бцет, анчарные соки,

Но небо затеплит кресты —

Сыновности отблеск далекий.

И птица в сердечном дупле

Заквохчет, как дрозд на отлете,

О жертвенной, красной земле,

Где камни – взалкавшие плоти,

Где Музыка в струнном шатре

Томится печалью блаженной

О древе – глубинной заре,

С листвою яровчато-пенной.

Невеста, я древо твое,

В тени моей песни-олени;

Лишь браком святится жилье,

Где сиринный пух по колени.

Явися и в дебрях возляг,

Окутайся тайной громбвой,

Чтоб плод мой созрел и отмяк —

Микулово, бездное слово!

Между 1916 и 191

8270

Как гроб епископа, где ладан и парча

Полуистлевшие смешались с гнилью трупной,

Земные осени. Бурее кирпича

Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный,

Зияют небеса. Там муть, могильный сор,

И ветра-ключаря гнусавый разговор:

«Украден омофор, червонное кадило,

Навек осквернена святейшая могила:

Вот митра – грязи кус, лохмотья орлеца...»

Земные осени унылы без конца.

Они живой зарок, что мира пышный склеп

Раскраден будет весь и без замков и скреп

Лишь смерти-ключарю достанется в удел.

Дух взломщика, Господь, и туки наших тел

Смиряешь ты огнем и ранами войны,

Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны,

Пугая осенью, как грозною вехбй,

На росстани миров, где сумрак гробовой!

Между 1916 и 191

8271

Счастье бывает и у кошки —

Котеночек – пух медовый,

Солнопёк в зализанной плошке,

Где звенит пчелой душа коровы.

Радостью полнится и рябка —

Яйцом в пеклеванной соломе,

И веселым лаем Арапка

О своей конуре – песьем доме.

Горем седеет и муха —

Одиночкой за зимней рамой...

Песнописцу в буквенное брюхо

Низвергают воды Ганг и Кама.

И, внимая трубам вод всемирных,

Рад поэт словесной бурной пене,—

То прибой, поход на ювелирных

Мастерочков рифм – собак на сене.

«Гам, гам, гам»,– скулят газеты, книги,

Магазины Вольфа и Попова...

Нужны ль вам мои стихи-ковриги,

Фолиант сермяжный и сосновый?

Расцветает скука беленою

На страницах песьих, на мольбертах;

Зарождать жар-птицу, роха, сою

Я учусь у рябки, а не в Дерптах.

Нежит солнце киску и Арапку,

Прививает оспу умной твари;

Под лучами пучится, как шапка,

Мякоть мысли. Зреет гуд комарий.

Треснет тишь – булыжная скорлупка,

И стихи, как выводок фрегатов,

Вспенят глубь, где звукоцвета губка

Тянет стебель к радугам закатов...

Счастье быть коровой, мудрой кошкой,

В молоке ловить улыбки солнца...

Погрусти, мой друг, еще немножко

У земного тусклого оконца.

Между 1916 и 191

8272

Шепчутся тени-слепцы:

«Я от рожденья незрячий».

– «Я же ослепла в венцы,

В солнечный пир новобрачий».

«Дед мой – бродяга-фонарь,

Матерь же – искра-гулёха...»

– «Помню я сосен янтарь,

Росные утрени моха».

«Взломщик походку мне дал,

Висельник – шею цыплячью...»

Призраки, вас я не звал

Бить в колотушку ребячью!

Висельник, сядь на скамью,

Девушке место, где пряжа.

Молвите: в Божьем раю

Есть ли надпечная сажа?

Есть ли куриный Царьград,

В теплой соломе яичко,

Сказок и шорохов клад,

Кот с диковинною кличкой?

Бабкины спицы там есть,

Песье ворчанье засова?..

В тесных вратах не пролезть

С милой вязанкой былого.

Ястреб, что смертью зовут,

Город похитил куриный,

Тени-слепцы поведут

Душу дорогою длинной.

Только ужиться ль в аду,

Сердцу теплее наседки? —

В келью поэта приду

Я в золотые последки.

К кудрям пытливым склонюсь,

Тайной дохну на ресницы,

Та же бездонная Русь

Глянет с упорной страницы.

Светлому внуку незрим

Дух мой в чернильницу канет

И через тысячу зим

Буквенным Сирином станет.

Между 1916 и 191

8273

Октябрьское солнце косое, дырявое,

Как старая лодка, рыбачья мёрда,

Баюкает сердце незрячее, ржавое,

Как якорь на дне, как глухая руда.

И очап скрипит. Пахнет кашей, свивальником,

И чуется тяжесть осенней земли:

Не я ли – отец, и не женским ли сальником

Стал лес-роженица и тучи вдали?

Бреду к деревушке, мясистый и розовый,

Как к пойлу корова – всещедрый удой;

Хозяйка-земля и подойник березовый —

Опалая роща лежит предо мной.

Расширилось тело коровье, молочное,

И нега удоя, как притча Христа:

«Слепцы, различаете небо восточное,

Мои же от зорь отличите ль уста?»

Христос! Я – буренка мирская, страдальная;

Пусть доит Земля мою жизнь-молоко...

Как якорь на дне, так душа огнепальная

Тоскует о брачном лебяжьем Садко.

Родить бы предвечного, вещего, струнного,

И сыну отдать ложесна и сосцы,—

Увы! От октябрьского солнца чугунного

Лишь кит зачинает да злые песцы.

Между 1916 и 191

8274

Улыбок и смехов есть тысяча тысяч,

Их в воск не отлить и из камня не высечь.

Они, как лучи, как овечья парха,

Сплетают то рай, то мережи греха.

Подснежная озимь – улыбка ребенка,

В бесхлебицу рига – оскал старика,

Издевка монаха – в геенну воронка,

Где дьявола хохот – из трупов река.

Стучит к потаскухе скелет сухопарый,

(А вербы над речкой, как ангел, белы),

То Похоть смеется, и души-гагары

Ныряют, как в омут, в провалы скулы.

Усмешка убийцы – коза на постели,

Где плавают гуси – пушинки в крови,

Хи-хи роженицы, как скрип колыбели,

В нем ласточек щебет, сиянье любви.

У ангелов губы – две алые птицы,

Их смех огнепальный с пером не случить.

Издохнут созвучья, и строки-веприцы

Пытаются в сердце быдлбм угодить.

Моё ха-ха-ха – преподобный в ночлежке,

Где сладостней рая зловонье и пот,

Удавленник в церкви, шпионы на слежке...

Провижу читателя смех наперед:

О борозды ртов и зубов миллионы,

Пожар языков, половодье слюны,

Вы – ярая нива, где зреют законы

Стиха миродержца и струнной весны!

275

О скопчество – венец, золотоглавый град,

Где ангелы пятой мнут плоти виноград,

Где площадь – небеса, созвездия – базар,

И Вечность сторожит диковинный товар:

Могущество, Любовь и Зеркало веков,

В чьи глуби смотрит Бог, как рыбарь на улов!

О скопчество – страна, где бурый колчедан

Буравит ливней клюв сквозь хмару и туман,

Где дятел-Маета долбит народов ствол

И Оспа с Колтуном навастривают кол,

Чтобы вонзить его в богоневестный зад

Вселенной Матери и чаще всех услад!

О скопчество – арап на пламенном коне,

Гадательный узор о незакатном дне,

Когда безудный муж, как отблеск Маргарит,

Стокрылых сыновей и ангелов родит!

Когда колдунью-Страсть с владыкою-Блудом

Мы в воз потерь и бед одрами запряжем,

Чтоб время-ломовик об них сломало кнут...

Пусть критики меня невеждой назовут.

Между 1916 и 191

8276

Всё лики в воздухе да очи,

В пустынном оке снова лик...

Многопудовы, неохочи

Мы – за убойным пойлом бык.

Объемист чан, мучниста жижа,

Зобатый ворон на хребте

Буравит клювом войлок рыжий —

Пособье скотской красоте.

Поганый клюв быку приятен,

Он песня, арфы ворожба.

И от помётных, смрадных пятен

Дымится луг, ручья губа.

И к юду, в фартуке кровавом,

Не раз подходит смерть-мясник,

Но спит душа под сальным сплавом —

Геенских лакомок балык.

Убойный молот тяжко-сладок —

Обвал в ущельях мозговых...

О, сколько в воздухе загадок,

Очей и обликов живых!

Между 1916 и 191

8277

В зрачках или в воздухе пятна,

Лес башен, подобье горы?

Жизнь облак людям непонятна,—

Они для незрячих – пары.

Не в силах бельмо телескопа

Небесной души подглядеть.

Драконовой лапой Европа

Сплетает железную сеть:

Словлю я в магнитные верши

Громовых китов и белуг!

Земля же чешуйкой померкшей

Виляет за стаей подруг.

Кит-солнце, тресковые луны

И выводки звезд-осетров

Плывут в океанах, где шхуны

Иных, всемогущих ловцов.

Услышат Чикаго с Калугой

Предвечный полет гарпуна,

И в судоргах, воя белугой,

Померкнет на тверди луна.

Мережи с лесой осетровой

Протянут над бездной ловцы, —

На потрохи звездного лова

Сбежатся кометы-песцы.

Пожрут огневую вязигу,

Пуп солнечный, млечный гусак.

Творец в Голубиную книгу

Запишет: бысть воды и мрак.

И станет предвечность понятна,

Как озими мать-борозда.

В зрачках у провидца не пятна,

А солнечных камбал стада.

Между 1916 и 191

827

8Полуденный бес, как тюлень,

На отмели греет оплечья —

По тяге в сивушную лень

Узнаешь врага человечья.

Он в тундре оленем бежит,

Суглинком краснеет в овраге,

И след от кромешных копыт —

Болотные тряские ляги.

В пролетье, в селедочный лов,

В крикливые гагачьи токи

Шаман заклинает бесов,

Шепча на окуньи молоки:

«Эй, эй! Юксавель, ай-наши!»

(Сельдей, как бобровой запруды).

Пречистей лебяжьей души

Шамановы ярые уды.

Лобок – желтоглазая рысь,

А в ядрах – по огненной утке, —

Лишь с солнцевой бабой любись,

Считая лобзанья за сутки.

Чмок – сутки, чмок – пять, пятьдесят —

Конец самоедскому маю.

На солнцевой бабе заплат,

Как мхов по Печенгскому краю.

Шаману покорствует бес

В раю из оленьих закуток

И видит лишь чума навес —

Колдующих, огненных уток.

Между 1916 и 191

8279

Я уж больше не подрасту, —

Останусь лысым и робко сутулым,

И таким прибреду ко кресту, —

К гробовым, деревянным скулам.

В них завязну, как зуб гнилой,

Лязгнет пасть – поджарая яма...

А давно ли атласной водой

Меня мыла в корытце мама?

Не вчера ли я стал ходить,

Пугаясь бороды деда?

Или впрямь допрялась, как нить,

Жизнь моя и дьячка-соседа?

Под окном березка росла,

Ствол из воска, светлы побеги,

Глядь, в седую губу дупла

Ковыляют паучьи телеги —

Буквы Аз и Буки везут

Весь алфавит и год рожденья...

Кто же мозгу воздаст за труд,

Что тесал он стихи-каменья?

Где подрядчик – пузатый журнал?

В счете значатся: слава, гений...

Я недавно шутя хворал

От мальчишеской, пьяной лени,

Тосковал, что венчальный наряд

Не приглянется крошке-Мару се...

Караул! Ведь мне шестьдесят,

Я – закладка из Книжной Руси!

Бередит нафталинную плешь,

Как былое, колпак больничный...

Кто-то черный бормочет: «Съешь

Гору строк, свой обед обычный».

Видно я, как часы, захворал,

В мироздании став запятою,

И дочитанный Жизни журнал

Желтокожей прикрыл рукою.

280

«Я здесь»,– ответило мне тело, —

Ладони, бедра, голова, —

Моей страны осиротелой

Материки и острова.

И, парус солнечный завидя,

Возликовало Сердце-мыс:

«В моем лазоревом Мадриде

Цветут миндаль и кипарис!»

Аорты устьем красноводным

10 Плывет Владычная Ладья, —

Во мгле, по выступам бесплодным,

Мерцают мхи да ягеля.

Вот остров Печень. Небесами

Над ним раскинулся Крестец.

В долинах с жёлчными лугами

Отары пожранных овец.

На деревах тетёрки, куры

И души проса, пухлых реп,

Там солнце – пуп, и воздух бурый

20 К лучам бесчувственен и слеп.

Но дальше путь, за круг полярный,

В края Желудка и Кишок,

Где полыхает ад угарный

Из огнедышащих молок,

Где салотопни и толкуши,

Дубильни, свалки нечистот,

И населяет гребни суши

Крылатый, яростный народ.

О плотяные Печенеги,

30 Не ваш я гость! Плыви, ладья,

К материку любви и неги,

Чей берег – ладан и кутья!

Лобок – сжигающий Марокко,

Где под смоковницей фонтан

Мурлычет песенку Востока

Про Магометов караван,

Как звездотечностью пустыни

Везли семь солнц – пророка жен, —

От младшей Евы, в Месяц Скиний,

40 Род человеческий рожден.

Здесь Зороастр, Христос и Брама

Вспахали ниву ярых уд,

И ядра – два подземных храма

Их плуг алмазный стерегут.

Но и для солнечного мага

Сокрыта тайна алтарем.,.

Вздыхает судоржно бумага

Под ясновидящим пером.

И, возвратясь из далей тела,

50 Душа, как ласточка в прилет,

В созвучий домик опустелый

Пушинку первую несет.

Между 1916 и 191

8281

Плач дитяти через поле и рек^,

Петушиный крик, как боль, за версты,

И паучью поступь, как тоску,

Слышу я сквозь наросты коросты.

Острупела мать-сыра земля.

Загноились ландыши и арфы,

Нет Марии и вифанской Марфы

Отряхнуть пушинки с ковыля, —

Чтоб постлать Возлюбленному ложе,

Пыльный луч лозою затенить.

Распростерлось небо рваной кожей, —

Где ж игла и штопальная нить?

Род людской и шила недомыслил,

Чтоб заплатать бездну или ночь;

Он песчинки по Сахарам числил,

До цветистых выдумок охоч.

Но цветы, как время, облетели.

Пляшет сталь, и рыкает чугун.

И на дымно-закоптелой ели

Оглушенный плачет Гамаюн.

Между 1916 и 191

8282

Где рай финифтяный и Сирин

Поет на ветке расписной,

Где Пушкин говором просвирен

Питает дух высокий свой,

Где Мей яровчатый, Никитин,

Велесов первенец – Кольцов,

Туда бреду я, ликом скрытен,

Под ношей варварских стихов.

Когда сложу свою вязанку

Сосновых слов, медвежьих дум?

«К костру готовьтесь спозаранку!» —

Гремел мой прадед – Аввакум.

Сгореть в метельном Пустозерске

Или в чернилах утонуть?

Словопоклонник богомерзкий,

Не знаю я, где орлий путь.

Поет мне Сирин издалеча:

«Люби, и звезды над тобой

Заполыхают красным вечем,

Где сердце – колокол живой».

Набат сердечный чует Пушкин —

Предвечных сладостей поэт...

Как Яблоновые макушки,

Благоухает звукоцвет.

Он в белой букве, в алой строчке,

В фазаньи пестрой запятой.

Моя душа, как мох на кочке,

Пригрета пушкинской весной.

И под лучом кудряво-смуглым

Дремуча глубь торфяников.

В мозгу же, росчерком округлым,

Станицы тянутся стихов.

Между 1916 и 191

8283-290. Спас

1

Вышел лен из мочища

На заезженный ток —

Нет вернее жилища,

Чем косой солнопёк.

Обсушусь и провею,

После в мяло пойду,

На порты Еремею

С миткалем наряду.

Будет малец Ерёма,

Как олень, белоног,

По опушку – истома,

После – сладкий горох.

Волосок подколенный,

Крестцовой, паховой,

До одежды нетленной

Обручатся со мной.

У мужицкого Спаса

Крылья в ярых крестцах,

В пупе перьев запасы,

Чтоб парить внебесах.

Он есть Альфа, Омега,

Шамаим и Серис,

Где с Евфратом Онега

Поцелуйно слились.

В ком Коран и Минея,

Вавилон и Сарбв

Пляшут пляскою змея

Под цевницу веков.

Плоти громной, Господней,

На порты я взращен,

Чтоб Земля с Преисподней

Убелились, как лен,

Чтоб из Спасова чрева

Воспарил обонпол

Сын праматери Евы —

Шестикрылый Орел.

2

Я родил Эммануила —

Загумённого Христа,

Он стоокий, громокрылый,

Кудри – буря, меч – уста.

Искуплением заклятый

Он мужицкий принял зрак, —

На одежине заплаты,

Речь: авось да кое-как.

Спас за сошенькой-горбушей

Пбтом праведным потел,

Бабьи, дедовские души

Возносил от бренных тел.

С белопахой коровенкой

Разговор потайный вел,

Что над русскою сторонкой

Судный ставится престол,

Что за мать, пред звездной книгой,

На слезинках творена,

Черносошная коврига

В оправданье подана.

Питер злой, железногрудый

Иисусе посетил,

Песен китежских причуды

Погибающим открыл.

Петропавловских курантов

Слушал сумеречный звон,

И «Привал комедиантов»

За бесплодье проклял Он,

Не нашел светлей, пригоже

Загумённого бытья...

О Мой Сын,– Всепетый Боже,

Что прекрасно без Тебя?

Прокаженны Стих, Газета,

Лики Струн и Кисть с Резцом...

Из Ржаного Назарета

Мы в предвечность перейдем.

И над тятькиной могилой

Ты начертишь: пел и жил.

Кто родил Эммануила,

Тот не умер, но почил.

Между 1916 и 191

83

Я родился в вертепе,

В овчем теплом хлеву,

Помню синие степи

И ягнячью молву.

По отцу-древоделу

Я грущу посейчас.

Часто в горенке белой

Посещал кто-то нас, —

Гость крылатый, безвестный,

Непостижный уму, —

«Здравствуй, тятенька крестный», —

Лепетал я ему.

Гасли годы, всё реже

Чаровала волшба,

Под лесной гул и скрежет

Сиротела изба.

Стали цепче тревоги,

Нестерпимее страх,

Дьявол злой тонконогий

Объявился в лесах.

Он списал на холстину

Ель, кремли облаков;

И познал я кончину

Громных отрочьих снов.

Лес, как призрак, заплавал,

Умер агнчий закат,

И увел меня дьявол

В смрадный, каменный ад.

Там газеты-блудницы,

Души книг, души струн...

Где ты, гость светлолицый,

Крестный мой – Гамаюн?

Взвыли грешные тени:

Он бумажный, он наш...

Но прозрел я ступени

В Божий певчий шалаш.

Вновь молюсь я, как ране,

Тишине избяной,

И к шестку и к лохани

Припадаю щекой:

О, простите, примите

В рай запечный меня!

Вяжут алые нити

Зори – дщери огня.

Древодельные стружки

Точат ладанный сок,

И мурлычет в хлевушке

Гамаюнов рожок.

Между 1916 и 1918

4

В дни по вознесении Христа

Пусто в горнице, прохладно, звонко,

И как гробная, прощальная иконка,

Так мои зацелованы уста.

По восхищении Христа

Некому смять складок ризы.

За окном, от утренника сизы,

Обнялися два нагих куста.

Виноградный Спас, прости, прости.

Сон веков, как смерть, не выпить горсткой.

Кто косматой пятернею жесткой

Остановит душу на пути?

Мы тебе лишь алчем вознести

Жар очей, сосцов и губ купинных.

В ландышевых горницах пустынных

Хоть кровинку б – цветик обрести.

Обойти все горницы России

С Соловков на дремлющий Памир

И познать, что оспенный трактир

Для Христов усладнее Софии,

Что, как куща, веред-стол уютен,

Гнойный чайник, человечий лай,

И в церквах обугленный Распутин

Продает сусальный, тусклый рай.

1916 или 1917

5

Неугасимое пламя,

Неусыпающий червь...

В адском, погибельном храме

Вьется из грешников вервь.

В совокупленье геенском

Корчится с отроком бес...

Гласом рыдающе женским

Кличет обугленный лес:

«Милый, приди. О, приди же...»

И, словно пасечный мед,

Пес огнедышащий лижет

Семени жгучий налет.

Страсть многохоботным удом

Множит пылающих чад,

Мужа зовет Изумрудом,

Женщину – Черный Агат.

Сплав Изумруда с Агатом —

Я не в аду, не в раю,—

Жду солнцеликого брата

Вызволить душу мою:

«Милый, явись, я – супруга,

Ты же – сладчайший жених.

С Севера,– с ясного ль Юга

Ждать поцелуев Твоих?

Чрево мне выжгла геенна,

Бесы гнездятся в костях.

Птицей – волной белопенной

Рею я в диких стихах.

Гибнут под бурей крылатой

Ад и страстей корабли...

Выведи, Боже распятый,

Из преисподней земли».

Между 1916 и 191

86

Мои уста – горючая пустыня,

Гортань – русло, где камни и песок,

Сгораю я о златоризном Сыне,

Чьи кудри – Запад, очи же – Восток...

О Сыне Мой, Возлюбленное Чадо,

Не я ль Тебя в вертепе породил?..

Твои стопы пьянее винограда,

Веянье роз свежительней кропил.

Испечены пять хлебов благодатных,

Пять тысяч уст в пылающей алчбе,

Кошница дев и сонм героев ратных

В моих зрачках томятся по Тебе.

Убелены мое жилье и ложе,

Раздроблен агнец, целостно вино,

Не на щеколде дверь... О, стукни, Сыне Божий,

Зиждительным перстом в Разумное окно.

Я солнечно брадат, розовоух и нежен,

Моя ладонь – тимпан, сосцы сладимей сот,

Будь в ласках, как жена, в лобзании безбрежен,

Раздвигни ложесна, войди в меня, как плод.

Я вновь Тебя зачну, и муки роженицы,

Грызь жил, последа жар, стеня, перетерплю...

Как сердцевину червь и как телков веприцы,

Тебя, Мое Дитя, Супруг и Бог – люблю.

7

Господи, опять звонят,

Вколачивают гвозди голгофские,

И, Тобою попранный, починяют ад

Сытые кутейные московские!

О душа, невидимкой прикинься,

Притаись в ожирелых свечах,

И увидишь, как Распутин на антиминсе

Пляшет в жгучих, похотливых сапогах,

Как в потире купаются бесенята,

Надовратный голубь вороном стал,

Чтобы выклевать у Тебя, Распятый,

Сон ресниц и сердце-опал.

Как же бежать из преисподней,

Где стены из костей и своды из черепов?

Ведь в белых яблонях без попов

Совершается обряд Господний,

Ведь пичужка с глазком васильковым

Выше библий, тиар и порфир...

Ждут пришельца в венце терновом

Ад заводский и гиблый трактир.

Он же, батюшка, в покойчике сосновом,

У горбатой Домны в гостях,

Всю деревню радует словом

О грядущих золотых мирах.

И деревня – Красная Ляга

Захмелела под звон берез...

Знать, и смертная рбспита баклага

За Тебя, буревестный Христос.

8Войти в Твои раны – в живую купель,

И там убелиться, как вербный апрель,

В сердечном саду винограда вкусить,

Поющею кровью уста опалить.

Распяться на древе – с Тобою, в Тебе,

И жил тростники уподобить трубе,

Взыграть на суставах: Или-Элои —

И семенем брызнуть в утробу Земли:

Зачни, благодатная, пламенный плод,—

Стокрылое племя, громовый народ,

Сладчайшее Чадо в моря спеленай,

На очапе радуги зыбку качай!

Я в пупе Христовом, в пробитом ребре,

Сгораю о Сыне – крылатом царе,

В пяте Иисусовой ложе стелю,

Гвоздиною кровью Орленка кормлю:

Пожри меня, Чадо, до ада проклюй,

Геенское пламя крылами задуй

И выведи Разум и Деву-Любовь

Из чревных глубин на зеленую новь!

О Сын Мой, краснейшая гроздь и супруг,

Конь – тело мое не ослабит подпруг.

Воссядь на него, натяни удила

И шпорами нудь, как когтями орла,

Об адские камни копыта сломай,

До верного шляха в сияющий рай!

Уплыть в Твои раны, как в омут речной,

Насытиться тайною, глубью живой,

Достать жемчугов, золотого песка,

Стать торжником светлым, чья щедра рука.

Купите, о други, поддонный товар:

Жемчужину-солнце, песчинку-пожар!

Мой стих – зазыватель в Христовы ряды —

Охрип под туманами зла и беды,

Но пуст мой прилавок, лишь Дева-Любовь

Купила повязку – терновую кровь.

Придачей покупке, на вес не дробя,

Улыбчивой гостье я отдал себя.

Между 1916 и 191

8291

Виктору Шимановскому

Будет брачная ночь, совершение тайн,

Все пророчества сбудутся, камни в пляску пойдут,

И восплачет над Авелем окровавленный Каин,

Видя полночь ресниц, виноград палых уд.

Прослезится волчица над костью овечьей,

Зарыдает огонь, что кусался и жег,

Станет бурей душа, и зрачок человечий

Вознесется, как солнце, в небесный чертог.

И Единое око насытится зреньем

Брачных ласк и зачатий от ядер миров,

Лавой семя вскипит, изначальным хотеньем

Дастся солнцу – купель, долу – племя богов.

Роженица-земля, охладив ложесна,

Улыбнется Супругу крестильной зарей...

О пиры моих уд, мрак мужицкого сна, —

Над могилой судеб бурных ангелов рой!

Между 1916 и 191

8292. Красная песня

Распахнитесь, орлиные крылья,

Бей, набат, и гремите, грома, —

Оборвалися цепи насилья,

И разрушена жизни тюрьма!

Широки черноморские степи,

Буйна Волга, Урал златоруд, —

Сгинь, кровавая плаха и цепи,

Каземат и неправедный суд!

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой

10 Идем мы на битву с врагами —

Довольно им властвовать нами!

На бой, на бой!

Пролетела над Русью Жар-птица,

Ярый гнев зажигая в груди...

Богородица наша Землица,

Вольный хлеб мужику уроди!

Сбылись думы и давние слухи,

Пробудился Народ-Святогор —

Будет мед на домашней краюхе

20 И на скатерти ярок узор.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой

Идем мы на битву с врагами —

Довольно им властвовать нами!

На бой, на бой!

Хлеб да соль, Костромич и Волынец,

Олончанин, Москвич, Сибиряк!

Наша Волюшка – Божий гостинец —

Человечеству светлый маяк!

От Байкала до теплого Крыма

30 Расплеснется ржаной Океан...

Ослепительней риз серафима

Заревой Святогоров кафтан.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой

Идем мы на битву с врагами —

Довольно им властвовать нами!

На бой, на бой!

Ставьте ж свечи Мужицкому Спасу!

Знанье – брат, и наука – сестра.

Лик пшеничный с брадой солнцевласой —

40 Воплощенье любви и добра!

Оку Спасову сумрак несносен,

Ненавистен телец золотой;

Китеж-град, ладан Сарбвских сосен —

Вот наш рай вожделенный, родной.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой

Идем мы на битву с врагами —

Довольно им властвовать нами!

На бой, на бой!

Верьте ж, братья, за черным ненастьем

50 Блещет солнце – Господне окно;

Чашу с кровью – всемирным причастьем,

Нам испить до конца суждено.

За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой

Идем мы на битву с врагами —

Довольно им властвовать нами!

На бой, на бой!

<1917>

293

Меня Распутиным назвали:

В стихе расстригой, без вины,

За то, что я из хвойной дали

Моей бревенчатой страны,

Что души-печи и телеги

В моих колдующих зрачках,

И ледовитый плеск Онеги

В самосожженческих стихах,

Что васильковая поддёвка

Меж коленкоровых мимоз,

Я пугачевскою веревкой

Перевязал искусства воз.

Картавит дружба: «Святотатец»

Приятство: «Хам и конокрад»,

Но мастера небесных матиц

Воздвигли вещему Царьград.

В тысячестолпную Софию

Стекутся зверь и человек.

Я алконостную Россию

Запрятал в дедовский сусек.

У Алконоста перья – строчки

Пушинки – звездные слова;

Умрут Кольцовы-одиночки,

Но не лесов и рек молва.

Потомок бога Китовраса,

Сермяжных Пудов и Вавил,

Угнал с Олимпа я Пегаса

И в конокрады угодил.

Утихомирился Пегаске,

Узнав полеты в хомуте...

По Заонежью бродят сказки,

Что я женат на Красоте,

Что у меня в суставе – утка,

А в утке – песня-яйцо...

Сплелись с кометой незабудка

В бракоискусное кольцо.

За евхаристией шаманов

Я отпил крови и огня,

И не оберточный Романов,

А вечность жалует меня.

Увы! Для паюсных умишек

Невнятен Огненный Талмуд,

Что миллионы чарых Гришек

За мной в поэзию идут.

<1917>

294

Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь.

Пред пастью львиною от ней не отрекусь.

Пусть камнем стану я, корягою иль мхом,—

Моя слеза, мой вздох о Китеже родном,

О небе пестрядном, где звезды-комары,

Где с аспидом дитя играет у норы,

Где солнечная печь ковригами полна,

И киноварный рай дремливее челна...

Упокой, Господи, душу раба Твоего!..

Железный небоскреб, фабричная труба,

Твоя ль, о родина, потайная судьба?!

Твои сыны-волхвы – багрянородный труд

Вертепу Господа иль Ироду несут?

Пригрезятся ли им за яростным горном

Сад белый, восковой и златобрёвный дом, —

Берестяный придел, где отрок Пантелей

На пролежни земли льет миро и елей?..

Изведи из темницы душу мою!..

Под красным знаменем рудеет белый дух,

И с крыльев Михаил стряхает млечный пух,

Чтоб в битве с сатаной железноперым стать, —

Адама возродить и Еву – жизни мать,

Чтоб дьявол стал овцой послушной и простой,

А лихо черное – грачонком за сохой,

Клевало б червяков и сладких гусениц

Под радостный раскат небесных колесниц...

Свят, свят, Господь Бог Саваоф!

Уму – республика, а сердцу – Китеж-град,

Где щука пестует янтарных окунят,

Где нянюшка-судьба всхрапнула за чулком,

И покумился серп с пытливым васильком,

Где тайна, как полей синеющая таль...

О тысча девятьсот семнадцатый Февраль!

Под вербную капель и под грачиный грай,

Ты выпек дружкин хлеб и брачный каравай,

Чтоб Русь благословить к желанному венцу...

Я запоздалый сват, мне песня не к лицу,

Но сердце – бубенец под свадебной дугой —

Глотает птичий грай и воздух золотой...

Сей день, его же сотвори, Господь,

Возрадуемся и возвеселимся в онь!

<1917>

295. Застольный сказ

Как у нас ли на Святой Руси

Городища с пригородками,

Красны села со приселками,

Белы лебеди с лебедками,

Добры молодцы с красотками.

Как молодушки все «ай» да «не замай»,

Старичищам только пару поддавай.

Наша банища от Камы до Оки,

Горы с долами – тесовые полки,

Ковш узорчатый – озерышко Ильмень:

Святогору сладко париться не лень!

Ой вы, други, гости званые,

Сапожки на вас сафьянные,

Становой кафтан – индийская парча,

Речь орлиная смела и горяча,

Сердце-кречет рвется в поймища степей

Утиц бить да долгоносых журавлей,

Все вы бровью в Соликамского бобра,

Русской совестью светлее серебра.

Изреките ж песнослову-мужику,

Где дорога к скоморошью теремку,

Где тропиночка в боярский зелен сад, —

Там под вишеньем зарыт волшебный клад —

Ключ от песни всеславянской и родной,

Что томит меня дремучею тоской...

Аль взаправду успокоился Садко,

Князь татарский с полонянкой далеко,

Призакрыл их след, как саваном, ковыль,

Источили самогуды ржа да пыль,

И не выйдет к нам царевна в жемчугах,

С речью пряничной на маковых губах?

Ой вы, други – белы соколы,

Лихо есть, да бродит около, —

Ключ от песни недалёконько зарыт —

В сердце жаркое пусть каждый постучит:

Если в сердце золотой щемящий звон,

То царевна шлет вам солнечный поклон;

Если ж в жарком плещут весла-якоря,

То Садко наш тешит водного царя.

Русь нетленна, и погостские кресты —

Только вехи на дороге красоты!

Сердце, сердце, русской удали жилье,

На тебя ли ворог точит лезвие,

Цепь кандальную на кречета кует,

Чтоб не пело ты, как воды в ледоход,

Чтобы верба за иконой не цвела,

Не гудели на Руси колокола,

И под благовест медовый в вешний день

Не приснилось тебе озеро Ильмень,

Не вздыхало б ты от жаркой глубины:

Где вы, вещие Бояновы сыны?

<1917>

296. Молитва солнцу

Солнышко-светик! Согрей мужика...

В сердце моем гробовая тоска.

Братья мои в непомерном бою

Грудь подставляют штыку да огню.

В бедной избе только холод да труд,

Русские реки слезами текут!

Пятеро нас, пять червлёных щитов

Русь боронят от заморских врагов:

Петра, Ляксандра, кудрявич Митяй,

Федя-орленок да я – Миколай.

Старший братан, как полесный медведь,

Мял, словно лыко, железо и медь;

Братец Ляксандр – бородища снопом,

Пахарь Господний, вскормленный гумном.

Митя-кудрявич, волосья как медь,