Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

Ангелом стал у небесных ворот —

Рана кровавая точит лучи.

Сам же светлее церковной свечи,

Федюшка-светик осьмнадцать годов

Сгиб на Карпатах от вражьих штыков.

Сказывал взводный: «Где парень убит,

Светлой слезинкой лампадка горит».

В волость бумага о смерти пришла,

Мать о ту пору куделю пряла,

Нитка порвалась... Куделя, как кровь...

Много на нашем погосте крестов!

Новый под елью, как сторож, стоит,

Ладаном ель над родимым кадит.

Петрова баба, что лебедь речной,

Косы в ладонь, сарафан расшитой,

Мужа кончину без слез приняла,

Только свечу пред божницей зажгла.

Ночью осенней, под мелким дождем,

Странницей-нищей ушла с посошком...

Бают крещеные: «В дальнем скиту

Схимница есть, у святых на счету,

Поступь лебяжья, а схима по бровь...»

Ой, велика ты мужичья любовь!

Солнышко-светик! Согрей мужика!

Русская песня, что Волга-река —

Катится в море, где пена да синь...

Песне моей не сказать ли «аминь?»

Русь не вместить в человечьи слова:

Где ты, небес громовая молва,

Гул океана и гомон тайги?!..

Сердце свое, человек, береги!

Озеро-сердце, а Русь, как звезда,

В глубь его смотрит всегда!

<1917>

297. Сказ грядущий

Кабы молодцу узорчатый кафтан,

На сапожки с красной опушью сафьян,

На порты бы мухояровый камлот —

Дивовался бы на доброго народ.

Старики бы помянули старину,

Бабки – девичью, зеленую весну,

%<г Мужики бы мне-ка воздали поклон:

«Дескать, в руку был крестьянский дивный сон,

Будто белая престольная Москва

Не опальная кручинная вдова...»

В тихом Угличе поют колокола,

Слышны клекоты победного орла:

Быть Руси в златоузорчатой парче,

Как пред образом заутренней свече!

Чтобы девичья умильная краса

Не топталась, как на травушке роса,

Чтоб румяны были зори-куличи,

Сытны варева в муравчатой печи,

Чтоб родная черносошная изба

Возглашала бы, как бранная труба:

«Солетайтесь, белы кречеты, на пир,

На честнбе рукобитие да мир!»

Буй-Тур Всеволод и Темный Василько,

С самогудами Чурило и Садко,

Александр Златокольчужный, Невский страж,

И Микулушка – кормилец верный наш,

Радонежские Ослябя, Пересвет —

Стяги светлые столетий и побед!

Не забыты вы народной глубиной,

Ваши облики схоронены избой,

Смольным бором, голубым березняком,

Призакрыты алым девичьим платком!..

Тише, Волга, Днепр Перунов, не гуди —

Наших батырей до срока не буди!

<1917>

298. Февраль

Двенадцать месяцев в году,

Посланец бурь – Февраль,

Он полуночную звезду

Перековал на сталь.

И сталь поет, ясна, остра,

Как полноводный лед...

Не самоцветов ли гора

Из сумрака встает?

То огнепальное чело,

Очей грозовый пыл

Того, кто адское жерло

Слезою угасил.

Чей крестный пот и серый кус

Лучистей купины.

Он – воскрешенный Иисус,

Народ родной страны.

Трепещет ад гвоздиных ран

Тернового чела...

В глухой степи, где синь-туман,

Пылают купола.

То кровью выкупленный край,

Земли и Воли град,

Многоплеменный каравай

Поделят с братом брат:

Литва – с кряжистым пермяком,

С карелою – туркмен,

Не сломят штык, чугунный гром

Ржаного Града стен,

Не осквернят палящий лик

Свободы буревой...

Красноголосый вечевик,

Ликуй, народ родной!

Алмазный плуг подымет ярь

Волхвующих борозд.

Овин – пшеничный государь

В венце из хлебных звезд.

Его сермяжный манифест —

Предвечности строка...

Кто пал, неся кровавый крест,

Земля тому легка,

Тому овинная свеча,

Как Спасу, зажжена...

Моря мирского калача

Без берегов и дна.

В них погибают корабли:

Неволя, Лихо, Сглаз, —

То Царь Морской – Душа Земли —

Свершает брачный пляс.

<1917>

299

Из подвалов, из темных углов,

От машин и печей огнеглазых

Мы восстали могучей громов,

Чтоб увидеть всё небо в алмазах,

Уловить серафимов хвалы,

Причаститься из Спасовой чаши!

Наши юноши – в тучах орлы,

Звезд задумчивей девушки наши.

Город-дьявол копытами бил,

Устрашая нас каменным зевом.

У страдальческих теплых могил

Обручились мы с пламенным гневом.

Гнев повел нас на тюрьмы, дворцы,

Где на правду оковы ковались...

Не забыть, как с детями отцы

И с невестою милый прощались...

Мостовые расскажут о нас,

Камни знают кровавые были...

В золотой победительный час

Мы сраженных орлов схоронили.

Поле Марсово – красный курган,

Храм победы и крови невинной...

На державу лазоревых стран

Мы помазаны кровью орлиной.

<1917>

300. Песнь Солнценосца

Три огненных дуба на пупе земном,

От них мы три жёлудя-солнца возьмем:

Лазоревым – облачный хворост спалим,

Павлиньим – грядущего даль озарим,

А красное солнце – мильонами рук

Подымем над миром печали и мук.

Пылающий кит взбороздит океан,

Звонарь преисподний ударит в Монблан;

То колокол наш – непомерный язык,

10 Из рек бечеву свил архангелов лик.

На каменный зык отзовутся миры,

И демоны выйдут из адской норы,

В потир отольются металлов пласты,

Чтоб солнца вкусили народы-Христы.

О демоны-братья, отпейте и вы

Громовых сердец, поцелуйной молвы!

Мы – рать солнценосцев на пупе земном —

Воздвигнем стобашенный, пламенный дом:

Китай и Европа, и Север и Юг

20 Сойдутся в чертог хороводом подруг,

Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать.

Им Бог – восприемник, Россия же – мать.

Из пупа вселенной три дуба растут:

Премудрость, Любовь и волхвующий Труд...

О молот-ведун, чудотворец-верстак,

Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак;

В ваш яростный ум, в многострунный язык,

Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник,

Дышу восковиной, медынью цветов,

30 Сжигающих Индий и волжских лугов!..

Верстак – Назарет, наковальня – Немврод,

Их слил в песнозвучье родимый народ:

«Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» —

В кровавом окопе и в поле звучат...

«Вставай, подымайся»,– старуха поет,

В потемках телега и петли ворот,

За ставней береза и ветер в трубе

Гадают о вещей народной судьбе...

Три жёлудя-солнца досталися нам —

40 Засевный подарок взалкавшим полям:

Свобода и Равенство, Братства венец —

Живительный выгон для ярых сердец.

Тучнейте, отары голодных умов,

Прозрений телицы и кони стихов!

В лесах диких грив, звездных рун и вымян

Крылатые боги раскинут свой стан,

По струнным лугам потечет молоко,

И певчей калиткою стукнет Садко:

«Пустите Бояна – рублёвскую Русь,

50 Я тайной умоюсь, а песней утрусь,

Почестному пиру отвешу поклон,

Румянее яблонь и краше икон:

Здравствуешь, Волюшка-мать,

Божьей Земли благодать,

Белая Меря, Сибирь,

Ладоги хлябкая ширь!

Здравствуйте, Волхов-гусляр,

Степи великих Бухар,

Синий моздокский туман,

60 Волга и Стенькин курган!

Чай, стосковались по мне,

Красной поддонной весне,

Думали – злой водяник

Выщербил песенный лик?

Я же – в избе и в хлеву,

Ткал золотую молву,

Сирин мне вести носил

С плах и бескрестных могил.

Рушайте ж лебедь-судьбу,

70 В звон осластите губу,

Киева сполох-уста

Пусть воссияют, где Мета.

Чмок городов и племен

В лике моем воплощен,

Я – песноводный жених,

Русский яровчатый стих!»

<1917>

301

Братья, это корни жизни —

Воскресные умытые руки,

Чистая рубаха на отчизне,

Петушиные, всемирные звуки!

Дагестан кукарекнул Онеге,

Литва аукнулась якутке.

На душистой сеновозной телеге

Отдохнет Россия за сутки.

Стоголовые Дарьи, Демьяны

Узрят Жизни алое древо:

На листьях роса-океаны,

И дупло – преисподнее чрево.

В дупле столетья-гнилушки,

Помет судьбы – слезной птицы.

К валдайской нищей хлевушке

Потянутся зебры, веприцы.

На Таити брякнет подойник

Ольховый, с олбнецкой резьбою.

Петроград – благоразумный разбойник,

Вострубит архангельской трубою:

«Помяни мя, Господи,

Егда приидеши во царствие Твое!»

В пестрядине и в серой поскони

Ходят будни – народное житье.

Будни угрюмы, вихрасты,

С мозольным горбом, с матюгами...

В понедельник звезды не часты,

В субботу же расшиты шелками.

Воскресенье – умытые руки,

Земляничная алая рубаха...

Братья, корни жизни – не стуки,

А за тихой куделью песня-пряха!

1917 или 191

8302

Я потомок лапландского князя,

Калевалов волхвующий внук,

Утолю без настоек и мази

Зуд томлений и пролежни скук.

Клуб земной – с солодягой корчагу

Сторожит Саваофов ухват,

Но, покорствуя хвойному магу,

Недвижим златорогий закат.

И скуластое солнце лопарье,

Как олений послушный телок,

Тянет желтой морошковой гарью

От колдующих тундровых строк.

Стих – дымок над берестовым чумом,

Где уплыла окунья уха,

Кто прочтет, станет гагачьим кумом

И провидцем полночного мха.

Льдяный Врубель, горючий Григорьев

Разгадали сонник ягелей;

Их тоска – кашалоты в Поморье —

Стала грузом моих кораблей.

Не с того ль тянет ворванью книга,

И смолой – запятых табуны?

Вашингтон, черепичная Рига

Не вместят кашалотной волны.

Уплывем же, собратья, к Поволжью,

В папир^сно-тигриный Памир!

Калевала сродни желтокожью,

В чьем венце ледовитый сапфир.

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

1917 или 191

8303

Городские, предбольничные березы

Захворали корью и гангреной.

По ночам золотарей обозы

Чередой плетутся неизменной.

В пухлых бочках хлюпает Водянка,

На Волдырь пеняет Золотуха,

А в мертвецкой крючнику цыганка

Ворожит кули нежнее пуха:

«Приплывет заморская расшива

С диковинным, солнечным товаром»...

Я в халате. За стеною Хива

Золотым раскинулась базаром.

К водопою тянутся верблюды,

Пьют мой мозг – аральских глаз лагуны,

И делить стада, сокровищ груды,

К мозжечку съезжаются Гаруны.

Бередит зурна: любовь Фатимы

Как чурек с кашмирским виноградом...

Совершилось. Иже Херувимы

Повенчали Вологду с Багдадом.

Тишина сшивает тюбетейки,

Ковыляет Писк к соседу-Скрипу,

И березы песенку Зюлейки

Напевают сторожу Архипу.

1917 или 191

8304

На божнице табаку осьмина

И раскосый вылущенный Спас,

Но поет кудесница-лучина

Про мужицкий сладостный Шираз.

Древо песни бурею разбито,—

Не Триодь, а Каутский в углу.

За окном расхлябанное сито

Сеет копоть, изморозь и мглу.

Пучит печь свои печурки-бельма:

«Я ослепла, как скорбящий дед...»

Грезит парень стачкой и Палермо,

Президентом, гарком кастаньет.

Сказка – чушь, а тайна – коршун серый,

Что когтит, как перепела, ум.

Облетел цветок купальской веры

В слезный рай, в озимый древний шум!

Кто-то черный, с пастью яро-львиной,

Встал на страже полдней и ночей.

Дед, как волхв, душою пестрядинной,

Загляделся в хляби дум-морей.

Смертны волны львиного поморья,

Но в когтисто-жадной глубине

Серебрится чайкой тень Егорья

На бурунном, гибельном коне.

«Страстотерпец, вызволь цветик маков! —

Китеж-град ужалил лютый гад...»

За пургой же Глинка и Корсаков

Запевают: «Расцветай, мой сад!..»

1917 или 191

8305

В избе гармоника: «Накинув плащ, с гитарой...»

А ставень дедовский провидяще грустит:

Где Сирин – красный гость, Вольга с Мемёлфой старой,

Божниц рублёвский сон, и бархат ал и рыт?

«Откуля, доброхот?» – «С Владимира-Залесска...»

– «Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»

Махорочная гарь, из ситца занавеска,

И оспа полуслов: «Валета скозырим».

Под матицей резной (искусством позабытым)

Валеты с дамами танцуют «вальц-плезир»,

А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым,

Щипля сусальный пух и сетуя на мир.

Кропилом дождевым смывается со ставней

Узорчатая быль про ярого Вольгу,

Лишь изредка в зрачках у вольницы недавней

Пропляшет царь морской и сгинет на бегу.

1917 или 191

8306

Вечер ржавой позолотой

Красит туч изгиб.

Заболею за работой

Под гудочный хрип.

Прибреду в подвальный угол —

В гнилозубый рот.

Много страхов, черных пугал

Темень приведет.

Перепутает спросонка

Стрелка ход минут...

Убаюкайте совенка,

Сосны, старый пруд!

Мама, дедушка Савелий,

Лавка глаже щек...

Темень каркнет у постели:

«Умер паренек.

По одежине – фабричный,

Обликом – белес...»

И положат в гроб больничный

Лавку, старый лес,

Сказку мамину – на сердце,

В изголовье – пруд.

Убиенного младенца

Ангелы возьмут.

К деду Боженьке, рыдая,

Я щекой прильну:

«Там, где гарь и копоть злая,

Вырасти сосну!

Не давай железным брусом

Солнце заковать,

И машине с Иисусом

Внуков разлучать.

Страшно, дедушка, у домны

Голубю-душе...»

И раздастся голос громный

В Божьем шалаше:

«Полетайте, серафимы,

В преисподний дол!

Там, для пил неуязвимый,

Вырастите ствол.

Расплесните скатерть хвои,

Звезды шишек, смоль,

Чтобы праведные Нои

Утоли боль,

Чтоб от смол янтарно-пегий,

Как лесной закат,

Приютил мои ковчеги

Хвойный Арарат».

1917 или 191

8307

Се знамение: багряная корова,

Скотница с подойником пламенным, —

Будет кринка тяжко -свинцова,

Устойка с творогом каменным.

Прильнул к огненному вымени

Рабочий – младенец тысячеглавый.

За кровинку Ниагару выменять —

Не венец испепеляющей славы,

Не подвиг – рассекать ущелья,

Звезды-гниды раздавить ногтем,

И править смертельное новоселье

Над пропастью с кромешным дегтем.

Слава – размерить и взбить удои

В сметану на всеплеменный кус.

В персидско-тундровом зное

Дозревает сердце – арбуз, —

Это ужин янтарно-алый

Для демонов и для колибри;

Он Нила до кандального Байкала

Воскреснут все, кто погибли.

Обернется солнце караваем,

Полумесяц – ножик застольный,

С избяным киноварным раем

Покумится молот мозольный.

Подарится счастье молотобойцу

Отдохнуть на узорной лавке,

Припасть к пеклеванному солнцу,

Позабытому в уличной давке.

Слетит на застреху Сирин,

Вспенит сказка баяновы кружки,

И говором московских просфирен

Разузорится пролетарский Пушкин.

Мой же говор – пламенный подойник,

Где удои – тайна и чудо;

Возжаждав, благоразумный разбойник

Не найдет вернее сосуда.

1917 или 191

8308. Пулемет

Пулемет... Окончание – мёд...

Видно, сладостен он до охочих

Пробуравить свинцом народ —

Непомерные, звездные очи.

Ранить Глубь, на божнице вербу,

Белый сон купальских березок.

Погляди за суслонов гурьбу:

Сколько в поле крылатых повозок.

То летучий Христов Лазарет

Совершает Земли врачеванье,

И, как няня, небесный кларнет

Напевает седое сказанье:

«Утолятся твои вереда,

Раны, пролежни, злые отёки;

Неневестная, будь же тверда

До гремящей звезды на востоке!

Под Лучом заскулит пулемет,

Сбросит когти и кожу стальную...»

Неспроста буреломный народ

Уповает на песню родную.

1917 или 191

8309

Меня сегодня убьют,

Но смерть не разлука...

Из окопных братских писем

Из кровавого окопа,

От шрапнельного потопа

Ты вернулся, сокол мой,

К другу-кречету домой.

Душегубный ус целуя,

Я ликую: аллилуйя!

Соколенок невредим,

Лишь в глазах снарядный дым,

Да ресницы стали строже,

10 Видно, немец толсторожий

Вырвал перьев хохолок...

Здравствуй, птица-паренек!

От тебя так вкусно пахнет,

Словно луг гвоздичный чахнет

Под сентябрьским ветерком.

Мы опять с тобой вдвоем:

Та же горница, постеля...

Листопадная неделя

Домик наш запорошит...

20 Я живу полузабыт

И журналами и небом,—

Аполлоновские требы

Вот мой рай и вместе ад...

Под родной озимый взгляд

Я подставлю все тетради,

Воспою тебя в балладе —

И папаху и темляк:

Ты – нахмуренный варяг,

Я же раб голубоглазый,

30 Нам слагают скальды сказы,

И морей круговорот

Гимны брачные поет

Воин мой и соколенок.

Мы у маминых иконок

Свечку красную зажжем,

Приумолкнем под окном,

Будем слушать, как щеглята

Просят яри у заката,

Чтоб накрасить зоб и хвост...

40 Ты печален, как погост

В панихидные потемки,

Лик твой призрачный и ломкий

Тает, холодом дыша...

«То убитого душа»,—

Мысль картавит попугаем...

О, за адом иль за раем

Твой лебяжий белый дух

Свечкой маминой потух!

Я целую половицу,

50 Заклинаю Сирин-птицу

От меня не улетать:

«Ты – мой царь, невеста, мать...»

Пусто в горнице сосновой,

На лежанке луч багровый

Свежей раною горит.

Сердце вторит: «Он убит —

Ясноперый Сирин в хаки,

Чьи кровинки ярь и маки,

Умер с пулею в крыле,

60 Трепеща в оконной мгле.

Долго хмурились солдаты,

Не решаяся лопаты

В землю бранную вонзить,

Чтобы Солнце схоронить,

Чтоб Вселенную под щебнем

За окопным, хищным гребнем

Скрыть от взоров и лучей...»

Миллионами очей

Мне должно по Солнцу плакать...

70 За окном глухая слякоть,

Сердце-ворон грудь клюет,

Правит траурный отлет,

Губы – алые щеглы

Издыхают в дебрях мглы,

И в бесследицу дорог

Колеями мозг залег.

Сладко чается обоза,

Где поклажа – неба грозы,

Шар земной, чугун луны,

80 Чтобы взрыть до глубины

Атлантическую душу...

Лишь чахотке да коклюшу

За моим сидеть столом,

Скрежеща больным пером,

Чтоб закончить стих строкой:

«Со святыми упокой».

191

8310

Есть в Ленине керженский дух,

Игуменский окрик в декретах,

Как будто истоки разрух

Он ищет в «Поморских ответах».

Мужицкая ныне земля,

И церковь – не наймит казенный,

Народный испод шевеля,

Несется глагол краснозвонный.

Нам красная молвь по уму:

В ней пламя, цветенье сафьяна, —

То Черной Неволи басму

Попрала стопа Иоанна.

Борис – златоордный мурза,

Трезвонит Иваном Великим,

А Лениным – вихрь и гроза

Причислены к ангельским ликам.

Есть в Смольном потемки трущоб

И привкус хвои с костяникой,

Там нищий колодовый гроб

С останками Руси великой.

«Куда схоронить мертвеца», —

Толкует удалых ватага...

Поземкой пылит с Коневца,

И плещется взморье^баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,

У зорь, что румянят ракиты...

Зловещ и пустынен погост,

Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах...

О чем же тоскует народ

В напевах татарско-унылых?

<1918>

311—312. Из «Красной газеты»

1

Пусть черен дым кровавых мятежей

И рыщет Оторопь во мраке, —

Уж отточены миллионы ножей

На вас, гробовые вурдалаки!

Вы изгрызли душу народа,

Загадили светлый Божий сад,

Не будет ни ладьи, ни парохода

Для отплытья вашего в гнойный ад.

Керенками вымощенный проселок —

Ваш лукавый искариотский путь;

Христос отдохнет от терновых иголок,

И легко вздохнет народная грудь.

Сгинут кровосмесители, проститутки,

Церковные кружки и барский шик,

Будут ангелы срывать незабудки

С луговин, где был лагерь пик.

Бедуинам и желтым корейцам

Не будет запретным наш храм...

Слава мученикам и красноармейцам,

И сермяжным советским властям!

Русские юноши, девушки, отзовитесь:

Вспомните Разина и Перовскую Софию!

В львиную красную веру креститесь,

В гибели славьте невесту-Россию!

2

Жильцы гробов, проснитесь! Близок Страшный суд

И Ангел-истребитель стоит у порога!

Ваши черные белогвардейцы умрут

За оплевание Красного Бога,

За то, что гвоздиные раны России

Они посыпают толченым стеклом.

Шипят по соборам кутейные змии,

Молясь шепотком за Романовский дом,

За то, чтобы снова чумазый Распутин

Плясал на иконах и в чашу плевал...

С кофейником стол, как перина, уютен

Для граждан, продавших свободу за кал.

О племя мокриц и болотных улиток!

О падаль червивая в Божьем саду!

Грозой полыхает стоярусный свиток,

Пророча вам язвы и злую беду.

Хлыщи в котелках и мамаши в батистах,

С битюжьей осанкой купеческий род,

Не вам моя лира – в напевах тернистых

Пусть славится гибель и друг-пулемет!

Хвала пулемету, несытому кровью

Битюжьей породы, батистовых туш!..

Трубят серафимы над буйною новью,

Где зреет посев струннопламенных душ.

И души цветут по родным косогорам

Малиновой кашкой, пурпурным глазком...

Боец узнается по солнечным взорам,

По алому слову с прибойным стихом.

<1918>

313

Аннушке Кирилловой

Эта девушка умрет в родах...

Невдогад болезной повитухе,

Что он был давяще-яр в плечах

И с пушком на отроческом брюхе,

Что тяжел и сочен был приплод —

Бурелом средь яблонь белоцветных...

Эта девушка в пространствах межпланетных

Родит лирный солнечный народ.

Но в гробу червивом, как валежник,

Замерцает фосфором лобок.

Огонек в сторожке и подснежник—

Ненасытный девичий зрачок.

Есть в могилах роды и крестины:

В плесень – кровь и сердце – в минерал.

Нянин сказ и заводи перины

Вспенит львиный рыкающий шквал.

И в белках заплещут кашалоты,

Смерть – в моржовой лодке эскимос...

Эту девушку, душистую, как соты,

Приголубит радужный Христос.

<1918>

314

Революцию и Матерь света

В песнях возвеличим,

И семирогие кометы

На пир бессмертия закличем!

Ура, осанна, – два ветра-брата

В плащах багряных трубят, поют...

Завод железный, степная хата

Из ураганов знамена ткут.

Убийца красный – святей потира,

Убить – воскреснуть, и пасть – ожить...

Браду морскую, волосья мира

Коммуна-пряха спрядает в нить.

Из нитей невод сплетет Отвага,

В нем затрепещут стада веков...

На горной выси, в глуши оврага

Цветет шиповник пурпурных слов.

Товарищ ярый, мой брат орлиный,

Вперяйся в пламя и пламя пей!..

Потемки шахты, дымок овина

Отлились в перстень яснее дней!

А ночи – вставки, в их гранях глуби

Стихов бурунных, лавинных строк...

Мы ало гибнем, прибойно любим,

Как злая клятва – любви зарок.

Как воск алтарный – мозоль на пятке,

На ярой шее – веревки след,

Пусть в Пошехонье чадят лампадки,

Пред ликом Мести – лучи комет!

И лик стожарный нам кровно ясен,

В нем сны заводов, раздумье нив...

Товарищ верный, орел прекрасен,

Но ты, как буря, как жизнь, красив!

<1918>

315

Так немного нужно человеку:

Корова да грядка луку,

Да слезинка в светлую поруку,

Что пробьет кончина злому веку,

Что буренка станет львом крылатым,

Лук же древом, чьи плоды кометы...

Есть живые вещие приметы,

Что пройдет Господь по нашим хатам: —

От оконца тень крестообразна,

Задремала тайна половицей,

И душа лугов парит орлицей

От росы свежительно-алмазна.

Приходи, Жених дориносимый, —

Чиста скатерть, прибрана светелка!..

Есть в хлевушке, в сумраках проселка

Золотые Китежи и Римы.

Уврачуйте черные увечья,

О святые грады, в слезном храме!..

У коровы дума человечья,

Что прозябнет луковка громами.

<1918>

316

Миллионам ярых ртов,

Огневых, взалкавших глоток,

Антидор моих стихов,

Строки ярче косоплёток.

Красный гром в моих крылах,

Буруны в немолчном горле,

И в родимых деревнях

Знают лёт и клекот орлий.

В черносошной глубине

Есть блаженная дубрава,

Там кручинятся по мне

Две сестры: Любовь и Слава.

И вселенский день придет, —

Брак Любви с Орлиным Словом;

Вещий гусельный народ

Опочиет по дубровам.

Золотые дерева

Свесят гроздьями созвучья,

Алконостами слова

Порассядутся на сучья.

Будет птичница-душа

Корм блюсти, стожары пуха,

И виссонами шурша,

Стих войдет в Чертоги Духа.

Обезглавит карандаш

Сводню старую – бумагу,

И слетятся в мой шалаш

Серафимы слушать сагу.

Миллионы звездных ртов

Взалчут песни-антидора...

Я – полесник хвойных слов

Из олбнецкого бора.

<1918>

317. Республика

Керженец в городском обноске,

На панельных стоптанных каблуках...

О родина, ужели в папироске

Больше ласточек, чем в твоих полях?

Иль в бумажной кислой манишке,

Озаренье индийской парчи?

В звонкодонных ущельях книжки

Журчат смоляные ключи.

Это олбнецкие сосны,

Пудожский яхонт-листопад.

Молотьба и луг сенокосный,

Не одетый в малявинский плат.

Смертельны каменные обноски

На Беле-озере, где Синеус.

Облетают ладожские березки,

Как в былом, когда пела Русь,

Когда Дон испивался шеломом,

На базаре сурьмился медведь.

Дятлом – стальным ремингтоном —

Проклевана скифская медь.

И моя пестрядная рубаха —

Тюлень на нильских песках...

В эскимосском чуме, без страха,

Запевает лагунный Бах.

На морозном стекле Менделеев

Выводит удельный вес,—

Видно, нет святых и злодеев

Для индустриальных небес.

<1918>

31

8Солнце осьмнадцатого года,

Не забудь наши песни, бесстрашные кудри!

Славяно-персидская природа

Взрастила злаки и розы в тундре.

Солнце пламенеющего лета,

Не забудь наши раны и угли-кровинки,

Как старого мира скрипучая карета

Увязла по дышло в могильном суглинке!

Солнце ослепительного века,

Не забудь праздника великой Коммуны!..

В чертоге и в хижине дровосека

Поют огнеперые гамаюны.

О шапке Мономаха, о царьградских бармах

Их песня? О солнце, – скажи!..

В багряном заводе и в красных казармах

Роятся созвучья-стрижи.

Словить бы звенящих в построчные сети,

Бураны из крыльев запрячь в корабли!..

Мы – кормчие мира, мы – боги и дети,

В пурпурный Октябрь повернули рули!

Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,

Чтоб ран глубину с океанами слить;

Суровая пряха – бессмертных судьбина —

Вручает лишь солнцу горящую нить!

<1918>

319. Труд

Свить сенный воз мудрее, чем создать

«Войну и мир» иль Шиллера балладу.

Бредете вы по золотому саду,

Не смея плод оброненный поднять.

В нем ключ от врат в Украшенный Чертог,

Где слово – жрец, а стих – раджа алмазный,

Туда взъезжают возы без дорог

С билетом: Пот и Труд многообразный.

Батрак, погонщик, плотник и кузнец

Давно бессмертны и богам причастны:

Вы оттого печальны и несчастны,

Что под ярмо не нудили крестец,

Что ваши груди, ягодицы, пятки

Не случены с киркой, с лопатой, с хомутом.

В воронку адскую стремяся без оглядки,

Вы Детство и Любовь пугаете Трудом.

Он с молотом в руках, в медвежей дикой шкуре,

Где заблудился вихрь, тысячелетний страх,

Обвалы горные в его словах о буре

И кедровая глубь в дремучих волосах.

<1918>

320. Коммуна

Боже, Свободу храни —

Красного Государя Коммуны,

Дай ему долгие дни

И в венце лучезарные луны!

Дай ему скипетр-зарю,

Молнию – меч правосудный!..

Мы Огневому Царю

Выстроим терем пречудный:

Разум положим в углы,

Окна – чистейшая совесть...

Братские груди-котлы

Выварят звездную повесть.

Повесть потомки прочтут, —

Строк преисподние глуби...

Ярый, строительный труд

Только отважный полюбит.

Боже, Коммуну храни —

Красного мира подругу!

Наши набатные дни —

Гуси, летящие к югу.

Там голубой океан,

Дали и теплые мели...

Ала Россия от ран,

От огневодной купели.

Сладко креститься в огне,

Искры в знамена свивая,

Пасть и очнуться на дне

Невозмутимого рая.

<1918>

321. Матрос

Грохочет Балтийское море,

И, пенясь в расщелинах скал,

Как лев, разъярившийся в ссоре,

Рычит набегающий вал.

Со стоном другой, подоспевший,

О каменный бьется уступ,

И лижет в камнях посиневший,

Холодный, безжизненный труп.

Недвижно лицо молодое,

Недвижен гранитный утес...

Замучен за дело святое

Безжалостно юный матрос.

Не в грозном бою с супостатом,

Не в чуждой, далекой земле —

Убит он своим же собратом,

Казнен на родном корабле.

Погиб он в борьбе за свободу,

За правду святую и честь...

Снесите же, волны, народу,

Отчизне последнюю честь.

Снесите родной деревушке

Посмертный, рыдающий стон,

И матери, бедной старушке,

От павшего сына – поклон!

Рыдает холодное море,

Молчит неприветная даль,

Темна, как народное горе,

Как русская злая печаль.

Плывет полумесяц багровый

И кровью в пучине дрожит...

О, где же тот мститель суровый,

Который за кровь отомстит?!

<1918>

322. Революция

Низкая деревенская заря, —

Лен с берёстой и с воском солома.

Здесь всё стоит за Царя

Из Давидова красного дома.

Стог горбатый и лог стоят,

Повязалася рига платом:

Дескать, лют окромешный ад,

Но и он доводится братом.

Щиплет корпию нищий лесок,

В речке мокнут от ран повязки.

Где же слез полынный поток

Или горести книжные, сказки?

И Некрасов, бумажный лгун, —

Бог не чуял мужицкого стона?

Лик Царя и двенадцать лун

Избяная таит икона.

Но луна, по прозванью Февраль,

Вознеслась с державной божницы —

И за далью взыграла сталь,

Заширяли красные птицы.

На престоле завыл выжлец:

«Горе, в отпрысках корень Давида!»

С вечевых новгородских крылец

В Русь сошла золотая Обида.

В ручке грамота: Воля, Земля,

На груди образок рублёвский.

И, карельскую рожь меля,

Дед учуял ладан московский.

А в хлевушке, где дух вымян,

За удоем кривая Лукерья

Въявь прозрела Индийских стран

Самоцветы, парчу и перья.

О, колдуй, избяная луна!

Уж Рублёв, в пестрядном балахонце,

Расписал, глубже смертного сна,

У лесной церквушки оконце.

От зари восковой ветерок

Льнет, как воск, к бородам дубленым:

То гадает Сермяжный Восток

О судьбе по малиновым звонам.

323

Я – посвященный от народа,

На мне великая печать,

И на чело свое природа

Мою прияла благодать.

Вот почему на речке ряби,

В ракитах ветер-Алконост

Поет о Мекке и арабе,

Прозревших лик карельских звезд.

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей

В кисете дедовском зашиты

До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье

И в елях финиковый шум, —

Как гость в зырянское зимовье

Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,

Никого смотрит чугуном...

Не Ярославна рано кычет

На заборале городском, —

То богоносный дух поэта

Над бурной родиной парит,

Она в громовый плащ одета,

Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом —

Её враги. Смертелен бой,

Но кроток луч над Валаамом,

Целуясь с ладожской волной.

А там, где снежную Печору

Полою застит небосклон,

В окно к тресковому помору

Стучится дед – пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы

Врагов, как молния, разят, —

Есть на Руси живые дрёмы —

Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,

В Богоявленье наяву,

И в дудке ветра об арабе,

Прозревшем Звездную Москву.

<1918>

324. Медный кит

Объявится Арахлин-град,

Украшенный ясписом и сардисом,

Станет подорожник кипарисом,

И кукуший лен обернется в сад.

Братья, это наша крестьянская красная культура,

Где звукоангелы сопостники людских пабедок и

просонок!

Корноухий кот мудрей, чем Лемура,

И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.

Бадожок каргопольского бегуна – коромысло весов

вселенной,

10 И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.

Кто беременен соломой, – родит сено,

Чтоб не пустовали ясли Мира – Великого Единорога,

Чтобы мерна была жвачка гималайнозубых полушарий

(Она живет в очапе и в ткацком донце).

Много на Руси уездных Татарии

От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем,

Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,

И Тихий океан не влить в самовар.

Не величайте революцию невестой,

20 Она только сваха, принесшая дар —

В кумачном платочке яичко и свечка

(Газеты пищат, что грядет Пролеткульт).

Изба – Карфаген, арсеналы же – печка,

По зорким печуркам не счесть катапульт.

Спешите, враги – легионов чернильниц,

Горбатых вопросов, поджарых тире,

Развеяться прахом у пахотных крылец,

Где Радужный Всадник и конь в серебре!

Где тропка лапотная – план мирозданья,

30 Зарубки ступеней – укрепы земли,

Там в бухтах сосновых от бурь и скитанья

Укрылись родной красоты корабли.

Вон песни баркас – пламенеющий парус,

Ладья поговорок, расшива былин...

Увы! Оборвался Дивеевский гарус,

Увял Серафима Сарбвского крин.

На дух мироварниц не выйдет Топтыгин,

Не выловит чайка леща на уху...

Я верю вам, братья Есенин, Чапыгин,—

40 Трущобным рассказам и ветру-стиху:

«Инония-град», «Белый скит» – не Почаев,

Они – наши уды, Почаев же – трость.

Вписать в житие Аввакумов, Мамаев,

Чтоб Бог не забыл черносошную кость.

И вспомнил Вселюбящий, снял семь печатей

С громовых страниц, с ураганных Миней,

И Спас ярославский на солнечном плате

Развеял браду смертоноснее змей: —

Скуратовы очи, татарские скулы,

50 Путина к Царьграду – лукавый пробор...

О горе! В потире ныряют акулы,

Тела пожирая и жертвенный сор.

Всепетая Матерь сбежала с иконы,

Чтоб вьюгой на Марсовом поле рыдать,

И с псковскою Ольгой, за желтые боны,

Усатым мадьярам себя продавать.

О горе! Микола и светлый Егорий

С поличным попались: отмычка и нож...

Смердят облака, прокаженные зори,

60 На Божьей косице стоногая вошь.

И вошь – наша гибель. Завшивело солнце,

И яростно чешет затылок луна.

Рубите ж Судьбину на баню с оконцем,

За ним присносущных небес глубина!

Глядите в глубинность, там рощи-смарагды,

Из ясписа даль, избяные коньки, —

То новая Русь – совладелица ада,

Где скованы дьявол и Ангел Тоски.

Вперяйтесь в глубинность, там нищие в бармах,