Текст книги "Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы "

Автор книги: Николай Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 41 страниц)

60 Поэту же – любить, любить

И пихты черпать шляпой, ухом...

По вятским турицам-краюхам

Полесным рогом трубит печень.

Теперь бы у матерой печи

Послушать, как бубнят поленья

Про баснословные селенья,

Куда в алмазо-рудый бор

Не прокрадется волк-топор

Пожрать ветвистого оленя.

70 Ведь в каждом тлеющем полене

Живут глухарь, лосята, белки...

Свои земные посиделки

Я допрядаю без тебя.

И сердце заступом дробя,

Под лопухи, глухой суглинок,

Костлявый не пытает инок

Моих свирелей и волынок,

Как я молился, пел, любил...

Средь не оплаканных могил

80 Ты набредешь на холмик дикий

И под косынкой земляники

Усмотришь древнюю праматерь,

Так некогда в родимой хате,

С полатей выглянув украдкой,

В углу под синею лампадкой

Я видел бабушку за прялкой, —

Она казалася русалкой,

И омут глаз качал луну...

Но памятью не ту струну

90 Я тронул на волшебной лютне!

Под ветром, зайца бесприютней,

Я щедр лишь бедностью да песней.

Теперь в Москве, на Красной Пресне,

В подвальце, как в гнезде гусином,

Томлюсь любовницей иль сыном —

Не всё ль равно? В гнезде тепленько.

То сизовато, то аленько

Смежают сумерки зенки.

Прости, прости. В разлив реки

100 Я распахну оконца вежи

И выплыву на пенный стрежень

Под трубы солнца, трав и бора;

И это будет скоро, скоро.

Уж черный инок заступ точит

На сердца россыпи и кочи,

И веет свежестью речной,

Плотами, теплою сосной,

Как на влюбленной в сказку Вятке.

А синий огонек лампадки

110 По детству бабушку мне кажет,

Подводную, за лунной пряжей.

С ней сорок полных веретён

Стучатся в белокрылый сон,

Последнее с сапфирной нитью —

К желанной встрече и отплытью!

19 ноября 1932

484—487. Стихи из колхоза

1

Саратовский косой закат —

Киргиз в дубленом малахае...

В каком неведомом Китае

Цветет овечий карий сад?!

Под мериносовым закатом

За голубым полынным скатом

Пастушеской иглой киргиз

Сшивает малахай из лис.

Бреду соломенной деревней; —

Вон ком земли, седой и древний,

Читает вести про Китай.

«Здорово, дед!» – «Здорово, милай!..»

Не одолеет и могила

Золотогрудый каравай!

Порхает в строчках попугай,

И веет ветер Индостана, —

То львиная целится рана —

Твоя, мой серый Парагвай!

Но эта серость, соль, сермяга,

Как в зной ручей на дне оврага,

Который год пленяют нас! —

То, окунув в струи копытца,

Не может сказке надивиться

Родной овечий Китоврас!

2

На просини рябины рдяны,

Трещат сороками бурьяны,

И на опушке дух груздей.

Какие тучные запашки!

Ковриги будут и алашки!

Плеск ложек в океане щей!

Сегодня батькина пирушка, —

На петуха бранится клушка,

Что снова понесла яйцо,

А именинник под навесом

Глядит, как облачко над лесом

Румянит ситное лицо.

Как золоченую ковригу

Скатали сумерки за ригу —

Знать, испеклась за потный день!

Глядит из-под навеса батя

На скирд непочатые рати,

На зори новых деревень.

Какая молодость и статность!

Не уязвила бед превратность

Пшенично-яростного льва!

Скулят волчатами слова,

И точат когти запятые...

Татарщина и Византия —

Извечная плакун-трава!

По сытым избам комсомол —

Малиной ландышевый дол

Цветет зазвонисто и сладко.

Недаром тяжковатый батька

Железным клювом пьет зарю,

Где осенница у прокосьев

Из рдяных гроздий и колосьев

Венок сплетает Октябрю.

3

В ударной бригаде был сокол Иван,

Артемий беркут, буревестник Степан,

Привольные птицы земле не в изъян!

За пот трудовой подарил им колхоз

Прибоем пшеницу, пучиной овес

С горою гречихи и розовых прос!

Дозорным орлам похвала не нужна, —

Зажмурилось солнце, глазеет луна,

Что в золоте хлебном родная страна!

У девушек наших пшеничный загар, —

Залить только песней вишневый пожар,

Но ждет и орленка нещадный удар!

Шептались березы под мягкой луной,

И перепел тренькал за дымкой ночной.

Кто не был влюбленным пролетной порой?!

Как в смуглые борозды житный суслон,

Красавец Иван в Катерину влюблен,

Под лунной березкой задумался он!

Республики дети суровы на вид,

Но сердце улыбкой и счастьем звенит

От меда стогов и похмелья ракит!

Таков крупногрудый и юный Иван...

Но что это? Выстрел прорезал туман!..

Кровавою брагой упился бурьян!

Погасла луна, и содрбгнулась мгла, —

Коварная пуля сразила орла,

Он руки раскинул – два сизых крыла!

Зловещую ночь не забудет колхоз!..

Под плач перепелок желтеет овес,

Одна Катерина чужая для слез.

Она лишь по брови надвинула плат,

И доит буренок, и холит телят,

Уж в роще синицей свистит листопад.

Отпраздновал осень на славу колхоз

И прозван «Орлиным» за буйный покос,

За море пшеницы и розовых прос!

В ударной бригаде был сокол Иван.

Он крылья раскинул в октябрьский туман,

Где бури да ливни косые!

Где, вьюгой на саван спрядая кудель,

В болото глядится недужная ель —

В былое былая Россия!

4

В алых бусах из вишен,

Из антоновки р^дой

Ходит кто-то запрудой, —

Над Байкалом и С^дой

Шаг серебряный слышен:

«Я —смуглянка Октябрина,

У меня полна корзина:

Львиный зев и ноготки —

Искрометные венки!

Но кому цветы подаришь

Без весенней нежной яри,

Незабудок, бледных роз?

Понесу цветы в колхоз!

Там сегодня именины —

Небывалые отжины,

Океан каленых щей

Ждет прилета лебедей!

И летят несметной силой

От соломенного Нила,

От ячменных островов

Стаи праздничных снопов!

Заплету снопу бородушку —

Помянуть лихую долюшку:

«Нивка, нивка,

Отдай мою силку!»

Слава, кто костями лег

За матерый братский стог!

Лист кленовый, тучно-ал,

Кроет С^ду и Урал.

Это вещие пороши,

Мой пригожий, мой хороший,

Из колхоза суженый,

Зазывает ужинать,

Подивиться морю щей,

С плеском ложек-лебедей!

Слава лебедю алому,

Всем горам с перевалами,

Петуху с наседками,

Молодице с детками!

Дружным дедам, добрым бабам

От Алтая и до Лабы,

До пшеничных берегов

Короб песен и цветов!»

4

88Ночь со своднею-луной

Правят сплетни за стеной,

Будто я, поэт великий,

Заплетаю в строки лыки,

Скрип лаптей, угар корчаги,

Чтобы пахло от бумаги

Черемисиной, Рязанью,

Что дородную Маланью

Я лелею пуще муз,

ю Уж такой лабазный вкус:

Красоту копить, как сальце,

По-барсучьи жить в подвальце,

Мягкой устланной норе,

По колено в серебре,

В бисере по локотки;

Что Распутина силки

Ставлю я калачной Пресне,

За ухмылки да за песни

У меня бесенок в служках,

20 Позашиваны в подушках

Окаянные рубли!..

Вот так сусло развели

Темень и луна косая

Про лесного Миколая,

Про сосновый бубенец!..

Но, клянусь, не жеребец

Унавозил мой напев!

В нем живет пустынный лев

С водопадным вещим рыком, —

30 Лебедь я и шит не лыком,

Не корчажным вспоен суслом, —

Медом, золотом загуслым

Из ладони смугло-глыбкой!

Над моей ольховой зыбкой

Эта мреяла ладонь,

И фатой сестрица-сонь,

Утирая сладкий ротик,

Легкозвонной пчелкой в соте

Поселилась в мой язык,

40 За годами гуд и зык,

Стали пасекой певучей.

Самоедине иль чукче

Я любовней поднесу

Ковш мой – лютую росу,

Из подземных ульев браги,

Чем поэтам из бумаги

С корноухой Жучкой-лирой!

Я не серый и не сирый,

Не Маланьин и не Дарьин, —

50 Особливый тонкий барин,

В чьем цилиндре, строгом банте

Капюшоном веет Данте,

А в глазах, где синь метели,

Серебрится Марк Аврелий,

В перстне перл – Александрия,

В слове же опал – Россия!

Он играет – нежный камень,

Речкой, облачком, стихами

И твоим, дитя, письмом —

60 Голубым лесным цветком!

В нем слезинок пригорбшня...

Расцвела моя Опошня

(Есть село на Украине,

Всё в цветистой жбанной глине),

Мой подвалец лесом стал:

Вон в дупле горит опал!

Сердце родины иль зыбка,

С чарою ладонью глыбкой

Смуглой няни – плат по щеки!..

70 За стеной молчат сороки,

Видно, лопнула луна,

Ночь от зависти черна,

Погоняя лист пролетний —

Подноготицу и сплети!

1932

489

Когда осыпаются липы

В раскосый и рыжий закат,

И кличет хозяйка «цып, цыпы»

Осенних зобастых курят,

На грядках лысато и пусто,

Вдовеет в полях борозда,

Лишь пузом упругим капуста,

Как баба обновкой, горда.

Ненастна воронья губернья,

Ущербные листья – гроши.

Тогда предстают непомерней

Глухие проселки души.

Мерещится странником голос,

Под вьюгой без верной клюки,

И сердце в слезах раскололось

Дуплистой ветлой у реки.

Ненастье и косит, и губит

На кляче ребрастой верхом,

И в дедовском кондовом срубе

Беда покумилась с котом.

Кошечье «мяу» в половицах,

Простужена старая печь.

В былое ли внуку укрыться

Иль в новое мышкой утечь?!

Там лета грозбвые кони,

Тучны золотые овсы...

Согреть бы, как душу, ладони

Пожаром девичьей косы.

1932

490

По жизни радуйтесь со мной.

Сестра буренка, друг гнедой,

Что стойло радугой цветет.

В подойнике лучистый мед,

Кто молод, любит кипень сот,

Пчелиный в липах хоровод!

Любя, порадуйся со мной,

Пчела со взяткой золотой.

Ты сладкой пасеке верна,

10 Я ж – песне голубее льна,

Когда цветет дремотно он,

В просонки синие влюблен!

Со мною радость разделите,

Баран, что дарит прялке нити

Для теплых ласковых чулок,

Глашатай сумерек – Волчок

И рябка – тетушка-ворчунья,

С котягою,– шубейка кунья,

Усы же гоголиной масти.

20 Ворона – спутница ненастья, —

Не каркай голодно, гумно

Зареет, словно в рай окно,

Там полногрудые суслоны

Ждут молотьбы рогов и звона;

Кто слышит музыку гумна,

Тот вечно молод, как весна!

Как сизый аир над ручьем,

Порадуйся, мой старый дом,

И улыбнись скрипучей ставней.

30 Мы заживем теперь исправней,

Тебе за нищие годины

Я шапку починю тесиной

И брови подведу смолой.

Пусть тополь пляшет над тобой

Гуськом, в зеленую присядку!

Порадуйся со мной и, кадка,

Моя дубовая вдова,

Что без соленья не жива,

Теперь же, богатея салом,

40 Будь женкой мне и перевалом

В румяно-смуглые долины,

Где не живут с клюкой морщины,

И старость, словно дуб осенний,

Пьет чашу снов и превращений,

Вся солнце рдяное, густое,

Чтоб закатиться в молодое,

Быть может, в песенки твои,

Где гнезда свили соловьи,

В янтарный пальчик с перстеньком.

50 Взгляни, смеется старый дом,

Осклабил окна до ушей

И жмется к тополю нежней,

Как я, без мала в пятьдесят,

К твоей щеке, мой смуглый сад,

Мой улей с солнечною брагой!

Не потому ли над бумагой

Звенит издевкой карандаш,

Что бледность юности не пара,

Что у зимы не хватит чаш

60 Залить сердечные пожары?!

Уймись, поджарый надоеда, —

Не остудят метели деда,

Лишь стойло б клевером цвело,

У рябки лоснилось крыло

И конь бы радовался сбруе,

Как песне непомерный Клюев!

Он жив, олбнецкий ведун,

Весь от снегов и вьюжных струн

Скуластой тундровой луной

70 Глядится в яхонт заревой!

1932 или 1933

491

Я лето зорил на Вятке,

Жених в хороводе пихт,

Любя по лосьей повадке

Поречье, где воздух тих,

Где челн из цельной осины

Веет каменным веком, смолой:

Еще водятся исполины

В нашей стране лесной!

Еще гнутся лодки из луба

Гагарой и осетром,

Из кряковистого дуба

Рубят суровый дом.

И бабы носят сороки —

Очелья в хазарских рублях.

Черемиска – лен синеокий,

Полет в белесых полях.

Жаворонковый бисер, как в давнем,

При посаднике, земской избе,

И заводь цветком купавным

Теплит слезку в полюдье-судьбе.

Полюдье же лаптем железным

Попирает горбыль кедрачам.

Ой, тошнехонько дедам болезным

Приобыкнуть татарским харчам!

Ой, кроваво березыньке в бусах

Удавиться зеленой косой...

Так на Вятке, в цветущих чарусах,

Пил я солнце и пихтовый зной.

И вернулся в Москву черемисом,

Весь медовый, как липовый шмель,

Но в Пушторге ощеренным рысям

Не кажусь я, как ворог, досель.

Вдруг повеет на них ароматом

Пьяных трав, приворотных корней!..

За лобатым кремлевским закатом

Не дописана хартия дней.

Будут ночи рысиной оглядки,

Победителен рог ветровой,

Но раскосое лето на Вятке

Н^дит душу татарской уздой!

1932 или 1933

492

Чтоб пахнуло розой от страниц

И стихотворенье садом стало,

Барабанной переклички мало,

Надо слышать клекоты орлиц,

В непролазных зарослях веприц —

На земле, которой не бывало.

До чудесного материка

Не доедешь на слепых колесах.

Лебединый выводок на плёсах,

Глубину и дрёму тростника

Улови, где плещется строка,

Словно утро в розовых прокосах.

Я люблю малиновый падун,

Листопад горящий и горючий,

Оттого стихи мои как тучи

С отдаленным громом теплых струн.

Так во сне рыдает Гамаюн —

Что забытым туром бард могучий.

Простираясь розой подышать,

Сердце, как малиновка в тенётах,

Словно сад в осенних позолотах,

Рбнит давнее, как листья в гать.

Роза же в неведомых болотах,

Как лисица редкая в охотах,

Под пером не хочет увядать.

Роза, роза! Суламифь! Елена!

Спят чернила заодно с котом,

Поселилась старость в милый дом,

В заводь лет не заплывет сирена,

Там гнилые водоросли, пена

Парусов, как строчек рваный ком.

Это тридцать лет словостроенья,

Плешь как отмель, борода – прибой,

Будет и последний китобой —

Встреча с розою – владычицей морской

Под тараны кораблекрушенья.

Вот тогда и расцветут страницы

Горным льном, наливами пшеницы,

Пихтовой просекой и сторожкой.

Мой совенок, подожди немножко,

Гости близко: роза и луна,

Старомодно томна и бледна!

1932 или 1933

493

Мы старее стали на пятнадцать

Ржавых осеней, вороньих зим,

А давно ль метелило в Нарым

Нашу юность от домашних пятниц?

Обнищали липы за окном!

На костыль оперся дряблый дом.

Мыши бы теперь да вьюга —

Вышла б философия досуга.

За годами грамотным я стал

10 И бубню Верлена по-французски.

Только жаворонок белорусский

С легковейной ласточкой калужской

Перстнем стали, где смежил опал

Воды бледные у бледных скал.

Где же петухи на полотенцах,

Идолище-самовар?!

«Ах, вы сени» обернулись в бар,

Жигули, лазурный Светлояр

Ходят, неприкаянные, в немцах!

20 А в решетчатых кленовых сенцах,

Как судьба, поет стальной комар.

Про него не будет послесловья,—

Есть комарье жало, боль и зуд.

Я не сталь, а хвойный изумруд,

Из березовой коры сосуд,

Налитый густой мужицкой кровью,

И, по пяди косы, Парасковью

На базар не вывожу, как плут!

Ах, она болезная, родная,

30 Ста пятидесяти мильонов мать,

Про нее не хватит рассказать

Ни степей моздокских, ни Китая.

Только травы северного мая

Знают девичью любовь и стать.

Я – Прасковьин сын, из всех любимый,

С лебединым выводком в зрачках,

С заячьей порошей в волосах,

Правлю первопуток в сталь и дымы,

Кто допрежде, принимайте Клима,

40 Я – Прасковьин сын, цветок озимый!

Голос мой – с купавой можжевель,

Я резной, мудреный журавель,

На заедку поклевал Верлена,

Мылил перья океанской пеной,

Подивись же на меня, Европа,—

Я кошница с перлами Антропа!

Мы моложе стали на пятнадцать

Ярых осеней, каленых зим

И румяным листопадом чтим

50 Деда снежного, глухой Нарым,

С вереницей внучек – серых пятниц!

1932 или 1933

494

Кому бы сказку рассказать,

Как лось матерый жил в подвале,

Ведь прописным ославят вралей,

Что есть в Москве тайга и гать,

Где кедры осыпают шишки —

Смолистые лешачьи пышки!

Заря полощет рушники

В дремотной заводи строки,

Что есть стихи – лосиный мык,

10 Гусиный перелетный крик;

Чернильница – раздолье совам,

Страницы с запахом ольховым,

И всё, как сказка на Гранатном?

В пути житейском необъятном

Я лось, забредший через гать,

В подвал горбатый умирать.

Как тяжело ресницам хвойным,

Звериным легким – вьюгам знойным —

Дышать мокрицами и прелью!

20 Уснуть бы под вотяцкой елью,

Сугроб пушистый – одеяло,

Чтобы не чуять над подвалом

Глухих вестей – ворон носатых,—

Что не купаются закаты

В родимой Оби стадом лис,

И на Печоре вечер сиз,

Но берега пронзили сваи,

Калина не венчает в мае

Березку с розовым купалой,

30 По тундре дымной и проталой

Не серебрится лосий след,

Что пали дебри; брынский дед

По лапти пилами обрезан.

И от свирепого железа

В метель горящих чернолесий

Бегут медвежьи, рысьи веси.

И град из рудых глухарей,

Кряквы, стрельчатых дупелей

Лесные кости кровью мочит!..

40 Кому же сивый клады прочит,

Напевом золотит копыта,

Когда черемуха убита —

Сестра душистая, чьи пальцы

Брыкастым и комолым мальцем

Его поили зельем мая?!..

От лесоруба убегая,

Березка в горностайной шубке

Ломает руки на порубке,

Одна меж омертвелых пней...

50 И я один, в рогожу дней

Вплетен, как лыко, волчьим когтем,

Хочу, чтобы сосновым дегтем,

Парной сохатою зимовкой,

А не Есенина веревкой,

Пахнуло на твои ресницы

С подвала, где клюют синицы

Построчный золотой горох,

И тундровый соловый мох

Вплетает время в лосью челку!

60 На Рождестве закличут елку

Впоследки погостить в подвал,

И за любовь лесной бокал

Осушим мы, как хлябь болотца.

Колдунья будет млеть, колоться,

Пылать от ревности зеленой,

А я поникну над затоном —

Твоим письмом, где глубь и тучки,

Поплакать в хвойные колючки

Под хриплый рог лихой погони

70 Охотника с косой зубастой.

И в этот вечер звезды часто,

Осиным выводком в июле,

Заволокут небесный улей,

Где няня-ель в рукав соболий

Запрячет сон земной и боли.

1932 или 1933

495

Россия была гл^ха, хрома,

Копила сор в избе, но дома,

В родном углу пряла судьбу

И аравитянку-рабу

В тюрбане пестром чтила сказкой,

Чтобы за буквенной указкой

Часок вольготный таял слаже,

Сизее щеки, косы глаже,

И перстенек жарчей от вьюги,

Ю Но белый цвет – фату подруги,

Заполонили дебри дыма.

Снежинка – слезка серафима,

Упала на панельный слизень,

В семиэтажье, на карнизе,

Как дух, лунатик... Бьют часы

По темени железной тростью,

Жемчужину ночной красы,

Отужинать дождуся гостью

Хвостатую, в козлиных рожках,

20 Она в аду на серных плошках,

Главвинегретчица Авдотья.

Сегодня распотешу плоть я

Без старорусского креста,

И задом и губой лапта,

Рогами и совиным глазом!..

Чтоб вередам, чуме, заразам

Нашлося место за столом

В ничьем, безродном, неживом,

Где кровушка в бокалах мутных

30 И бесы верезжат на лютнях

Ослиный марш топ-топ, топ-топ;

Меж рюмочных хрустальных троп

Ползет змея – хозяйка будней,

Вон череп пожирает студни,

И в пляс пустились башмаки!

Колотят в ребра каблуки.

И сердце лает псом забытым,

У дачи в осень позабытым!

Ослепли ставни, на балконе

40 Укрылись листья от погони

Ловца свирепого – ненастья.

Коза-подруга, сладострастья

Бокалом мутным не измерить!

Поди и почеши у двери

Свой рог корявый, чтоб больней

Он костенел в груди моей!

Родимый дом и синий сад

Замел дырявый листопад

Отрепьем сумерек безглазых —

50 Им расцвести сурьмой на вазах,

Глядеться в сон, как в воду мысу

Иль на погосте барбарису!

Коза-любовница топ-топ

И через тартар, и через гроб

К прибою, чайкам, солнца бубну!

Ах, я уснул не беспробудно!

«По морям, по волнам,

Нынче здесь, а завтра – там!» —

Орет весенний переулок,

60 И голоса, вином из втулок,

Смывают будни, слов коросту...

Не верю мертвому погосту,

Чернявым рожкам и копытам.

Как молодо панельным плитам

И воробьям задорно-сытым!

Январь 1933

496

Мой самовар сибирской меди —

Берлога, где живут медведи

В тайге золы – седой, бурнастый

Ломает икристые насты.

Ворчун в трубе, овсянник в кране —

Лесной нехоженой поляне

Сбирает землянику в кузов.

На огонек приходит муза

Испить стихов с холостяком

10 И пораспарить в горле ком

Дневных забот и огорчений.

Меж тем как гроздьями сирени

Над самоваром виснет пар,

И песенный старинный дар

В сердечном море стонет чайкой

И бьется крыльями под майкой.

За революцию, от страху,

Надел я майку под рубаху,

Чтобы в груди, где омут мглистый,

20 Родился жемчуг серебристый,

И звезды бороздили глуби.

Овсянник бурого голубит

Косматой пясткой земляники.

Мои же пестряди и лыки

Цветут для милого Китая,

Где в золотое море чая

Глядится остров – губ коралл

И тридцать шесть жемчужных скал;

За перевалом снежных пик —

30 Мыс олеандровый – язык.

Его взлюбили альбатросы

За арфы листьев и утесы,

За славу крыльев в небесах.

На стихотворных парусах

Любимый облик, как на плате,

Волной на пенном перекате

Свежит моих седин отроги...

У медной пышущей берлоги,

Где на любовь ворчит Топтыгин,

40 Я доплету, как лапоть, книги,

Таежные, в пурговых хлопьях.

И в час, когда заблещут копья

Моих врагов из преисподней,

Я уберу поспешно сходни.

Прощай, медвежий самовар!

Отчаливаю в чайный пар,

В Китай, какого нет на карте.

Пообещай прибытье в марте,

Когда фиалки на протале,

50 Чтоб в деревянном одеяле

Не зябло сердце-медвежонок,

Неприголубленный ребенок!

Январь 1933

497

Хозяин сада смугл и в рожках,

Пред ним бегут кусты, дорожки

И содрогается тюльпан,

Холодным страхом обуян.

Умылся желью бальзамин,

Лишь белена да мухоморы

Ведут отравленные споры,

Что в доме строгий господин,

Что проклевал у клавесин

10 Чумазый ворон грудь до ребер,

Чтоб не затеплилася в небе

Слезинкой девичьей звезда.

Седея, ивы у пруда

Одели саваны и четки —

Отчалить в сумеречной лодке

К невозмутимым берегам.

Хозяин дома делит сам

Пшеницу, жемчуг, горностаи,

И в жерла ночи бесов стаи

20 Уносят щедрую добычу.

Я липою медыни сычу,

Таинственный, с дуплистым глазом,

О полночь вижу, как проказам,

Нетопырям, рогатым юдам

Ватага слуг разносит блюда:

Собачий брёх, ребячьи ножки,

И в лунном фраке по дорожке

Проходит сатана на бал.

Дуплистым глазом видя зал,

30 Я, липа, содрогаюсь лубом,

И вот железным мертвым зубом

И мне грозят лихие силы:

В саду посвистывают пилы

Марш похоронный вязам, кленам,

У белой девушки с балкона

Уходит молодость поэта...

То было в бред и грозы лета,

Мне снился дом под старой липой,

Медынью лунною осыпан,

40 И сельский бал. На милом бале,

В жасминном бабушкином зале,

Мы повстречалися с тобой,

Ручей с купавой голубой.

Не слава ли – альбомной строчкой

Над окровавленной сорочкой,

Над угольком в виске – бряцать?!

Пускай поплачет ива-мать,

Отец – продроглый лысый тополь.

Уехать бы в Константинополь,

50 Нырнуть в сапог, в печную сажу,

Чтобы в стране прорех и скважин

Найти мой бал и в косах маки —

На страх рогатому во фраке:

Ему смертельна липа в шали...

1933

49

8Прощайте, не помните лихом,

Дубы осыпаются тихо

Под низкою ржавой луной.

Лишь вереск да терн узловатый,

Репейник как леший косматый

Буянят под рог ветровой.

Лопух не помянет и лошадь,

Дубового хвороста ношу

Оплачет золой камелек.

И в старой сторожке объездчик,

Когда темень ставней скрежещет,

Затянет по мне тютюнок,

Промолвит: «Минуло за тридцать,

Как я разохотился бриться

И ластить стрельчатую бровь;

Мой друг под луною дубовой,

Где брезжат огарками совы,

Хоронит лесную любовь!»

И глаз не сведет до полночи,

Как пламя валежину точит,

Целует сухую кору...

А я синеватою тенью

Присяду рядком на поленья,

Забытый в ненастном бору.

В глаза погляди, Анатолий,

Там свадьбою жадные моли

И в сердце пирует кротиха!..

Дубы осыпаются тихо

Под медно-зеленой луной.

Лишь терний да вереск шальной

Буянят вдоль пьяной дороги,

Мои же напевы, как ноги,

Любили проселок старинный,

Где ландыш под рог соловьиный

Подснежнику выткал онучки.

Прощайте, не помните лихом!

Дубы осыпаются тихо

Рудою в шальные колючки.

Январь 1933

499

Шапку насупя до глаз,

Спит «Не доскачешь до нас»,

Старый колдун городишка, —

Нос – каланчевая вышка,

Чуйка – овражный лопух...

Только б ночник не потух!

Снова кручинится деду,

Некому дрёмы поведать.

Ясени в лунных косынках,

Садик в росистых барвинках,

В хворосте спят снегири...

Где вы, глаза-купыри,

В травах стрельчатых ресниц,

Локон пьяней медуниц?

Тянет ответно ночник:

«Впредь не влюбляйся, старик!»

Плюнуть бы дурню в бельмо:

Сердце не знает само,

Двадцать ему или сотни!..

Где ты, мой цветик болотный?!

В срок я доштопал коты,

Мягко подрезал кусты,

Зерен насыпал щеглу,

Жучку приветил в углу,

Сел на лежанку совой,—

Где ты, подснежник лесной?!

Сумерки дратвы длинней,

Ночи – одер без вожжей —

Тянут чугунный обломок,

Чтоб улыбнулся потомок

Виршам на нем пустозвонным:

«Умер, в щеглёнка влюбленным».

Тяжек могильный колпак...

Вспыхнул за окнами мак

Битвенным алым плащом,

Видится меч и шелом,

Сбруя с арабской насечкой:

«Грозный, тебе ли за печкой

Тени пустые ловить?!»

Только любви не избыть!

Подвиг ли, слава ли, честь ли?

Что там? Колеса да петли!

Терпкая пытка моя!..

Тянется веткой заря

В просинь сутулого зальца...

Выстрел иль хрустнули пальцы?

Ах, то щегленок старинный

Утро вплетает в седины —

В чуйку, в худую постель!..

Где ты, лесная свирель?!

Январь 1933

500. Моему другу Анатолию Яру

Продрогли липы до костей,

До лык, до сердца лубяного

И в снежных саванах готовы

Уснуть навек, не шля вестей.

В круговороте зимних дней,

Косматых, волчьих, лязгозубых,

Деревья не в зеленых шубах,

А в продухах, в сквозистых срубах

Из снов и морока ветвей.

10 Продрогли липы до костей,

Стучатся в ставни костылями:

«Нас приюти и обогрей

Лежанкой, сказкою, стихами!»

Войдите, снежные друзья,—

В моей лежанке сердце рдеет,

Черемухой и смолью мреет

И журавлиной тягой веет

На одинокого меня!

Подснежниками у ручья

20 Погрейтесь в пламени сердечном,

Пока горбун – жилец запечный —

Не погасил его навечно!

Войдите!.. Ах!.. Звездой пурговой

Сияет воротник бобровый

И карий всполох глаз перловых!

Ты опоздал, метельный друг,

В оковах льда и в лапах пург

Остыла грудь, замглился дух!

Вот сердце, где тебе венок

30 Сплетала нежность-пастушок,

Черемуха и журавли

Клад наговорный стерегли:

Стихов алмазы, дружбы бисер,

Чтоб росомахи, злые рыси

Любимых глаз – певучих чаш

Не выпили в звериный раж,

И рожки – от зари лоскут

Не унесли б в глухой закут,

Где волк-предательство живет!..

40 Оно горит, как ярый мед,

Пчелиным, грозовым огнем!..

Ты опоздал седым бобром,

Серебряным крылом метели

Пахнуть в оконце бедной кельи,

Где оторопь и свист печной

Кружились стаей надо мной,

И за стеной старик-сугроб

Сколачивал глубокий гроб!

Мои рыданья, пальцев хруст

50 Подслушал жимолости куст, —

Он, содрогаясь о поэте,

Облился кровью на рассвете.

А ты?!.. В отмщенье посмотри,

Как тлеют, горестней зари,

Ущербной, в пазухе еловой,

Былое сердце, песня, слово

И угли – души поцелуев!..

Золой расписываясь: Клюев,

Я мертвецом иду в мороз,

60 Где преданность – побитый пес

В пургу полуночную воет.

Под солнцем жизни были двое:

Лосенок и лесной ручей.

Продрогли липы до костей

И в дверь случатся костылями:

«Нас приюти и обогрей,

Лежанкой, сказкою, стихами!»

Войдите, бедные друзья,

Декабрьским льдом согреть меня!

Февраль 1933

501. Моему другу Анатолию Яру

Сердце, изъязвленное Другом, не зале-

чивается ничем,– кроме Времени да Смер-

ти. Но Время стирает язвы его, удаляя и

больную часть сердца, – частично умерщ-

вляет,– а Смерть изничтожает всего чело-

века. Поскольку жив, стало быть, человек,

постольку неисцельны и болезненны раны

его от дружбы и будет он ходить с ними,

чтобы явить их Вечному Судие.

с. 476

Для всех скорбей находятся слова, но поте-

ря друга и близкого – выше слов: тут —

предел скорби, тут какой-то нравственный

обморок. Одиночество – страшное слово:

«быть без друга» таинственным образом

соприкасается с «быть вне Бога». Лишение

друга – это род смерти.

Потрясающие стоны 87-го псалма обрыва-

ются воплями о друге: «Я сравнялся с нис-

ходящими в могилу; я стал как человек без

силы между мертвыми, брошенный,– как

убитые, лежащие во гробе, о которых Ты

уже не вспоминаешь, Господи. Ты удалил

от меня друга искреннего: знакомых моих

не видно».

с. 416-417

Из книги «Столп и утверждение

Истины» Павла Флоренского

Не верю, что читать без слез

Ты будешь ветхие страницы,

Где хвоями цветут ресницы

И ручейком журчит вопрос:

За что поэту преподнес

Ты скорпиона в нежной розе?..

В скрипучем жизненном обозе

Есть жернов смерти тяжелей —

Твое предательство,– злодей,

10 Лукавый раб, жених, владыка!..

Ах, не лесная голубика

Украсит черное копье,—

В крови певучей лезвие,

С зарею схожей, самой чистой!..

Тебя завидя, вяз росистый

Напружит паруса по корень,

Чтобы размыкать на просторе,

В морях или в лесном пожаре,

Глухую весть, что яхонт карий

20 Твоих зрачков горит слюдой,

Где месяц мертвой головой

Повис на облачной веревке!..

Есть Святки, синие Петровки,—

Любимый праздник косарей,

Не с ними брачится злодей; —

Страстная крестная суббота

Убийцу н^дит из болота

К поэту постучать в оконце...

В Москве или в глухом Олбнце

30 Кровь на ноже – одна и та же!..

Будь счастлив, милый!.. Хвойной пряжей

Моя струится борода,

И в сердце рана, как звезда,

Лучится лебедем на плёсе.

Уже не турьим рогом сосен,

Узорною славянской сагой,—

Крикливой нотною бумагой

Повеет на твои ресницы

И не дослушанной певицы,

40 Каких на свете миллионы,

Ты почерпнешь руладо-звоны

Душой ли, пригоршней любимой?!..

Но только облик серафима

Пурге седин, как май погожий...

У русских рек и подорожий

0 яхонтах звенит мой посох: —

Они глядят из трав и проса

С мольбою смертной, огнепальной...

Не песней Грузии печальной,

50 А вдовьей ивовой свирелью

Я убаюкиваю келью:

Бай-бай! Усните злые боли,

Нож не натачивает Толя,

Он в белом гробике уснул

Под заревой сосновый гул.

1 мая 1933

Москва

502. Из предсмертных песен

Под солнцем жизни были двое:

Лосенок и лесной ручей...

Змея змею целует в жало,

Ручей полощет покрывало

В ладонях матери реки;

И ткут запястья тростники,

Друг друга к лебедю ревнуя,

Рассветной тучки поцелуи

Пылают на щеке сосновой.

Вещунья грает слово в слово,

Что вороненок сыт, зобат;

10 Скулит Мухтарко, что богат

Облавами с соседским псом.

По тополю скучает дом

Вечерним ласковым дымком,

И даже куцая метла

Приятством к заступу тепла.

А – я, как тур из Беловежья,

Где вывелась трава медвежья,

Чтоб жвачкой рану исцелить,

Зову туренка тяжким мыком.

20 Но пряжей ель и липа лыком

Расшили дебрь не в прок и сыть!

Судьба без глаза. Тур один —

Литовских ладов властелин,

Он рухнет бухлым ржавым дубом,

Рога ломая о пору бы,

Чтобы душа – глухарь матерый,

Дозором облетела боры,

Где недоласканный туренок

Влюбился в гарпию спросонок:

30 Совиха с женской головой,

Рысиный зуб и коготь злой!

За что отель покинул вымя

И теплый пах, в каком Нарыме

Найдет он деда с грудью турьей?!

Там мягко рожкам в стыть и в бури?!

Иль мало взмылено слюны

На ножки-брыки, губы-ляли,

Иль яхонты зрачков устали

Пить сусло северной весны

40 И мед звериной глубины,

Где вечность в хвойном покрывале?!

Мой первородный,– плачет дед,

Как ель смолою, в чащу лет, —

Она как озеро лесное...

О Лель! О дитятко родное!

Душа-глухарь о ребра бьет,

Туман крадется из болот,

Змея змею целует в жало;

И земляное покрывало

50 Крот делит с пегою кротихой;

А – я, как тур, настигнут лихом,

С рогатиной в крестце сохатом,

Покинут в смерти милым братом!

10 мая 1933

503

Над свежей могилой любови

Душа словно дверь на засове, —

Чужой, не стучи щеколдой!

Шипящие строки мне любы, —

В них жуть и горящие срубы,

С потемками шорох лесной.

Как травы и вербы плакучи!

Ты кем, лебеденок, замучен

Под хмурым еловым венком?

10 Не все еще песни допеты,

Дописаны зарью портреты

Опаловым лунным лучом!

Погасла заря на палитре...

Из Углича отрок Димитрий,

Ты сам накололся на нож.

Царица упала на грудку —

Закликать домой незабудку

В пролетье, где плещется рожь!

Во гробике сын Иоанна —

20 Черемухи ветка, чья рана

Как розан в лебяжьем пуху.

Прости, жаворонок, убивца,

Невесело савану шиться,

Игле бороздить по греху!

А грех-от, касатик, великий,

Не хватит в лесу земляники

Прогорклую сдобрить полынь:

Зарезаны лебеди-гусли

И струны, что Волги загуслей,

30 Когда затихает сарынь!

Но спи под рябиной и кашкой,

Ножовая кровь на рубашке,

Дитя пригвожденной страны!

Оса забубнит на могилке,

И время назубрит подпилки

Трухлявить кору у сосны.

Всё сгибнет: ступени столетий,