Текст книги "Бесконечность любви, бесконечность печали"
Автор книги: Наталья Батракова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)
«Генка... – сразу распознала она ник Вессенберга. – Несколько месяцев не переписывались. С чего бы это?»
«Привет! Вернулся вчера из командировки, зашел в сеть, а там наши только и обсуждают, что твою историю. Больно и обидно, что ты не написала лично мне, и я узнаю от общих друзей, что тебе нужна помощь. Как бы то ни было, мы с тобой друзья. Но сейчас не об этом. Тебе удалось найти клинику или ее по-прежнему надо искать? Ответь, пожалуйста. Я хочу помочь. Генрих».
Катя поправила очки, еще раз перечитала короткое послание. Со времени зимнего приезда Генриха в Минск, казалось, минула вечность. С тех пор она не писала ему по одной простой причине: после довольно резкого отказа выйти замуж считала, что в их отношениях поставлена точка. В том числе и в дружеских. Все осталось в далеком прошлом – и ее юношеское чувство, и его запоздалая любовь. О том, что она не ошибается, говорило и отсутствие писем от Вессенберга.
Конечно, не случись ее категоричного «нет» на предложение руки и сердца, первый, кому она поведала бы о своем горе, несомненно был бы Генрих. Но после своего отказа Катя считала, что не имеет морального права просить о помощи, да и не хотела. Отныне и навсегда, по ее разумению, любая ее просьба могла быть истолкована не как нечто бескорыстно-дружеское, а как «ты мне – я тебе». Однако того, что нужно Генриху, она дать не могла: любовь не приходит по желанию – это дар небес.
Но ведь сейчас он сам написал... Почему бы не ответить? Выбора у нее все равно нет. Надежды мало, но вдруг, используя журналистские связи, он найдет благотворительный фонд? Или спонсора? Во всяком случае это будет материальное, а не моральное обязательство, и, как только она сможет продать квартиру на Гвардейской, сразу рассчитается. С процентами, на любых условиях,
И Катя села писать ответ. Сухо поблагодарила за предложение помощи и как можно короче сформулировала: клинику нашла и теперь нуждается в материальной поддержке. Срочно. До принятия окончательного решения у нее остались сутки. Готова подписать любой договор, лишь бы оплатили операцию. Прикрепив ответы из клиники, она отправила послание и вернулась в кровать. Так и лежала, изучая потолок, не думая ни о плохом, ни о хорошем, слушала шум зарядившего с вечера дождя. Он успокаивал, убаюкивал...
Около семи утра в дверь постучали.
– Доброе утро, дочка! – вошел отец, присел на край кровати. – Как себя чувствуешь?
– Хорошо. Доброе утро, папа!
Александр Ильич умолк, опустил голову. Словно не знал, как продолжить разговор.
– Ты что-то решила? – спросил наконец.
– Ты о чем? – удивилась дочь. – Что я должна решить?
– Ну, насчет... аборта.
Было заметно, что отцу непросто далось последнее слово. Близоруко сощурив глаза, Катя надела очки и вопросительно на него посмотрела.
– Понимаешь, дочка... Мы с Ариной и так, и эдак думаем, где денег взять... Квартиру на Чкалова она продать не может: бывший муж свою долю на Оксану переписал. Ты свою тоже продать не можешь... У меня только машина. Нам с тобой, конечно, одной машины на двоих хватит, но... – не выдержав взгляда дочери, он снова опустил голову. – Словом, не собрать нам столько. Если только дом продать. Но быстро мы его вряд ли продадим.
Отец снова замолчал. А Катя никак не могла взять в толк, к чему этот разговор. Все и так ясно. Или не все?
– Продолжай, – не утерпела она. – Ты ведь хочешь еще что-то сказать?
– Хочу... Только не знаю как, – Александр Ильич заерзал на краю кровати. – Может, нам у Ладышева денег попросить? – произнес он, словно извиняясь. – Мы ведь все в курсе, чей это ребенок. Только молчим, даже между собой его имя не упоминаем. А он отец. Скажи, он знает, что ты беременна?.. Неужели совсем отказался?.. Только не заводись, – предупреждающе поднял он руку, пытаясь успокоить занервничавшую дочь. – Понял-понял: тема запретная. Но и ты пойми: если мы не соберем денег, то лучше... Лучше не рожать и пойти на аборт. Сегодня ведь последний день? Зачем донашивать, если вариантов нет, и дите сразу умрет? Только намучается. Ты подумай, дочка...
Щеки Кати зарделись, словно ей предложили что-то постыдное. Она молча отвернулась к стене: «Все сдались обстоятельствам.
Даже отец. А ведь он – моя единственная надежда и опора».
– ...Ладно, Катя, я пойду, подкину Арину до работы, а то промокнет, пока доберется, – отец почувствовал ее упрек. – Проспали мы чуток, – виновато добавил он. – Завтрак на столе: хочешь – сейчас поешь, пока теплое, хочешь – поспи, после разогреешь...
Дверь закрылась. Вскоре за окном заработал двигатель машины, еще спустя пару минут все затихло. Катя сняла очки, аккуратно сложила, закрыла глаза, но почти сразу поняла: отключиться от разговора не получится. Аборт... Как отец мог осмелиться и озвучить то, что убьет не только его нерожденную внучку, но и единственную дочь? Предатель!.. Все вокруг предатели...
Из-под опущенных ресниц побежали слезы бессилия и обиды. Правда, длилось это недолго: то ли совсем разучилась плакать, то ли сил не хватало даже на такие эмоции. Сознание постепенно проваливалось в спасительное забытье, отключало мыслительные процессы, перекрывало к ним доступ изнутри и снаружи. Будто кто-то медленно вводил в организм критическую дозу обезболивающего или токсин, парализующий душу.
Катя словно погрузилась в состояние анабиоза. Вдруг со двора послышался звук работающего двигателя, хлопнула дверца.
«Отец вернулся... – отстраненно зафиксировало сознание. – Долго его не было, одиннадцать почти, – перевела она отсутствующий взгляд на часы над кроватью. – А может, и правда позвонить Вадиму? Сказать, что ребенок от него?» – вспомнился совет отца.
Чем больше времени проходило с той последней встречи в коридоре больничного подвала, тем реже Катя задавалась вопросом, надо ли Вадиму знать о ее беременности. Столько времени не звонил, не интересовался, возможно, даже избегал. Значит, не стоит об этом даже думать, значит, нет. К тому же собрался жениться...
Но сейчас ситуация изменилась. Их с Вадимом дочь приговорили, и если в нем есть хоть капля человечности, он должен помочь. Ну не могла же она настолько в нем ошибиться!
«Надо ему все рассказать!» – подхватилась Катя на кровати, словно вышла из комы.
Вскочив, надела очки, набросила поверх пижамы халат, нащупала тапочки и поспешила в душ. Перед встречей с Ладышевым – а сегодня она обязательно должна с ним встретиться! – следовало привести себя в порядок. Насколько это возможно, конечно, в ее положении...
Хмуро всматриваясь в потоки воды на стекле, разгоняемые дворниками, Вадим ехал в сторону Колядичей. С вечера, то утихая, то усиливаясь, лил дождь. И настроение вполне ему соответствовало – мокро-мерзкое. Негатива добавляло то, что в последние дни ни на шаг не удалось продвинуться в поисках сына. Вчера Клюев снова попытался разыскать бывшего одноклассника. Позвонил несколько раз по домашнему номеру, но там не сняли трубку. Тогда он решил поинтересоваться в больнице, когда выйдет из отпуска Автухович. Ответ обескуражил: доктор месяц назад уволился. Взял отпуск в апреле, и тут же написал заявление об уходе.
Где его найти, никто не знал. Или же не хотел делиться информацией. Пришлось подключить Поляченко, но и он пока молчал. От того, что поиски застопорились, у Вадима росло раздражение на себя, на собственное бессилие. Вчера сорвался на Сифоненко по мелочи – тот опоздал на планерку. Как выяснилось позже, в городе сломалась машина, а ему надо было срочно доставить запчасти в одну из поликлиник. Бросил свое авто, поехал общественным транспортом. С заказом успел, а вот на планерку опоздал. Шефу потом пришлось перед ним извиняться...
Остыть бы, успокоиться, так нет – вечером еще поспорил с матерью и ушел спать, громко хлопнув дверью. Ну она, конечно, додумалась – поставить на участке теплицу. Такой анахронизм вписать в современный ландшафт! Да не нужны ему эти первые огурчики, которыми угостила соседка! И вообще, неужели она не чувствует, что ему не до теплицы?
А утром прямо в эпицентр нервного напряжения угодил звонок с незнакомого номера. Занимаясь поисками сына, он теперь реагировал на каждый. К тому же позвонивший мужчина сразу заинтриговал: мол, им необходимо встретиться, так как речь идет о жизни ребенка. Разволновавшись, Вадим даже вскочил с кресла, посчитав, что речь идет о сыне. Но здесь незнакомый абонент решил представиться. Услышав имя и фамилию, Ладышев замер: Александр Ильич Евсеев?! Уж лучше бы Вадим не ответил на звонок!
Быстро выяснилось и то, какой ребенок имелся в виду, – ребенок Кати, которому нужна операция. Но все, что мог, Вадим уже для нее сделал: переслал в Германию копии документов, которые взял у Клюева, связался с Хильдой, перевел на счет возглавляемого ею детского фонда необходимую сумму. Насколько ему известно, сотрудники фонда обсудили с кардиологическим центром все финансовые и юридические аспекты, а рано утром Хильда выехала в Бад-Эйнхаузен, чтобы лично встретиться с администрацией. Даже отложила по такому случаю поездку во Францию на международную конференцию, ибо прекрасно понимала, какую роль в спасении ребенка играет время.
Что еще требовалось от Вадима? Безусловно, если бы это был его ребенок, он изначально вел бы себя иначе. Но ребенок не от него. Потому и решение помочь Кате далось не сразу, всю ночь раздумывал. Расходы в последние месяцы и так зашкаливали: покупка дома, в который еще предстояло немало вложить, а главное – стройка.
Любую стройку от начала до запуска объекта можно сравнить с мощным пылесосом, который вытягивает финансы. Так что ближайшие несколько лет ему самому придется сильно экономить – отказаться от дорогих покупок, возможно, что-то продать. Тот же БМВ. И эксклюзивный Range Rover хорошо бы сменить на модель подешевле, с более экономным расходом топлива. Сейчас ему требуется рабочая лошадка, а не понты. Так что дополнительные непредвиденные расходы на операцию Катиному ребенку не привели его в восторг, это точно.
Но дело было не столько в выставленной клиникой круглой сумме, которую Вадим не хотел вешать на Хильду: у нее из без того не хватает спонсоров на свои программы. И даже не в том, что Катя предала, – с этим он как-то смирился: возможно, поступила так не специально, а в силу обстоятельств. Если быть честным, его самолюбие уязвляло другое: почему она сама не обратилась за помощью? Куда подевался прощелыга Генрих? С его немецким гражданством Катина проблема – не проблема: быстро женился, оформил супруге вид на жительство, признал ребенка своим. А детям – гражданам Германии все операции делают за счет государства. Выходит, Вессенберг умыл руки, оставив Катю наедине с бедой?
Такого Ладышев мужчинам не прощал и Кате мог только посочувствовать. В глубине души он догадывался, почему она, гордая и порядочная, не попросила его о помощи напрямую – стыдно, неудобно. А зря! Он не смог бы ей отказать. Потому что... когда-то ее любил. Совсем недавно. Знал, как она хотела ребенка...
Кратковременная горечь воспоминаний сменилась легкой грустью, и он принял решение: пусть у нее все будет хорошо, пусть ее малышка выживет и пусть обе будут счастливы. На этом все. Дальше – без него. Ему надо отыскать сына. Решил – и успокоился, стараясь выбросить из головы, заживить норовившую открыться в душе рану.
И вдруг объявился ее отец.
«А он-то для чего звонит? – раздражаясь, недоумевал Вадим. – И почему ей постоянно нужны посредники? Сначала Саня с женой, теперь вот отец? Разве Ольга ей не передала, что почти все решено? Но даже если так – неужели сложно набрать мой номер?»
Раздражение мгновенно переросло в неконтролируемый гнев – и Вадима понесло... В минутный спич он вложил все: и то, что не имеет отношения к ребенку, и то, что не может помогать всем своим бывшим женщинам – оплачивать их родным операции, отправлять в санатории, лечить детей... На самом пике словесного излияния связь оборвалась. Или Евсеев, не выдержав, выключил телефон.
Повторного звонка не последовало, и весь нерастраченный гнев достался Зине, которая позволила себе отреагировать на разговор на повышенных тонах в кабинете у шефа и решила туда заглянуть. Ну и получила по первое число только за то, что открыла дверь без стука...
Разрядившись по полной, очень скоро Ладышев покинул кабинет и помчался в Колядичи на встречу со строителями. Ехал и сожалел, что так повел себя и с больным человеком, и с секретаршей.
Александр Ильич – всего лишь отец, и понять его мотив несложно: единственная дочь, единственная внучка. Все, что он хочет, – это им помочь. И готов ухватиться за любую соломинку. В том, что Вадим с Катей расстались, его вины нет, пусть даже когда-то он и не горел желанием познакомиться с Ладышевым.
«И дернуло меня за язык вспомнить об операции! – Вадима грызла совесть. – К тому же санаторий ему и так положен. И об операции меня никто не просил: все делал сам, по своей инициативе. А теперь упрекнул. Низко, непростительно!»
С Зиной и того хуже: сидела заплаканная, когда уходил. Даже после того, как Ладышев извинился, не могла успокоиться. А ведь она кроме того, что женщина, еще и доверенное лицо во всех смыслах. Пусть чрезмерно заботлива, но преданна компании и лично шефу.
Так что чувствовал себя Вадим прескверно.
«Дождусь ответа от Хильды и сам Евсееву перезвоню, – попытался он успокоить совесть. – Извинюсь. Сообщу хорошие новости: уверен, что вопрос решится положительно, если уже не решен, – вздохнул он. – А Зине цветы куплю. Может, хоть что-то зачтется...»
Катя насколько могла быстро передвигалась по дому – приняла душ, выбрала самый симпатичный, на ее взгляд, наряд для беременных, уложила волосы, присев перед зеркалом, приступила к макияжу и вдруг поймала себя на мысли: делает это впервые за последние месяцы. Да она уже и забыла, когда в последний раз накладывала тени, красила ресницы – концентрировалась только на своем положении, на удобстве, на том, не может ли повредить ребенку в утробе то или иное средство либо действие. Крем для рук и лица тоже подбирала, предварительно изучив состав: никаких отдушек и искусственных компонентов! То, насколько привлекательно она выглядит для окружающих, ее совершенно не волновало.
И вот пожалуйста: тушь для ресниц, блеск для губ... Для чего?
«Или для кого?» – поправила она себя.
Осознание того, что хочется предстать перед Вадимом во всей возможной в ее состоянии красе, оказалось неожиданным. Настолько, что предательски дрогнувшая рука позволила кисточке коснуться кожи. Еще и моргнула: жирное черное пятно на верхнем веке тут же отметилось кляксой на нижнем.
«Совсем квалификацию потеряла, – усмехнулась Катя и, вплотную приблизившись к отражению, попыталась убрать тушь ватной палочкой. – Линзы забыла надеть! – вспомнила с досадой. В последнее время она предпочитала очки. – Он говорил, что мне идут очки. Ладно, пусть без линз... А вдруг зря стараюсь? Вдруг уехал, не ответит на звонок или откажется встретиться? – роились в голове пугающие мысли. – Значит, поеду в офис – Зина не выгонит. Или к нему домой – других вариантов нет. Усмирю гордыню, буду просить, умолять. Заодно поблагодарю, что помог отцу с операцией. Все-таки Вадим – не Проскурин или Колесников. Добрее, порядочнее... В чем-то... – поправила она себя. – Четыре месяца как расстались, а кажется, полжизни прошло... Летит время – год назад я вообще была замужней дамой... Так, хватит ностальгировать, пора звонить».
Нацепив очки, Катя отыскала в телефоне номер Вадима, вздохнула, собралась с духом... В этот момент в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел отец.
– Если ты звонишь Ладышеву, то не надо, – с ходу предостерег он. – Я уже звонил... – ответил он на вопросительный взгляд дочери. – Нам он не поможет.
Катя продолжала смотреть на отца. Словно не верила или не хотела верить.
– Как звонил? Откуда у тебя его номер? – спросила наконец.
– Неважно, – попытался уйти от ответа Александр Ильич, но все-таки признался. – Зимой в больнице случайно узнал, кто за меня хлопотал. Хотел поблагодарить при случае, – Александр Ильич понурил голову. – А сегодня он меня попрекнул той операцией. Так что... Забудь о нем, дочка.
Катя опустила руку с телефоном, сняла очки. Вспыхнувшая было надежда погасла. Последний шанс оказался бесплодной иллюзией, как и все, что связывало ее с Вадимом.
Больше вариантов нет: ее девочке и ей самой суждено умереть.
«...Вот и все. Так и завершится миг, которому не суждено стать бесконечностью... Но ведь так не должно быть! Стоит Вадиму узнать, что это его ребенок, он все сделает, чтобы наш миг продлился! Сейчас скажу ему!..» – как утопающий за соломинку, ухватилась она за эту мысль, нацепила очки, всмотрелась в дисплей телефона...
– Доча, не унижайся! – повысил голос отец. – Я пытался сказать, но понял, что ему не нужен ребенок. Не звони, родная, пожалуйста... – Александр Ильич подошел, обнял дочь. – Это только наша боль и наша беда. Переживем... Будут у тебя еще дети, а у нас внуки... Давай собираться в больницу.
Положив на столик уже ненужный телефон, Катя прижалась щекой к отцовской руке и беззвучно заплакала. Слезы медленно текли по лицу, но она их не чувствовала. Вообще ничего не чувствовала.
«Меня – нет... Я – почти умерла... Не смущает пусть розовость тела... Догорает бедняга душа – вся обуглилась и почернела...» – прошептала она как приговор...
...Генрихто впадал в прострацию и дремал на диванчике у кабинета директора Центра болезней сердца города Бад-Эйнхаузена, то вскакивал, метался по длинному коридору. Сказывались бессонная ночь и дорога: получив письмо от Кати, ни свет ни заря выехал из Гамбурга, к обеду прибыл сюда, разыскал клинику, потрясая распечатками файлов, довольно путано пытался объяснить администрации, чего хочет. В итоге его попросили подождать в коридоре, пока освободится руководство.
Нетерпеливо посматривая на часы, Генрих обдумывал предстоящий разговор, составляя фразы, способные, по его мнению, убедить директора пересмотреть условия и сроки оплаты операции. Что делать дальше, он уже знал. План родился за время пути, так как, выезжая из дому, он понятия не имел, чем может помочь Кате. Откликнулся на эмоциях, пообещал решить вопрос, но вник в детали только в дороге.
Суммы даже на первую операцию у него самого и в помине не было.
Не обремененный семьей и планами на будущее, Генрих жил в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая: съемная квартира-студия в центре Гамбурга, кредит на новый БМВ, поездки, путешествия, подарки родственникам. Словом, сколько получал, столько и тратил. Как и большинство современных молодых людей, он не зацикливался на накоплениях. Имел, конечно, счета в банках, куда ему исправно перечисляли гонорары за публикации, были и небольшие сбережения. И все.
О том, как функционирует медицина в Германии, он по большому счету никогда не задумывался. Помнил времена, когда семья переехала в Германию и жила на пособие, но тогда у них был статус переселенцев, что решало и медицинские вопросы. К тому же почти сразу отец вышел на работу, мать тоже быстро трудоустроилась, он и сестра, подтянув немецкий, поступили в университеты и учились бесплатно.
Гражданство, работа в известном журнале позволяли не думать о многих проблемах. Пресловутая социальная защищенность, которой немцы гордятся, рядовым налогоплательщиком воспринимается как само собой разумеющееся. В том числе и медицина. К тому же на здоровье Генрих не жаловался, Бог миловал. Ну, были синяки и ссадины, однажды сломал руку, но быстро восстановился и снова надолго забыл о докторах. Потому финансовая сторона этой темы его несколько удивила. А что делать тому, у кого нет никакого статуса, если он мигрант да еще безработный? Для таких медицинская помощь стоит безумно дорого!
И выход для Кати просматривался только один: получить какой-то статус. Собственно, путь его получения в короткие сроки тоже единственный – выйти замуж за гражданина Германии. Если муж признает ребенка своим, а заботу о здоровье детей своих граждан государство гарантирует, то все операции и лечение проведут бесплатно. И Генрих готов предоставить Кате такой статус. Главное, чтобы ей быстро открыли визу и она смогла поскорее сюда приехать. Но из-за ее беременности с этим в Минске могли возникнуть проблемы. Пришлось бы лететь туда самому, оформлять брак, переводить документы и т.д. – уйма времени, которого нет. А официальное приглашение клиники немедленно решит все вопросы.
Рабочий день подходил к концу, но директор центра был все еще занят. Долгое ожидание, с одной стороны, тяготило, с другой – позволило Генриху остыть и осмыслить последствия этого очень серьезного шага для себя. За желание помочь Кате во что бы то ни стало придется заплатить высокую цену – жениться на женщине, которая его не любит, да еще признать чужого ребенка своим. А ведь, возвратившись зимой из Минска, он твердо решил, что никогда не простит Катю. И больше никогда никого не полюбит, соответственно, не женится. Так готов ли он сейчас снова изменить своим убеждениям?
Долгие годы у него даже мыслей не возникало сменить статус холостяка. Зачем? И так все устраивает, а единственная девушка, воспоминания о которой периодически его волновали, живет далеко, давно замужем и вполне довольна семейной жизнью. Так что куда больше Генриха интересовала работа, в которую он погрузился с головой. Но при этом он не отказался и от роли «задушевной подружки», которую ему по неосторожности предложила сама Катя, поделившись больной темой – отсутствием детей. К тому же нет-нет, да и вспоминал он о ней, переживал, радовался успехам. А к письмам вообще привык. И если вдруг по возвращении из командировки не находил в почтовом ящике от нее весточки, по-настоящему нервничал.
В то же время это никак не мешало тому образу жизни, который он вел. Пока верный компаньон Жастин не объявил, что устал от бродячего, бесцельного существования и собирается кардинально все изменить – оставить фотографию, вернуться на родину и продолжить дело отца. А в перспективе – жениться и нарожать детей.
Такая метаморфоза застала Генриха врасплох. А как же он? Что ему делать без Жастина, без его фоторепортажей? И почему это вдруг их образ жизни стал «бродячим и бесцельным»? Не сам ли Жастин когда-то и предложил его Генриху? Теперь же у них есть то, о чем многие могут только мечтать. Они – настоящие друзья, им всегда надежно, комфортно и интересно вместе, их отчеты о путешествиях печатают в самых престижных журналах и хорошо оплачивают. Что с ним случилось, Вессенберг понять не мог. А немногословный Жастин, привыкший изъясняться языком фотографии, ничего сказать и не пытался. Мол, дорастешь до моих лет – сам поймешь.
Так что на каникулы в Москву Генрих отправился в расстроенных чувствах. Он хорошо знал Жастина: тот долго думает, взвешивает, но уж если что решит, то окончательно. Добавило душе смятения еще и известие: Катя разводится с мужем... Как друг, конечно же, он бросился врачевать ее душевные раны: пригласил к друзьям, взял под опеку и неожиданно для себя понял, что... продолжает любить. Мало того, ради нее он готов повторить путь Жастина – осесть, жениться, завести детей. Не так скоро, конечно, а в перспективе, ибо понимал: путь небыстрый, процедура развода может растянуться надолго. Вон в Германии люди годами делят имущество, уже имея другие семьи и детей.
Все произошло спонтанно, без подготовки. Он попытался с ней объясниться, сделал невнятное предложение, о чем позже пожалел. Во-первых, так серьезные дела не делаются; во-вторых, уже ночью, проводив Катю, сам засомневался в своих чувствах. Потому ее мягкий отказ не вверг Вессенберга в уныние, а, скорее, обрадовал: надо убедиться, что он готов к браку. Да и Катя дала понять, что не созрела для такого поворота событий, ей тоже нужно время.
Но почему-то у Генриха осталась неудовлетворенность и своим поступком, и Катиным отказом. Не умел он и не хотел проигрывать. Потому и поделился наболевшим с соседом в самолете: эффект купейного вагона еще никто не отменял.
Случайный попутчик растворился в аэропорту Франкфурта, чего нельзя сказать о мыслях, ставших навязчивыми: пора остепениться, завести семью. Теперь о Кате и об их будущей совместной жизни он думал практически постоянно и даже намекнул об этом родителям в один из приездов. Те, на удивление, отнеслись к его идее благосклонно.
К следующему разговору с Катей Генрих уже готовился, тщательно продумывал слова, чтобы она восприняла его предложение всерьез, не смогла ни отшутиться, ни категорически отказать. Конечно, идеальный вариант – уговорить ее приехать в Германию, где он чувствует себя уверенно. Но, увы, придется просить ее руки и сердца по телефону, найти для этого свежие и очень весомые аргументы. Жаль, в последнее время сказывался недостаток информации об ее жизни. Отчасти в этом он сам виноват: последняя командировка с Жастином отняла много времени, связь часто отсутствовала.
Настораживало, что и Катя за эти недели не написала ему ни строчки. В почтовом ящике он не нашел даже привычного: «Привет! Ты куда пропал?» Бывало и прежде, что они не переписывались месяцами, однако Генриха тогда это не сильно беспокоило. В свете же московских событий и новых планов такая индифферентность – тревожный симптом. С Катей явно происходило что– то не очень приятное для Генриха. И все же он решил не торопить события, а дождаться ее дня рождения, позвонить, поздравить, уловить настроение и пригласить в гости. Накануне вообще шикарный повод появился: статья в блоге Кати наделала много шума и набрала немало откликов, что натолкнуло Генриха на мысль сделать ей деловое предложение.
Едва проснувшись, он отправил в Минск СМС с поздравлением, попробовал позвонить. Абонент был недоступен. Поначалу его это не удивило: в такой день и на такой волне популярности не грех позволить себе выспаться, отключив телефон. Но прошел час, второй – и лучшие чувства были задеты: он к ней со всем сердцем, а она молчит, не отвечает. И телефон по-прежнему не в сети.
Спустя несколько часов Генрих решил разыскать ее в редакции. Увы, на работе она не появлялась. Впрочем, такое тоже несложно понять – могла взять выходной. И все равно странно: куда она могла подеваться? Обида постепенно превратилась в тревогу, и он стал набирать все известные ему номера.
Лучше бы он не дозвонился! Кроме еще одного «нет» услышать признание, что у нее есть мужчина, – это, простите, слишком! Да ему было бы во сто крат легче узнать, что Катя вернулась к законному супругу! Да как она посмела?! Да он... забудет ее теперь навсегда!
Но не прошло и недели, как Генрих, попереживав, остыл: Бог с ним, с этим ее мужиком! Кто не делает ошибок! Может, она так мужу мстит? Главное – они уже расстались.
Он снова стал названивать Кате, и история повторилась: мобильный отключен, в социальных сетях не появлялась со дня публикации статьи, на работе понятия не имели, где она и когда появится. Разволновавшись, Вессенберг принялся трезвонить всем по кругу, как заведенный. Потерял сон, аппетит, только и знал, что набирал какой-нибудь номер или отслеживал в Интернете, дала ли о себе знать Проскурина.
К тому моменту, как в Катиной квартире сняли трубку, Генрих был уже почти в трансе, и стоило ему узнать, что Катя в больнице, он словно с пружин сорвался и первым же рейсом вылетел в Минск.
Уж лучше бы остался дома! Узнать, что женщина, с которой ты собираешься связать жизнь, ждет ребенка от другого мужчины, – это само по себе удар ниже пояса. А ему в придачу пришлось еще услышать: она его не любит и не полюбит никогда. Такое не каждый переживет...
Вот и Вессенберг едва выдюжил. Даже слег по приезду – то ли простудился, то ли подхватил в Минске вирус, и на нервной почве болел больше трех недель, усиленно пытаясь выбросить из головы Катю. Лучшее средство от любовного стресса – работа, а потому, не откладывая, он отправился в командировку в одну из африканских стран. Пообещал отменный фоторепортаж и впервые поехал один.
Но статью главный редактор не принял по причине отсутствия в предложенных фото высшего пилотажа, чем славился их журнал, и посоветовал Генриху подыскать себе нового компаньона. На выбор предложил кандидатуры двух молодых фотографов, не скрывавших нетрадиционной ориентации.
Надо сказать, что Вессенберг, как и Жастин, являлся приверженцем традиционных отношений, хотя оба умело это маскировали. Увы, но факт: иначе не видать бы им как собственных ушей щедрых гонораров и командировочных. А теперь Жастин ушел, и некоторые восприняли одиночество Генриха как сигнал к действию. Патовая ситуация: согласиться с таким предложением Вессенберг не мог, как и с мыслью, что иначе останется без работы. Лучшее, что он смог придумать, – взять творческий отпуск и самому подыскать или нового компаньона, или новую работу.
Оставшись не у дел, привыкший жить на широкую ногу Генрих практически сразу ощутил дефицит денежных средств. А ведь еще и кредит за машину нужно погашать. В общем, жизнь пошла наперекосяк, и всему виной, как он считал, мысли о Кате, от которых ему так и не удалось избавиться...
«...И вот я здесь. Зачем, для чего? – откинув голову на мягкую спинку диванчика, спрашивал он себя. – Отменил встречу с потенциальным шеф-редактором, к которой долго готовился, ради которой обзавелся новым телефонным номером, полетел за сотни километров, чтобы помочь чужой, по сути, женщине, которая ждет чужого ребенка и никогда меня не полюбит... Дорого мне эта «помощь другу» обходится, мазохизм какой-то... Может, пока не поздно, уехать? Ну не получилось у меня, не всемогущ, простите...»
Неожиданно открылась дверь и из заветного кабинета вышли стильная, подтянутая женщина и немолодой мужчина в костюме с галстуком.
– Очень рад знакомству, фрау Флемакс, – пожал он руку даме. Скорее всего, это и был директор. – Надеюсь на деловое сотрудничество с возглавляемым вами фондом. До свидания!
– Всего доброго! – мягко улыбнулась женщина, посмотрела на часы и спешно направилась к выходу.
– Молодой человек, вы ко мне? – спросил мужчина, заметив вскочившего Генриха. – Проходите. Элен, срочно готовьте документы для женщины из Беларуси, – заглянул он в соседнюю дверь и напомнил фамилию: – Евсеева. Приглашение сразу же отправьте в консульство в Минск, у нас мало времени... Да, не забудьте указать, что все вопросы с оплатой и страховкой уже решены: фрау Флеминг привезла все подтверждения.
Мужчина закрыл дверь, зашел в свой кабинет вслед за посетителем и вопросительно на него посмотрел:
– Я вас слушаю.
