Текст книги "Бесконечность любви, бесконечность печали"
Автор книги: Наталья Батракова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)
«Бесконечность любви, бесконечность печали...» – продолжение дилогии «Миг бесконечности».
Катя Проскурина уверена, что Вадим Ладышев никогда не простит роковую ошибку, совершенную ею в прошлом, и пытается сохранить, возможно, самое главное, чем наградила ее любовь: долгожданную беременность. Она должна сберечь ребенка!
Вадим, простив Катю, пытается ее разыскать. Но, когда находит, в судьбы любящих людей вмешивается коварный персонаж из прошлого.
Бесконечность любви, бесконечность печали.
Миг бесконечности.
Для одних он – секунда, для других – вся оставшаяся жизнь...
НАТАЛЬЯ БАТРАКОВА
Миг бесконечности 2
Бесконечность любви, бесконечность печали...
Роман
Книга первая
2016
«Бесконечность любви, бесконечность печали...» – продолжение дилогии «Миг бесконечности».
Катя Проскурина уверена, что Вадим Ладышев никогда не простит роковую ошибку, совершенную ею в прошлом, и пытается сохранить, возможно, самое главное, чем наградила ее любовь: долгожданную беременность. Она должна сберечь ребенка!
Вадим, простив Катю, пытается ее разыскать. Но, когда находит, в судьбы любящих людей вмешивается коварный персонаж из прошлого.
Бесконечность любви, бесконечность печали.
Миг бесконечности.
Для одних он – секунда, для других – вся оставшаяся жизнь...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Меня – нет... Я– почти умерла.
Не смущает пусть розовость тела. Дотлевает бедняга-душа,
Вся обуглилась и почернела.
Где же боли душевной порог?
Все никак не теряю сознанье!
Я – в предсмертной агонии чувств,
Что связуют меня с мирозданьем.
Кто-то горестно плачет в углу –
Или мне это лишь показалось?-
От отчаянья. Это любовь –
Сил спасать у нее не осталось.
Все хотела собой наградить,
Так беспечно огонь разжигала...
Только некому больше любить:
Догорает душа, отстрадала...
1.
– Доброе утро! Температуру мерим! – сквозь сон донеслось до Кати. В палате зажегся свет. – Проскурина, напоминаю: ничего не есть, на анализы.
Катя, зажмурившись, приоткрыла глаза: женская фигура в голубой униформе разложила по тумбочкам термометры и скрылась за дверью. На ее слова из трех спящих на кроватях пациенток отреагировала только Катя: нащупав рукой холодный градусник, сунула под мышку и снова закуталась в одеяло. За ночь в палате здорово похолодало.
Скрипнула дверь, и в нее прошмыгнула еще одна женская фигура – Марина Тонева. Как и Катя, она лежала на сохранении. Правда, срок у нее на шесть недель больше и беременность вторая. Трехлетняя дочурка Марины Нюся осталась дома на попечении работающего супруга, а потому молодая мама частенько исчезала из больницы с вечера до утра.
– Привет! – негромко поприветствовала она Катю. – Уф, сначала снегу намело, а теперь такой морозище ударил! Эдькин друг подкинул. Сам-то мой всю ночь работал, а теперь вот с Нюсей остался. Весь на нервах: холодрыга дикая, у людей машины не заводятся -самое времечко для таксистов! Деньги ведь лишними не бывают. Сказал: вечером во что бы то ни стало опять должен выехать на работу. Попрошу соседку за ребенком присмотреть, больше некому: мои далеко, свекровь болеет, а свекор с детьми не умеет. Вот так, на три дня сходил мой ребеночек в садик – и опять затемпературил, – вместе с пакетами в тумбочку выкладывала свои проблемы подруге Марина. – Скорее бы в декретный!.. Надо домой проситься. Грипп, говорят, в этом году лютует, со дня на день в больнице карантин объявят, не сбежишь на ночь... А ты как здесь без меня?
– Привет! Соскучилась, – потянулась под одеялом Катя и улыбнулась: наконец-то в монологе подружки образовалась пауза и для нее.
Словоохотливая и добродушная Тонева расположила к себе Проскурину с первого дня знакомства. Любительница поболтать, всем без остатка поделиться, а порой и посплетничать, она, как успела отметить Катя, никогда и ни о ком не отзывалась плохо. Все фигуранты ее речей сплошь и рядом оказывались умными, красивыми, замечательными душками, которые, конечно, порой могли что-нибудь этакое и утворить. Но на то у них имелась своя правда, в которой Маринка им не смела отказать. Даже отрицательные персонажи, если такие как исключение встречались, тоже на самом деле были хорошими людьми. Просто кто-то успел испортить им настроение или день с утра совсем не заладился.
Тонева принадлежала к той редкой породе людей, которые излучают свет, несут тепло и умиротворение. Слушая ее, Катя периодически ловила себя на мысли, что ей тоже хочется улыбаться и любить всех разом. Не разделяя на плохих и хороших.
– Все прочитала, – Проскурина взглядом показала на стопку книг на тумбочке. – Что-нибудь новенькое принесла?
– Извини, ничего не взяла, – искренне расстроилась Марина. -Ну кто мог подумать, что ты с такой скоростью книги глотаешь? Да и не до того было, сама понимаешь... Зато я поесть тебе привезла! На больничной еде долго не протянешь, и так вон вся светишься. А малы шику кушать надо.
– Маш, ну какой из меня едок? По чуть-чуть и то с оглядкой... Фрукты можно внизу в ларьке купить, но и они в горло не лезут. Ничего не хочется... Разве что булочек, – подумав, призналась Катя.
– Значит, девочка у тебя будет, – со знанием дела заявила Тонева. – Меня с Нюськой тоже на булки да на сладкое тянуло. А сейчас, не поверишь, на соленые огурцы, сушеную рыбу и... на пиво! Вчера как увидела бутылку в холодильнике, так захотела хоть глоточек – чуть слюной неизошла!
– Так ведь нельзя нам, – предостерегающе отреагировала Катя.
– Знаю, – кивнула Марина. – На, это тебе, – протянула завернутую в полотенце кастрюльку. – Каша тыквенная, еще теплая. Полчаса назад сваренная.
– Спасибо, но мне опять анализы сдавать.
– После съешь. А анализы – это к выписке, – авторитетно изрекла всезнающая Тонева. – Как пить дать! И чего тебя здесь держать, если все нормально? На положительную динамику настроили, риск выкидыша миновал, значит, ступай домой. Токсикоз, он в начале беременности у каждой второй, а коек в больнице не хватает. Я вот, пока шла через приемное отделение, обратила внимание на очередь: человек двадцать, не меньше. И почти все женщины, и, скорее всего, в гинекологию. Не пройдет и получаса, как последнюю займут, – кивнула она на пустующие в палате кровати. – Сама видела, какой здесь конвейер.
Это правда. Пациентки гинекологического отделения, как правило, долго здесь не задерживались – каждый день в коридорах появлялись новые лица. Особенно это было заметно в столовой.
– Я и не спорю, – Катя взяла лежащие поверх книг очки, вытащила термометр и, бросив взгляд на шкалу, положила на тумбочку. – Температура нормальная, живот не болит. Капельницы закончатся – сама домой попрошусь... У отца на днях операция, надо обязательно его навестить. Хотела твоего Эдика попросить < попить туда и обратно. За деньги, конечно, добавила она.
– Да ладно тебе, за деньги, – отмахнулась Маринка. – А в котором часу хочешь ехать?
– Посещения в кардиоцентре с семнадцати до девятнадцати. Хорошо бы еще домой заскочить – телефон взять, кое-что из вещей потеплее. Чувствуешь, как в палате похолодало?
– Еще бы, такой колотун на улице!.. – передернула плечами Маринка и задумалась. – Я спрошу у Эдика, но сегодня, боюсь, не получится. Он и на смену-то заступит, только если будет с кем Нюсю оставить. Ни я, ни соседка так рано домой не вернемся. Ты уж не обижайся.
– Да что ты! Какие обиды? Придумаю что-нибудь.
Открылась дверь, и в палате со стопкой медицинских карт под
мышкой появилась сияющая Ольга.
– Всем доброе утро! Ну, как ты здесь без меня? – остановилась она у кровати Проскуриной.
– Привет! Замечательно! Честно говоря, надоело лежать, хочу домой.
– А я приехала на работу и первым делом заглянула в твою карточку: все очень даже неплохо! – порадовала доктор подругу. – Сделаем новые анализы и подумаем, когда тебя выписать.
– Как прошла свадьба? Расскажи! – оживилась Катя.
– Не сейчас, тороплюсь на пятиминутку. Лучше завтра вечером поболтаем, у меня дежурство.
– Ты не сменила фамилию?-удивилась Катя, глянув на бэйджик на груди доктора. – Ты по-прежнему Огородникова?
– Сменила, теперь я Клюева. В субботу сдала документы на новый паспорт, – успокоила Ольга. – Как только заберу, сразу отнесу в отдел кадров. Ну все! Побежала, – Ольга улыбнулась и тут же упорхнула за дверь.
– Проскурина, в процедурную! – донеслось из коридора.
Набросив халат, Катя прихватила с собой гигиенические принадлежности и поспешила к кабинету, перед которым уже выстроилась очередь. После выходных жизнь в отделении входила в обычную колею.
Уточнив, кто последний, она прислонилась к стене, откинула голову и закрыла глаза. Что-то в разговоре с Ольгой ее зацепило.
«Клюева... Клюев... Саша Клюев... Саня Клюев... Так это же друг Вадима! – осенило ее. – Да уж, земля не просто круглая... Расскажи кому – не поверят! А вдруг она уже поделилась с мужем сказочной историей беременности бесплодной пациентки? Услышав фамилию Проскурина, тот сразу сообразит, о ком речь... Что же теперь делать, кто бы подсказал?» – едва не застонала Катя.
Как только улеглись первые тревоги и эмоции, как только миновала угроза выкидыша, не было дня, а вернее часа, чтобы она не вспоминала о Вадиме. Грустила, тосковала, гадала, чем сейчас занят, думает ли о ней. Чувствовала свою вину и понимала: одной статьи для ее прощения мало. Пожалуй, если бы не попала в больницу, к этому моменту она уже набралась бы храбрости и попросила прощения у Ладышевых лично – и у Вадима, и у Нины Георгиевны. Простят или нет – это их право. Но ей стало бы легче. Не грызла бы себя, не мучилась в поисках ответа на другой насущный вопрос: надо ли им знать о ее беременности? Если да, то как они к этому отнесутся?
В том, что даже ребенку не дано восстановить прежние отношения, Катя не сомневалась. А если так, стоит ли усложнять жизнь Ладышевым новостью о своей беременности? Особенно тревожилась она за Нину Георгиевну. Каково ей будет узнать, что женщина, причинившая их семье столько горя, носит под сердцем долгожданного внука? Зачем им новые переживания и боль? Чего доброго, воспримут это как очередную подлость...
С другой стороны, в этом тесном мире все тайное рано или поздно становится явным. А уж в наши дни и подавно. Сколько веревочке ни виться... Но пока она будет виться, много воды утечет. Вдруг со временем за подлость сочтут именно то, что она ничего не сказала о беременности, не призналась?
И все же, пока не выпишется из больницы, нельзя им ни звонить, ни просить о встрече. Прощение должно быть только искренним, без примеси жалости или эмоций, которые могут принудить солгать. Как и непрощение. В таком случае матери и сыну Ладышевым лучше пока все же не знать о беременности.
Что касается лично Вадима и их отношений, то здесь все намного сложнее. Если бы не найденное в ящике стола досье на себя, датированное едва ли не днем их знакомства, она уже давно нашла бы способ и встретилась с ним или накатала бы длиннющее письмо-исповедь с пятью ключевыми словами: «Прости меня! Я тебя люблю!!!»
Она непременно его разыскала бы: встречала бы в аэропорту все рейсы из Франкфурта, поджидала бы возле квартиры на Сторожевской, караулила бы на парковке перед офисным зданием, в конце концов взяла бы измором его кабинет. Вымаливала бы прощение, в надежде, что он поймет, пусть и не сразу, потому что... любит. Так, как полюбила его она: каждой клеточкой тела, всем сердцем, всей душой. И где-то внутри надеялась на ответные чувства.
Но... После того как Катя обнаружила злополучное досье, ее жизнь словно разломилась надвое: вот она в совсем недавнем прошлом – и вот в настоящем. Нереальное прошлое, в котором она была такой счастливой...
Была или вообразила себе? Но если эту сказку она придумала, то откуда теперь взялась беременность? Для чего-то ведь она ей дана? И Вадим тоже никуда не делся – он есть и в настоящем. Только... их внезапно разделила стеклянная стена недоверия. Но эту стену воздвигла не Катя, и не она могла ее разрушить. Это должен был сделать Вадим – позвонить первым, предложить встретиться, во всем разобраться. Если, конечно, она не полюбила его таким, каким придумала.
Чем больше Катя на этом зацикливалась, тем сильнее путались мысли – перескакивали с одного на другое, извивались, рвались в самых слабых, безответных местах. В такие моменты воображение совсем не щадило ее, уносило неизвестно куда, и она зависала над той самой пропастью, которая разлучила их с Вадимом. Тут же вокруг меркнул свет, всей тяжестью наваливались свинцовые тучи и толкали вниз, к открывшейся бездне. А та, как неведомое чудовище, надменно и холодно встречала свою жертву перемещая туманные слои, клацая фантастическими челюстями...
Кате становилось страшно до жути. Бешено стучало сердце, холодела спина, текли слезы. Казалось: вот он, конец...
Но вдруг как спасительное чудо небо прорезал яркий солнечный луч: ребенок! Она должна его уберечь! Должна изо всех сил вцепиться в эту светлую ниточку посланную ей в помощь! И думать только о нем и ни о чем другом! Пусть даже в какой-то момент между его родителями разверзлась бездонная пропасть.
Вот только... Когда он подрастет, ведь обязательно спросит: а кто мой папа? Кем были бабушка и дедушка? Конечно, до поры до времени можно уходить от ответа, прячась за расхожей историей об отце – летчике-испытателе. Однако, повзрослев, он обязательно захочет докопаться до истины.
Сколько подобных историй Катя слышала, сколько встречалось их в читательской почте! Достаточно, чтобы понять: ребенок обязательно начнет самостоятельные поиски. И чем это для него обернется, одному Боту ведомо. Случалось: такие дети на самом деле обретали отца, мать, родных. Вот только любящих ли? Открывшаяся правда зачастую оказывалась горькой на вкус. Притом для всех, к ней причастных.
Однако, если даже все сложится благополучно для ее малыша, все равно остается один неоспоримый аргумент в пользу Ладышевых: ее ребенок – частица не только Кати, но и Вадима. И даже пытаться скрыть, кто его отец и бабушка с дедушкой, будет большой ошибкой. Сказать, что они просто хорошие люди, – значит ничего не сказать. Такими родными надо гордиться с детства! И самооценку повышает, и вызывает желание соответствовать.
Кроме того, нельзя исключить и того, что со временем отыщутся «доброжелатели» и преподнесут подросшему чаду свою версию событий: мама, пусть косвенно, оказалась причастной к смерти дедушки, спустя годы, с каким-то нехорошим, ей одной известным умыслом сблизилась с папой, а потом скрыла факт беременности. Ну и как ей тогда будет объяснить ребенку, что на самом деле он появился на свет от самой настоящей любви?! Поверит ли он? Простит ли ей, что скрыла правду? Поймет ли, ради чего, почему?
Ох, подсказал бы кто, как поступить, дал бы возможность хоть одним глазком заглянуть в будущее!
«Все-таки придется сообщить Вадиму о беременности, – сделала Катя очередной мучительный, далеко не последний вывод. – Но на данный момент не это главное. По легенде, я сегодня должна вернуться из командировки, и отец, конечно, ждет, что навещу его в больнице. Нервничать ни мне, ни ему нельзя, поэтому телефон с сегодняшнего дня придется держать включенным. Правда, для начала его надо как-то забрать из квартиры на Чкалова А заодно прихватить запасной комплект верхней одежды... Хорошо бы По-тюня вернулся из Польши, больше не к кому обратиться за помощью. То-то удивится, что я в больнице, а не в Германии».
Катя усмехнулась и открыла глаза. За невеселыми раздумьями очередь заметно продвинулась. Впереди оставались лишь женщина примерно Катиного возраста и молоденькая девушка, почти девочка, старательно прятавшая лицо в поднятом воротнике халата.
– Следующая! – послышалось из-за приоткрытой двери в процедурную.
Юное создание тут же юркнуло внутрь. Женщина за ней сделала шаг вперед, заплаканными глазами глянула на Катю и быстро отвернулась. Катя сразу все поняла: проблемы с беременностью, тоже лежит на сохранении.
Будущие матери здесь легко угадывались – осторожная, плавная походка, замедленные движения, чуть отрешенный взгляд, говорящий о том, что окружающая действительность не идет ни в какое сравнение с тем, что творится внутри. А там – новая жизнь. На ней и сосредоточено все внимание, все мечты. Маленький мир, в котором видимыми и невидимыми нитями связаны двое – мать и дитя. Состояние счастья, душевной благодати. Полная гармония, при которой уместны лишь слезы счастья.
Увы, у женщины, с которой она встретилась взглядом, легко угадывались другие слезы – от горя. И на таких пациенток она здесь насмотрелась предостаточно.
«Но у нас, мой маленький, все хорошо, – Катя опасливо прижала ладонь к животу. – Даже не будем думать о плохом».
– Следующая! – раздалось за дверью...
Ладышев отъехал от дома и сразу уткнулся в пробку. Прошедшие накануне снегопады и грянувшие вслед морозы существенно осложнили передвижение по городу: половина дорог все еще оставалась заваленной снегом, на тех же, которые дорожники успели расчистить, то тут, то там образовывались заторы из-за глохнувших на ходу машин. Чаще дизельных.
Посочувствовав их хозяевам, Вадим не сдержался и по примеру других торопливых водителей заскочил на бордюр, развернулся на пешеходной дорожке и поехал в обратном направлении. Путь до работы чуть длиннее, зато дорога лучше почищена.
Однако в районе ближайшего перекрестка очередь из машин оказалась не меньше: не работал светофор. Чертыхнувшись, Ладышев снова заехал на бордюр, прорезая колесами сугробы, обогнул застрявший на перекрестке трамвай, дождался окошка в потоке машин и, преодолев очередное засыпанное снегом ограждение, очутился на проезжей части.
успел вырасти приличный сугроб. Значит, не появлялась,..
«Спасибо снегу. Летом, не рискуя подвеской, здесь не спустишься даже на джипе, – оценил он высоту бордюра и проделанные маневры. – Надо позвонить Зине, предупредить, что опаздываю. Уснул только под утро, соответственно – проспал... Голова гудит... Пожалуй, до встречи с архитектором успею побывать на Чкалова», – глянул он на часы на приборной панели.
Этот маршрут – кольцо вокруг дома Кати с небольшой остановкой – в последние дни стал для Ладышева обязательным, куда бы ни ехал: из офиса или в офис, утром или вечером. Здесь он устраивал себе короткий перекур, во время которого вглядывался в ее окна и пытался обнаружить там хоть какие-то изменения. Но ничего не менялось: занавески на прежнем месте, свет не включен. И никаких следов возле стоявшей во дворе машины, на которой уже успел вырасти приличный сугроб. Значит, не появлялась,..
Ладышев искал Катю с вечера того дня, когда вышла статья об отце. Поджидал ее на Чкалова, у родительского дома в Ждановичах, у здания редакции, на парковке возле кардиоцентра, а еще названивал по всем известным ему телефонам. Но она как в воду канула, никто о ней ничего не знал и не слышал. Единственным, кто мог пролить хоть какой-то свет на эту непонятную историю, был ее отец, Александр Ильич Евсеев. Но он в таком состоянии, что желательно его не беспокоить. Тревожить Арину Ивановну Вадим тоже не решался.
Однажды в отчаянии он набрал номер Колесниковой. Увы, та даже о статье ничего не слышала, соответственно, не знала и остального. Зато дала номер «верного оруженосца» Проскуриной Вениамина, услугами которого как фотографа время от времени пользовалась. Не успев обрадоваться, Ладышев тут же расстроился: в ответ на звонок бесстрастный женский голос сообщил, что телефон переключен на СМС-роуминг. Судя по всему, Потюня за границей.
Набрав ему сообщение, Ладышев перечитал текст и хотел уже отправить, но в последнюю секунду кольнула ревнивая мысль: «А вдруг он там вместе с Катей?»
Сообщение так никуда и не отправилось. По той же причине Вадим не позвонил Генриху в Германию, хотя столько раз доставал его визитку, крутил в руках и снова прятал.
Нараставшее день ото дня беспокойство усиливалось обострявшимся чувством ревности. И если днем временное спасение от мыслей о Кате он находил в рабочей суете, то вечера в пустой квартире казались невыносимыми. Белый махровый халат в ванной, забытая заколка для волос, столик-трансформер, шуба в шкафу, мелодия, под которую они когда-то танцевали, шлепанцы... Даже тумбочка в прихожей, на которой Катя обычно оставляла сумку и перчатки, напоминала о той, которая так недолго задержалась в его квартире.
А ведь была еще мама, переживающая не меньше.
«За что ты так с нами, Катя? Ну ладно я, это еще можно понять -сам хорош. Но почему ты не пожалела ее? – после каждого визита на Пулихова терзался он от обиды за мать. – Ведь прекрасно знаешь, как она к тебе привязалась. Теперь вот сидит на таблетках, чуть что – в слезы... Как объяснить ей, что я не могу тебя найти? Чем это закончится? Снова будут скорая и больница, из которой она может и не вернуться? Я даже реже стал к ней заезжать: нет сил видеть немой вопрос в глазах и чувствовать свое бессилие».
Сказать все, как есть, было нельзя, ничего не сказать – невозможно. К тому же пару дней назад в глазах матери Вадим заметил промелькнувший упрек... Но это уж слишком! Он и так себя корил за то, что выдержал слишком долгую паузу, прежде чем поехал к Кате. И это в день ее рождения!.. Не зря Потюня предупреждал: можешь опоздать.
«А ведь еще недавно счастье, казалось, вот оно – в руках: я нашел женщину, о которой мечтал... – от воспоминаний защемило сердце. – ...Нет, разве Катя может не переживать, не думать о нас с мамой? С ней определенно что-то случилось!»
Ладышев в тревоге хватал телефон, нервно касаясь пальцами дисплея, снова пытался дозвониться, слал СМС. Порой среди ночи срывался с места, не дожидаясь лифта, бежал вниз, садился в машину, летел на Чкалова, затем в Ждановичи и далее по кругу: «Только бы узнать, что с ней все хорошо, и больше ничего не надо!» Доезжал до последней точки привычного маршрута, обреченно останавливался, курил, думал. Ну хоть бы что-то! Хоть бы какая-то зацепка!
Бесплодность поисков выхолащивала настолько, что, вернувшись в свою квартиру, он мог часами сидеть на кухне, с тоской смотреть на огни ночного города, не в состоянии ни думать, ни двигаться...
Порой, напротив, его охватывала злость на себя, на собственное бессилие, на Катю. И тогда он еле сдерживался, чтобы не рубануть изо всех сил кулаком по столу, а еще лучше в стену – одной болью заглушить другую и хоть на время унять невыносимую тоску.
Из-за этой тоски Вадим и на свадьбе Клюева пробыл всего полчаса. Зашел, поздравил, вручил цветы и конверт, выпил рюмку за здоровье новобрачных – и ретировался. Пусть, не отвлекаясь на него, наслаждаются своим счастьем. И пусть уберегут друг друга.
По той же причине в субботу он не поехал в Крыжовку. Друзья решили продолжить там гулянку, а заодно устроить мальчишник для Зайца, который от статуса холостяка должен был избавиться через две недели. К тому же с некоторых пор дача Андрея у Вадима ассоциировалась с Катей: вот она спит, он – на табуретке с инструментами в руках. Смотрит и никак не может оторвать взгляд. Что теперь ему там без нее делать?
Накануне вечером после ритуального кружения по городу он вернулся домой, как обычно, прошел на кухню, закурил и тупо уставился в телефон. Ни на один из мучительных вопросов у него так и не появилось ответа.
«Неужели вот так, едва начавшись, все и закончилось? Что ж такого я сотворил в прошлой жизни? Или в этой что-то сделал не так? – пробило его почти до слез. – Санька женился, у Андрюхи вот-вот свадьба. Я уже готов был стать третьим...»
Загасив сигарету, Вадим в который раз стал перебирать в памяти подробности последних месяцев. С одной стороны, это походило на мазохизм, с другой – в душе ненадолго наступало умиротворение: грусть чередовалась с нежностью, которую хоть в мыслях хотелось снова прочувствовать, подольше задержать. Закрыв глаза, он представлял: сейчас из спальни выйдет Катя, обнимет его, поцелует в макушку, присядет рядом.
«Выпить, что ли, с горя? – усмехнулся он. – Может, быстрее усну?»
Откупорив бутылку коньяка, плеснул в бокал дорогой янтарной жидкости, уловив тонкий аромат, сделал глоток и понял, что пить не хочет. То ли настолько устал, то ли сработал блокиратор: поздно, а завтра с утра за руль, на работу. Надо идти спать.
Что он и сделал усилием воли. Но в котором часу ему удалось уснуть, даже не представлял...
«...А если и сегодня не объявится? – Вадим наконец-то выехал на проспект Независимости. – Больше не выдержу. Я не могу не знать, где она и что с ней. Надо подключать Поляченко».
Зазвонил телефон.
– Вадим Сергеевич, доброе утро! Вы уже на работе? – не дожидаясь ответного «доброе», защебетала по громкой связи Зина. – У меня беда – я в пробке застряла. Маршрутки через одну идут, еле втиснулась. Минус двадцать восемь! Вы себе не представляете, что творится!
– Почему же не представляю? – Ладышев объехал очередную заглохшую прямо на проспекте машину. – Очень хорошо представляю, сам еще в пути. Могу порадовать: уже минус двадцать пять,
– глянул он на панель.
– Так вы тоже не на работе? Ой как хорошо!
– Что же тут хорошего? – не понял шеф.
– Ну... То есть... плохо, конечно. Я к тому, что не одна опаздываю,
– путано попыталась объяснить секретарша и добавила расстроенно: – Только вам даже кофе некому будет приготовить.
– Сам сварю. Не маленький... В пятницу после обеда меня никто не искал? – спросил он скорее для проформы: не сомневался, что в случае чего Зина сообщила бы незамедлительно.
Минувшая пятница не задалась изначально. Сначала опоздал на планерку из-за того, что застрял в лифте. После планерки вместе с архитектором поехал на участок, где по весне собирался начать строительство дома. Однако до нужного места они не добрались, остановились метров за двести: дорога под снегом даже не просматривалась, a Range Rover – не вездеход. Сядет на пузо – бегай тогда, ищи трактор. И все равно без приключений не обошлось: при развороте автомобиль угораздило сползти в глубокую, засыпанную снегом обочину. Пришлось ждать, пока на горизонте не появится хоть какая-нибудь техника.
Высадив архитектора у метро, Ладышев отправился в кардиоцентр к отцу Кати Александру Ильичу. Пересилила надежда, что у того имеются хоть какие-то сведения о местонахождении дочери. Но сначала следовало справиться о его самочувствии у лечащего врача. Увы, доктор, бывший однокурсник, был занят в операционной, а без него в палату к больному Вадим зайти не решился.
Зина прервала его размышления.
– Был один непонятный звонок, – припомнила она. – Как только вы уехали, звонила какая-то женщина.
– Кто такая? По какому делу? – сосредоточился Вадим
На миг в душе даже мелькнула надежда: вдруг Катя? Но тут же погасла: Зина узнала бы ее и не преминула бы об этом сказать.
– Не представилась. Высокомерная дамочка. И нервная, я даже сказала бы, злая. Похоже, какая-то чиновница. Ваш мобильный номер я ей не дала, хотя она настаивала, – отчиталась секретарша.
– Правильно сделала.
– Посоветовала ей в понедельник утром перезвонить. То есть сегодня.
– Хорошо. Понял. Жду тебя в офисе.
Перед площадью Независимости Ладышев наткнулся на очередную пробку и с досадой констатировал: заехать на Чкалова уже не успеет. Правда, у него оставалась надежда, что сегодня-завтра ситуация сама собой разрешится: на днях отца Кати должны оперировать, и она не может не навестить его, так как это единственный ее родной человек.
На парковке перед офисом свободных мест не оказалось, что было ожидаемо. Судя по шапкам снега на крышах авто, добрая часть из них давным-давно с места не трогалась. Пришлось делать круг, и тут повезло: прямо перед ним стала выруливать машина.
«Вот они, издержки мегаполиса, – засилие машин, – заглушил он двигатель. – Пока не поздно, надо переселяться за пределы кольцевой».
Оценив транспортный поток, двигавшийся с небольшой скоростью по одной полосе (вторая была завалена снегом, похоронившим под собой припаркованные автомобили); на переходе Вадим остановился и терпеливо дождался разрешающего сигнала светофора: понимал как водитель, насколько сложно затормозить в таких условиях.
Офис уже жил в обычном ритме, что порадовало. Даже имевший привычку опаздывать Сифоненко повстречался в коридоре. Но и причина для огорчения тоже нашлась: после выходных сразу шесть сотрудников отправились на больничный. Похоже, эпидемия гриппа разгулялась не на шутку.
Ладышев вошел в кабинет, повесил в шкаф верхнюю одежду, присел в кресло, поднял крышку «спящего» ноутбука и окинул взглядом страницу ежедневника. Ничего важного на сегодня не запланировано, так что до планерки вполне можно съездить на Чкалова. Или прогуляться пешком, хотя в такой мороз комфортнее все же будет в машине.
– Андрей Леонидович, здравствуйте! – набрал он начальника отдела безопасности. – Можете зайти ко мне прямо сейчас?.. Жду.
На столе замигал подсветкой рабочий телефон.
– Добрый день! «Моденмедикал». Я вас слушаю, – выполняя секретарские обязанности, ответил Ладышев.
– Добрый день... Не могли бы вы... Вадим? Вадим Сергеевич? Ладышев? – уточнил показавшийся знакомым женский голос.
– Да, – подтвердил он, пытаясь вспомнить, кому этот голос принадлежит. – Я вас слушаю.
– Это Валерия Петровна Лежнивец... – на другом конце провода запнулись. – Валерия Гаркалина.
Вадим замер.
– Надо же! Какие люди! – игриво воскликнул он после паузы и нахмурился: «Столько лет, столько зим! С чего бы ей звонить? Статью прочитала?» – Слушаю вас, Валерия Петровна, – сменил он тон на деловой.
– Не забыл... Вадим... Вадим Сергеевич, – поправила себя женщина, словно пытаясь найти нужную интонацию. – Нам необходимо встретиться, – голос зазвучал более уверенно. – И как можно скорее.
– А что у вас случилось? К чему такая спешка?
– Ты прекрасно знаешь, что случилось, – выбрала «ты» Лера.
– Любопытно... – Ладышев откинулся к спинке кресла. – Можно сказать, неожиданно любопытно. Тем более что у меня острой необходимости для встречи нет. Оборудование в больнице нормально работает? Могу прислать специалистов...
– Не ерничай, – раздраженно перебила его Лежнивец. – Если бы что-то сломалось, звонила бы не я и не тебе. Ты это прекрасно понимаешь.
– А по какому еще поводу с самого утра меня может беспокоить начмед не самой последней в городе больницы? Притом таким категоричным тоном. Не на кофе же ты меня приглашаешь, – перешел на «ты» и Вадим. – Должность научила так с людьми разговаривать?
