Текст книги "Бесконечность любви, бесконечность печали"

Автор книги: Наталья Батракова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

Все это Генрих успел выхватить наметанным журналистским взглядом.

–      Здравствуйте! – на лице женщины появилось подобие улыбки. – Валерия Петровна Лежнивец. Начмед.

–      Генрих Вессенберг. Журналист.

–      Юрий... – посмотрев на мужчину в кресле, продолжила она.

–      Юрий Анисимович Обухов, – представился тот сам и протянул руку. – Министерство здравоохранения, – гордо добавил он и хозяйским жестом показал на соседнее кресло: – Присаживайтесь Позвольте узнать, что привело иностранную прессу в наше скромное лечебное заведение? Надеюсь, не перебои в теплоснабжении, случившиеся по вине коммунальных служб? – попытался он шутить, пока его маленькие глазки буравили собеседника.

–      Нет, что вы! – дружелюбно ответил Генрих, быстро сообразив, что ему в этом раскладе выпала роль белого и пушистого. – Я прекрасно понимаю: вины администрации в том нет. Я совсем по другой причине: у вас находится одна женщина, здоровье которой очень важно для меня. Собственно, из-за этого я и прилетел. При мо с самолета – в больницу. А у вас здесь полный аут: карантин, авария, милиция, журналисты. Не волнуйтесь, у меня нет задачи освещать события.

–      А почему бы и не осветить? – откинулся к спинке кресла мужчина.

При этом выглядывавшая из-под пиджака рубашка рискованно туго натянулась в районе живота. Казалось, еще чуть-чуть – и пуговицы, не выдержав напряжения, выстрелят прямо в собеседника.

–      Мы живем в открытом демократическом обществе, – многозначительно продолжил мужчина. – Так к кому вы прилетели? К любимой женщине? В наше время, когда превалируют материальные ценности, такой поступок вызывает восхищение. Ценю. Как мужчина, – и он церемонно склонил голову.

Генрих почувствовал некоторую неловкость. Возможно, потому что произнесенные слова никак не вязались с неискренностью, которую он уловил в словах собеседника. Для таких, как сидящий перед ним тип, никакие чувства не могли быть выше материальных ценностей.

–      Проскурина Екатерина Александровна, – ответил он после небольшой паузы. – Я бы очень хотел ее увидеть. Насколько мне известно, она лежит в гинекологии, а это отделение расположено в неотапливаемом корпусе...

–      Вам не о чем переживать, – перебил его неприятный тип. – Валерия Петровна, куда перевели Екатерину Проскурину? В терапию?

. – Да. Она просилась на выписку, но я не согласилась. Все-таки такая долгожданная беременность, лучше перестраховаться, -пояснила Лежнивец. – К тому же в городе свирепствует грипп, и С сегодняшнего дня мы объявили карантин, чтобы защитить пациентов от инфекции. По этой причине запрещены и посещения. Но... учитывая ситуацию, я могу пойти вам навстречу – позвоню В отделение, вызову ее в мой кабинет. Вы пока отогрейтесь. Могу Предложить чаю, – натянуто улыбнулась она.

–      Спасибо... – гость стал расстегивать дубленку. Но как-то неуверенно, механически. – Вы сказали... беременность? – вдруг переспросил он.

– Да... – подтвердила Валерия Петровна, и тут ее осенило: – Вы не в курсе? О, простите великодушно! Понимаю, такую новость вам хотелось бы услышать из уст любимой женщины, – с сожалеем проговорила она. – С моей стороны это выглядит как нарушение медицинской этики. Но так уж вышло, извините... Вчера были так настойчивы в стремлении узнать, что с ней, и сразу прилетели... Вот я и подумала – вам все известно.

–      Нет, нет, что вы... Все в порядке, – забыв о дубленке, растеряный Генрих принялся теребить шарф. – И какой... то есть когда?..

– Ждать рождения ребенка? – поняла его вопрос женщина. -Насколько я знаю, – прикидывая что-то в уме, она сделала паузу, – конец сентября – начало октября. Срок еще маленький. Надеюсь, остальное вам расскажет сама Екатерина, – потянулась она к телефонной трубке.

–      Подождите! – неожиданно остановил ее гость. – Подождите, пожалуйста... Мне надо подумать...

–      Валерия Петровна, не спешите, – понимающе усмехнулся Обухов. – Дайте нашему гостю прийти в себя. Для мужчины узнать, что скоро станет отцом, это... Ну, как бы сказать, это стресс. Не так ли? – подмигнул он Вессенбергу. – Я когда-то, сраженный новостью, что жена ждет первенца, вообще слова не смог вымолвить. Так что давайте пока выпьем чаю, поговорим о чем-либо другом... К примеру, как в Германии работает система здравоохранения. Или... Вот случись у вас подобная авария, как быстро сработали бы ваши службы? Ведь эвакуация больных – дело непростое. На мой взгляд для администрации любого лечебного заведения подобная ситуация – проверка всей организации работы. И в первую очередь ответ на вопрос: на своем ли месте руководитель? Вы со мной согласны?

–      Да, согласен... – отстраненно кивнул гость.

–      Если не вы, то ваша... любимая женщина могла бы оказать нам такую услугу. Она ведь тоже журналистка? – продолжал гнуть свою линию собеседник. – Ну, а мы со своей стороны отблагодарим чем можем: отдельная палата, лучшие лекарства, уход, внимание.

–      А кто отец ребенка? – думая о своем, неожиданно перебил его Генрих.

–      Ну... Молодой человек, – вальяжно откинулся к спинке кресла Обухов. – Полагаю, вам это должно быть известно лучше нас.

–      Да, да, конечно... – забормотал он. – Известно...

Описать, что в это время творилось в душе Генриха, невозможно. Так вот чем «серьезным» заболела Катя!

Ему захотелось немедленно покинуть кабинет и этих людей, ставших еще более неприятными. Убежать, улететь в Германию, забыть все, как страшный сон! Он знать ничего не знает и вообще сюда не приезжал! И Кати здесь нет, а ее диагноз – врачебная ошибка. Она не может быть беременна, потому что не должна!

Господи, за что ему такое наказание? За какие грехи? Женщина, которую он долгие годы любил, надеясь, что когда-нибудь она станет его судьбой, беременна от другого мужчины! И это тогда, когда исчезло основное препятствие для их воссоединения: ушла от мужа, подала на развод.

Да как она могла, как посмела обмануть его ожидания, разрушить его мечты?! Это жестоко! Он этого не заслуживает!

«Долгожданная беременность... Это мог быть мой ребенок! Наш с Катей! Почему она меня не дождалась? – кипела в груди Вессенберга оскорбленная мужская гордость. – Что теперь делать? Как найти выход из глупого положения, в которое сам себя загнал? Как только узнал, что она в больнице, толком ничего никому не объяснив, бросил все дела, ни свет ни заря был в аэропорту Мюнхена, с пересадкой во Франкфурте вылетел в Минск! Сутки практически не спал! Коченел на морозе, прорываясь в больницу! Ради чего? Узнать, что моя женщина спала с другим, она от него беременна?!»

–      Ну, коль схлынуло первое волнение, полагаю, можно пригласить виновницу... столь неожиданного нашего знакомства? – продолжил Обухов.

–      Да... Только... Мне бы хотелось поговорить с ней наедине, -поднял глаза Генрих – Если позволите.

–      О, понимаю! – воскликнул мужчина. – Валерия Петровна, позвоните в отделение. А мы с вами, пока молодые люди решат личные вопросы, займемся делами больницы.

–      Конечно, Юрий Анисимович. Я сама собиралась в хирургический корпус. Надо проверить температуру в отделениях, в первую очередь в реанимации... Терапия? Это Лежнивец...

...Маленькая Катя сидела на полу в большой комнате бабушкиного дома и сматывала нитки. Клубков не счесть: разноцветных, больших, маленьких. А еще катушки с тонкой швейной нитью, мотки с толстой шерстяной пряжей, наборы для вышивания!

И ей следовало все это разобрать, рассортировать, смотать. Задание для Золушки! Но кто дал такое задание, она не помнила. Знала только – работу необходимо закончить как можно скорее, так как от этого зависит что-то очень и очень важное.

Она старалась изо всех сил, но процессу, казалось, не будет конца. Стоило ей покончить с одним клубком, как на его месте появлялся новый, а общее количество совсем не уменьшалось. Отчаявшись, она уже готова была заплакать, но тут волшебным образом все вокруг преобразилось, груды ниток и пряжи куда-то исчезли. Остался лишь один моток спутанный, бесформенный, но последний! Обрадованная, она подтянула его к себе, разворошила, попыталась отыскать конец, как вдруг почувствовала: что-то мешает движениям, рука начинает неметь. Вот уже ноет плечо, тупая боль приближается к груди. И тут с ужасом заметила – из мотка ниток выползла длинная змея, обвила запястье, стала подниматься все выше, выше...

Катя попыталась скинуть с себя змею, но та вдруг зашипела, выбросила длинное жало и...

–      ...Екатерина Александровна, проснитесь, – кто-то коснулся Катиной руки, заставив открыть глаза. Она близоруко прищурилась: рядом с кроватью стояла заведующая терапевтическим отделением. – Вас срочно зовут к начмеду! – донеслось до нее.

Тут же почувствовала, как заныло занемевшее во сне плечо.

–      Зачем?

–      Не знаю. Сказали срочно, – понизила голос завотделением. -Административный корпус, третий этаж. Вас проводить?

–      Спасибо, я сама, – Катя присела на кровати, пытаясь сбросить остатки сна, тряхнула головой, взяла с тумбочки очки. «Ну вот, началось... Права Оля, где-то пересеклись мы с этой женщиной. Иначе она не вспомнила бы обо мне в такой день – авария, комиссия... Видно, невтерпеж». – А как начмеда зовут?

–      Лежнивец Валерия Петровна.

«Лежнивец, Лежнивец, – брела она по лабиринтам больничных коридоров и пыталась хоть что-нибудь вспомнить. – Нет, не видела, это точно. И что ей от меня надо?.. Ладно, посмотрим, послушаем, а там определимся. Возможно, какая-то ошибка. Перепутала с другой».

В кармане завибрировал телефон.

–      Привет, Веня, – прижав трубку к уху, произнесла она почти шепотом.

–      Кать, ты как там? Не замерзла?

–      Не замерзла, – успокоила она и, заметив на стене указатель «Административный корпус», добавила: – Меня в другое отделение перевели. Вень, скажи: тебе знакома фамилия Лежнивец?

–      Лежнивец? Мужчина или женщина?

–      Женщина. Валерия Петровна.

–      Нет, не знаю такую. А что?

–      Она работает начмедом. Меня вдруг к ней вызвали, – поделилась Катя, читая таблички на дверях.

–      А-а-а, – протянул Потюня. – Кажется, я знаю, в чем дело... Короче, твой Генрих из Германии прилетел и прорвался в больницу. Наверное, теперь ждет тебя в ее кабинете.

–      Подожди... – Катя остановилась. – То есть как прилетел?

–      Я ж тебя утром предупреждал о сюрпризе, – шмыгнул носом Веня. – А раньше времени не хотел говорить: вдруг он не смог бы вылететь.

–      Как он узнал, что я в больнице?

–      Я ему вчера сказал. Он как раз позвонил, когда я был на Чкалова

–      Веня, зачем?! – простонала Катя. – Я же просила: никому ни слова! Ты же обещал!

–      Ну, само собой как-то получилось, – повинился тот. – Понимаешь, он в панике был, куда ты пропала. Вот я и не выдержал. Но о том, что ты беременна, он не знает, – спохватился Потюня.

–      Спасибо и на этом! Ты хоть понимаешь, что вмешался в мою личную жизнь? – она начала злиться.

–      Кать, ну... Я подумал: если ты ему небезразлична, если он отец...

–      О чем ты подумал? Но главное – чем? Генрих не имеет отношения к моей беременности! Что я ему скажу? Ты хотя бы мог у меня спросить!

–      Так я спрашивал, – виновато пробормотал Вениамин. – Ты толком не ответила. Ну извини, так получилось.

–      Извинить? Я тебе как другу доверилась, а ты!..

–      Мне показалось – он тебя любит...

–      Любит, не любит – мне все равно! Я его не люблю! И никогда ничего ему не обещала, понимаешь? Веня, что же ты наделал?!

–      Катюнь, ну прости!.. – заканючил он.

–      Что он делает у начмеда?

–      А я почем знаю? Ломился в дверь, как и другие. На крыльце много разного люда – родственники, журналисты, милиция. Никого не пропустили, а его вдруг пригласили. Может, потому что немец? – Ну мало ли. Не хотят скандала, к примеру... А что такое?

–      Понимаешь, начмед вчера из-за меня устроила лечащему доктору разнос, меня из больницы собиралась вышвырнуть, а тут вдруг резко передумала

–      А какое она имеет право вышвыривать тебя из больницы?

–      Это уже неважно. Непонятно другое. Сегодня утром она на ровном месте воспылала ко мне любовью и отказалась выписывать. А тут еще Генрих у нее в кабинете!

–      Ну, погорячилась, опомнилась. С кем не бывает? – попытался вступиться за неведомого начмеда Веня. – К примеру, узнала, что ты журналистка.. – добавил он и тут же ухватился за эту идею: – Возможно, захотела, чтобы эту историю с отоплением осветили в прессе в нужном ракурсе. Подумай: какой ей резон с тобой ссориться? Тем более ты совсем недавно такую статью о профессоре медицины забомбила! Так что все просто.

– А если бы не журналистка то вышвырнула бы? – хмыкнула

Катя, присев на стоявшую в коридоре кушетку. – Нет, здесь другое.

У моего врача создалось впечатление, будто я для этой Лежнивец личный враг! А я даже понятия о ней не имею! И ты еще Генриха сюда умудрился впутать!

–      Кать, ну прости... Правда ведь, как лучше хотел. Не растить же мне и твоего ребенка? Своих трое, – запричитал он, да так жалобно, что у Кати весь гнев испарился.

–      Вень, давай договоримся: ребенка я буду растить сама, без чужой помощи.

–      Расти сама, – вздохнул он. – Хотел помочь. Честное слово!

–      Ладно... – она поднялась с кушетки. – Надо идти. Вот только о чем с Генкой говорить, ума не приложу. Промолчал бы ты вчера – не было бы у меня новой головной боли. Или уж лучше правду сказал бы, все равно рано или поздно он узнает... Только не уезжай, дождись его. Скорее всего, повезешь обратно в аэропорт.

–      Куда ж я теперь денусь? Дождусь... Стрельникова здесь. Хочет написать об аварии и положении в больнице, – как бы между прочим сообщил он.

–      Он не говорил, когда у него обратный билет? – словно не услышав его слов, поинтересовалась Катя.

–      Не говорил. Но я так понял – не на один день прилетел.

–      Ясно... Пошлая.

–      Удачи!

Потюня спрятал телефон, натянул на замерзшую руку перчатку и тяжело вздохнул. Снова не то сказал, не так сделал. И когда жизнь научит его держать язык за зубами? Или хотя бы думать, прежде чем говорить.

И все-таки беспокойство за Катю не отпускало.

«Да уж, лоханулся с Генрихом, признаю, – каялся он, крадучись, как шпион, к огражденной территории. – Значит, отец – Ладышев. Надо все-таки ему позвонить, раз просил. Вдруг он не знает, что Катя в больнице? Эта гордячка могла и ему ни слова не сказать. Глупая. И я болван – зачем ее послушался? Вот сделаю несколько кадров и позвоню. Пусть потом Катька ругается, не впервой...» -принял он решение и, заняв хорошую позицию для съемки, вклю камеру....

Зина стояла у окна на кухне Ладышева, машинально рассматривая зимний пейзаж за стеклом, и раздумывала: остаться здесь на ночь или уехать домой? Как мать она должна быть рядом г больным ребенком. Это даже не обсуждается. Но сын – у свекрови, тащить его домой по такому холоду нельзя: достаточно пары глотков морозного воздуха – и осложнение обеспечено. Ночевать у бывшей свекрови тоже неудобно. У нее теперь есть другая невестка, и не известно, как она к этому отнесется. Внук – он всегда внук, а вот экс-супруга сына – отрезанный ломоть. Свекровь это тоже понимает: дипломатично заверила, что все у них будет в порядке, и посоветовала Зине ехать домой.

«Ну и ладно... Лекарствами и продуктами я их с утра обеспечила, – успокоила она себя. – Если что, свекровь позвонит, тут же примчусь. А вот как быть с шефом? Температура под сорок, сбивается тяжело, полубред, ничего не ест. И при этом сплошные капризы: не хочу, не буду, не надо, потом. Вот уж правда: больной мужчина хуже больного ребенка! Все-таки придется здесь ночевать. И Нина Георгиевна просила».

Мать Ладышева уже несколько раз говорила с Зиной. Первый раз позвонила на мобильный сына, но, поскольку он спал, пришлось ответить ей. Скрыть, что Вадим Сергеевич заболел и лежит с высокой температурой, невозможно. Но и Нине Георгиевне приезжать сюда ни в коем случае нельзя: с ее сердцем и давлением не хватало еще и грипп подхватить!

За спиной раздалась приглушенная вибрация. Снова телефон шефа. Хорошо хоть звук отключила, можно отвечать выборочно, не опасаясь, что непрерывные звонки потревожит больного. Отвечала только Нине Георгиевне и Андрею Леонидовичу. Остальные пусть ждут, пока выздоровеет.

На этот раз на дисплее высветилось «Вениамин Потюня». Удивленно приподняв бровь, Зиночка решила ответить.

–      Да, – негромко произнесла она. – Веня, это вы?

-Я... А вы кто?

–      Зина. Секретарша Вадима Сергеевича. Мы с вами вчера встречались в редакции.

–      А... Ну, здрасте! А Ладышева можно?

–      Нет, нельзя. Он спит.

–      Да? Странно.

–      Ничего странного: у него высокая температура. Грипп.

–      А-а-а... – протянул Потюня.

–      Ему что-то передать? Вы что-то узнали о Кате? – оживилась Зина.

–      Нет... Хотя... Ну... – растерянно забормотал он. – Пока ничего не узнал, но передайте, чтобы он мне перезвонил.

–      Передам. Но не раньше завтрашнего утра, – как верный страж, она берегла покой шефа.

–      Нет... Так не пойдет, – засопел в трубку Вениамин. – Он просил меня позвонить, если узнаю что-то важное.

–      Можете передать мне. Особенно если это касается Проскуриной.

–      Не могу. Это личный разговор.

–      Тогда завтра утром, – мстительно ответила Зина и попыталась спровоцировать: – Исключение только в том случае, если скажете, где Катя и что с ней.

–      Не знаю я...– чувствовалось, собеседник колеблется.

–      Тогда звоните завтра.

–      Хорошо. Как знаете, – к Зининому разочарованию согласился Веня и прервал разговор.

Посмотрев на дисплей, она на всякий случай решила скопировать номер себе на мобильный.

–      Кто звонил? – неожиданно услышала она хриплый голос и оторвалась от набора букв и цифр.

–      Да так, ерунда всякая, – отмахнулась она. – Вам что-нибудь приготовить поесть?

–      Зина, ты уже спрашивала. Есть не хочу. Послушай, а почему ты до сих пор здесь? Почему не на работе?

–      Потому что вы, Вадим Сергеевич, больны. Должен же кто-то за вами ухаживать?

–      Я не ребенок, – раздраженно отмел он ее довод.

«Кажется, температура спала, – отметила довольная секретарша. – Вот только надолго ли? Если грипп, то через пару часов снова поднимется».

–      Я чувствую себя гораздо лучше. Спасибо! Езжай на работу, -приказал он.

–      Вадим Сергеевич, я никуда не поеду. На работе все под контролем: полчаса назад разговаривала с Красильниковым, Андрей Леонидович только что звонил. Все в порядке. К тому же вашей маме я обещала – останусь у вас до утра. Вы же не хотите, чтобы она сюда примчалась?

–      Так ты и маме рассказала? – нахмурился шеф.

–      А вы попробовали бы не рассказать! Она – мать, сердцем чует. Давно сама приехала бы, если бы вы были один.

–      Зина, езжай домой, – повторил Ладышев, но уже чуть мягче. – Прямо сейчас. И запомни: мама не должна знать, что ты уехала.

–      Вы предлагаете мне ее обмануть? – округлила она глаза. -Нина Георгиевна мне доверяет! О каком доверии после такого пойдет речь?

–      Хорошо, – подумав, согласился Вадим. – Я сам сейчас ей позвоню. А ты собирайся. У тебя болен сын и на работе нет экстренных дел, поэтому я разрешаю тебе ехать прямо домой.

Поняв, что шеф останется непреклонным, Зина вздохнула и, прихватив телефон, поплелась в прихожую.

–      Я поеду, – неожиданно обернулась она на полпути, – но только после того, как вы при мне позвоните Нине Георгиевне.

Ладышев молча взял со стола свой телефон.

–      Мама? Да, я... Мама, у меня все в порядке, не волнуйся... Температура спала, лекарства Зина привезла... Да, конечно, спасибо ей большое! Но сейчас я отправляю ее домой. У нее сын заболел...

–      перевел он взгляд на замершую в проеме гостиной секретаршу.

–      Нет! Ни ты, ни Галина Петровна мне здесь не нужны, и дверь я вам не открою. Даже не пытайтесь! Ты меня знаешь... Да. Я сказал правду: мне гораздо лучше, и Зина может подтвердить... Хорошо, если тебе так спокойнее, то я буду названивать тебе каждые два часа... Да, конечно. Все, мама, пойду за Зиной дверь закрою. Только ты не заболей, пожалуйста.

–      Ну, слышала? – закончив разговор, посмотрел он на Зину.

–      Слышала, – буркнула она, взяв в руки сапог. – Только обещайте и мне звонить.

–      Зина, тебе я позвоню только в том случае, если действительно буду нуждаться в помощи. Но и для таких случаев есть телефон 103. Так что не жди. Еще раз спасибо за все. До встречи утром на работе.

–      Вадим Сергеевич, не глупите! Какая работа после такой температуры, о чем вы? Или хотите всех сотрудников на больничный отправить? – застегивая сапоги, возмутилась секретарша.

–      Не хочу, – подал ей дубленку Ладышев и, подумав, уточнил: -Насчет завтра я, возможно, погорячился. Утром будет видно.

–      Ладно, до свидания... – попрощалась Зина, сделала шаг в открытую дверь, но тут же, что-то вспомнив, обернулась: – Забыла. Позвоните...

–      Зина, – прервал ее хозяин квартиры, – все будет хорошо. До свидания!

Вздохнув, секретарша повернулась и направилась к лифтам.

«Ничто шефа не меняет, ни работа, ни болезнь... И как его Катя почти месяц выдержала? – нажала она кнопку лифта. – Ладно, мне с: ним не спать. Хотя обязанностей личного секретаря с меня тоже никто не снимал. Через пару часов начну тарабанить. Пусть ругается, зато мне будет спокойнее», – решила она.

«Ишь что удумала: заночевать она у меня решила, присмотреть, мол, некому, – усмехнулся Вадим, набрал в чашку воды и залпом выпил. Пропотевший организм нуждался в жидкости. – Никто мне здесь не нужен... Надоело в кровати валяться, бока болят, – тоскливо посмотрел он в сторону спальни. – Но и на другое сил нет. Неприятная штука – болезнь... Надо перебазироваться к телевизору, послушать новости...»

Прихватив мобильник, он прошлепал к дивану, щелкнул пультом. Подумав, заглянул в гостевую комнату, взял подушку с пледом и улегся напротив телевизора. Стоило ему принять горизонтальное положение, как желание знать, что творится в мире, тут же куда-то провалилось под упавшими ресницами...

Катя постучала в кабинет начмеда, открыла дверь и сразу увидела сидевшего в кресле задумчивого Генриха.

–      Привет! Что ты здесь делаешь? – спросила она.

–      Привет! – вскинул на нее глаза Вессенберг. – Узнал, что ты в больнице... И вот прилетел...

По полуофициальному тону и по тому, что против обыкновения Генрих даже не улыбнулся, чувствовалось, что он сильно растерян. Это странно. В ее присутствии он обычно ведет себя иначе: всегда словоохотлив, шутит, смеется.

–      Спасибо, конечно, но не стоило беспокоиться, – прошла она вперед и присела на соседнее кресло.

Над едва начавшимся разговором повисла напряженная пауза.

–      У тебя в Минске еще какие-то дела? – нарушила молчание Катя.

–      Нет.

–      И когда обратно?

Будто споткнувшись о ее вопрос, Генрих поднял недоуменный взгляд:

–      Пока не думал. Наверное, завтра. Хотя не знаю...

–      Непонятно, – еще больше удивилась Катя. – Обычно у тебя четкие планы, особенно по датам. Что-то случилось?

–      Нет... Хотя да, – решился он. – Я не знал, что ты беременна. Ну, что у тебя есть другой мужчина, – путано пояснил он.

–      Да. И я от тебя это не скрывала, – припомнила она подробности их последнего разговора.

–      Но вы расстались! Я хорошо помню твои слова! – в голосе Генриха послышался укор, что Кате не понравилось.

–      Извини, я не понимаю твоего тона. Это мое личное дело, с кем встречаться, с кем расставаться. Тебя не касается.

–      Нет! Касается! – Генрих вскочил с кресла, сделал несколько шагов к окну, вернулся, дошел до Кати, наклонился: – Это должен был быть мой ребенок, понимаешь? Мой – и больше ничей!

Катя встретилась с ним взглядом. Такой боли в его глазах она никогда не видела. Кольнуло чувство вины: сама того не желая, причинила ему страдания. Но не более того, потому что никаких других, более значительных ее грехов перед Вессенбергом не существовало.

–      Гена... Почему ребенок должен был быть твоим? – не поняла она. – Постарайся все-таки уяснить: это моя личная жизнь.

–      А моя личная жизнь? Я тебя люблю, понимаешь! Я и только я – больше никто! – должен быть отцом твоих детей! Наших детей! – схватил он ее за плечи и крепко сжал. В глазах сверкнули молнии. – Как ты могла так меня обмануть?! Это чужой ребенок, он нам не нужен!

–      Отпусти, – испуганно повела плечами Катя.

Ей в самом деле стало страшно. Но ненадолго. Где-то внутри мгновенно зародилось ответное: она должна защищаться. И защищать должна в первую очередь ребенка! Потому что угрожают не ей, а ему!

В ту же секунду зрачки ее сузились, взгляд стал жестким, мышцы напряженно сжались, кожа словно ощетинилась невидимыми глазу иглами.

–      Отпусти немедленно! – повторила Катя, но уже стальным голосом. Вессенберг машинально разжал пальцы и убрал руки. – Не смей ко мне прикасаться! – прорычала она, мгновенно превратившись в самку, защищающую детеныша.

Опешив от неожиданности, Генрих отступил на несколько шагов.

–      Прости... – наконец, пробормотал он. – Прости...

Вессенберг замер на пару секунд, закрыл лицо руками, затем,

обессиленно уронив их, сделал шаг навстречу Кате. Но, натолкнувшись на ее жесткий взгляд, медленно опустился в кресло.

–      Извини... Это все нервы, – пробормотал он.

–      Кто тебе сказал о моей беременности? – как на допросе, продолжила Катя. – Веня?

–      Нет, не он... Он только сказал, что ты в больнице. Вот эта женщина, – Генрих кивнул в сторону пустого стула у стола. – Вчера она со мной даже разговаривать не хотела по телефону, а сегодня вдруг позвала в кабинет и сообщила, что... что ты беременна. Вот ни... Прости, – опустил он голову.

–      Ее фамилия Лежнивец? – уточнила Катя.

–      Кажется, – кивнул он. – Валерия...

–      Петровна, – подсказала она и задумалась.

В последние дни Лежнивец в ее жизни стала играть все более странную роль, что не просто настораживало. И если история с назначением импортных лекарств поддавалась объяснению, то остальное выходило за пределы всяческого понимания. Ольга права: что-то связывает их. Или кто-то.

–      И что она тебе еще сказала?

–      Ничего... Возможно, испугалась, что я напишу про больницу, про аварию на теплотрассе. Здесь еще один мужчина был. Так вот он намекал: услуга за услугу. Я о них что-нибудь хорошее напишу, а они тебе – лекарства, палату. Мне показалось, он и тебя хотел в это дело впутать. В смысле, статью писать.

Катя задумалась, включила логику. Что-то стало проясняться: Лежнивец знает, что она журналистка и журналистка с именем. Не удивительно: профессия и место работы указаны в истории болезни. Передумала выписывать, потому что побоялась негативной реакции прессы?.. Нет. Вчера ее это не волновало. Тогда что? Как и Ладышев, терпеть не может журналистов? Неужели Проскурина снова кому-то насолила своими статьями?

Если да, то, скорее всего, это снова медицина. Но за всю карьеру она написала на эту тему лишь две статьи – о хирургической ошибке, из-за которой погибла молодая девушка, и профессоре Ладышеве, пытавшемся выгородить сына-хирурга, и... снова о профессоре Ладышеве.

–      Так какую статью хотела Лежнивец? – переспросила Катя.

–      Скорее, не она, а тот мужчина. Он ее коллега, из Минздрава, -пояснил Генрих.

«Коллега... Значит, оба из медицины, – продолжила умозаключения Катя. – Судя по словам Арины Ивановны, медицинский мир в целом воспринял последнюю статью с одобрением, так что это не месть. Оля права: здесь что-то личное. И профессиональное. Никаких других фамилий, кроме Ладышева, там не упоминалось, но...»

–      Катя, прости меня! – прервал ее размышления Генрих. – Я виноват, что вот так... что так отреагировал. Это от неожиданности... Волновался...

–      И не был готов к тому, что я беременна... – понимающе усмехнулась Катя. – Гена, пусть это прозвучит жестко, даже жестоко, но на будущее: я тебя не люб-лю, – четко по слогам произнесла она. – Я люблю другого человека, жду от него ребенка. Тебе придется с этим смириться, если не хочешь совсем прекратить наше общение. Подожди, не перебивай меня, – остановила она попытавшегося что-то сказать Генриха. – Да, признаю: когда-то очень давно я была в тебя влюблена. Но те чувства уже невозможно ни возродить, ни реанимировать, а тем более превратить в любовь. Никаких других чувств, кроме дружеских, у меня к тебе нет и не будет. Это первое. И второе, гораздо более важное. Никогда, – я повторяю: ни-ког-да! – не смей угрожать моему ребенку.

–      Я не угрожал, – округлил глаза Генрих. – Ты неправильно поняла.

–      Я все правильно поняла, – не согласилась Катя. – Это мой ребенок, и я его люблю больше жизни, – встала она с кресла. – Возвращайся домой, мне пора в палату. Этим, – показала она взглядом на рабочее место начмеда, – передай: ничего я для них писать не буду – ни плохого, ни хорошего. У меня сейчас совсем другая задача, – приложила она ладонь к животу, как бы давая понять какая, и впервые за время разговора улыбнулась: – Спасибо за заботу, Генрих. И прощай!

Вессенберг тоскливо посмотрел на закрывшуюся дверь, уперся локтями в колени и, сцепив пальцы, опустил на них голову...

–      ...Думаю, пора возвращаться, – взглянул на часы Юрий Анисимович. – Голубочки уже должны наворковаться, пора решать главный вопрос, – хмыкнул он. – Да и я без ласки затосковал, – оглянувшись по сторонам, он слащаво осклабился и положил руку на ягодицы идущей впереди Валерии Петровны.

–      Юра! – шикнула она и быстро отбросила руку. – Что ты себе позволяешь? Вдруг кто увидит!

–      Не увидит, – ухмыльнулся он. – И вообще, Лерочка, что-то в последнее время ты стала меньше меня любить.

–      Тебе это только кажется, – отмахнулась она. – Не до любви, сам видишь. Сначала проверка, затем отопление.

–      А что отопление? Твоей вины нет. Даже наоборот: комиссия отметила четкую и слаженную работу – руководство больницы действовало профессионально. Это тебе зачтется, я постараюсь: завтра же замолвлю словечко на совещании. А если журналисты в газету что-нибудь позитивное сообразят – будет еще лучше. Так что как минимум благодарность тебе обеспечена. Ну а я бы от нее и сейчас не отказался, – снова ухмыльнулся он, коснувшись ягодиц под халатом Лежнивец.

–      Юра, да прекрати же! – она успела увернуться.

Вовремя. Впереди открылась дверь, и в коридор в верхней одежде вышла секретарша главного врача Полина. Девушку взяли на работу недавно, на время декретного отпуска. Спустили кандидатуру сверху, что Лежнивец сразу не понравилось: кадры в больницу она старалась подбирать сама. А здесь непонятно чья протеже, темная лошадка.