Текст книги "Бесконечность любви, бесконечность печали"

Автор книги: Наталья Батракова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

Наконец утихло зашкаливавшее сердцебиение и восстановилось дыхание. Катя встала, вымыла руки, ополоснула лицо, промокнула полотенцем и посмотрела на часы: семь тридцать. Можно еще подремать до завтрака.

Но, несмотря на полуночные разговоры с отцом и ранний подъем, спать не хотелось: давало о себе знать перевозбуждение, случившееся дважды за утро. Стоило лечь и закрыть глаза, как неконтролируемые мысли о Вадиме и Виталике тут же атаковали сознание. Ответа на вопрос «что с ними?» у Кати не было, и, чтобы переключить эту заевшую пластинку, которая уже утомила, она решила почитать Интернет.

Особыми новостями Сеть не удивила. Активно обсуждалась лишь эпидемия гриппа – переполненные больницы, осложнения, летальные исходы.

«И вправду надо беречься, лишний раз из палаты носа не высовывать, – начитавшись страшилок, вняла она наставлениям медиков. – Но как же Вадим оказался здесь? Видно, сильно прихватило. По собственной воле он ни за что не лег бы в больницу. Жаль, Арина Ивановна только к обеду будет, не у кого спросить. И о Виталике что-нибудь узнать».

Все эти вопросы, конечно, можно задать и Раде Александровне, но обход по непонятной причине задерживался. Несколько раз, явно нервничая, в палату заглядывала старшая медсестра: пристально смотрела на Катю, словно желая удостовериться в ее присутствии, и, не говоря ни слова, исчезала за дверью.

Наконец зашла заведующая.

–      Значит так, дорогуша! – плотно закрыв за собой дверь, строго начала она. – Отныне из больницы ни шагу. Больше никаких неотложных дел. Поняла?

–      Поняла, – послушно кивнула Катя.

Такой категоричной Раду Александровну она видела впервые.

–      Утром никому на глаза не попалась? Не останавливали? -уточнила та.

–      Нет. Никто не останавливал. Ни вчера вечером, ни сегодня утром. А что случилось?

–      Тяжелобольной из терапии сбежал, – раздосадованно вздохнула Рада Александровна. – Из Арининого отделения. А ее, как назло, на работе нет, отпросилась до обеда. Что теперь будет, одному Богу известно.

–      А как его фамилия? – после небольшой паузы поинтересовалась Катя.

–      Тебе-то зачем? – заведующая насторожилась. – Сбежал и сбежал, – попыталась она уйти от ответа.

–      Ладышев? – напрямик спросила Проскурина.

Рада Александровна отвела взгляд и вздохнула.

–      Я встретила его утром в подземном переходе, – Катя опустила глаза. – Теперь понимаю, почему он там оказался... Я знаю, вы в курсе всей истории, начиная со статьи о его отце. Пожалуйста, скажите, что с ним было? Очень прошу! – взмолилась Катя.

–      Хорошо... Грипп, пневмония. Шесть дней в реанимации, неделю назад перевели в отделение. Организм молодой, крепкий, пошел на поправку. Обидно, ведь сам в прошлом доктор... – женщина в сердцах бросила на стол медкарту. – Неужели не понимает, чем грозит его побег медперсоналу? Записка, что по собственному желанию и претензий не имеет, ничего не значит. Начальство сверху с утра тарабанит, а больного и след простыл. Как сквозь землю провалился. И телефон отключен.

–      А на работу ему звонили?

–      Конечно. Сначала секретарша ответила, что понятия не имеет, но позже перезвонила и успокоила: с шефом все в порядке, отправился на лечение в Германию, – Рада Александровна задумалась. – Катя, я действительно много знаю о нем и о тебе. Ответь на один вопрос: ты никогда не замечала за ним каких-то странностей? В плане психики.

Катя удивленно посмотрела на собеседницу.

–      Нет, никогда, – замотала она головой. – А что случилось?

–      Да вообще не поймешь что... Оказывается, вчера вечером его приезжала навещать одна чиновница. Вроде она его женихом дочери считает. Но повел он себя неадекватно, выставил ее за дверь. Та потребовала назначить ему консультацию психиатра.

–      Его Балай навещала? – после небольшой паузы уточнила Катя и опустила взгляд. – Тогда понятно... Рада Александровна, не верьте ей, не нужен Ладышеву психиатр. Не стану ничего объяснять, потому что долгая история, но уверена: со стороны Балай это заурядная месть. Вадим не собирался жениться на ее дочери, – Катя задумалась. – Но до нее, как мне кажется, у Ладышева могла быть еще одна посетительница.

–      Откуда знаешь?

–      И ту, и другую я вчера видела в коридоре у приемного покоя. Фамилия второй -Лежнивец. Она работает начмедом в больнице, где я лежала до вас. Бывшая любовь, а возможно, и не бывшая.

–      Это которая Гаркалина?

-Да.

–      Теперь понятно. Якушева упоминала о коллеге-начмеде, которая вчера заезжала. Сказала: та тоже отметила неадекватное поведение больного. Арина, напротив, ничего такого не замечала. Так что, может быть, ты и права, – поразмыслив, согласилась за-вотделением.

Обе замолчали, обдумывая каждая свое.

–      Ладно, пусть этот Ладышев сам со своими дамами сердца разбирается, – махнула рукой Рада Александровна. – Еще тот фрукт! Арину жалко: ее кандидатуру из и.о. на должность заведующей две недели назад утвердили, и тут такое ЧП. Как чувствовала, не хотела второй раз в одну и ту же реку.

–      Какую реку?

–      А ты не знаешь? – удивилась Рада Александровна. – Она уже заведовала отделением в другой больнице. Как раз в той, где ты лежала. Но ее место понадобилось одному человеку для карьеры: сама понимаешь, по пути наверх надо все ступеньки лестницы пройти. Пусть и галопом по Европам, но по правилам, – усмехнулась она. – Арину под надуманным предлогом сместили с должности завотделением, а его поставили. Он и дальше по головам пошел... Ариша сильно переживала, вот я и предложила ей перейти к нам: хороших специалистов нынче в медицине можно по пальцам пересчитать. В этих стенах она с твоим отцом и познакомилась.

–      Да, я помню, как он здесь лечился, – улыбнулась Катя. – Вовремя вы ее к себе позвали.

–      Это судьба, – кивнула Рада Александровна. – Но сколько раз ей ни предлагали заведование, отказывалась. Согласилась, только когда с Сашей эта беда приключилась, потому что зарплата больше. К тому же пенсия скоро. А жить-то вам всем на что-то надо, -кивнула она на Катин живот, прикрытый одеялом. – Теперь могут выговор влепить. Уж Балай постарается. Говорят, это ее протеже в прежней больнице Аринино место занял, – шепотом добавила Рада Александровна.

В палате снова стало тихо.

–      Крепко вас всех жизнь в один узел связала, – снова нарушила молчание заведующая. – Ох, не случайно все! Запуталась история много лет назад и не отпускает.

Катя только вздохнула в ответ.

«Не то слово! Вы еще о Виталике не знаете! И это уже не случайность, это закономерность. Словно кто-то специально собрал всех в одном месте, а теперь наблюдает, потешается. Или раздумывает, что со всеми нами делать», – грустно усмехнулась она.

–      Катя, можно задать вопрос? Отец ребенка – Ладышев? – неожиданно прямо спросила Рада Александровна. Катя виновато опустила взгляд. – ...Мы с Ариной так и думали. Поэтому и решили не говорить тебе, что он лежит в нашей больнице. Да-а-а.... Но зато есть один плюс: знаем группу крови отца. Мало ли что... А в остальном – правильно, что не сказала ему о ребенке. И Арина не успела выдать секрет, хотя и проскальзывала такая мысль. Из лучших побуждений хотела, но, видимо, кто-то наверху решил иначе.

–      А Арина Ивановна знает, что именно Вадим сбежал?

–      Знает, мчит на всех парах из Аксаковщины. И сразу – на ковер к начмеду. Хотя пресекать побеги больных – обязанность начальства, а не докторов. Приемный покой – проходной двор, сама видела. Но у нашего начмеда муж – депутат, так что, как пить дать, Арину крайней сделают. И вход теперь перекроют. Может, и к лучшему: за ночь еще троих с пневмонией привезли. По коридорам лучше не гулять.

–      И Виталик утром поступил, я видела. Виталий Проскурин. Вы не могли бы узнать, как он?

–      Проскурин? Муж, что ли? – расширила глаза Рада Александровна. – Вот это да... Бомбы в одну воронку еще как падают! Хорошо, узнаю. Только ты, будь добра, из палаты не высовывайся... Или лучше выписать тебя отсюда? Анализы в порядке, все остальное вроде тоже, – вслух принялась размышлять заведующая. – Чуть позже подошьем на всякий случай или пессарий на шейку матки поставим. А пока... Знаешь, собирайся-ка ты домой, – решительно встала она. – Только дай слово: пока грипп не успокоится, ни ногой из Ждановичей!

–      Даю! – обрадовалась Катя. – Не то что ноги, носа не высуну!

–      Хорошо, верю. Больничный я тебе до конца недели оформлю. Как у тебя с работой? Разрешат дома посидеть еще хотя бы недельку?

–      Надеюсь. Главный редактор – женщина строгая, но к беременным благоволит. Сама когда-то с трудом выносила ребенка.

–      Это хорошо, что начальница понятливая. Ты где собираешься на учет становиться?

–      Пока не знаю. Не решила.

–      Тогда не торопись. Я решу, куда лучше, и позвоню. Но если что не так – сразу ко мне. Договорились?

–      Договорились, – кивнула Катя. – Спасибо!..

...Едва проснувшись, Вадим включил ноутбук. На мониторе тут же появилось on-line табло аэропорта Франкфурта: сегодня воздушная гавань работает в штатном режиме. Замурлыкав что-то под нос, Ладышев поспешил в ванную. Чувствовал он себя прекрасно, забастовка у персонала аэропорта закончилась, и уже сегодня можно вернуться в Минск.

За почти три недели он сильно соскучился и по дому, и по работе. Пора давать жизнь новой идее, которая за время лечения обрела форму продуманного бизнес-плана. Кое-какие пункты, конечно, придется подкорректировать. А еще Ладышев остро нуждался в консультациях компетентных лиц, но это разговоры из разряда «не по телефону» и даже «не по переписке».

Вылететь домой он был готов еще неделю назад, однако многое останавливало. Во-первых, недолеченная болезнь, которая давала о себе знать быстрой утомляемостью и слабостью. Во-вторых, Хильда. Поселив Вадима в опустевшей после смерти супруга квартире, она, казалось, ожила – нашла новый объект для заботы. Готовила завтраки, обеды и ужины, возила в госпиталь на обследования, процедуры. И всячески противилась отъезду подопечного, находя все новые предлоги.

...Накануне, прекрасно понимая, что ее гость все равно улетит, Хильда использовала последний шанс и настояла на визите к доктору. Рекомендации были ожидаемы: рано еще приступать к работе, желательно пройти реабилитацию, санаторно-курортное лечение, повторное обследование и т.д. Но Вадим к подобным советам остался глух. Вернее, улыбаясь, соглашался с доктором, благодарил и все же твердо заявил: завтра летит домой.

И объяснил почему. Так уж он устроен: лучшее лекарство для него – дело, которое наиболее стимулирует организм к выздоровлению. А расслабленное времяпровождение, напротив, ему только вредит: в голову лезут всякие досадные мысли, заставляют копаться в прошлом, зацикливаться на ошибках. Все это прямой путь к депрессии, а не к исцелению. У него есть свой рецепт, проверенный годами: проснулся, сделал физзарядку, наработался за день до изнеможения, пришел домой, упал в кровать и уснул. Лучшего снадобья для таких, как Вадим, природа не придумала.

Доктор выслушал его и пожал плечами: вам решать. Ну а Хильда всю обратную дорогу молчала, как и Вадим. Оба размышляли.

Что ж, ей придется смириться с его решением. Он самостоятельный человек, дома его ждет родная мать. За здоровье можно не беспокоиться – благодаря усилиям врачей и крепкому организму болезнь отступила, и если уж осталось за что тревожиться, так это за душевное состояние Вадима. Живя в одной квартире, Хильда замечала: часто на его лице проскальзывали гримасы душевной боли, глубокая тоска в глазах, подавленность. Чувствовала, сколько он прикладывает усилий, чтобы за улыбкой скрыть свое состояние.

Оживал и преображался Вадим лишь тогда, когда включался в работу над новым проектом. Работа для него действительно спасение, с этим легко можно согласиться. Именно так были устроены и Мартин, и погибший сын. Да и ее, признаться, после смерти близких удерживали от депрессии только заботы благотворительного фонда.

Что мучило Вадима, она могла лишь догадываться. Скорее всего, нечто глубоко личное. Возможно, разочарование в любви...

«Надо как-то помочь ему вскрыть нарыв в душе, дать выговориться. Но как? – ломала голову Хильда. – Общительный и дружелюбный, он редко позволял себе подобные откровения даже с Мартином».

Вадим же думал о том, насколько привязался к Флемаксам, как ему не хватает рано ушедшего Мартина, как жаль Хильду. Стройная от природы, за последние месяцы она еще похудела, как-то скукожилась и, уходя в свои мысли, порой напоминала ходячую тень. Вот и сейчас ведет машину, о чем-то сосредоточенно размышляет, а у него сердце сжимается: завтра он улетит, и она снова останется одна.

«Надо как-то ее утешить перед отъездом», – отстраненно рассматривал он мелькавшие за стеклом пейзажи.

Почти каждый вечер перед сном они беседовали у камина: философствовали, вспоминали поездки в разные страны, веселые моменты, делились впечатлениями, забавными историями. Старались говорить только о хорошем, поднять друг другу настроение, поддержать. Вот и в последний вечер после ужина они присели у камина, и Хильда вдруг начала разговор с предложения помянуть мужа, сына, а затем перешла на историю своей семьи.

Когда-то ее мать, будучи девочкой, обиделась на старшую сестру и порезала белое свадебное платье ее любимой куклы. Остыв от обиды, она испугалась наказания и не решилась признаться в содеянном. Вина пала на младшего брата, которого и наказали.

А спустя неделю во время ночной бомбежки вся семья погибла – брат, сестра, родители. Девочку спасло то, что за день до этого вместе с помощницей по хозяйству она отправилась за продуктами в пригород Дрездена, где у женщины жили родственники. На ферме они задержались надолго: возвращаться было страшно, бомбежки продолжались.

Когда же наконец вернулись, сразу и не поняли, куда попали. Кругом руины, на месте их дома – огромная воронка. На соседских подворьях в развалинах копошились люди, что-то искали, плакали, причитали. От них девочка и узнала: их дом был разрушен в первую же бомбежку прямым попаданием. Никто не выжил. Удалось найти лишь куклу, которая странным образом осталась цела. Только порезанное белое платье почернело от грязи и копоти.

Постояв на развалинах, женщина взяла девочку за руку и отвела к городской управе. Там ее внесли в какие-то списки, покормили и спустя пару дней отправили на запад, к дальним родственникам по папиной линии, у которых к тому моменту тоже никого не осталось: двое сыновей погибли на Восточном фронте. Убитые горем, те приютили девочку, вырастили ее до совершеннолетия, дождались поступления в университет и в течение года один за другим умерли. Словно выполнили последний долг.

Вскоре девушка вышла замуж за такого же сироту-студента, у пары родилась дочь, которую и назвали Хильдой. Время было тяжелое: страна поднималась после войны, денег не хватало, и единственной игрушкой мылышки оставалась старая кукла, которой мама перед своим венчанием сшила новое белое платьице...

– Вот она, – Хильда на минуту вышла из комнаты, вернулась с куклой в белом платье и протянула Вадиму. – Ее историю мама рассказала мне перед смертью. И призналась: всю жизнь испытывала груз вины перед братом и сестрой. Просила меня передать куклу потомкам... Зовут ее Марта. Перед свадьбой с Мартином я заказала для нее у портнихи новое платье, точную копию моего... – Хильда грустно улыбнулась. – Увы, Бог не дал мне дочери, внуков, мне некому будет ее передать, некому будет менять платья... Я хочу, чтобы ты взял ее себе, хранил. Пусть о ней позаботятся твои дети. Обещаешь?

Рассматривая куклу, Вадим замер, поднял на женщину удивленный взгляд и глухо ответил:

–      Хильда... Это очень большая ответственность... Я не уверен, будут ли у меня дети. У меня мог быть сын, но он умер при родах: женщина скрыла от меня беременность и вышла замуж за другого, – пояснил он и сделал паузу. – И наоборот: женщина, от которой я хотел бы иметь ребенка, ждет его от другого, – с горечью поделился он, взглянул на покрытое сетью микротрещинок миловидное фарфоровое личико и протянул куклу Хильде. – Извини, не могу взять. Как и обещать. Извини.

–      Не за что извиняться, Вадим... – понимающе кивнула та, бережно приняла куклу, поправила ей платье и вздохнула. Теперь понятна причина состояния Вадима: во всем виновата любовь. -Хорошо, пусть она пока хранится у меня. Я уверена, что придет ее час. Главное, не забудь о моей просьбе. А теперь расскажи мне об этих женщинах. Кто они? Как выяснилось, мы с Мартином ничего о тебе не знали, – сокрушенно покачала она головой. – Ты их любил? Ой, надо добавить дров в камин! – тут же подсказала она, как бы дав ему время обдумать ответ.

Пауза, во время которой он ворошил угли, подбрасывал дрова, пришлась кстати. Закрыв дверцу, Вадим какое-то время понаблюдал за пламенем, принявшимся жадно лизать сухое дерево, затем сел на пол, подтянул к себе колени и, глядя в огонь, наконец ответил:

–      Любил. Первую – очень давно. Вторую... Вторую люблю и сейчас... Несколько месяцев назад я встретил женщину, с который хотел бы прожить всю жизнь. Но не судьба, – произнес он едва слышно.

И столько неприкрытой боли прозвучало в его словах, что Хиль да даже растерялась. Встав с кресла, она опустилась на пол рядом с Вадимом, обняла, склонила его голову себе на плечо, погладила, по коротко стриженным волосам, посмотрела на озаренное яркими сполохами лицо и вспомнила, как когда-то в минуты душевных травм точно так же жалела и успокаивала сына.

«Бедный мой мальчик! – Хильда не в силах была справиться с поистине материнской жалостью. – Плачь, родной, плачь, – заметила она слезу на его сомкнутых ресницах. – Слезы очищают и смывают боль. Мы все, мальчики и девочки, приходим в этот мир с открытым сердцем, с нежной, беззащитной душой. Вот только нам, девочкам, плакать позволено, а мальчикам – нет. Воспитываем сыновей под лозунгами «мужчина должен быть сильным», «плакать нельзя», «надо учиться терпеть боль, скрывать чувства», – размышляла она, продолжая поглаживать его по голове. – Оттого и покрываются наши сыночки толстой корой, как дерево... А ведь сломай неосторожно веточку, задень кору – там все нежное, беззащитное, живое... И плачет от боли...»

–      Расскажи мне об этих женщинах, – вновь тихо повторила она спустя время. – Как их звали?

–      Первую звали Валерия. Хотя почему звали? – сделав вид, будто что-то попало в глаза, Вадим коснулся ресниц тыльной стороной ладони. – Ее и сейчас так зовут. Вторая – Катя... – подняв голову, он подул на ресницы и вдруг...

Будто где-то внутри сорвалась прочная задвижка, не позволявшая ранее выплеснуть то, что не давало душе покоя. И если поначалу он говорил короткими, отрывистыми фразами, то постепенно его исповедь наполнилась отступлениями: что чувствовал, на что надеялся, как жил и живет, когда понял, что потерял любовь навсегда, и возврата к прошлому нет. Как нет и будущего: все мечты и фантазии – не про него.

Ни с кем и никогда в жизни Вадим так не откровенничал. Родным и близким ведь не все можно рассказать. Особенно матери: гут же спроецирует его боль на себя, и столько будет волнений и переживаний, что только добавит страданий ему. Именно такой мамой и была Нина Георгиевна, будто связанная с сыном невидимой пуповиной. Этот энергетический поток никем пока не доками, не измерен, но все знают: он существует.

С Хильдой же у Вадима при всей душевной и духовной близости никакой фантомной пуповины не было, ничто не накладывало обостренной ответственности за последствия. По сути, он нуждался в доверенном человеке, под наблюдением которого мог сам вскрыть истязающий его нарыв и выдавить по капельке из души боль. Под наблюдением, но без стороннего вмешательства – он сам проговаривает боль вслух, а доверитель слушает, не вмешиваясь. Лишь иногда корректирует процесс короткими уточняющими вопросами, чтобы исцеляющийся не пропустил инфицированный участок, копнул глубже, промыл, забинтовал рану.

Иповедь закончилась глубоко за полночь. И отнюдь не на печальной ноте. Почувствовав облегчение, Вадим коснулся ближайших планов и незаметно для себя полностью переключился на другую тему. Он хочет заняться полноценным производством медицинской техники. Давно об этом подумывал, и Мартин в свое время подталкивал, но чего-то недоставало для принятия решения. И вот созрел. И даже нащупал не занятую конкурентами нишу.

Хильда сразу его поддержала: правильно, надо двигаться вперед. Она со своей стороны окажет любую посильную помощь. И еще будет им гордиться. На том и разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи.

Но сон к Вадиму все не шел. Сказывалось то ли перевозбуждение, то ли, наоборот, исцеляющее действие душевного «хирургического вмешательства». Мысли долго бессистемно перескакивали с одного на другое, как вдруг споткнулись. Он понял: если прямо сейчас не обрубит прошлое, никакого полного исцеления не получится. Неиссеченный нарыв, как спящий вулкан, будет исподволь нагнаиваться, отнимать силы, травить душу малыми дозами яда, мешать любому новому делу.

Печальный опыт такого существования у него уже был, и ждать, пока рано или поздно прошлое утратит свою силу, он не хотел. В его ситуации это непозволительная роскошь. Он не станет тратить несколько лет жизни на бессмысленное, депрессивное состояние, ковыряя одну и ту же рану. Надо принять: Катя осталась в прошлом. Да, пока еще не в его власти избавиться от любви к ней, но и мешать своим планам, он ей не позволит. Придется чувства заточить в темницу.

На этой четкой мысли Вадим и уснул, вернее, забылся на несколько часов, а когда открыл глаза, понял: разговор с Хильдой сделал большое дело, можно сказать, главное в его нынешней жизни – подарил спокойствие. Все вернулось на круги своя, словно, как и несколько месяцев назад, не было никакой Кати. Любовь удалось закапсулировать и запрятать в душе настолько глубоко, что ее будет не отыскать, даже если ему когда-нибудь и захочется этого. Так что пора лететь домой и браться за работу, по которой истосковался...

Вспомнив о новом деле, Вадим улыбнулся тщательно выбритому отражению в зеркале, застегнул молнию на сумочке с санпри-надлежностями и, что-то мурлыча под нос, поспешил в комнату к раскрытому чемодану...

Катя вышла на крыльцо женской консультации и, подставив лицо лучам яркого весеннего солнышка, улыбнулась: встала на учет, анализы в норме, токсикоз отступил, чувствует себя хорошо, даже набрала вес. И самое главное – угроза выкидыша миновала.

В остальном все тоже складывалось неплохо. Отец восстанавливается, со дня на день вернется домой из Аксаковщины. На работе полный порядок. Возвращение в редакцию было воспринято как само собой разумеющееся, а обещанный Жоржсанд свободный график позволял и выспаться, и потрудиться в свое удовольствие. Никаких тебе авралов, экстренных поручений.

С разводом тоже начались подвижки. Виталик выздоравливает, брачный договор подписан. Кстати, пока еще действующие супруги так и не увиделись, хотя скрепляли его подписью одновременно, правда, в смежных комнатах. Адвокаты постарались: как выяснилось, желание не встречаться лицом к лицу обоюдно. Так что теперь перенесенная по срокам процедура развода представлялась сущей формальностью: их абсолютно ничего не связывает, и никаких претензий друг к другу они не имеют.

Радовало Катю и временно выпавшее из внимания дело Поло-винкиной: в магазине, где она работала, провели внеплановую проверку и обнаружили еще большие хищения. В результате директрису заключили под стражу. Благодаря адвокату и в связи с новыми и не принятыми во внимание старыми смягчающими обстоятельствами дело направили на повторное рассмотрение. Поскольку Половинкина уже отсидела определенный срок, можно рассчитывать на условно-досрочное освобождение. Вернется домой, заберет из детдома детей. И супруга Марии вместе с группой местных алкоголиков вовремя отправили к психотерапевту на кодирование: на носу посевная, работать некому. Все это, вместе взятое, добавляло Кате положительных эмоций: хорошо, что не прошла мимо, помогла человеку.

Так что жизнь налаживалась, и Катя могла жить только беременностью. Благостное, умиротворенное состояние... Как же в нем комфортно! Не удивительно, что все мешавшие этому мысли пресекались в самом зародыше. Стоило только замаячить на горизонте чему-то тоскливому, тотчас срабатывала установка: думать и хорошем! Никакой чернухи, никаких туч, никакой слякоти. Все плохое вторично, третично и вообще не заслуживает внимания.

Именно поэтому она старалась не вспоминать и предшествующий жизненный период – падение, взлет, снова падение. Все в прошлом. Судьба удостоила ее долгожданной награды: она будет холить, лелеять, сдувать пылинки со своего чада, любоваться им. Возможно, тогда и вспомнит того, благодаря кому случилось это чудо и она стала мамой. Если уж ей не дано сполна испытать личное счастье, всю любовь она отдаст маленькому человечку, который живет в ней. И не столь важно, узнает он когда-нибудь о своем отце или нет. Время рассудит, воздаст всем по заслугам, расставит все по местам.

А пока Катя наслаждалась беременностью, словно какой-то недоступной прежде фантастической реальностью, почти космосом. И готовилась к материнству – осознанию мига бесконечности человеческой жизни...

6.

...Вадим выехал за город на встречу с архитектором и, рассматривая сквозь стекло окрестности, любовался весенними пейзажами. За время его короткой командировки в Германию почти сошло половодье, зазеленели поля, перелески. Свежесть ярких красок, усиленная утренним солнцем, слепила глаза. Он даже пожалел, что ехал на Range Rover, а не на БМВ: опустил бы крышу и дышал бы весной, ее ароматами. Увы, в последнее время он редко выгонял из гаража свою любимицу – почти каждый день мотался на стройку, а на разбитой грузовиками дороге элегантное купе вело себя как изнеженная принцесса: то здесь что-то зацепит, то там споткнется.

«Точно подмечено: родина особенно остро чувствуется при возвращении домой. Взять ту же Германию. Ведь там гораздо теплее, давно отцвели сады, кругом образцовый порядок и прочие удовольствия. А все не так, все не то. Тепло – внешнее, внутри не греет. Душа отказывается реагировать. Но стоит только приземлиться на родной земле и покинуть зону аэропорта, становится тепло и внутри. К тому же для второй половины мая здесь нереальная температура: плюс четырнадцать в восемь утра! Сказка! Эх, скорее бы переселиться за город! Теперь придется сразу две стройки тянуть. Маме надо позвонить...» – вспомнил он и набрал номер.

Но трубку никто не снял. Зато появился сигнал о параллельном звонке.

– Да, Андрей Леонидович, – переключился он. – Доброе утро! Все хорошо. Нормально долетел, нормально приземлился. Приехал домой – и сразу спать... – не дожидаясь вопросов, сам отчитался он. – Соглашение о намерениях подписали. Предварительные подсчеты порадовали всех – и представителей концерна, и немецкую сторону... Спасибо, но поздравлять рано. Дождемся вестей из Японии... Буду... через час-полтора. Встречусь с архитектором по коттеджу – и сразу к вам в Колядичи. К одиннадцати должен успеть, как и договаривались. С энергетиками согласовали? Медленно работают... – выслушав ответ, недовольно отреагировал он. – Как дела в офисе?

Слушая по громкой связи лаконичный отчет, Ладышев уловил едва слышный шепот-подсказку и улыбнулся.

«Смешные они, Зина и Андрей Леонидович. Прячутся, скрывают отношения, в том числе и от меня. Зачем? Мне приятно видеть людей счастливыми», – подумал он.

О том, что у начальника отдела безопасности и секретарши завязался роман, Ладышев узнал одним из первых. По чистой случайности, так как парочка умело маскировалась. Однажды Зина отпросилась пораньше с работы по личным делам. Надо сказать, в последнее время она редко отлучалась, не опаздывала, появляясь в офисе вслед за Поляченко, который частенько заступал на вахту раньше шефа. Такая пунктуальность прежде не всегда дисциплинированной Зины удивляла и радовала. И шеф отпустил ее без лишних слов, ибо уважал чужую личную жизнь, если она не мешала работе. Отпустил, даже несмотря на то, что сам собирался отъехать и не знал, насколько долго затянется встреча.

Вернулся быстро, не без труда припарковался, но на пути к офису позвонила мать и попросила кое-что докупить к ужину – он как раз собирался ее навестить. Секретарша, по идее, должна была уже уехать, потому пришлось самому заглянуть в ближайший магазин.

Делая крюк по дворам, Ладышев вдруг увидел Зину, садящуюся в машину Поляченко. Будь это рядом с офисом – не придал бы значения. Мало ли, попросила подвезти. Но здесь все явно делалось для того, чтобы скрыться от чужих глаз: машина стояла не на главной улице, а с обратной стороны здания, довольно далеко. И водителю зачем лишнюю петлю делать, и ей кругами идти?

Подивившись, Вадим в тот день об этом забыл, чтобы вспомнить завтра: заметил тайный обмен взглядами секретарши и начальника отдела безопасности. Сначала насторожился: что они затевают за его спиной? А в конце дня, подойдя к двери кабинета, опять же случайно услышал приглушенное воркование секретарши по телефону и, поняв, с кем она обсуждает меню на ужин, улыбался: готовила Зина отменно, иногда и шефа угощала домашними вкусностями. Так что за «Андрюшу» можно только порадоваться.

В целом Ладышев ничего не имел против служебного романа, если он не вредил делу. А в данном случае даже способствовал: Поляченко стал его правой рукой в новом проекте, взял на себя иге согласования по строительству завода. Зина со свойственным ей энтузиазмом выполняла функции левой руки: координировала встречи и шефа, и Андрея Леонидовича, созванивалась, записывала на приемы, следила за оформлением документации. Оба дисциплинированны, ответственны, надежны. И Красильников наконец-то вошел во вкус, стал более самостоятельным в руководстве «Интермедсервисом», что позволяло Ладышеву полностью переключиться на новое дело. Так что замечательная команда сложилась!

«Эх, не умеем мы, мужики, ценить лучшие женские качества, необходимые для семейного покоя и уюта... – продолжая слушать отчет Поляченко, рассуждал Вадим. – Ценим, лишь когда теряем или когда этого лишены. Не удивительно, что Андрей Леонидович обратил внимание на Зину. Ловеласом его не назовешь, но, видно, допекло, если решил в корне изменить жизнь. Похоже, ни тепла, ни уважения в прежней семье он не видел... А сейчас вон даже улыбаться научился».

Первый раз он заметил перемену в настроении подчиненного около месяца назад, уже после того, как понял, что у Поляченко с Зиной роман. Ехали в Колядичи на осмотр законсервированной несколько лет назад стройплощадки. Андрей Леонидович – за рулем, шеф сидел рядом, уставившись в планшет. Просматривая новости, решил поделиться информацией, но взглянул на водителя и забыл, что хотел сказать. Начальник отдела безопасности вел машину, о чем-то думал и... улыбался.