Текст книги "Пассат"
Автор книги: Мэри Кэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
Ненавистный образ дяди Генри внезапно принял обличье пугала-марионетки, мстить которой не имеет смысла. Вернуться лишь для того, чтобы завладеть своим наследством – а дальше что? Сможет ли он вести жизнь английского сквайра – гулять по своим владениям, вести разговоры о скотине и урожае, местной политике и событиях в рыночном городишке? Вряд ли. Эта перспектива нисколько его не манит. А возвратить фамильные земли только для того, чтобы они пустовали, или для продажи какому-нибудь незнакомцу, особого прока нет.
Фросты жили в Линдон Гейблз больше ста лет еще до того, как поместье было внесено в земельную опись Англии при Вильгельме Завоевателе. Один из Фростов сражался при Сенлаке за саксонского короля Гарольда, десять лет спустя нормандский король Вильгельм вернул принадлежавшее ему поместье его сыновьям. Первый Эмори вернулся туда, потеряв руку в бою при Азенкуре. Тайсон Фрост во времена правления Елизаветы выстроил там величественный особняк, его оборонял один из внуков Тайсона, сражавшийся за короля Карла, он видел, как дом был снесен солдатами Кромвеля, и вновь отстроил его в годы Реставрации.
Поколение за поколением люди его фамилии и крови владели этой землей, обрабатывали ее и берегли. Может, лучше позволить неприятному кузену Родни продолжать эту традицию, чем губить поместье, продавать его частями под застройку или целиком какому-нибудь богатому промышленнику, который не будет питать никаких чувств к этой земле. О ней кто-то должен заботиться, и, надо полагать, один из Фростов уделит этому больше сил, чем посторонний – уже хотя бы потому, что в этот клочок земли пущены глубокие корни.
А у него самого корней нет. Разве что в этом острове, где он пока вне закона. Хотя даже когда полковник Эдвардс и лейтенант Ларримор уедут, и в город можно будет спокойно вернуться, спокойствие это продлится лишь до тех пор, пока жив Маджид, а при таком образе жизни он вряд ли долго протянет! Поскольку сыновей у Маджида нет, трон унаследует Баргаш, тогда Занзибар перестанет быть убежищем для «Фурии» и охотничьими угодьями для капитана Рори Фроста. Придется искать другое место. Плыть дальше на Восток, на Яву, Суматру или острова Кораллового моря.
Год, даже несколько месяцев назад такая перспектива была бы довольно привлекательной. Но теперь странное ощущение конца дороги вызвало неизвестное прежде чувство неуверенности, утраты свободы и беззаботности, смутное нежелание стремиться к новым горизонтам. Может, это золото, спрятанное в Доайе Тени, держит его, будто невидимый якорь приковывает к богатству, лишает желания быть свободным. А может…
Рори раздраженно встряхнулся и, встав, понял, что просидел на парапете крыши очень долго, так как уже взошла луна и на теплом камне темнела его тень.
Ночь была жаркой, очень тихой, море плескалось о длинный изогнутый пляж ленивой, почти беспенной зыбью не громче шороха пальмовых листьев под легким ветерком. Пронзительный стрекот цикад и кваканье лягушек в болоте за пальмовой рощей утихли, и лишь – удары барабана раздавались по-прежнему.
Барабаны на Занзибаре били постоянно, а этот находился так далеко, что был едва слышен. Но почему-то в этом легком, назойливом стуке звучала какая-то тревожная нотка, усиливая внезапное беспокойство и досаду Рори. Он спустился с крыши и, быстро пройдя через сад, поднял смотрителя дома, спящего в маленькой кирпичной пристройке к массивным воротам.
Кербалу вышел, зевая, отодвинул тяжелый засов и распахнул перед Фростом ворота. «Куда этот белый идет в такое время?» – сонно подумал он, потому что, кроме нескольких рыбацких хижин, там на много миль не было никакого жилья.
Но Рори вышел лишь затем, чтобы утопить свое беспокойство и охладить разгоряченное тело в безмятежном море. Хотя в первом он преуспел не особенно, плавание освежило его и расположило ко сну. Пустынный пляж белел в лунном свете, море казалось мерцающим шелком. Он прислонился к одной из невысоких пальм, тянущихся вдоль пляжа, и стал глядеть на серо-стальные очертания Тумбату, ночной ветерок овевал его прохладой.
В этом серебристом затишье что-то двигалось. Рори понял, что кроме него не спит еще кто-то, разглядев, что по проливу призрачной тенью плывет маленькая лодка. То был рыбацкий каяк, зрелище в этих водах вполне обычное. Рори бесцельно наблюдал за ним. Лодка повернула и подошла к берегу футах в двадцати от него. Он слышал, как под ее носом заскрипел мокрый песок, как хлопает праздно треплющийся на легком ветерке парус. Из каяка вышел на мелководье человек и уставился на дно лодки, словно разглядывая улов.
Ночь была такой тихой, что Рори слышал его тяжелое дыхание и что-то похожее на предсмертное шлепанье рыбы. Но когда человек распрямился, в руках у него была не рыба и не сеть, а большая жестяная банка и небольшой узел, очевидно с едой или с одеждой, которые он положил на сухой песок подальше от воды. Потом человек опустил парус, но на берег лодку не вытащил, а вошел в воду и толкая ее перед собой, вытолкнул на глубину, где течение подхватило каяк и медленно понесло. Лодка казалась сильно осевшей, будто все еще с грузом, человек стоял по пояс в мерцающей воде и провожал ее взглядом. Когда наконец она скрылась, он повернулся, поспешно вышел на берег и, взяв свои вещи, прошел ярдах в двух от стоящего за пальмовым стволом Рори.
Лунный свет падал на лицо идущему, и Рори увидел, что это негр, что он охвачен каким-то сильным чувством – волнением или страхом. Хотя, возможно, то была просто усталость, потому что он греб веслом, увеличивая скорость каяка. Пот скатывался блестящими каплями на его лицо и шею, глаза казались неестественно выкаченными. Рори решил, что это беглый раб, укравший каяк в рыбацкой деревушке или на материке, заодно прихватив кое-что из вещей своего владельца, потому что в свете луны на его большом пальце сверкало толстое серебряное кольцо с плоским кружком стекла или хрусталя величиной с кейптаунский доллар. Если так, то лодку он оттолкнул в надежде, что ес прибьет к берегу где-то далеко, и погоня направится По ложному следу.
Удачи ему! – праздно подумал Рори, глядя, как темная фигура, исчезает в зарослях панданусов и казуарин. Он испытывал сочувствие к нарушителям закона и преследуемым. И хотя сам торговал рабами, не видел причин содействовать поимке невольника, у которого хватило духу попытаться бежать на волю, или необходимости оповещать его о своем присутствии.
Рори потянулся, зевнул и обратил внимание, что ветерок, пригнавший каяк к берегу, стих, а далекий барабан все еще стучит, но теперь уже громче; словно он приблизился, и к нему присоединился еще один, а то и два. В темноте пронзительно жужжали москиты, он раздраженно отмахнулся от них и, обернув вокруг бедер повязку, свое единственное одеяние, поднялся по неровной тропинке на утес и зашагал по траве к дому.
Старого смотрителя он рассчитывал найти спящим и удивился, увидев, что тот стоит за воротами, смотрит в глубь острова и, склоня набок голову, к чему-то прислушивается. Лунный свет, превращающий его седую голову и бороду в серебро, странно блистал в глазах старика, каки у негра. Выражение его лица побудило Рори резко спросить:
– В чем дело? Что беспокоит тебя?
– Барабаны! – прошептал в ответ Кербалу. – Слышишь?
– Ну и что? Бьют по случаю свадьбы или праздника. По ночам всегда слышен их бой.
– Не этих! – Старик вздрогнул, и Рори услышал, как у него стучат зубы. – Сейчас бьют Священные Барабаны! Спрятанные барабаны мвении мкуу!
– Чепуха, – лаконично произнес Рори. – Дун га находится южнее на много миль, даже втихую ночь звук не разнесется и на десятую часть этого расстояния. Это нагома в Мкокотони или в Потоа. Или где-то в рыбацкой хижине ребенок колотит в там-там.
– Там-там издает не такой звук. Это Барабаны Занзибара. Ты белый, иначе бы понял тоже. Видимо, они стучат только для нас. Я слышал их однажды в молодости – всего раз в жизни. В ту ночь на остров пало проклятье Великой Засухи, потому что Великий Повелитель мвении мкуу был схвачен и бежал. Барабанов в ту ночь не касался никто, однако все слышали их стук; в них били злые духи, предвещая бедствие, а затем последовали три засушливых голодных года. Кто знает, что предвещают они теперь?
– Твой слух обманывает тебя, отец, – сказал Рори. – Этот звук говорит о плясках в какой-то из ближних деревень.
– Нет, – прошептал Кербалу. – О смерти!
33
Едва рассвело, над островом разразился шторм, и Рори спросонья показалось, что он все еще слышит барабаны. Но разбудил его шум, оказавшийся скрипом и хлопаньем ставня, сорвавшегося с запора и раскачивающегося под ветром.
Он лежал и прислушивался к шуму с нарастающим раздражением, потому что провел беспокойную ночь и чувствовал себя недовольным, усталым. По какой-то необъяснимой причине у него не шли из головы нелепые утверждения Кербалу относительно барабанов, всю ночь они тревожили его сны и будоражили часы бодрствования так же беспокойно и назойливо, как далекий стук, стихший, когда небо стало светлеть.
Даже теперь, лежа без сна в дождливый рассветный час, слушая вой ветра в пальмовой роще и сводящий с ума стук ставня, он чувствовал, что беспокойство его не совсем улеглось, и с досадой решил, что проведенные на Востоке годы все же привили ему суеверия, которые сочли бы фантастичными в современном суетливом мире с газовым освещением, паровозами и пароходами.
Он не подозревал за собой подобной глупости и недовольно думал, что пустая болтовня седого, очевидно, тугого на ухо старика, могла лишить его сна и вызвать дурные предчувствия. Может, оно и к лучшему, что теперь ему нельзя жить в безопасности на острове и нужно искать другую базу для своей деятельности. Если он позволит себе волноваться из-за суеверий вроде тех, какие вчера услышал от Кербалу, то вскоре станет совсем никчемным!
Рори с раздражением поднялся, вышел поправить ставень и попал под сильный теплый дождь, глядя сквозь серые струи в сторону пляжа, где с грохотом разбивались волны, он подумал, где теперь «Фурия» и на свободе ли еще Бэтти. Видимо, да, если б его схватили, Маджид сообщил бы. К тому же, в городе у него масса друзей, и если он хочет избежать преследования, загнать его в угол будет нелегко. Он будет поддерживать связь с Ралубом, и как только опасность минует, «Фурия» придет в пролив Тумбату за своим капитаном, Бэтти присоединится к ним с Амрой и Дахили, служанкой Зоры, и они возьмут курс на Цейлон или на Целебес.
Бэтти будет жаль расставаться с Занзибаром, но пока при нем Амра, он не перестанет чувствовать себя счастливым. Странно, что мистер Поттер, покинувший без зазрения совести собственных детей на холодное попечение приютов и благотворительных учреждений, в своей небезгрешной старости проникся такой глубокой, самоотверженной любовью к этому ребенку-полукровке, внебрачному отпрыску другого человека. Но причуды человеческого сердца необъяснимы.
С того дня, как девочка впервые попыталась произнести его имя, пальчики ее ухватились за привязанность Бэтти и не ослабляли хватки. Он был ее добровольным, преданным рабом, она деспотически правила им и платила такими любовью и доверием, на какие по праву мог бы рассчитывать отец. И хотя Бэтти иногда отпускал едкие замечания по поводу сдержанного отношения капитана к собственной дочурке, Рори знал, что втайне он рад этой сдержанности, она позволила ему присвоить львиную долю любви ребенка.
Бэтти так сильно противился тому мстительному похищению больше из-за Амры, чем из-за Геро, он прекрасно понимал, к чему оно приведет. Рори понимал тоже, но тогда его так слепила ненависть, что он не думал о последствиях.
Эту кашу заварил я, подумал Рори, но расхлебывать ее буду не только я один – как ни жаль! Бэтти, Амра и Ралуб лишь трое из тех, кому ее придется отведать…
Шторм кончился незадолго до полудня, часа через два небо очистилось, и солнце стало припекать мокрую землю, выпивая дождевые капли с травы и с деревьев, пробуждая запахи тамариска, жасмина и сорванных листьев. К вечеру, когда стало прохладнее, Рори пошел в конюшню и с досадой обнаружил, что его кобыла Зафране все еще страдает от растянутого на прошлой неделе сухожилия. На всем скаку она угодила копытом в крысиную нору.
– Опухоль почти сошла, – сказал Ксрбалу, проводя узловатой рукой по шелковистой коже лошади, – но ездить на ней пока не стоит.
Рори угостил ее сахаром, который Зафранс приняла с благодарностью, и отправился на пешую прогулку. Пошел он вдоль пляжа в южную сторону, к Мкокото-ни, унылая северная оконечность острова ему не (нравилась. Ветер прекратился, было время отлиты, в море не виднелось ни единого судна, поэтому Рори вышел из-за деревьев, пошел по мокрому песку пляжа и двадцать минут спустя там, где длинные низкие мысы тянутся в море, и заросли мангро спускаются длинными рядами к соленой воде, обнаружил каяк, застрявший в расселине между неровными выступами коралловой скалы.
Он лежал, накренясь и накрепко застряв расщепленным носом, над ним жужжала туча мух. Но Рори мог бы пройти, не заметив его, если бы не отвратительный запах: тошнотворный, очень хорошо знакомый смрад гниения, отравляющий свежий вечерний воздух. Фрост подошел взглянуть на разбитое суденышко.
Глянув с гримасой отвращения, Рори было уже собрался отойти, но потом вдруг замер и быстро вернулся обратно. Достал платок из-за пазухи арабского халата, прикрыл им рот и нос и нагнулся осмотреть тело, лежащее, свернувшись калачиком, на дне каяка. Накануне вечером он слышал шевеление в лодке, то была не слабо бьющаяся рыба, а умирающий человек.
Признаки болезни были ясно видны. Рори выпрямился, снял одежду, обмотал вокруг пистолета, с которым не расставался в последний месяц, и, сунув ее в коралловую щель, вошел в воду, смочил платок и обвязал им лицо.
Вернувшись к каяку, он с большими усилиями высвободил его нос из расселины. Взял обрывок веревки из пальмовых волокон, некогда прикрепленный к исчезнувшему парусу, привязал неподвижного пассажира, чтобы он никуда не делся, и, оттащив лодку на глубокое место, затопил там, где она не обнажится даже при полном отливе. Потом отплыл ярдов на сто и принялся нырять, обмывая голову.
Выйдя в конце концов на узкий мыс, он пошел обратно к своей одежде, отложил пистолет, все остальное выстирал в море и разложил на горячем песке сушиться под косыми лучами вечернего солнца.
Воздух уже пахнул только соленой водой и грязевыми норками, где скрывались крабы, когда прилив отступал, обнажая корни мангро. Небо из ультрамаринового стадо светло-бирюзовым, закат пламенел, отбрасывая длинные лучи, отражающиеся в жемчужном кюре и золотящие рифы. Но Рори сидел, охватив руками колени, и ничего этого не замечал.
Рори не сомневался, что каяк, только что затопленный на глубине пятнадцати футов, был тем самым, который он видел накануне вечером. И теперь понимал, почему он казался груженым, почему тот негр покинул его – и был испуган. Негра надо найти как можно скорее, это будет нелегко, у него были почти сутки форы, и если он достиг какой-то деревни, то уже может оказаться слишком поздно. Однако негр был усталым, и есть легкая вероятность, что он лежит, спрятавшись среди кустов и деревьев, набираясь сил, прежде, чем идти вглубь острова.
Рори поднялся на ноги, его просторный хлопчатобумажный халат и жилет почти высохли, он надел их и быстро пошел к тому месту, откуда негр повернул к деревьям.
Лучи заходящего солнца пронизывали чащу высокой травы, казуарин и панданусов на краю утеса пониже рядов высоких пальм. В их свете ярко блеснуло что-то металлическое, и Рори, шатавший сквозь мелколесье, увидел, что это дешевая жестяная коробка, лежащая открытой и пустой возле ветхой хижины из пальмовых листьев.
Хижина была небольшой, небрежно выстроенной, выглядела она так, словно перенесла несколько дождливых сезонов, но поскольку стояла в отдалении от пляжа и была обвита побегами дикого винограда, Рори раньше не замечал ее. Шел он к ней осторожно, но ступать бесшумно в таком месте было нельзя. Внутри ее послышался шорох, затем наружу выполз на четвереньках человек и неуверенно поднялся, щурясь от лучей заходящего солнца. Это был тот самый негр, которого он видел при лунном свете. Узнав его, Рори ощутил огромное облегчение. Успел!
Черная кожа негра приобрела серый оттенок и казалась слишком просторной для его громадного тела. Заговорил он нетвердым, хриплым голосом, словно древний старик или пьяный.
– Джамбо… хабариза кутва? (Привет… какие новости принесло утро?)
– Сиджамбо! День прошел, и наступил вечер, – ответил Рори. – Что ты делаешь здесь, и что с тем, кто приплыл с тобой?
– Умер, – заплетающимся языком ответил негр. – Они все умерли. Наша дау зашла в Пангани, мы увидели, как люди падают на улицах, и быстро отплыли; нас было тридцать восемь. Один человек тайком пробрался на борт и спрятался в надежде бежать от болезни, он принес ее с собой и умер. Но зараза осталась и стала нас косить. В конце концов живыми остались двое, я и араб из Шарджи. Ветер понес дау, швырнул на риф возле устья реки. Тогда мы взяли золото, жемчуг, серебро – мертвецам они ни к чему к спаслись с тонущей дау. Украли рыбацкую лодку, и течение принесло нас через море сюда. Араб заразился и умер, как только мы достигли берега. Я один остался в живых из всех, кто десять дней назад покинул Пангани. Только я!
Негр с усилием выпрямился, держась за дверной косяк хижины, громко, бессмысленно рассмеялся и, указав дрожащим пальцем на фиолетовые холмы Африки, за которые зашло солнце, произнес с одышкой:
– Мое племя и все племена в большой стране за теми горами вымерли – все вымерли. Но я, Оламбо, спасся! Я в безопасности. И разбогател… разбогател…
Он торопливо оглянулся через плечо, словно желая убедиться, что они одни, и понизил голос до хриплого шепота:
– Я зарыл богатство под полом этой хижины, все, кроме двух серебряных монет, на которые куплю еды, и кольца, уже послужившего хорошей платой. Вернусь, откопаю, куплю земли, рабов и стану великим. Но сперва надо найти деревню. Где ближайшая?
– К югу отсюда, – сказал Рори и указал подбородком в сторону Мкокотони. – Только тебе туда нельзя. Здесь у тебя еды нет?
– А тебе какое дело? – злобно спросил негр. – Почему это нельзя? Я богатый и хожу, куда захочу!
Он повернулся, Рори выхватил пистолет из складок жилета и выстрелил ему в затылок.
Грохот выстрела показался неожиданно громким в тихой чаще под высоким навесом из пальмовых листьев, но они отразили звук, и эха не разнеслось. Негр упал ничком и замер.
Рори минуты две ждал, не появится ли у него каких-то признаков жизни. Но пуля вошла в основание черепа, и негр умер мгновенно, ничего не ощутив. Стрелять второй раз не было нужды. Рори сунул пистолет на место, вернулся по своим следам на пляж и со всех ног поспешил к дому. Золото уже стало исчезать с неба, однако нужно было сделать еще несколько дел до наступления темноты. Дел, которыми он предпочитал заниматься сам.
Рори взял из дома спички и керосин, из конюшни охапку соломы, вернулся к заброшенной хижине и распростертому телу человека, умершему, не зная, что болезнь, от которой он хотел спастись, уже наложила на него свою руку.
В чаще шумно щебетали перед сном птицы, сумерки были зелеными, тихими, аромат от куста дикого жасмина смягчал запах экскрементов покойного. У Рори на миг возникло искушение укрыть тело ветвями, повалить на него хижину и предоставить джунглям уничтожить их. Но идти на такой риск было нельзя. Владелец хижины или случайный рыбак мог придти сюда в поисках крова, поэтому он, стиснув зубы, устлал труп соломой, облил керосином его, потом стены и крышу хижины. Порадовался, что солнце и ветер высушили почти всю влагу в столь укромном месте.
В хижину Рори не входил, не пытался извлечь богатство, зарытое негром, хотя достояние тридцати восьми людей из Персидского залива составляло, видимо, значительную сумму – даже за вычетом возможной стоимости жемчужин. Но в данное время эти соображения ничего не значили, они просто мельком пронеслись у него в голове, когда он выплеснул остатки керосина на порог и чиркнул спичкой.
Солома занялась легко, и он стал подбрасывать в огонь опавшие высохшие листья пальмы и гнилую скорлупу кокосовых орехов. Хижина сперва просто дымилась, но вскоре вспыхнула и жарко загорелась с шипением и треском, удушливые клубы дыма поднимались к ветвям над головой.
Пламя ярко пылало в сгущавшихся сумерках. Если не погаснет до темноты, его станет видно за много миль, но Рори не беспокоился по этому поводу, полагая, что вряд ли оно привлечет кого-то с целью погасить его или устроить расспросы.
Тошнотворный запах потрескивающего костра пронизывал сумерки, застревал в горле у Рори, хоть и стоящего с наветренной стороны, прикрыв лицо платком. Он кашлял, давился, однако не уходил, пока не увидел, что воспламенилась не только хижина, но и кусты вокруг нее, и что не осталось ничего, способного сохранить или передать заразу.
Вышел из чащи на свежий воздух Рори уже в темноте, снова отправился к морю, искупался, выстирал одежду и пошел домой с мокрым узлом подмышкой. Пламя еще жарко пылало, искры и дым поднимались выше пальм. Но оно уже шло на убыль и вряд ли могло распространиться, трава, подрост казуарины, пандануса и дикого кофе были зелеными, влажными от дождей и за радиусом самого сильного жара вянули, но не загорались.
Ночь была ясной, тихой, удушливо-жаркой. Рори вынес на крышу раскладушку и улегся там в белом свете луны. Просыпаясь, он всякий раз видел оранжевое зарево среди деревьев на краю утеса и клубы дыма на фоне звезд, ощущал тяжелый запах тлеющей зелени и обугленной плоти. Но барабанов не слышал, и как-то раз, засыпая снова после бессонного часа, подумал, что если накануне действительно били Барабаны Занзибара, то он предотвратил бедствие, которое они предвещали. Но если болезнь достигла африканского побережья, то появятся еще каяки и дау, пролив между островом и материком неширок, его легко переплыть при попутном ветре. Бэтти был прав, когда «Фурия» вернется, надо будет покинуть эти воды, уплыть подальше от болезни, опустошающей Африку.
К утру снова задул сильный ветер. На три дня зарядил дождь. Теплый ливень хлестал шумными водопадами из желобов На краю крыши, струился с пальмовых листьев, превращая землюпод ними в жидкую грязь. Целые стаи летающих и ползающих насекомых проникали во все помещения, и плеск дождя делал Тишину в пустом доме еще более ощутимой.
Выходить было нельзя. Рори без устали бродил по комнатам, строил планы и отвергал их, задумывался, что с Бэтти, почему нет никаких сообщений от Маджида, безопасно ли будет вернуться в Кивулими он все же предпочтительней этого глухого, забытого Богом места.
Но понимал, что-за Домом Тени наверняка наблюдают, к, – и раз никаких известий нет, значит, «Нарцисс» еще в 7 порту. Да и «Фурия», в конце концов, должна зайти за ним сюда, нужно оставаться. Сам виноват. Сам навлек это на себя похищением Геро Холлис.
Размышляя об этом в долгие, праздные часы, он не мог понять, как пошел на такое. Дело тут было не в одной только ярости. Он приходил в ярость и прежде почти так же сильно, как при известии о смерти Зоры; но не терял головы, не вел себя с животной, близорукой глупостью, проявленной в истории с невестой Клейтона Майо. Да и близорукость тут ни при чем, в глубине души он прекрасно сознавал возможные последствия такого поступка и не желал сжигать за собой Все корабли, быть изгнанным с Занзибара. Но все же совершил этот поступок. Обдуманно, в холодном гневе, который невозможно объяснить только смертью Зоры.
Первой его реакцией на весть о трагедии была дикая ненависть ко всем европейцам, презирающим Восток за нецивилизованцость, считающим, что цвет кожи дает им право вести себя здесь, как вздумается, сам по себе ставит их в высший и правящий класс. Ему казалась прекрасной мысль напустить на них пиратов, чтобы те сбили кое у кого спесь, и он дал себе слово, что когда узнает имя конкретного виновника, то задаст ему трепку, которой тот не забудет до конца жизни. Лишь узнав, что это Клейтон Майо, он потерял голову, чувство меры и задумал несправедливую месть, которая теперь грозила ему петлей, превратила его в беженца, прячущегося в пустом, гулком доме на утесе, высматривающего паруса судов и ждущего вестей.
Он подверг риску всех: Бэтти, маленькую Амру, хаджи Ралуба, Ибрагима, Джуму, Дауда, Хадира, добрую дюжину других… и ради чего? Было б легко после ультиматума полковника отозвать людей Омар ибн Омара и удовольствоваться такой трепкой Клейтону Майо, что на этого сердцееда было бы неприятно смотреть несколько месяцев. Поскольку полковник, судя по всему, знает об обстоятельствах смерти Зоры, вряд ли он или отчим Клейтона стали бы выражать недовольство. Наоборот, сочли бы его правым и предали б дело забвению.
Но он, отвергнув здравый смысл, справедливость и блестящие способности к самосохранению, замыслил это несправедливый, архаичный способ мщения, осуществил свой замысел, несмотря на предостережения Ралуба, гневные протесты Бэтти и доводы рассудка. А теперь не мог понять, что толкнуло его на это, и, несмотря на тяжелые последствия, – не жалел о содеянном!
Три дождливых дня, казавшихся прелюдией к новому Потопу, Рори мучился в сыром, безлюдном доме беспокойством, раздражением и воспоминаниями. Однако на четвертое утро тучи разошлись, день выдался удушливо-жарким. Рори вновь отправился туда, гае стояла хижина, и обнаружил, что пепел и головешки затянуло раскисшей землей, густая трава уже пробивается и вскоре скроет все следы пожарища, расплавленную жестяную банку да несколько обугленных костей.
Но зрелище это принесло ему мало удовлетворення, потому что он не мог забыть рассказ негра. А также, что Пангани и многие другие порты находятся близко, значит, будут другие дау, другие беглецы, пытающиеся спастись от заразы, распространяющейся по Африке, словно медленный огонь. Оставалось только надеяться, что Маджид сдержит слово, что торговцы и таможенники позаботятся, дабы ни один человек из зараженного порта не высадился на Занзибар, а получив дурные вести, закроют гавань для всех африканских судов. Ветер, во всяком случае, совершенно прекратился, судя по цвету неба, наступило долгое затишье. В другое время Рори не радовался бы этому из-за палящей жары. Но в данных обстоятельствах оно оказалось Божьим благословением, хотя из-за него «Фурия» надолго задержится, зато и дау с рыбацкими лодками не смогут достичь Занзибара.
Он отвернулся от выжженного пятна среди исходящей паром густой зелени и, слегка успокоясь, пошел искупаться. Хотя вода в море была неподвижной, как промасленный шелк, и вечер не принес ни малейшего ветерка, к нему вернулось беспокойство, а с ним и неприятное ощущение чего-то упущенного. Казалось, он должен был видеть это – и видел, но не смог уловить значения.
Эта мысль преследовала его с назойливостью капающего крана или скрипящего ставня: он в подробностях вспоминал все с тех пор, как увидел выходящего на берег негра, до той минуты, как отвернулся от потрескивающего костра, удовлетворенный тем, что уничтожил все, способное разнести заразу, ничего опасного припомнить не мог. Он ничего не унес оттуда, от костра пошел прямо к морю. Незачем больше беспокоиться. И все же где-то в глубине сознания по-прежнему капал кран и скрипел ставень…
Следующая неделя выдалась жаркой, как никогда в это время года. Даже в полночь на крыше Рори не мог уснуть от жары, и часы медленно тянулись в тишине, не нарушаемой ни единым привычным звуком. Не шелестели пальмовые листья, не били барабаны в разбросанных вокруг деревушках. Даже цикады не стрекотали в пальмовых рощах или густых зарослях, вялый шелест прилива не достигал дома на утесе. Рори иногда казалось, что если он громко крикнет с крыши, его голос услышат в городе, до того жаркими, тихими, безмолвными были ночи.
За всю эту бесконечную неделю он не видел ни единого паруса. Море лежало пустынным, мерцающим, с точками коралловых островков, трепещущими в жаркой дымке, будто миражи в пустыне. Высматривать «Фурию» не имело смысла, она, как и любое парусное судно в этом гладком, как стекло, океане, неподвижно стоит в ожидании ветра. При таком штиле мог передвигаться только «Нарцисс», но и он уже давно не показывался, и Рори подумывал, не отказался ли Дэн от своего намерения и не ушел ли к побережью, и почему нет вестей от Бэтти.
Он хотел было съездить за новостями в Мкокотони, но решил не искушать судьбу и жалел, что Кербалу или его жена редко ездят на базар, от них он мог бы узнать хотя бы деревенские сплетни. Поместье вполне обеспечивало их продуктами, Кербалу изредка ездил в Мкокотони лишь за керосином и солью, за тканью для жены или какой-то мелочью, которые надо покупать на базаре.
Праздность и покой, которым Рори поначалу так радовался, нарушило появление обреченного негра, и долгие, жаркие часы доставляли не столько физические, сколько душевные неприятности. Его угнетало невыносимое, неотступное предчувствие чего-то дурного. Мысль о том негре никак не шла из Головы. Не потому, что он совершил хладнокровное убийство. Это было необходимо, он снова поступил бы так же. Беспокоило его что-то, связанное с негром или с каюком, затопленным возле рифа. Что-то такое, чего он не мог припомнить…
И в последний вечер этой долгой недели, когда потянул легкий, освежающий ветерок, он вспомнил то, что видел и забыл. Те слова, которые пропустил мимо ушей.
О них ему напомнила пожилая, молчаливая жена Кербалу, сама не подозревая этого. Рори по пути в конюшню увидел, что она несет воду из колодца за домом, и пришел ей на помощь, потому что неуклюжее кожаное ведро было тяжелым. Женщина машинально прикрыла нижнюю часть лица хлопчатобумажной чадрой, это скорее было уступкой обычаю, чем попыткой скрыть черты морщинистого, непривлекательного лица. При этом солнце блеснуло на крохотном зеркальце, вправленном в дешевое серебряное кольцо на большом пальце левой руки. При виде его Рори внезапно вспомнил о другом кольце – том, что видел при лунном свете на руке того негра.
Но его не было на пальце, когда негр погиб, и он что-то говорил о кольце; «Все, кроме двух серебряных монет, на которые куплю еды, и кольца, уже послужившего хорошей платой…».
Платой за что?
Рори быстро повернулся к жене Кербалу и требовательно спросил, откуда у нее это кольцо, давно ли она его носит. И ощутил громадное облегчение, когда удивленная женщина ответила, что это свадебный подарок, и носит она его больше тридцати лет. Он внес ведро в кухню, поставил на пол, торопливо вышел, взял деревянные грабли, которыми Кербалу сгребал палую листву, и отправился к месту, где стояла рыбацкая хижина.
