Текст книги "Пассат"
Автор книги: Мэри Кэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)
Кэй М.М.
Пассат
1
Пророчество старухи-ирландки с сомнительной репутацией необратимым образом сказалось на судьбе Геро Афины Холлис, единственной наследницы Барклая Холлиса из Бостона, штат Массачусетс. В значительной степени отразилось и влияние наследственности на ее взглядах и характере.
Мать Геро, Гарриет Крейн Холлис, всегда была горячей поборницей благотворительных учреждений, кампаний и дел. Барклай, внезапно сраженный классическим профилем и парой голубых глаз, об этом прекрасно знал, сватаясь к ней. Однако видел тогда в этом лишь признак сострадательной, истинно женской натуры и свидетельство тому, что его Гарриет обладает не только внешней красотой.
В то время Барклай Не предвидел, что Гарриет захочет, чтобы муж разделял ее рвение к добрым делам. Но едва медовый месяц окончился, понял, что его жена, не довольствуется только внесением довольно крупных пожертвований. Она считает своим долгом заседать в советах и комитетах, писать и распространять брошюрки с протестами против несправедливостей и требованиями реформ, решительно проводить кампании против таких зол, как пьянство, детский труд, проституция и рабство. Особенно рабство…
Барклай, флегматичный, безмятежный человек, любящий лошадей, шахматы и античную литературу, не томился желанием привести в порядок мировые и соседские дела, и поэтому считал, что Гарриет заходит слишком далеко. Само собой, всякий мыслящий человек должен согласиться, что мир испокон веков переполнен жестокостью, угнетением, несправедливостью. Только нужно ли Гарриет принимать это так близко к сердцу и делать из этого личную проблему? И когда жена объявила о своей беременности, Барклай обрадовался вдвойне. Он полагал, что с появлением наследника просторных акров Холлис-Хилла материнские заботы направят ее устремления и энергию в более спокойное домашнее русло.
Большая, крепкая семья, думал он, именно то, что необходимо Гарриет; красивые, умные сыновья, которые будут разделять его интересы к греческой мифологии и разведению породистого скота, да хорошенькие веселые дочери, которые вынудят ее заниматься только домашними хлопотами.
Но все вышло не так. Его жена слишком легко приходила в волнение, и несколько строчек на измятом обрывке газеты положили конец этой мечте – и самой Гарриет.
Орудием судьбы послужил сверток, где находились вязанная Шаль и красивая серебряная погремушка. Их прислала к рождению ребенка школьная подруга миссис Холлис, вышедшая замуж за фермера из Джорджии. Погремушка оказалась завернутой для пущей сохранности в газетный листок, и единственный, набранный жирным шрифтом абзац к несчастью привлек взгляд женщины, готовящейся стать матерью:
Продается негритянка с четырьмя детьми. Женщина двадцатитрехлетняя, спокойного нрава, хорошая кухарка и прачка. Дети, по всей видимости, от шести до полутора лет. Могут быть проданы вместе или порознь, по желанию покупателя.
Это объявление было одним из многих. Однако для Гарриет, страстной противницы рабства, самой вот-вот ждущей ребенка, черствая бесчеловечность последней фразы оказалась нестерпимой. Могут быть проданы вместе или порознь, по желанию покупателя.
Она побледнела и воскликнула высоким, сдавленным голосом: «Неужели у нас могут отнять детей? Родных детей? Они не имеют права! Это подло! Чудовищно! Это нужно остановить!.. О Господи, почему никто этого не остановит?»
Отшвырнув скомканный листок, словно отвратительное насекомое, она обратилась к мужу с истерическим отрицанием всего института рабства, а закончила тем, что схватив шаль, погремушку и бумагу, с яростью бросила их в камин. Бумага, вспыхнув, создала внезапную тягу, она втянула в пламя широкий муслиновый рукав неглиже Гарриет. Тонкая ткань занялась, будто пропитанная керосином. И хотя Барклай, бросившись к жене, стал гасить огонь голыми руками, но Гарриет все равно сильно обгорела, а боль и шок привели к преждевременным родам. Через полтора дня на свет появилась дочка, а сама Гарриет скончалась.
Барклай больше не женился. Ему было тридцать девять, когда он сделал предложение Гарриет, и краткий опыт супружества убедил его, что он не создан для семейной жизни.
Родственников Барклай сначала поразил требованием, чтобы дочь окрестили Геро Афиной (к тому же, последнее имя давалось в честь любимой кобылы, а не богини мудрости), а потом удивил и растрогал тем, что отверг великодушное предложение своей сестры Люси взять лишенного матери младенца к себе в большую, процветающую семью. Правда, истинная причина отказа была не в избытке родительских чувств к лежащему в украшенной кружевами кроватке крошечному существу, а в приверженности Люси к благотворительности. Сестра часто ездила с этой целью за границу.
Он считал, что с него достаточно подобных увлечений, и не собирался позволять дочери в будущем идти по материнским стопам, ведь место женщины должно быть дома, а не на общественной трибуне. И если бы Барклай не отправился проведать больного друга в тот самый вечер, когда гувернантка дочери, мисс Пенбсрн, пообещала Люси принести свою долю для благотворительной распродажи рукоделий, возможно, что Геро Афина разделяла бы это мнение. Но за время отсутствия мистера Холлиса некая Бидди Джейсон пришла с тайным визитом в Холлис-Хилл. Будь хозяин дома, об этом бы не могло быть и речи!
Про вдову Джейсон говорили, что она седьмая дочь седьмого сына той самой Брайди Клуни из Тайрона, которая прославилась как ворожея и была сожжена как ведьма. Возможно, так оно и было. Во всяком случае, многие в Бостоне охотно верили в это, а также в то, что старая миссис Джейсон обладает даром предвидения и способна предсказывать будущее.
Верила всему этому и миссис Кобб, кухарка из Холлис-Хилла. Она сообщила провидице, что в доме никого нет. И пока Бидди Джейсон за пачку нюхательного табака и две унции китайского чая предсказывала кухарке судьбу, дочь хозяина, шестилетняя Геро Холлис, прокралась к ним на кухню.
Геро полагалось находиться в детской. Но ее гувернантка должна была вернуться только через час, отец – неизвестно когда, и ей наскучило вышивать на редкость занудный узор, который дала мисс Пенбери, чтобы чем-то занять воспитанницу. К тому же, девочка привыкла своевольничать, поэтому сложила вышивание и отправилась вниз на кухню поискать печенья и леденцов.
Лампы еще не горели, и в коридоре было темно. Однако Геро слышала из кухни голоса, а мягкий отблеск света говорил, что в дальнем конце длинного, вымощенного каменной плиткой коридора дверь приоткрыта. Девочка неслышно подошла к ней на цыпочках, протиснулась маленьким тельцем в узкую щель, встала в тени большого шкафа и навострила уши. Ее заинтриговали вид незнакомой, похожей на ведьму, старухи в старомодной шляпке с высокой тульей и негромкий голос. Она бормотала о неожиданных встречах, дурных людях, путешествиях по воде и предупреждала миссис Кобб, что нужно остерегаться белокурой женщины, замышляющей недоброе.
– Это, видать, Алиса Тилберри, работница у Стоунхейвенов, – сказала миссис Кобб, тяжело дыша от волнения. – Попадись мне только эта дрянь!.. Ну, говорите дальше.
– Это все, – ответила Бидди Джейсон, отводя пухлую ладонь кухарки. – Благодарю за табак и чай. Хотя, пожалуй, благодарить нужно хозяина, я точно знаю, что вы не покупали ни того, ни другого.
Геро не издавала ни звука, и подслеповатая, взволнованная миссис Кобб ее не видела. Но Бидди Джейсон, возможно и вправду внучка ведьмы, сидя спиной к двери, очевидно знала о присутствии девочки, так как, внезапно обернувшись, сказала через плечо:
– Чего тебе нужно, маленькая озорница? Выходи, покажись старой Бидди. Вот это да! Какая ты рослая да красивая.
Старуха захихикала, поманила узловатым, скрюченным пальцем, и Геро вышла из тени на свет. Девочка была в красном платье с передником и в гофрированных панталонах, густые непослушные волосы каштанового цвета выбивались из-под украшенной лентами сетки.
– Кто вы? – спросила заинтригованная малышка. – О чем вы говорили?
– Тебя это не касается, мисс, – напустилась на нее миссис Кобб. – Сейчас же возвращайся в детскую. Нечего подкрадываться и пугать людей. Иди-иди, а то сейчас сюда спустится гувернантка.
– Мисс Пенбери понесла сверток к тете Люси, а в детской холодно. А что вы делали?
– Читала у нее по ладони.
– Как?
– Так, детка. Там все видно. Кем ты будешь, и что с тобой случится. Да-да. Судьба на ней ясно написана.
Геро уставилась на свою ладошку, однако не увидела ничего, кроме линий и чернильного пятнышка, которое она стирала слюной, но не стерла до конца.
– Что такое судьба? – спросила девочка.
– То, что будет с тобой, когда вырастешь. И хорошее, и плохое.
– Но ведь миссис Кобб уже взрослая! – негодующе запротестовала девочка. – Она старая! Какая может быть у нее судьба?
– Ну, хватит, – резко сказала миссис Кобб. – Марш из кухни, живо!
Однако Герр не боялась кухарки. И вдова Джейсон, видимо, тоже, она смеялась так, что ее маленькие глазки скрылись в складках желтых морщин.
– Детка, людей, даже старых, впереди тоже ждет что-то такое, о чем они не знают. Например, завтра или послезавтра, или на следующей неделе.
– А вы, стало быть, знаете? – спросила Геро, высоко подняв брови.
Маленькие черные глаза Бидди Джейсон были, несмотря на возраст, яркими и зоркими. Они вновь появились из-под морщин и встретились с серыми глазами девочки. Вскоре старуха отвела взгляд и сказала хриплым шепотом, словно обращаясь к себе, а не к ребенку:
– Не всегда… Нет, не всегда. Иногда, кажется, знаю, иногда нет. Но когда не знаю, просто говорю дуракам то, что они хотят услышать. Для них это не хуже – даже лучше!
Она вновь кудахчуще рассмеялась, протянула руку с похожими на когти пальцами, взяла две небольшие пачки, которые миссис Кобб положила на стол, и спрятала в потайных карманах выцветшего черного платья.
– Пойду. Вечер холодный, темный, и скоро пойдет дождь. Всего доброго, миссис Кобб.
Она неловко поднялась. Тут Геро сделала шажок вперед и взволнованно спросила:
– А про меня не сможете узнать? Что случится со мной, когда я вырасту? Может, сумеете прочесть по моей руке?
Она протянула ладонь, как до того миссис Кобб, но старая Бидди Джейсон покачала головой и недовольно ответила:
– Бесплатно? А как мне заработать на жизнь, если предсказывать людям судьбу задаром? Если тебе чего-то хочется, нужно платить. Пора бы уж знать это.
– Я попрошу папу, – взволнованно сказала Геро. – Он заплатит вам. Я точно знаю.
– Еще чего! – в понятном волнении вмешалась миссис Кобб. – Я не позволю тебе докучать отцу такими пустяками. Теперь будь хорошей девочкой, уймись, а я дам тебе кусок сахару.
– Сахару не хочу, – упрямо ответила девочка. – Хочу услышать предсказание судьбы.
Для нее вдруг это стало очень важно.
– Зачем тебе предсказание? – резко спросила миссис Кобб. – Ты же слышала, миссис Джейсон говорила, что все это враки.
Но Геро, не обращая внимания на кухарку, сосредоточенно шарила в кармане передника и наконец нашла, что искала – дешевую позолоченную брошь, вылетевшую из рождественской хлопушки. В течение нескольких месяцев эта блестящая штучка была одном из самых любимых ее вещей. Даже теперь, глядя на нее, девочка колебалась. Такая красивая вещица! Однако любопытство, роковое и неизгладимое наследие Евы, пересилило. Геро протянула брошь и сказала:
– Денег у меня нет, но я могу отдать вам эту вещь. Ее можно продать, так ведь? Это… это золото!
– Это? – насмешливо переспросила Бидди Джейсон. С презрением глянула она на маленькую безделушку, потом перевела взгляд на умоляющее лицо ребенка. Однако, если и собиралась рассмеяться, то сдержала смех. Жадная, хитрая, вне всякого сомнения бессовестная, она, казалось, никогда не была молодой. Но вдруг в душе ее ожило некое давно угасшее воспоминание из далекого, забытого детства, и старуха на миг увидела дешевую безделку глазами Геро. Это вещь заманчивой красоты и небывалой ценности. Золото!.. При таком взгляде эта брошь была щедрой платой, несравненно большей, чем маленькие пачки табака, чая и сахара или реже достающиеся мелкие монетки, обычное вознаграждение за старые, затверженные наборы трескучих фраз, которым доверчивые женщины, видимо, никогда не перестанут верить. Бидди Джейсон взяла кусочек позолоченной жести и неожиданно для себя сказала:
– Да, этого хватит. Дай руку, детка. Нет, не левую: она покажет только, что ты можешь делать, а не что станешь. Нужна другая…
Держа в узловатых старческих руках розовую ладошку, вдова пристально вглядывалась в нее и молчала так долго, что Геро охватило нетерпение. Может, с тревогой подумала девочка, тут не о чем говорить. Может, в отличие от миссис Кобб, у нее никогда не будет судьбы. Ей было слышно, как скрипит корсет кухарки в такт тяжелому, негодующему дыханию. Вскоре чайник на плите завел свою песню, а тиканье кухонных часов стало громким и докучливым, торопящим ту минуту, когда мисс Пенбери вернется от тети Люси и ее, Геро, отправят обратно в детскую.
Наконец Бидди Джейсон заговорила, но уже не тем голосом, каким сообщала миссис Кобб о замышляющей недоброе белокурой женщине. Теперь он звучал хрипло, монотонно, чуть громче шепота:
– В ладошке у тебя солнце, ветер, соленая вода. И дождь… теплый дождь и остров, полный чернокожих людей…
Морщинистое лицо приблизилось к ручонке Геро на расстояние дюйма, и шепот стал еле слышным:
Ты очень далеко поплывешь, чтобы найти работу, которая ждет тебя, и того, кто поможет тебе ее выполнить… Вместе с другими поможешь многим найти смерть и гораздо большему количеству выжить. За первое получишь порицание, за второе не услышишь благодарности. В руки тебе придет золото без счета, но не принесет пользы. И всю жизнь ты будешь делать то, что должна. Будешь пожинать… то, что посеяла…
Хриплый шепот стих, старуха выпустила руку Геро и попятилась. Она трясла головой, словно силясь отогнать какие-то мысли, выражение ее лица стало ошеломленным, бессмысленным. Брошь упала на пол, Геро подняла ее и протянула миссис Джейсон, но та отвела руку девочки, бормоча:
– Оставь себе, детка. Мне с ней нечего делать. Нечего… Ветер, соленая вода, похожие на метлы деревья – и смуглые люди, черные люди. Мрущие под дождем и солнцем…
Она неуверенно пошла к двери, придерживая на плечах выцветшую черную шаль и бормоча что-то о «собаках и покойниках». Кухонная дверь за ней закрылась, и миссис Кобб сказала сердитым тоном:
– Вот видишь! – Разве я не говорила, что все окажется враньем? Чернокожие люди и похожие на метла деревья, надо же! Забивает тебе голову такой чепухой. Что сказал бы твой папа…
Она быстро подошла к шкафу и, достав бело-голубую сахарницу, отыскала в ней самый большой кусок.
– На, держи, соси его и помалкивай. – Голос ее зазвучал вкрадчиво. – Противная старуха, я бы не впустила ее на порог кухни. Да она подошла к двери и стала просить милостыню, жалко мне стало бедняжку, вот я из христианского милосердия дала ей немного-чая да позволила посидеть у огня. Но твоему папе это наверняка не понравится, так что будь хорошей девочкой, не проговорись ему, не вводи меня в неприятность. Забудь и все, понимаешь?
Однако Геро запомнила навсегда.
Солнце, ветер, соленая вода и остров, полный чернокожих людей…
– А правда, есть деревья, похожие на метлы? – спросила девочка на другой день у отца.
– На метлы? Ты имеешь в виду пальмы? – Барклай снисходительно улыбнулся своему единственному, избалованному чаду. – Кто же говорил тебе про них?
– Никто. Я спросила просто так. А где они растут?
– Там, где для них достаточно тепла. Им нужно много солнца. Например, во Флориде, Луизиане, на вест-индских островах. В Индии и Африке.
– А в Бостоне нет?
– В Бостоне нет. Давай покажу, где.
Отложив том Плутарха, Барклай подвел дочку к низкому столу у окна библиотеки, где стоял большой глобус, и стал ей показывать полюса и океаны, теплые страны и холодные.
– Вот это Африка, родина негров, зулусов и готтентотов, людей семи футов ростом и карликов, едва достающих головой тебе до колена.
– Негров? – У девочки вытянулось лицо. – Ты имеешь в виду таких людей, как Вашингтон Джадд и Сари Бокер?
– Совершенно верно.
– Но они приехали из штата Миссисипи, – с раздражением сказала Геро. – Я знаю. Сари сама говорила мне, а миссис Кобб говорит – они просто-напросто беглые черномазые. Когда-нибудь их поймают и отправят обратно к хозяину, тот выпорет их до полусмерти и правильно сделает. Как это «до полусмерти», папа?
– Миссис Кобб – старая… – начал было с гневом Барклай, потом принужденно закашлялся. – Что ж, может, они приехали из Миссисипи, но родители их или дедушки с бабушками приехали из Африки.
– Зачем? Им не нравилось там?
– Думаю, вполне нравилось. Но только для труда на плантациях нужны рабы, вот люди ловят этих бедняг, везут сюда и продают плантаторам за большие деньги. А дети их и внуки рождаются рабами, и своей страны у них нет.
– Тогда почему они не возвращаются обратно?
– Для этого требуются суда, деньги и многое другое, чего они лишены. Например, свобода. Кроме того, откуда им знать, куда возвращаться? Африка большая.
– Очень?
– Больше Америки. И гораздо более дикая. Там есть львы, жирафы, слоны, обезьяны, слоновая кость и «люди с головами, растущими ниже плеч».
– Вот так? – спросила Геро, приподняв плечики до ушей и уперев подбородок в накрахмаленный передник.
– Видимо. Африка мало изучена, но люди продолжают исследования, и белый человек может со дня на день взойти на Лунные горы или отыскать копи царя Соломона.
– Папа, Африка – остров?
– Нет, континент. – Барклай взял карандаш и, пользуясь им как указкой, заговорил: – Смотри, вот эти пятна возле кромки – острова. Самый большой называется Мадагаскар, вот это Коморские острова. А это Занзибар, там растут гвоздичные деревья и другие пряности, которые миссис Кобб кладет в рождественский торт.
Геро подалась вперед и уставилась на это пятнышко, словно пыталась разглядеть пряности, потом по-хозяйски коснулась его пальцем и твердо заявила:
– Тогда я выбираю его, у этого острова красивое название, а мне хочется, чтобы мой Остров назывался красиво.
– Занзибар? Да, название неплохое. Звучное. А как это понять – «мой остров»?.
– Когда вырасту, поеду туда.
– Поедешь? Зачем?
– Буду… делать кое-что, – неопределенно ответила Геро.
– Наберешь полные карманы гвоздики?
Геро серьезно обдумала этот вопрос.
– Нет, вряд ли. Не думаю, что это такая работа. Наверно, – сказала она, принимая решение, – я буду делать что-то доброе, полезное. И очень умное.
– Вот как? Дочка, ты говоришь об этом слишком уверенно. Будем надеяться, что не пойдешь по стопам своей… – Барклай внезапно умолк. Хотел ли он сказать «своей матери»? Если да, то передумал и после короткой паузы произнес с внезапной горячностью: – … своей тети Люси! Я не хочу, чтобы ты выросла решительной особой, сующей нос в чужие дела. Или самодовольной резонеркой.
– Папа, что значит «резонерка»?
– Это ты, когда заводишь такие речи! – раздраженно ответил Барклай. – Видимо, эта пустоголовая бестолочь Пенбери читала тебе назидательные книжки и забивала голову сентенциями о том, что добрые дела – это единственное, чему стоит посвящать жизнь. Надо было это понять по ее манере одеваться и по тому, что она нравится твоей тете Люси!
Он умолк, задумался о гувернантке, своей сестре и внезапно ощутил леденящий страх. Люси одобряла его женитьбу на Гарриет, а той, несомненно, мисс Пенбери тоже понравилась бы…
И заговорил яростно, словно бросая им всем вызов:
– Будь я проклят, если позволю превращать тебя в маленькую самодовольную благодетельницу! Надо будет найти тебе другую гувернантку. Хорошенькую, с чувством юмора, способную держать тебя в строгости – у мисс Пенбери ты совсем распустилась! И чем скорее, тем лучше.
Но, конечно же, ничего подобного он не сделал. Занятие это хлопотное, а Барклай Холлис старался избегать хлопот – и всего прочего, отвлекающего от чтения, верховой езды и вообще от приятно-безмятежного образа жизни. Агнесса Пенбери осталась, и Геро росла избалованной, решительной и определенно самодовольной. Она была твердо уверена, что когда-нибудь отправится на Занзибар, хотя другая, менее своенравная девочка рассталась бы с этой мыслью годам к четырнадцати – уже хотя бы из-за отвращения отца к «странствиям» (это слово, очевидно, включало в себя все: от путешествия за границу до отъезда более чем на сутки пути от Холлис-Хилла).
Несколько лет спустя Геро с большим трудом удалось упросить отца свозить ее в Вашингтон к двоюродной сестре матери, жене известного сенатора. А когда, находясь там, они получили настойчивое приглашение навестить родственников в Южной Каролине, Барклай – упрямством он иногда не уступал дочери – наотрез отказался двинуться с места. В конце концов Геро поехала без него.
– Видно, ты унаследовала это от матери, – безнадежно вздохнул он. – Все Крейны любили поездить. Ты похожа на свою мать. Наверно, будь она жива, тоже стала бы раскатывать повсюду. Она была не такая сильная, как ты… Знаешь, Геро, тебе надо было родиться мальчишкой. Мать-Природа наверняка изменила свое решение уже в последнюю минуту!
С этими словами Барклай снова вздохнул, и Геро впервые пришло в голову, не хотел ли отец сына вместо дочки, и не потому ли назвал ее «Геро», а не «Гарриет», в честь матери? Он определенно не пытался воспитать ее «женственной», а вопреки мнению тети Люси и Крейнов позволял ей учиться стрелять и сидеть в седле прежде, чем она научилась читать, писать, прежде, чем научилась шить. В остальном же ее образование шло по усмотрению мисс Пенбери, и отец не воздействовал на некоторые взгляды, усвоенные дочерью при помощи гувернантки, тети Люси и всевозможных книг из дамской библиотеки.
Один популярный роман Гарриет Бичер-Стоу, прочитанный в 1852 году, во впечатлительном четырнадцатилетнем возрасте, убедил Геро, что мир – рассадник несправедливости, жестокости и мерзости, и что оставлять так этого нельзя. «Хижина дяди Тома» сделала ее пылкой сторонницей борьбы с рабством. А мисс Пенбери по ходу занятий благотворительностью повела свою юную воспитанницу на лекцию «Грехи работорговли». Читавший ее местный приходской священник процитировал лорда Палмерстона: «Если все преступления, совершенные родом человеческим от сотворения мира до сего дня, сложить вместе, они вряд ли превзойдут совокупное зло, причиненное человечеству этой дьявольской работорговлей».
Но как бы ни относилась Геро к работорговле, поездка в Южную Каролину смягчила отношение девушки к рабовладельцам. Рабы семьи Лэнгли были такими здоровыми, веселыми и упитанными, как только можно им пожелать. Ни Гейлорд Лэнгли, ни его надсмотрщик ни в малейшей степени не походили на Саймона Легри[1]1
Саймон Легри – жестокий плантатор из романа «Хижина дяди Тома»
[Закрыть]. Кларисса Холлис Лэнгли, родившаяся и выросшая в Массачусетсе, в принципе не одобряла рабство, но признавалась, что не видит, как с ним можно покончить.
– Мы словно попали в ловушку, – объясняла она Геро. – Вся наша экономика связана с рабством. И если освободить негров, это будет гибельно не только для нас, но и для них, потому что без рабского труда Юг не просуществует и дня. Мы все разоримся, и кто же станет кормить негров? Одевать, давать им работу? Не северяне-аболиционисты, произносящие благочестивые речи! Выхода я не вижу. Однако временами ощущаю тяжкое бремя на своей совести.
Утешала свою совесть миссис Лэнгли горячим интересом к зарубежным миссиям, верой, что раз уж нельзя освободить порабощенных негров в Америке, то можно сделать многое для улучшения участи цветных рас за океаном. Она дала Геро несколько брошюрок, где описывались ужасы жизни в Азии и Африке. Прочтя их, дочь Барклая Холлиса стала сочувствовать «нашим бедным сестрам-язычницам», участь которых в гаремах и сералях казалась столь же тяжелой, как у любых рабынь.
Геро размышляла над судьбой этих несчастных женщин, и ей казалось несправедливым, что она наслаждается всеми благами свободы в процветающей цивилизованной стране, а миллионы людей в восточных странах обречены жить и умирать в безысходных страданиях из-за отсутствия какого-либо просвещения – крох со стола Богатого Человека. Временами ей даже казалось, что эти безымянные страдающие миллионы: женщины, заточенные в гаремах и сералях, рабы в черных трюмах дау[2]2
Дау – одномачтовое каботажное судно (в Индийском океане).
[Закрыть] и страдающие от болезней бедняки взывают к ней: «Приезжай в Македонию, помоги нам!..» «Надо научиться ухаживать за больными», – решила Геро. И к ужасу отца, к большому неодобрению родственников трижды в неделю ходила в местную благотворительную больницу. Служащие были рады бесплатной добровольной помощи, а главный врач сказал недовольному отцу, что его дочь не только прирожденная медсестра, но и украшение женской половины человечества. «У нас в палатах, мистер Холлис, много грубых типов, – говорил он, – но видели бы вы, как теплеют их глаза, когда входит ваша девочка. Она способна утешить их, уверить, что они поправятся, а это уже половина успеха. Они прямо-таки обожают ее. Даже самые худшие!»
Но такая похвала не успокоила Барклая, и он продолжал относиться к визитам дочери в больницу с недоумением и неприязнью.
– Если б я знал, что за причуды взбредут тебе в голову, ни за что не пустил бы в Каролину к этим Лэнгли! – брюзгливо заметил он. Он не догадывался, что краткое пребывание в Вашингтоне оказало гораздо большее воздействие на будущее дочери, чем все брошюры Клариссы Лэнгли.
Живущие в столице Крейны устраивали щедрые приемы для своих гостей. Друзья их вращались главным образом в правительственных сферах, Геро могла заводить разговоры со многими, приходящими от этого в замешательство сенаторами и конгрессменами о рабстве и прискорбном положении на Занзибаре, «этом центре гнусной работорговли». Через несколько месяцев ее дядю Натаниэла назначили американским консулом на Занзибар. Барклай заявил брату, что это странное совпадение, но его племянница видит в этом перст судьбы. На самом же деле разговоры, которые Геро вела битый час на вечеринке в доме Лоуэллы Крейн, привели к тому, что в сознании влиятельных гостей фамилия «Холлис» оказалась неразрывно связанной с Занзибаром, и назначение произошло как бы само собой.
Дядя Натаниэл назначению своему не обрадовался, однако сознательность не позволила ему отказаться. И Геро, совершенно не догадываясь, что она к этому причастна, испытывала благоговение и зависть. Невероятно! Занзибар – ее избранный остров!., с дядей едут тетя Эбби, двоюродная сестра Кресси, и Клейн. Только бы… только бы!..
Но о поездке Геро с ними не было речи. Да и отношения между семьями в последнее время стали натянутыми, потому что Барклай внезапно воспылал неприязнью к пасынку брата Клейтону Майо.
В давние времена, на крестинах дочери Барклай горячо отстаивал свой выбор имен. «Погодите! – отвечал он возмущенному хору недовольных голосов. – Она еще заставит парней толпами переплывать Геллеспонт[3]3
Геллеспонт – древнегреческое название Дарданелл – пролива между Европой и Азией, который возлюбленный Геро, Лeандр, каждую ночь переплывал для встречи с ней.
[Закрыть]. Моя дочь вырастет красавицей. Вот увидите!»
Да, последнее предсказание оправдалось. Геро действительно стала красавицей. Но без малейшего кокетства, без женских слабостей. «Самая симпатичная девочка в Бостоне, – заметил как-то ее двоюродный брат Хартли Крейн – и самая жуткая зануда!» Когда она праздновала свой двадцатый день рождения – и по меркам тех времен находилась в серьезной опасности быть зачисленной в старые девы – никакого Леандра еще не было и в помине. Разве что красивый пасынок дяди Натаниэла, Клейтон Майо, мог рассматриваться как будущий пловец по Геллеспонту. Многие молодые люди восхищенно заглядывались на Геро. Но только издали, близкое знакомство неизбежно заканчивалось разочарованием и поспешным отступлением; юные бостонские щеголи предпочитали томных, жеманных неженок древнегреческим богиням, которые глядели им прямо в глаза, не признавали застенчивости, обмороков и меланхолии, а флирт считали вульгарным.
Клейтон-Майо оказался единственным исключением. Но Барклай, по мнению дочери, возмутительно относился к Клею!
Геро сознавала, что отец (наконец-то подумавший об этом!) беспокоится из-за отсутствия соискателей ее руки. Однако его раздражало внимание к ней юного Майо, и он с большим облегчением вздохнул, когда Клейтон согласился ехать с отчимом на Занзибар и полуофициальной роли доверенного секретари.
После дня рождения Геро не видела Клейтона, однако в записке, тайком переданной сочувствующей служанкой, он обещал «доказать постоянством серьезность своего отношения», вернуться, сколотив состояние, и официально просить ее руки. Лестно, только не очень романтично. Но отношения их и не были романтичными.
Клей поцеловал ее всего раз – да и то в щеку, потому что догадавшись о его намерении, Геро внезапно испугалась и в последний миг повернула голову. А после того, как он уплыл, и волнение улеглось, Геро стала думать, что, возможно, все вышло к лучшему, потому что из-за вмешательства отца она не могла разобраться в своих чувствах к Клею.
Год спустя Барклай внезапно умер от сердечного приступа. И Геро ничто не удерживало в Бостоне и не мешало отправиться навстречу своей судьбе. Ничто, кроме невыносимо пустого дома, потому что даже мисс Пенбери давно уже купила коттедж в Пенсильвании и жила там. Геро Афина Холлис была вольна делать, что угодно, и ехать, куда угодно. А когда от тети Эбби пришло письмо с предложением навестить их на Занзибаре, она с благодарностью и без колебаний согласилась. Даже не вспомнила, что старая Бидди Джейсон, говорившая о солнце, соленой воде и острове, полном чернокожих людей, еще сказала: «Если тебе чего-то хочется, нужно платить». Хотелось ли ей выйти замуж за Клейтона, еще предстояло выяснить.
Без трудностей, разумеется, не обошлось. Джошуа Крейн, председатель и совладелец судовой компании «Крейн лайн клипперс», на помощь которого можно было рассчитывать, был глубоко потрясен. Немыслимо, чтобы молодая женщина из его семьи (Геро должна помнить, что ее мать носила фамилию Крейн!) могла подумать о путешествии в такую необычную местность – и притом без сопровождения служанки или компаньонки! Он не пожелал помочь Геро и грубо прочитал ей лекцию о том, что людям, чувствующим призвание творить добро ближним, начинать следует со своих задворок, а не с чужих. Можно найти возможность удовлетворить свои благотворительные инстинкты и здесь, в Массачусетсе.
Однако ни лекция, ни осуждение многочисленной родни не поколебали решение Геро: если не считать истории с Клейтоном, она всегда поступала по-своему, добивалась, чего хотела, а теперь у нее возникло желание отправиться на Занзибар. И не только, чтобы развеяться от горя или увидеться с Клейтоном. Геро была глубоко убеждена (или, как ехидно заметил Джошуа Крейн, вбила себе в голову), что предназначена к этому Провидением. Она всегда знала, что там ее ждет работа. И теперь никто не мог ей помешать, поскольку в дополнение к значительному состоянию она уже достигла совершеннолетия и стала сама себе хозяйкой.
