Текст книги "Пассат"
Автор книги: Мэри Кэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)
– Рахим, очевидно, ошибся, – резко сказал Клейтон. – Должно быть…
Он умолк, понимая тщетность-этих слов. Геро спросила спокойно, без гнева, так, будто ей было необходимо знать ответ:
– Клей, почему ты это делал?
– Я не… – начал было по инерции Клейтон. – Я…
Внезапно он сел на кровать рядом с Геро и уронил голову на руки.
Клейтон долго молчал, Геро смотрела на его ссутуленные плечи, на опущенную голову, и ей стало ясно, что она никогда его не любила. Тот таинственный инстинкт, присущий всем дочерям Евы, который мужчины – зачастую насмешливо – именуют «женской интуицией», подсказал ей, что питай она к нему любовь, этого чувства не уничтожила бы ни его ложь, ни то, что он не такой, каким она его считала. Эти открытия могут причинить боль, вызвать горькое разочарование и только. Ей не верилось, что можно разлюбить человека, если он причинил тебе боль и разочаровал тебя – как бы этого ни хотелось. Это не так просто. Разум может отвергать его, но ведь сердце отвергнуть не сможет?
Клейтон заговорил глухим, нетвердым голосом:
– Наверно потому, что не могу обходиться без женщин. Мать этого не понимает. У нее, видимо, была ужасная жизнь с моим отцом; он тоже был бабником, и, наверно, я унаследовал это от него. Нат, мой отчим, тоже не понимает этого, и я должен был скрывать все от них. В Штатах я жил отдельно, там это было легко. Но здесь приходится жить с ними в одном доме. Поэтому я и снял комнаты. Там я мог делать, что угодно… быть самим собой.
– Ты не боялся, что об этом узнают?
– Я понимал, что могут пойти слухи, но думал – это не страшно. Комнаты эти снял для меня Джо, на свое имя. Я знал, что он не выдаст. Там мы встречались с Терезой. У нас была… интрижка. Тут нельзя полностью винить ее; инициатором был я. Тиссо вдвое старше супруги, по возрасту годится ей скорее даже в дедушки, чем в мужья, и она… кажется, влюбилась в меня…
– Клей, – перебила Геро, – почему ты хотел на мне жениться?
– Это казалось хорошей идеей. И мать, и Нат хотели, чтобы я женился на славной, скромной девушке с большими деньгами, которая обуздает, остепенит меня. На тебе, в сущности! А ты мне нравилась. Очень, хотя не раз пугала меня, я думал, смогу ли выдержать это до конца, долго ли придется притворяться благородным, добродетельным, скучным, как миссионер-нравоучитель! Понимал, что рано или поздно ты меня раскусишь, но надеялся перевоспитать тебя. Один цздядей говорил мне, что мать была такой же добродетельной, когда выходила за отца, но, несмотря ни на что, всегда любила его и до сих пор не может забыть. К тому же я… думал, что хорошо знаю женщин и рассчитывал, что добьюсь своего. Сведу тебя с высокого пьедестала. Приучу любить то, что люблю сам – любовные утехи, вечеринки, веселье. Тратить деньги на развлечения, а не на обращение язычников, или борьбу с пьянством, азартными играми и прочим.
– Потому и спекулировал рабами и оружием? Чтобы иметь деньги на… развлечения?.
– Нет. Просто, чтобы иметь деньги. У тебя ежи всегда были, ты не знаешь, каково обходиться без них, или иметь недостаточно. Их так легко делать в подобием месте, что я был бы дураком, если б отверг эту возможность.
– Но, Клей – рабами! Как ты мог? Будь это что-то Другое. Те несколько рабов, что я купил и перепродал, никак не сказались на масштабах работорговли в этой части мира! Если б не я, их приобрел бы кто-то другой. И не я их поработил; они уже были рабами – схваченными и привезенными сюда. Тут уже ничего нельзя было поделать.
– А оружие?
– Это чистая коммерция, и нечего тут сентиментальничать. Политика здешних людей не заботит меня.
– Зато очень заботит дядю Ната. Если б он узнал… – Если б узнал, то отправил бы меня в Штаты на первом же судне. Может, оно было б и неплохо! Он вроде тебя, Геро; и этот старый болван Эдвардс тоже. Они, видимо, не смогли б провернуть выгодного дельца, даже если б хотели. Понятия не имеют о таких вещах. Но они ничего не добьются, а я добьюсь – если не попаду в тюрьму или не получу, как мой отец, пулю в голову от какого-нибудь психа!
Он хрипло засмеялся с ноткой горечи. Геро спросила:
– А Зора?
Клейтон поднял голову, лицо его исказилось смущенной гримасой.
– Я думал, она… обычная проститутка, ничем не отличается от остальных, только привлекательнее. И ничего не будет иметь против, если получит за это деньги. Мне и в голову не приходило… откуда я мог знать? Геро, клянусь, тут я не замышлял ничего дурного. По-настоящему дурного. Думал, Фрост разозлится, если она проведет несколько дней со мной, и все тут. Он всегда раздражал меня… вел себя так, будто нет ничего дурного в работорговле, контрабанде, распутстве, если делать это открыто, а Заниматься этим тайком – низко и подла Неправда! Хвастовство тут ничего не улучшает. А скрытность не ухудшает.
– И не оправдывает, – сказала Геро.
– Я не оправдываюсь. Просто объясняю, как дошел до этого и почему. Видит Бог, я не горжусь этим, и если б мог скрыть это от тебя, то скрыл бы. Однако с Зорой… тут повинна и ты. Твоя неприступность! Может, ты не моего типа, но все же очень привлекательна, а я не мумия и не кусок льда. Ты не представляешь, каково это было – не сметь поцеловать тебя, коснуться пальцем из страха, что ты убежишь, и у нас все расстроится… Поверь, это был ад! Сдерживаться, притворяться добродетельным и постоянно желать повалить тебя и показать, что к чему. Иногда после целомудренного вечера с тобой и единственного робкого поцелуя в щечку, я тайком уходил из дома и брал женщину с базара Лал. Иначе бы с ума сошел. И если бы ты не довела меня до такого состояния, то поверь, я не стал бы связываться с Зорой.
– Нет, Клей! Нет… – прошептала Геро, словно умоляя его., или себя.
Но Клейтон не слушал ее.
– А что до остального, деньги сами просились в руки, не возьми их я, взял бы кто-то другой. Можешь сколько угодно сентиментальничать и негодовать, но я причинил гораздо меньше зла, торгуя схваченными неграми, чем люди вроде Дэна Ларримора, тратящие годы жизни на их освобождение. Буквально тысячи несчастных чернокожих утоплены в море или брошены на берегу умирать от голода и жажды капитанами работорговых судов, когда их преследовали англичане, и они боялись попасться с поличным. А я лишь покупал их по одной цене у подлого работорговца, а потом продавал за более высокую богачам, которые обеспечат их едой, одеждой, жильем – и притом будут обращаться с ними намного лучше, чем со многими белыми служанками обращаются в Бостоне! Ты и сама так смотришь на эти вещи.
Он встал, потянулся и расправил плечи, словно сбросил тяжелое бремя.
– Ну, кажется, теперь ты знаешь обо мне все, и, может, это к лучшему. Так нам будет легче сделать наш брак удачным.
– Клей, но ведь я не собираюсь выходить за тебя, – спокойно сказала Геро.
– У тебя нет выбора, дорогая. А поскольку в том, что случилось с тобой виноват главным образом я, у меня – тоже. Если мы немедленно поженимся, и у тебя будет ребенок, его сочтут моим, даже если он будет не мой. Это самое малое, что я могу для тебя сделать. И самое малое, что ты можешь сделать для… Ну, для всех нас. Тебе это понятно, не так ли?
Геро молчала так долго, что Клейтону показалось – она не поняла его, и он сказал еще более настойчиво:
– Нам никак нельзя допускать скандала. Он затронет не только нас, но и моего отчима, и маму, и Кресси. Холлис-Хилл еще кое-что символизирует, тебе нельзя возвращаться туда с ребенком без отца или даже с якобы преждевременно родившимся, Нельзя думать только о себе. Однако я даю слово, что сделаю все возможное, дабы защитить тебя и помириться с тобой.
Геро медленно поднялась, подошла к окну, отодвинула штору, поглядела на темный сад и городские огни. Потом сказала:
– Наверно, нет… я… я подумаю об этом.
– Не раздумывай слишком долго. И постарайся не особенно винить меня.
– Я тебя не виню. Знаю, что виновата сама. Потому что была слепой и самонадеянной, слишком уверенной, что всегда во всем права. Не понимала, что люди совершают поступки так, как их влечет к этому какая-то внутренняя склонность, и они слишком слабы, чтобы противиться… тому, над чем они не властны, наследственности или дурному воспитанию. Или чрезмерным аппетитам, требующим удовлетворения. Я… не понимала этого… раньше. Ты не мог устоять перед женщинами или возможностью легко добыть деньги, а я не могла удержаться от вмешательства в чужие дела и причинила много зла, потому что не сомневалась в своей правоте и… и, наверно, любила считать себя лучшей, более проникнутой общественным сознанием, более нетерпимой к несправедливости, чем другие люди. Джошуа Крейн был прав, надо начинать с себя. Я сочла это эгоистичным, но он сказал, что это разумно, и, пожалуй, так оно и есть.
На лице у Клейтона отразилось облегчение, хотя он не совсем понимал, о чем она говорит. Он подошел к ней с намерением обнять и заверить в своей непреходящей привязанности. Но когда Геро повернулась и взглянула на него, что-то в ее лице заставило его отказаться от этого намерения, и он ограничился словами о том» что ценит ее великодушие и будет благодарен, если она ничего не скажет отчиму.
– Мама простила бы меня, – сказал Клей, – однако Нат не простит. Я предпочел бы, чтобы он сохранил свои иллюзии – и тетя Люси, и все остальные. Как ни странно, твой отец был единственным, кого я не смог провести. Он сказал мне, что придерживается принципа «Живи сам и давай жить другим», и что если ты влюбишься в полного негодника, видя все его недостатки, отец не будет особенно против, потому что тогда жизнь с ним может сладиться. Но, если изберешь человека, который казался тебе таким же благородным и добродетельным, как ты сама, а потом выяснится, что вышла замуж за негодяя, это может тебя доконать, и он не допустит, чтобы ты досталась притворщику. Может, мне следовало прислушаться к его словам. Но сейчас перед тобой не притворщик. Ты знаешь, каков я, и не ждешь, что буду вести себя, как святой. У нас все сладится, дорогая. Я в этом уверен.
Геро ничего не ответила. Клейтон взял ее руку, легонько поцеловал и ушел. Вид у него был уже не такой подавленный, как тогда, после вести о смерти Зоры. Он жалел о ее участи. И о том, что случилось с Геро. Но невольно думал, что все окончилось не так катастрофически, как могло. По крайней мере в том; что касалось его лично.
32
Мистер Поттер, неузнаваемый в одеянии индуса-торговца, был допущен в тихую комнату султанского дворца, где нашел капитана Фроста спящим сном праведники, и без сожаления разбудил его.
– Похоже, ты недурно устроился, – заметил Бэтти, с кислым видом оглядывая помещение. – Уютное здесь у тебя местечко.
– Да, спасибо, Очень, Ты разбудил меня для того, чтобы сказать только это?
– Ни в коем случае! Я не суну голову в осиное гнезд ради пустой болтовни. Полагаю, тебе интересно будет узнать, что я заходил в Дом с дельфинами.
– Ну и глупо, – зевая, сказал Рори. – Тебя могли схватить.
– Не беспокойся. Я пришел туда со стариной Рам Дассом как его помощник, торгующий одеждой и прочим. Надо было узнать, как там малышка. Она очень тоскует по матери, бедный ребенок.
Рори промолчал, но Бэтти заметил, как напряглись его лицевые мышцы, дернулся уголок рта, и ощутил легкое удовлетворение.
– Что ты собираешься делать с ней?
– Дома ей пока неплохо. Все эти женщины балуют ее. И ты тоже!
– Может и так, но пока мы играем в прятки с юным Дэнни, я появляться там не могу. А ты и подавно.
– Что же прикажешь мне делать?
– С этим разговором я и пришел. Надо забрать ее оттуда. Находиться там ей небезопасно.
– Бэтти, не болтай ерунды! Девочке там ничего не грозит. Если думаешь, что Дэн или Эдвардс тронут ее хотя бы пальцем, ты совсем спятил!
– Я не это имел в виду, – сердито сказал Бэтти. – Ты слишком занят собой и глух ко всему, а до меня дошли нехорошие слухи.
– Какие же?
– Помнишь, мы слышали на побережье разговоры о чуме? Так вот, Ибрагим вчера вечером встретил одного малого, сошедшего, с дау из Килвы, этот парень говорит, что то не чума, а черная холера, и она охватила всю Африку. Масаи мрут, как мухи, исчезают целые работорговые караваны. Он сказал, что встретился с человеком, который из целого каравана один остался в живых. Кое-как добрался до побережья и через два дня умер. Мне этот слух не нравится, и я буду намного спокойнее, если увезем отсюда Амру. Если зараза добралась до побережья, то как пить дать доберется и сюда.
– Как и в любое другое место, – сказал Рори. – Значит, девочке будет безопаснее здесь, чем где-то на материке. Даже если в этих рассказах ничто не преувеличено, очень может быть, что зараза минует Занзибар, так как работорговые дау здесь не появятся до мая.
– Я вел речь не про материк, – сказал Бэтти. – Если эти рассказы – правда, безопасных мест в Африке не может быть. Давай отправимся на «Фурии» в залив Кач или попробуем искать жемчуг возле Цейлона. Невредно было б исчезнуть отсюда на какое-то время – Дэнни и его команда рыскают повсюду, кровожадные, как львы. Что скажешь?
– Это мысль, – ответил Рори. – Когда может вернуться «Фурия»?
– Ты сам велел нам оправиться на Сейшельские острова и не появляться на Занзибаре с месяц – или пока не узнаем, что Дэн отправился на охоту за другой дичью. Думаю, Ралуб выполнит твои распоряжения.
– Также, как выполнил их и ты, – сухо сказал Рори.
– Кто-то должен был остаться, позаботиться, чтобы ты не сунул голову в петлю, – заявил в оправдание Бэтти. – А потом, я не хотел оставлять Амру под присмотром только этих дур. Хаджи Ралуб – человек разумный, глупостей не натворит и, думаю, вернется, Как только опасность будет позади. А тогда, надеюсь, у тебя хватит ума забрать мальпнку и уплыть отсюда – подальше от полковника и от холеры.
Подумаю об этом, – сказал Рори. – Возможно даже, уговорю султана не пускать сюда суда с побережья. Смотри не попадись, дядюшка.
Мистер Поттер презрительно хмыкнул, отвергая подобную возможность, и ушел. Вечером за шахматной партией в личных покоях султана Рори завел речь о холере, но Маджид отмахнулся от его слов. Сказал, что слышал не меньше дюжины подобных рассказов. А если масаи мрут, то пусть себе. Это дикое, воинственное племя, в рабы они не годятся и постоянно нападают на работорговые караваны, чтобы приучить свою молодежь к войне. Потеря невелика, а острова болезнь не достигнет.
– Это ерунда, – беззаботно заявил Маджид. – Холера ни разу не приходила с той стороны, так что не бойся, что придёт теперь. Поскольку наш договор с англичанами запрещает ввозить рабов с материка в те месяцы, Когда дуют северо-восточные ветры, риск, что заразу завезут сюда, ничтожен. В этом одно из преимуществ жизни на Занзибаре. Не волнуйся, если услышим, что какой-то из прибрежных городов охвачен болезнью, мы позаботимся, чтобы дау из зараженного порта не бросали якорь вблизи города, а людям не позволяли сходить с них на берег. Торговцы и таможенники займутся этим!
Его рука замерла над фигурами из слоновой кости.
– Лейтенант все еще здесь, – меланхолично заметил он, беря слоном одну из пешек Фроста. – И корабль его тоже.
– Знаю, – вздохнул Рори, изучая расположение фигур на доске. – Надоели они мне.
– А ты знаешь, что они следят за твоим домом денно и нощно? Сегодня утром я получил еще один запрос от британского консула, он опять интересуется, не знаю ли я, где ты находишься и чем занимаешься.
– Что ты ответил?
– Правду. Я не знал, в какой комнате ты находился в ту минуту, ел, спал или раздумывал о своих многочисленных прегрешениях, поэтому ответил, что понятия не имею.
– Поверил тебе полковник?
– Вряд ли. Он не дурак.
– К сожалению. Как думаешь, долго это протянется? – Рори двинул пешку, открывая путь своему слону. – Гарде.
Маджид поцокал языком, нахмурился и после недолгого раздумья прикрыл вторым слоном ферзя.
– Что касается полковника, то пока он не уедет с Занзибара. Думаю, ждать этого недолго, здоровье у него слабое, и он подал просьбу о переводе на родину. Но без «Нарцисса» полковник ничего не сможет поделать, и очень жаль, что лейтенант не хочет уплывать на патрулирование. Я говорю полковнику, что с моих прибрежных территорий наверняка незаконно вывозят массу рабов, он соглашается и ничего не предпринимает. Возмутительно!
Рори засмеялся и взял его слона незамеченной пешкой.
– Шах.
– Ах, черт! – раздраженно произнес Маджид. – Почему же я не заметил?
– Потому что я не хотел этого.
– Ты поистине сын Иблиса; но пока что не победил меня, а я беру твою пешку – вот так!
– А я, увы! беру твоего ферзя. Мат.
Маджид хмуро поглядел на своего беспомощного короля, жалко хохотнул и раздраженно смахнул фигуры с доски на красно-голубой ширазский ковер.
– Сегодня ты легко выиграл, но я все время думал о других вещах. Отыграюсь завтра; сейчас я слишком обеспокоен.
– О чем тебе беспокоиться? Твой любимый брат Баргаш благополучно плывет в Бомбей, и тебя сейчас как будто никто не собирается убивать. Пираты уплыли – из собственного кармана тебе ничего не пришлось платить, а когда они приплывут опять, твои разочарованные подданные устроят им такой теплый прием, что вряд ли у них возникнет желание наносить еще визиты сюда. В довершение всего у тебя достаточно сокровищ для беззаботной жизни в течение многих лет. Беспокоиться тебе совершенно не о чем!
– Я беспокоюсь не за себя. За тебя, мой друг. Не нравится мне, что «Нарцисс» никак не уходит из гавани.
– Пусть тебя это особенно не волнует, – сказал Рори, собирая рассыпанные фигуры и складывая в коробку. – Возможно, торчит он здесь не только из-за меня.
– Это правда. Я слышал, лейтенант очень влюблен в юную американку и не хочет уплывать, пока она здесь. Влюбленные везде одинаковы. Но правда и то, что британский консул поклялся отомстить тебе, а человек он упрямый. И лейтенант тоже.
– И я, если на то пошло, – с усмешкой сказал Рори.
– О, Аллах! Будто я не знаю! Но думаю, на сей раз ты слишком разозлил их, и оставаться здесь тебе небезопасно; ни в городе, ни даже в моем доме. Они думают, что я знаю, где ты. Но вряд ли подозревают, что ты здесь – на расстоянии броска копьем от них. Но когда узнают – а это непременно случится – то могут потребовать твоей выдачи под угрозой пушек и обстрелять мой дворец, если я откажусь.
– Я тоже считаю, что могут, – признался Рори. – Собственно говоря, последние два дня я подумываю, что пора мне перебраться в более безопасное место. Не хотелось бы видеть, как «Нарцисс» бросит якорь перед дворцом и наведет пушки на твои окна.
– Мне тоже, – сказал Маджид. – Я думаю, какое место может оказаться для тебя самым безопасным. В городской дом или в Кивулими возвращаться нельзя, затем и другим наблюдают; уходить морем тоже неблагоразумно. Но мне вспомнился домик у берега за Мко-котони, принадлежит он моему двоюродному брату, который сейчас в Омане. Я предупрежу смотрителя, чтобы он хорошо принял тебя и помалкивал, что ты там. Сообщу твоей команде, где ты, чтобы вы решили, как быть дальше. Если примешь мой совет, то будешь спокойно жить там, покуда полковник не отплывет в Англию, возлюбленная лейтенанта в Америку, а лейтенанту надоест дожидаться тебя. Тогда ты сможешь вернуться. Но не раньше.
– Пожалуй, ты прав, – философски согласился Рори. – Но, похоже, там я буду чертовски скучать.
– Скука лучше, чем смерть! А если не поспешишь убраться из города, жить тебе недолго. С твоими слугами и дочерью ничего не случится, эти англичане жаждут только твоей крови.
– Знаю. Когда и как мне уезжать?
– Думаю, завтра вечером. Несколько женщин пойдут навестить своих приятельниц в дом за базаром Малинди, ты отправишься с ними под видом одного из стражей, а возле ручья покинешь их. Там тебя будет ждать проводник с лошадьми. Устроить это нетрудно; и безопаснее, чем оставаться здесь, тут слишком много любопытных глаз, болтливых языков и продажных душ!
Маджид сдержал слово и все устроил. Рори вышел из дворца через двери для женщин уже в темноте, при свете фонаря, одетый по-арабски, и вместе с евнухами и вооруженной стражей сопровождал дюжину укутанных чадрами женщин по кривым, вьющимся, пересекающимся улицам и переулкам. Зрелище такой процессии было привычным и не возбуждало особого любопытства. Ее дважды останавливали белуджи, один раз патруль моряков с «Нарцисса», однако никто не хотел беспокоить женщин из дворца, поэтому им тут же позволяли следовать дальше.
Самым опасным местом был мост через ручей, потому что Рори отделился от процессии и пошел один. Но, видимо, Маджид подкупил или как-то убрал тех, кто нес там охрану. Фроста никто не останавливал, никаких стражей не было видно, он перешел дурно пахнущий поток, отделяющий каменный город от лачуг африканского города и нашел двух людей, поджидавших его на пустыре.
Одним из них был мистер Поттер, и Рори немного пошептался с ним, потом сел на свободную лошадь и поехал с проводником к открытому пространству, а Бэтти вернулся безлюдными закоулками к дому одного приятеля.
Путешествие в темноте было долгим, большей частью приходилось ехать со скоростью пешехода. В полночь Рори с проводником прервали путь и заночевали в пустой хижине на краю гвоздичной плантации возле Чуни. Проснувшись на сером рассвете, позавтракали всухомятку и поехали уже быстрее по мокрой траве и зарослям кустарника. Северо-восточный пассат раздувал их плащи, справа над поросшими пальмами холмами небо светлело все больше.
В этой части острова было немного дорог, да и те представляли собой проселки или тропки между деревнями. Кроме редких крестьян вдали на тростниковом поле или в роще кокосовых пальм, всадники никого не видели. Местность казалась тихой, пустынной, очень спокойной. Когда взошло солнце, уже показалась Мкокотони, они Обогнули эту деревушку, стараясь не попадаться на глаза, и поехали берегом, слева от них раскинулось море с барашками пены, потом ответвление извилистой дороги, проходящее через пальмовую рощу, привело их наконец к погруженному в тень апельсиновых и гранатовых деревьев двухэтажному арабскому дому, огражденному высокой стеной из кораллового известняка.
Встретивший их старик-смотритель отвел усталых лошадей в конюшню, где стоял только сонный ослик, а Рори поднялся на плоскую крышу и, глядя вниз, на имение, которое будет служить ему надежным убежищем в ближайшие Недели, решил, что все могло оказаться гораздо хуже. Место было тихим, уединенным, мало кто мог узнать, что в доме помимо смотрителя и его пожилой, молчаливой жены живет еще кто-то. Людей у Дэна и Эдвардса мало, они могут лишь следить за подъездами к городу.
Дом принадлежащий двоюродному брату султана, стоял возле невысоких коралловых утесов, фасадом к островку Тумбату, расположенному неподалеку от берега в длинной, извилистой бухте севернее Мкокотони. От постоянных ветров его закрывала пальмовая роща, и место было тихим. Рори, хотя никогда особо не жаждал покоя, с удивлением обнаружил, что перспектива провести здесь в одиночестве и праздности несколько недель, а то и месяцев, только есть, спать и купаться или лежа на спине, глядеть в небо, отнюдь не кажется ему неприятной. Старею, должно быть, подумал он и расстроился при этой мысли.
Присланный Маджидом проводник вечером уехал обратно в город, и потянулись долгие, спокойные дни. Наступило и прошло Рождество, а белый берег, тянущийся под низкими коралловыми утесами, оставался все таким же пустым. За островком Тумбату иногда показывались то какая-нибудь дау, то «Нарцисс», патрулирующий побережье в поисках «Фурии», проверяющий, не скрывается ли она где-нибудь в маленькой бухте, глубокой речке или за островом. Но в узкий пролив между Тумбату и Занзибаром заходил лишь рыбацкий каяк, принад лежащий рыбакам, живущим в деревушке среди пальм, панданусов и казуарин, окаймляющих коралловые пляжи.
Впервые за двадцать лет Рори оказался в полнейшей праздности, и эта жизнь, как ни парадоксально, была одновременно и спокойной и тревожной.
Приятно было лежать голым на пустынном пляже в тени пальм Наблюдая, как песчаные крабы снуют среди выброшенных на берег водорослей, слушая плеск воли о песок и выветренные скалы. Плавать в прохладной воде над многоцветным подводным миром, где косяки рыб проплывают между разветвлениями кораллов, а его собственная тень следует за ним на глубине трех морских саженей по рифам, скалам и белым полоскам песка. Гулять в пальмовой роще или сидеть на плоской крыше дома, глядя, как солнце опускается за холмы Африки, или как в далеких тучах сверкают молнии.
Иногда стояла влажная жара, листья пальм вяло повисали в сыром воздухе, птицы неподвижно сидели в тени, приоткрыв клювы, а море напоминало расплавленный металл. Иногда. Рори просыпался от стука дождя по крыше и находил мир затянутым дымкой, заслоненным косыми серебристо-серыми струями и вновь приятно прохладным. Иногда над островом раскатывал-сягром, дул штормовой ветер, пальмы ходили ходуном, будто метлы на шабаше ведьм, а море бушевало, разбиваясь об утесы белой пеной.
Шторм кончался, на безоблачном небе появлялось солнце, снова становилось тихо и жарко, и ничто не напоминало о недавней непогоде, кроме разбросанных кокосов, сорванных пальмовых листьев, нескольких сломанных деревьев и дохлых мотыльков…
Однажды вечером, сидя на низком парапете крыши и глядя, как в зеленом озере неба тускло вспыхивают звезды, Рори поймал себя на том, что вспоминает прошедшую жизнь с таким чувством, будто в последний раз листает страницы знакомой книги, которая вскоре будет закрыта и отложена навсегда. Словно старик, оглядывающийся с тоской и бесстрастием на минувшие дни, ни о чем не забывая, ни о чем не жалея – кроме их невозвратности.
– Рори не понимал, откуда у него такое сильное ощущение, будто он дошел до конца длинной дороги; может, оттого, что Бэтти с Маджидом правы, говоря, что на сей раз он зашел слишком далеко. Теперь ему опасно находиться на Занзибаре и султанских территориях. И все же дело не может заключаться только в этом, «Нарцисс» не останется в гавани навсегда, британский консул отправится в Англию, где получит новое назначение. Дэн Ларримор тоже отслужил в тропиках больше положенного срока, так что скрываться придется от силы несколько месяцев, а когда полковник с Дэном уедут, можно будет спокойно вернуться и жить прежней жизнью. Но совершенно неожиданно Рори понял, что ктой жизни не вернется. Книга эта дочитана и закрыта.
Есть другие моря, другие острова, другие прекрасные неисследованные земли. Но Рори вновь ощутил, что это время уходит. Власть, принявшая облик кислолицей женщины в черном бомбазиновом платье и коммерсанта с мощной челюстью, холодными глазами и золотой цепочкой на брюхе, стремится с неослабевающей быстротой преображать и эксплуатировать дикие уголки мира, вести их во имя Прогресса к однообразию, к стандарту бездушной, стерильной, алчной усредненности. Тетя Лаура и дядя Генри идут вперед, поэтому землю унаследуют их потомки.
Глядя, как звезды одна за другой вспыхивают в темнеющем над гладью моря небе, Рори слышал в тишине слабый, назойливый стук далекого барабана, и эти удары казались ему шагами Прогресса, безжалостно шествующего вперед, неся с собой ломку: уничтожение старой дикости и создание вместо нее новой, гораздо худшей.
Лук и стрелы, копье и отравленный дротик исчезнут, но меч не будет перекован на орало: цивилизованный Запад превратит его в оружие, уничтожающее людей сотнями тысяч, потому что люди жадны, а мир уже недостаточно просторен. Железные пароходы и поезда положат конец старым барьерам и древним обычаям, обуздание пара, газа и электричества будет означать рост городов, увеличение числа фабрик – и большой прирост рождаемости. Вскоре по сравнению с тем временем, когда он, Эмори Фрост, родился в тихом, старом помещичьем доме в Кенте, население Земли удвоится. Потом утроится, потом учетверится…
Станет больше Ограничений, больше Дисциплины, больше Законов. И больше Тирании!., всего, против чего он бунтовал. От них будет некуда деться. Рори задумался, будет ли мир в будущем столетии лучше благодаря им, и почему он не сознавал раньше, что его мнимые невзгоды оказались на самом деле завуалированным счастьем. Невероятным счастьем!
Он считал, что с ним дурно обходятся, и отомстил за себя, разорвав связи с родиной и не признавая законов. Но если бы легкомысленная мать не бросила его в раннем детстве, если бы надменный, озлобленный отец не умер, оставив его на суровое попечение дяди Генри и тети Лауры, то скорее всего он повидал бы на свете только ландшафты графства Кент да мрачный продымленный Лондон. И даже не знал бы, что упустил, не догадывался б, что его поколение в числе последних увидит далекие, диковинные места еще до того, как они будут захвачены, преображены и в конце концов затоплены неудержимым приливом индустриализации и единообразия. Но он сбежал – и увидел их.
Он плавал вдоль Берега Слоновой Кости, торговал рабами и раковинами каури, кораллами и жемчугом, мушкетами и слоновыми бивнями. Бросал якорь в гаванях, неизвестных западным морякам, и бесчинствовал в городах намного старше Лондона. Знал все порты от Адена до Акабы и Суэца; плавал через Аравийское море в Бомбей и Гоа; ходил пешком по жгучим пескам пустыни в загадочные, затерянные города, которых до него не видел ни один белый. Но до конца века через эти моря пройдут пароходные маршруты, – а древние города будут снесены, на их месте поднимутся безликие однообразные строения из кирпича и цемента, населенные некогда цветными людьми, копирующими белых в одежде и языке. Таким образом, со временем все города станут одинаковыми скоплениями домов и фабрик, магазинов, бульваров и отелей, их свяжут друг с другом поезда и пароходы, заселят люди, подражающие обычаям Запада.
Но он сбежал, и видел их. Видел мерзость и очарование, знал, что хотя мир сужается быстро, как песчаная отмель во время прилива, он пока что обширен и загадочен, полон неисследованных территорий, затерянных городов, прекрасных манящих горизонтов. И внезапно искренне пожалел всех, кто придет вслед за ним и никогда не узнает, что представлял собой когда-то мир, будет считать его, как и каждое поколение, самым просвещенным и наилучшим способом организованным.
Да, он был безмерно счастлив! И странно, что не сознавал этого раньше. Хотя, наверно, в глубине души знал. Все эти бродяжные, вольные, шальные годы он не просто путешествовал, а преследовал цель – любыми способами скопить достаточно денег, чтобы разорить дядю. И собрал намеченную сумму еще до того, как в руки ему свалилось баснословное богатство в виде золота. Она достигла нужного уровня, когда Клейтон Майо расплатился большими деньгами за партию пока что бесполезных винтовок. Но все же он не пытался избавиться от судна, вернуться на родину и теперь размышлял, вернется ли когда-нибудь.
