Текст книги "Пассат"
Автор книги: Мэри Кэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)
– Не стоило? – воскликнула в ужасе Оливия. – Как ты можешь не беспокоиться?
– Согласна, – заметила Тереза. – В самом деле, как?
– Но вы только что сказали… – начала было в негодовании Геро.
Тереза властно подняла руку.
– Решив, что этот разговор состоялся у вас с грумом или служанкой. Но судя по тому, что мы Сейчас услышали – нет, и это осложняет дело. Теперь, полагаю, вам необходимо сказать, кто этот человек.
– Случайно… – произнесла Оливия упавшим голосом, – случайно не мой брат? Если Хьюберт узнает, как использовалась кладовая в его отсутствие, я сгорю от стыда! Геро, скажи, это не Хьюберт?
– Дэн! – испуганно произнесла Кресси, побледнев еще больше.
– Нет! – резко ответила раздраженная Геро. – Ни тот, ни другой. Не понимаю, почему это так важно. Главное лишь то, что кто-то знает.
– Тут, моя дорогая, вы ошибаетесь, – сказала Тереза. – Главное – кто знает. Не зная этого, мы не можем принять мер предосторожности.
– Каких?
– Мало ли. Например, кое-кто может кое-где сказать словечко, чтобы заронить сомнение в правдивости этого человека, в его мотивах. Или же…
Геро слушала с упавшим сердцем и внезапно пожалела, что не стала молчать о встрече на утренней прогулке. Она слишком поздно вспомнила, что говорил Клейтон о любви Терезы Тиссо к сплетням и пакостям, и поняла, что не хочет открывать ни Оливии, ни Терезе, как близко знакома с капитаном «Фурии» – или подлинную историю своего прибытия на Занзибар. Девушка сделала глубокий вдох и, тщательно подбирая слова, сказала:
– Если вам нужно знать, то говорил со мной человек по фамилии Фрост.
– Рори Фрост! Вы, должно быть, шутите.
– Не представляю, как вы могли такое подумать, – сказала Геро с излишней резкостью, – поскольку, уверяю вас, я считаю это дело нешуточным.
– Ошибаетесь. Это смехотворно! Говорите, капитан Фрост открыл вам, что ему все известно? Но с какой стати? Зачем это ему?
– Он угрожал мне! – ответила Геро, вспомнив гневные нотки в его голосе. – Держался нагло, обвинил меня, что я суюсь в дела, которых не понимаю, и посоветовал оставить их тем, кто понимает. Кажется, Тут он имел в виду себя.
– Ну, конечно! Ох, этот Рори!.. Простите, что я смеюсь. Тереза прижала к глазам надушенный кружевной платок из батиста и, подавив смех, заговорила: – Вы не знали, что он сторонник султана Маджида? Конечно же, ему неприятно узнать, что мы за его спиной поддержали дело Баргаша. Из-за месье капитана Рори нам беспокоиться не стоит, а относительно того, кто сказал ему – хорошо известно, что у Фроста масса странных друзей, передающих ему базарные слухи и дворцовые ссоры, даже те, о которых шепчутся в женских покоях. Тут уж ничего не поделаешь, и нам не нужно думать об этом.
– Слава Богу! – произнесла Оливия. – О, какое облегчение!
Геро могла бы произнести эти слова с такой же горячностью, но совсем по другой причине. Из-за сиюминутного волнения никому не пришло в голову расспрашивать ее о встрече с Рори Фростом. К тому же, Тереза беззаботно отмахнулась от него, как от возможной опасности, и в ту минуту для облегчения этого было достаточно. Лишь когда обе женщины ушли, Геро задумалась, почему Тереза так неумеренно веселилась. Она сама не видела тут ничего смешного. Совершенно ничего! И все же Тереза смеялась…
Этот пустяковый вопрос с раздражающей назойливостью донимал ее все жаркое утро. Лишь когда Клей и дядя Нат вернулись из дворца, она о нем забыла.
16
Вечером сильный ветер унес в море дневной смрад мусорных куч и сточных канав. Лишь аромат гвоздики и цветущих апельсиновых деревьев ощущался на крыше городского дворца, где Маджид ибн Саид снял для удобства тюрбан. Опершись на локоть, он проводил взглядом падучую звезду, оставляющую огненный след в небе, и когда она исчезла, произнес со вздохом:
– Ты не сказал мне ничего нового. Думаешь, я не знаю? Я – слышавший свист пуль рядом с головой, когда мой дорогой брат Баргаш стрелял в меня из окна? Знаю, конечно! Такое ведется издавна. Это в крови.
– Возможно. Но кровь твоя скоро прольется, если не положишь конец игре в заговор, пока Она не перешла в нечто гораздо более опасное.
Маджид пожал плечами и, взяв с блюда очередной засахаренный финик, сказал:
– Послушать тебя, можно подумать, что попытка убийства не опасна.
Рори хохотнул.
– Поскольку Баргаш промахнулся с тридцати ярдов, я не могу считать эту попытку серьезной. Произошло все бездумно, по внезапному побуждению. Видимо, твой братец переживал особо острый приступ злобы и зависти, когда ты плыл мимо его окна. Ему показалось, что другой такой возможности не представится… он схватил находящийся под рукой пистолет и стал палить, но от ярости всякий раз промахивался. Если бы Баргаш заранее планировал убийство, то нанял бы умелого стрелка, а не пытался убить тебя сам – и тогда мы с тобой не обсуждали сейчас этот случай, Ты б отправился к своим прославленным предкам, а я постарался бы убраться как можно дальше от владений твоего преемника. Но стрелок он, хвала Аллаху, никудышный!
– Учти, тогда было темно, – пробормотал Маджид, оправдывая плохую стрельбу брата.
– В следующий раз может оказаться светло.
– Ты уверен, что будет следующий раз?
– Мы оба уверены.
Султан принялся за кусочек миндальной халвы, чтобы протянуть время, потом, вытерев пальцы салфеткой с золотой бахромой, бодро заговорил:
– Может, промахнется опять; сам говоришь, стрелок Баргаш никудышный. С детства плохо стреляет. Как он §ыходил из себя, когда промахивался! Ему всегда хотелось быть первым во всем. А я никогда не стремился к первенству. Вернее, почти.
Рори сурово сказал:
– Маджид, ты уклоняешься от темы. Что делал в прошлом твой единокровный брат, сейчас несущественно. А вот то, что делает теперь, становится слишком опасным.
– Не более опасным, чем раньше.
– Вот тут, мой друг, ты ошибаешься. Должен с прискорбием сообщить, что Баргаш приобрел средства поднять против тебя настоящий мятеж. И хотя вряд ли он этим многого добьется, в его руках сейчас такие вещи, что он считает себя достаточно сильным для начала военных действий. Так что тебе самое время кое-что предпринять. Разве не начертано: «Если калифов будет двое, убейте одного»?
– Ты предлагаешь его убить? Друг мой, да я хочу этого больше всего на свете. Но как это сделать, если он пользуется защитой чужеземцев? После того покушения на меня я отказывался видеть его и говорить с ним, и что же происходит? В мою гавань приходит тридцати пушечный чужеземный корабль, чужеземный консул и чужеземный командир корабля являются ко мне и заставляют принять Баргаша. Видишь? Мои руки связаны неспособностью этих назойливых европейцев заниматься только своими делами или понять, что Самым надежным и быстрым средством уладить такие раздоры является нож; яд тоже годится, правда, это женское оружие.
– Пуля лучше, – угрюмо произнес Рори. – И он ее вполне заслуживает. Однако я тебя понимаю. Если он будет убит сейчас, поднимется жуткий шум, и даже этот солдафон Эдвардс вряд ли станет на твою сторону.
– Думаешь? – с удивлением спросил султан. – Почему? Добрый полковник не друг Баргаша.
– Да, но твердый приверженец буквы закона. Он поддерживает тебя и не признает никакого другого претендента, потому что твой отец, да будет с ним Мир, назначил тебя своим наследником. Однако если ты убьешь своего брата, поддерживать больше не станет.
– Пожалуй, ты прав. Этот полковник выводит меня из терпения. Ведет себя со мной так, будто он учитель или нянька, а я глупый ребенок, которого нужно учить и журить для его же блага. Он не разделяет моей позиции относительно рабства и ежедневно является с жалобами, что кто-то продает, покупает или держит рабов. Разве моя вина, что в отцовском договоре с англичанами оставлена брешь, через которую любой работорговец может провести свою дау? И что договор разрешает свободное перемещение рабов в моих владениях, не запрещает привозить их на остров и отправлять отсюда? Естественно, это соблазняет тех, кто хочет торговать рабами, потому что, хотя риск велик (как тебе хорошо известно), доходы высокие. Друзья и члены семьи говорят, они были б еще выше, если английского консула привести в более умиротворенное состояние духа. Ему нужно успокоиться, завести жену и произвести на свет много сыновей.
– Это занятие, – сухо заметил Рори, – отнюдь не принесло покоя в твою семью.
Султан одобрительно захихикал над этим намеком.
– Да! Но таков уж, мой друг, арабский характер.
Он с легким: сожалением покачал головой и отправил в рот очередную сладость.
– Нам нужен сын, и если рождаются только дочери, мы возносим молитвы, отправляемся в паломничества, даем деньги муллам и прорицателям. Если Аллаха удается задобрить, рождается сын, и все радуются. Но одного сына мало, он может умереть в детстве. Поэтому на свет появляется еще один сын, потом еще, и это всегда большая радость. Мать гордится сыном, а отец многих сыновей обладает большим почетом. Да, все счастливы, пока мальчики не превращаются в мужчин, старший хочет стать преемником отца, и с нетерпением ждет его смерти; а когда им становится, братья при поддержке матерей строят заговоры, чтобы в свою очередь стать его преемником. Так ведется уже тысячу лет – чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть иеторию сеидов Маската и Омана. И так будет продолжаться, пока на свете существует какое-то место, где нет белых людей вроде этого полковника Эдвардса!
Рори усмехнулся.
– Тогда твоим соотечественникам нужно пользоваться этим всеми силами, потому что времени у них остается немного. Боюсь, это лишь начало, и вы вступаете в ору западного вмешательства. Вскоре все, что ты видел до сих пор, будет казаться визитом доброго дядюшки.
– Эта твоя мысль приводит меня в уныние, – вздохнул султан. – Почему белые считают нужным так обращаться с нами? Захватывать земли, вести ради этого войну – прекрасно понимаю. Но вот другое – нет. Лично я не жду, что они примут мои взгляды на то, что правильно, справедливо или целесообразно, и не хочу ни навязывать белым свой образ жизни, ни думать, что они должны восхищаться им – или мною. Прекрасно вижу, что многие из наших взглядов им не по душе, потому что кровь у них жидкая и холодная, и смотрят на вещи они по-иному. Разве ждет кто-нибудь, чтобы ворона сладостно запела в лунном свете, или что соловей станет клевать падаль, только потому, что они птицы, умеют летать и высиживают птенцов? Однако за исключением тебя я еще не встречал ни единого белого, который не считал бы, что я и мой народ много выгадаем, если изменим свою жизнь по их образцу, или не пытался убедить меня в превосходстве всех законов и обычаев белых. Это очень странно.
– Ничуть не странно, – ответил Рори. – Разве добрые мусульмане никогда не пытались обратить неверных и безбожников к истинной вере – причем чаще всего силой – в течение последних шестисот лет? Здесь то же самое.
– Но, мой друг, – с упреком возразил султан, – это вопрос религии.
– Да, но все белые – европейцы, русские, американцы – делают религией свой образ жизни и мыслей, в этом они так же упрямы и нетерпимы, как самый фанатичный из проповедующих Коран мулл. В этом смысле они все миссионеры, поскольку твердо убеждены, что открыли лучшую и единственную верную дорогу к Прогрессу и Золотому веку, и долг их вести по этому пути все народы, а тех, кто не ступит на него добровольно, загонять пистолетом или дубинкой, поскольку в конце концов «это для их же пользы».
– Но ведь Я, приняв эти чужеземные идеи, никакой пользы не получу, – печально возразил султан. – Только лишусь власти, денег и душевного спокойствия. К тому же, идеи европейцев так же несхожи, как их боги. Месье Дюбель говорит одно, полковник Эдвардс другое. Мистер Холлис не согласен ни с тем, ни с другим, герр Руете не желает разговаривать с Джозефом Линчем, мистер Плэтт с Карлом Лессингом. С их священниками, проповедниками и миссионерами то же самое: одни поклоняются Деве Марии, поют гимны, жгут свечи и ладан, утверждают, что все, кто не поступает так, обречены вечному проклятью, другие не дозволяют ничего подобного и говорят, что те, кто поступает так, будут гореть в аду. Многие балансируют между ними, словно канатоходцы. Однако все, проклиная других, именуют себя христианами – и все, мой друг, заявляют, что поражаются нам. С какой стати, спрашивается, уроженцам Востока забывать обычаи и законы своих праотцов по требованию невежественныху вздорных чужеземцев, чьи священники и правители не могут поладить друг с другом? Ответь.
– Потому что, – нелюбезно ответил Рори, – вам, в конечном счете, не дадут выбора. Нельзя противиться канонеркам, если у тебя только каноэ и дротики – это не клевета на твой флот, просто я образно выражаюсь. С незапамятных времен существует довод, суть которого лучше всего передает такая изящная фраза: «Если откажешься, я вышибу тебе зубы». Это, мой друг, и предстоит вам услышать!
Султан покачал головой и печально произнес:
– Временами я боюсь, что ты прав.
– А я, к сожалению, уверен, – удрученно сказал Рори. – Сейчас лишь утро Дня Белого Человека, Маджид. Солнце еще не достигло зенита, и оно не зайдет, пока все западные государства не сделают всего возможного, чтобы навязать собственное откровение более древним цивилизациям Востока. А к тому времени урок будет прекрасно усвоен, и в мире не останется места, куда человек мог бы скрыться от Прогресса и жить, как ему хочется – или просто свободно дышать!
Казалось, при этой мысли Фрост почувствовал удушье. Внезапно встав, он повернулся к низкому парапету, поглядел на океанский простор и широко раскинул руки, словно хотел наполнить легкие ветром, дующим с африканского материка.
Так он стоял с минуту, его высокая фигура темнела на фоне вечернего неба, белокурые волосы серебрились под звездами. Потом, опустив руки, повернулся снова и негромко произнес с яростью:
– Дай Бог, чтобы я не дожил до этого!
– И я, – искренним тоном сказал султан.
Он пристально посмотрел снизу вверх на друга и, протянув пухлую, мягкую руку, властно дернул его за подол расшитой золотом джуббы.
– Не возвышайся надо мной, будто ястреб. Это беспокойная поза, она нагоняет на меня усталость. Я провел утомительный день, теперь мне хочется только спокойно сидеть, наслаждаться вечерним воздухом и приятной беседой. Сядь.
Рори со смехом повиновался.
– Только не надейся заговорить мне зубы тем, каким трудным выдался день. У меня он оказался тоже не особенно легким, и я приехал не ради пустых разговоров.
– Знаю, знаю. Ты приехал сказать, что Баргаш плетет против меня заговор, о чем и без того мне известно.
Что ж, спасибо за предупреждение. Теперь давай поговорим о чем-то другом. Я слышал, что английский лейтенант настиг Педро Фернандеса с полным трюмом рабов, забрал тех, кто еще был жив, а также все паруса. Через три дня судно попало в шторм, и Фернандес, не умевший плавать, утонул. Это хорошо, такие люди ничем не лучше животных. Зачем грузить в трюм триста негров, если выжить может от силы треть, и выгружать живых в таком плачевном состоянии, что за них дадут самую низкую цену? Это безумие. И непрактичность.
– Полнейшая глупость, что еще хуже. Но мы говорим не о покойном Фернандесе и таких, как он. Речь у нас шла о Баргаше. Почему ты стараешься уклониться от этой темы?
– Потому что если будем продолжать, ты заставишь меня что-нибудь с ним сделать. А я не хочу. Я не такой, как ты. Или как он. Тебе не дает сидеть на месте кровь белого человека. Ая хочу сидеть. Хотя мой брат тоже араб по отцу, мать его была абиссинкой, и ее черная кровь не дает ему покоя. А адоя – черкешенкой, безмятежной, как прекрасная корова, среди цветов жующая траву; может, потому я предпочитаю сидеть – и не тревожить себя делами.
– В этом-то и заключается твоя беда, – упрямо сказал Рори. – Завтра я отплываю с утренним отливом, вернусь недели через две, поэтому тебе надо потревожить себя делами немедленно.
– Я так и знал! – вздохнул султан, горестно покачивая головой. – Давай отложим это до твоего возвращения. Тогда, обещаю тебе…
– Тогда может быть поздно, – бесцеремонно перебил Рори. – Нет, Маджид, действовать надо сейчас. Безотлагательно.
– Ну ладно, что-нибудь сделаю. Только не сегодня. Сейчас ничего нельзя предпринять. Уже поздно – сам видишь. Может, завтра я подумаю об этом. Да, конечно, подумаю об этом завтра.
– И решишь ничего не делать до будущей недели, а там отложишь решение до будущего месяца – или следующего года. Но тебе пора уже уразуметь, что твой братец не сидит, сложа руки. Он собирает приверженцев, подкупает твоих министров и чиновников, замышляет мятеж, который сметет тебя с трона, и ты попадешь в рай гораздо раньше, чем рассчитывал. Соблазняет вождей племени эль харт, маленького Азиза, трех твоих сестер помогать ему, и они уже все спланировали. Дом Брагаша – их штаб-квартира, и пока Баргаш запасается огнестрельным оружием, сестры пекут десятки хлебов, передают их туда по ночам, а там их складывают на случай осады. Я знаю, ты следил за ним, велел останавливать и обыскивать его слуг, вел какую-то проверку его визитеров, однако совсем не присматривал низа сестрами, ни за их племянницами, им позволялось ездить, куда угодно, и делать, что хочется. А хочется им свергнуть тебя с трона!
Султан с жалким видом поерзал на шелковых подушках, подергал их золотые кисточки, нахмурился и вскоре заговорил:
– Я об этом слышал. Другие сестры, жена, многие тетушки, живущие в Мотони, говорили мне, что Чоле объединилась с Баргашом в заговоре против меня… Салме и Меже примкнули к ним. Другие все время требуют, чтобы я наказал их, оштрафовал, посадил в тюрьму, изгнал, высек – даже удавил! Поразительно, до чего жестоки могут быть женщины друг к другу. Особенно к тем, с которыми поссорились! Но я не Moiy поверить…
– Что они говорят правду? Уверяю тебя, это так.
– Да, правду. Однако я не могу поверить, что они всерьез замышляют против меня зло. Они молоды, а после смерти отца жизнь их совершенно переменилась. Они горевали, скучали, тосковали полому времени, когда мы все жили в Мотони, устраивали скачки, плавали под парусами и были счастливы в тени отца. А поскольку то время прошло, и сам Бог не может его вернуть, они беспокойны, несчастны, поэтому заводят ссоры с другими женщинами и со мной, ищут, чем бы занять долгие дни. Баргаш им это дал. Он змея, которую нужно уничтожить (да, я знаю это не хуже тебя! Может, даже лучше!), но сестры совсем другое дело. Как я могу обозлиться и наказать их? Или сердиться на маленького Азиза, ребенка, считающего Баргаша героем? Лучше ничего не предпринимать и надеяться, что со временем они поймут, как были глупы, и все умрет само собой.
Рори сурово сказал:
– Умереть можешь только ты, притом мучительной смертью и в ближайшем будущем. И если тебя не заботит спасение собственной шкуры, меня очень беспокоит спасение моей. Мне Баргаш не друг, и если ты позволишь ему поднять против тебя мятеж, чтобы занять твое место, на троне, то чем скорей я выйду из игры и покину эти воды, тем лучше. Думаешь, я долго проживу после твоей смерти?
Султан, опершись на локоть, повернулся и глянул на друга с улыбкой.
– Думаю, достаточно долго, чтобы успеть со своей командой спалить город, ограбить пол-острова и скрыться, пока не восстановят порядок.
– Это мысль, – усмехнулся Рори.
Султан откинулся на подушки, громко захохотал и смахнул навернувшиеся от смеха слезы.
– Да, мой друг, какая жалость, что ты не родился арабом! А то, клянусь, я отдал бы тебе свой трон и предоставил иметь дело с этими змеями, Тувани и Баргашом, зная, что ты добьешься полного успеха.
– Ост-Индская компания, – заметил Рори, – добивается кой-каких успехов в делах с Тувани и без моей помощи. Но остановить Баргаша не сможет никто, кроме тебя, и сделать это ты должен немедленно. Времени терять нельзя. Даже завтра может быть поздно.
– Что ты предлагаешь?
– Пошли к нему стражу и арестуй.
– В такое время? Дорогой друг, будь разумен! Сейчас…
– Если арестуешь его днем, вспыхнет мятеж. Баргаш об Этом позаботится! Но через час город утихнет, нищие, базарные бездельники и весь сброд из африканской части города уснет глубоким сном, на улицах почти никого не останется, и поднять мятеж не удастся. К тому же, я знаю, ночью к нему придет несколько вождей, чтобы уладить последние вопросы и, может, получить взятки. Не мешало потребовать у них объяснений, что они делали там. Закуй всех в кандалы и отправь в момбасский форт под сильной охраной, а завтра утром, когда город проснется, кому-то что-то предпринимать будет уже поздно. Может, состоятся несколько разрозненных демонстраций, поступит официальный протест-другой, но справиться с этим будет нетрудно, так как вожди племени эль харт, главные сторонники Баргаша, поддерживают его ради выгод, а увидев, что ты настроен серьезно и намерен положить конец этой чепухе, они, как и другие недовольные, быстренько станут покорными. Сделаешь ты это?
– Я могу изолировать Баргаша в его собственном доме. Да, это сделать можно. Окружить дом вооруженной охраной, никого и ничего не пропускать ни туда, ни оттуда – даже продукты, пока Баргаш не одумается. И это послужит хорошим уроком моим сестрам. У нас, арабов, есть пословица: «Все моря не столь многоводны, чтобы смыть кровное родство», а они женщины – или девушки, если угодно – моей крови. Я не хочу быть суровым с ними.
Рори едко заметил, что его брат не знает этой пословицы; а если и знает, то, видимо, решил, что убийство может сделать то, чего не может море.
– А твоих маленьких кровожадных родственниц блокада дома Баргаша не особо обеспокоит. Тем более, они знают, что едой он обеспечен хорошо.
– Едой – может быть. Но вода – другое дело. Колодца в доме нет, а жидкость в такую погоду испаряется очень быстро. Думаю, что привести Баргаша и его гостей в рассудок, времени потребуется немного. Потом вот что еще. Оружие, которое, по твоим словам, он запасает, находится, скорее всего, в доме. Баргаш не сможет выйти, и раздать его своим сторонникам. У него хватит ума не стрелять в стражу, зная, что, дом окружен, поэтому, когда он смирится, тогда мы и заберем оружие.
– Опять ты за свое! Не делай этого, Маджид. Отправь людей неожиданно схватить Баргаша и увезти с острова. Посади его под замок в форте Джизас или еще где-нибудь на материке. Неужели непонятно, что пока он на острове, ты не будешь знать покоя? Видел ты хоть раз винтовку?
– Нет, но слышал о них, – ответил Маджвд, радуясь этому внезапному переходу к другой теме. – Это какие-то новые мушкеты, способные убивать с пятисот шагов, так ведь? Раздобудь мне несколько. Они будут очень хороши при охоте на оленей.
– Чтобы стрелять из них, – неумолимо продолжал Рори, поводя указательным пальцем, словно учитель перед классом, – в патрон вставляется маленький медный капсюль, при нажатии спускового крючка ударник бьет по капсюлю, разбивает его и взрывает гремучую ртуть, которой тот наполнен. Искра попадает в патрон и воспламеняет заряд пороха, производящего выстрел. Без капеюля выстрела сделать нельзя, и оружие бесполезно. Избавься от Баргаша, Маджвд. Если дорожишь жизнью, отправь его с острова. Сегодня же ночью!
Посидев немного молча, султан поднялся и стал расхаживать по плоской белой крыше, еще не остывшем от тропического солнца.
Внизу волнующаяся вода гавани отражала якорные огни судов и слабый, теплящийся свет дворцовых окон, а слева сверкающий огнями город все еще оглашался разговорами, музыкой и смехом, которые вскоре должны были смениться тишиной и сном. Но здесь, над морем и городом, ночь уже была спокойной, тихой, безмятежное небо и яркие, равнодушные звезды казались такими близкими, что высокий человек мог бы дотянуться до них рукой.
Маджид остановился, поднял к ним взгляд, и ему страстно захотелось, чтобы его оставили в покое. «Я ведь – возмущенно думал он, – никогда не хотел становиться султаном, и если б не смерть Халида, об этом не могло быть и речи, и мне никто бы не мешал вести спокойную жизнь». Но теперь, когда ему достался трон, упрямство в сочетании с любовью к деньгам, покою и роскоши пробуждало в нем решимость сохранять свое положение.
Покоя, однако, он почти не имел, денег ему доставалось очень немного; из-за чрезмерной дани, выплачиваемой по договору старшему брату в Оман, а также необходимости регулярно откупаться от пиратов из Персидского залива казна пустовала, нередко приходилось думать, как наскрести на повседневные расходы. А тут еще Баргашу приспичило затевать новый мятеж и переманивать на свою сторону трех сестер, с которыми в детстве так радостно игралось…
Маджид поймал себя на том, что думает о тех днях с такой же жгучей тоской, как Салме. В саду Бейт-эль-Мотони, любимого отцовского дворца, среди цветущих кустов и плодовых деревьев смеющиеся, вопящие дети гонялись за ручной антилопой, дразнили павлинов и бросали друг и друга цветочными лепестками. Уроки верховой езды, где мальчики учились управлять конем, неизменно кончались скачками – победитель получал горсть сладостей и бурные аплодисменты… Не тогда ли началось соперничество, не тогда ли в их отношения коварно вкралась злоба, словно насекомое, выедающее сердцевину розы, незаметное, непредвиденное до тех пор, пока распустившийся цветок не откроет взгляду безобразное разорение внутри?
Лишь ожесточенная стрельба открыла ему, что Баргаш отделаться от него меныцим, чем смерть, не удовольствуется. Нельзя больше закрывать на это глаза, нужно делать то, что всегда было и будет ему ненавистно: принимать решение и действовать.
Городские огни гасли один за другим, наконец осталось лишь несколько золотистых блесток, светящихся в звездной темноте, слышались только рокот прибоя да шелест пальм. Бледное зарево на далеком горизонте предвещало восход луны. Едва она вышла из-за моря, тишину нарушил заунывный вой бродячих собак, несущийся из темных закоулков города и негритянских трущоб за ручьем.
Маджид отвернулся от парапета, перед ним на белой плоскости крыши лежала его черная тень.
– Итак? – негромко спросил Рори.
– Вижу, ты прав, – горестно произнес Маджид. – Я пошлю за Назуром Дли и командиром моей стражи.
– Правильно, – одобрил Рори и быстро, словно разжавшаяся пружина, поднялся на ноги. – А как насчет сестер? Что ни говори, нужно принять и к ним какие-то меры.
– Нет. Я не стану воевать с женщинами.
– Маджид, послушай…
– Нет, нет, нет! Не желаю слушать. К Баргашу – да, он убил бы меня, и с этой целью покупает мушкеты, вооружает своих сторонников. Но у меня тоже есть друзья, и если потребуется, я встречу Баргаша огнем, а сейчас позабочусь, чтобы его арестовали, так как пока он на свободе, покоя мне не знать. Однако наказывать сестер не стану, они бы не пошли против меня, если бы не его ложь и хитрости.
– А если я скажу тебе, – неторопливо произнес Рори, – что эти твои дорогие сестры уже вооружили сторонников Баргаша тем оружием, которое ты надеешься обнаружить в его доме? Что тогда?
– Не верю.
– Напрасно. Половина нищих с базара сказали бы тебе то же самое; и будь я проклят, если твой начальник полиции не осведомлен об этом прекрасно. Он не сообщает тебе лишь потому, что ты не желаешь слушать, а услышав, Можешь не поверить! Однако на сей раз поверь, так как мне не имеет смысла лгать.
Маджид по-женски заломил руки, его красивое безвольное лицо исказилось болью и недоумением.
– Ты наверняка ошибаешься. Как они могут раздавать оружие из Бейт-эль-Тани?
– Твои сестры с родственницами в сопровождении большой свиты служанок и рабынь недавно совершили несколько визитов в одну мечеть.
– Это мне известно. Они молятся за любимого двоюродного брата, страдающего тяжелой болезнью, которую не могут вылечить ни хакимы, ни английский врач.
– Ну да, конечно! Болезнь пришлась очень кстати. Как и обычай выходить благородным женщинам из дому только с наступлением темноты, закутанными с ног до головы в плащ и чадру. И, наверное, нетрудно было закрыть мечеть для публики примерно на полчаса.
– Не понимаю тебя.
– Все очень просто. Твои родственницы не только молили Аллаха за больного, но и оставили приношения.
– Это самое обычное дело, – холодно произнес султан.
– Приношения в виде огнестрельного оружия? Именно его они и отнесли в мечеть – чтобы мулла раздал потом сторонникам твоего брата. Это, видимо, было очень просто – на радость заговорщикам! Двадцать или тридцать женщин, закутанных в плащи, их сопровождает вдвое больше рабынь, и все до единой прячут под одеждой оружие. Если ты сейчас обыщешь мечеть, или дом Баргаша, или Бейт-эль-Тани, то не найдешь и следов ружей, и никто не Признается, что видел их. Однако сделано это было так.
– У тебя нет доказательств!.
– Ни единого, – спокойно согласился Рори.
Султан слегка пожал плечами и вновь повернулся лицом к морю и спящему городу. Рори молчал. Он понял бессмысленность дальнейших споров. И боялся пробудить у Маджида упрямство, неожиданное в этом дружелюбном, нерешительном, очень непостоянном человеке. Серебряное блюдо опрокинулось, сладости рассыпались по ковру, Рори стал собирать их, складывать в аккуратную липкую пирамиду, и думать, что он здесь делает.
Эта мысль возникла у него не впервые, она всегда приходила в неподходящие минуты, и совершенно неожиданно. Что я здесь делаю?… Что в Моей натуре или внешних обстоятельствах заставляет меня сидеть в лунную ночь на этой крыше? Насколько это зависит от меня и от слепой случайности? Неужели правда, как верят последователи Пророка, «что предначертано, то предначертано» и потому неизбежно?
Последняя теория, по мнению Фроста, являлась неутешительной и неприемлемой, он с гораздо большей охотой предпочел бы взять на себя ответственность за свои поступки, чем возлагать ее на непостижимое провидение, предопределившее их заранее – и тем самым лишающее свободы воли, права считать виной или заслугой свое дурное или хорошее поведение. Лучше ломать голову над удивительно беспокойными, слишком часто возникающими вопросами. «Что я здесь делаю? Как и почему оказался тут?», чем принимать свои поступки, как неизбежные шаги в каком-то заранее составленном плане. Однако долгое общение с арабами и Востоком оказало на него воздействие, и иногда его подмывало плыть по течению, предоставляя событиям идти своим чередом, в спокойной уверенности, что ни он и никто другой ничем не могут изменить предопределенного результата.
«Что предначертано, то предначертано…».
Может, было предначертано, чтобы он отсутствовал в городе десять дней, которые могли оказаться решающими для Маджида и для него самого. Нужно быть осмотрительнее. Но с другой стороны предусмотреть всего нельзя, и он никакие мог знать, что «лучшие планы мышей и людей» могут опять Нарушиться… хотя, надо полагать, не бесповоротно!
