Текст книги "Пассат"
Автор книги: Мэри Кэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
Если б только, думал Бэтти, капитан дал волю чувствам, устроив кулачную драку или напившись вдрызг, то, может, с его лица исчезло бы то жесткое, ледяное выражение, появившееся, когда он узнал о смерти Зоры, и к нему вновь вернулось бы чувство меры. Но Рори не поддавался на провокации и хотя всю неделю пил постоянно и много, алкоголь, казалось, лишь усиливал его холодную ярость.
– Остолоп, лиходей, похититель! – бормотал Бэтти, воздерживаясь от более сильных выражений из опасения, что услышит Геро, и скрывался внизу, чтобы не встретиться с ней взглядом.
Внутри Кивулими походил на городское жилище Фроста или любой большой арабский дом на Занзибаре: центральный двор, открытый небу и окруженный ярусами веранд с колоннами. Винтовые лестницы с низкими железными перилами Поднимались от четырех углов двора, соединяя веранды друг с другом, и комната, в которую Джума привел Геро, во многом походила на ту, что она видела в Доме с дельфинами. Но только вход не завешивался портьерой, а закрывался толстой дверью, которую Джума за ней запер.
Девушка оставалась более разгневанной, чем испуганной, хотя слышала, как повернулся ключ, и понимала, что является пленницей. Три выходящих на море окна были открыты, зеркала в золоченых рамах, занимающие большую часть одной стены, отражали небо, верхушки деревьев и морской простор, поэтому комната казалась вдвое больше. В ней стояли широкий диван-кровать, завешенный противомоскитной сеткой, несколько инкрустированных столиков, два резных сандаловых кресла, пол вместо ковров покрывали циновки. Вторая дверь в конце комнаты вела в выложенную каменной плиткой ванную, а третья оказалась запертой.
Геро подошла к центральному окну и посмотрела вниз. Бежать таким путем невозможно. Стена гладкая, отвесная, выложенная камнем терраса находилась в тридцати футах внизу. Девушка повернулась, задумчиво посмотрела на противомоскитную сетку и простыни (одеял не было) и решила, что сетка слишком тонка и не выдержит ее тяжести, а простыни, даже если их связать, окажутся слишком короткими. Но с помощью ножа их можно распороть пополам, и тогда…
Эта возможность столь ободрила ее, что когда наконец Джума появился с лампой и ужином на подносе, она смогла немного поесть с довольно спокойной душой и нарастающей уверенностью, что Фрост остался в городе для обсуждения условий ее освобождения.
Дядя Нат, очевидно, будет вынужден уплатить запрошенную сумму, но Геро надеялась – Фрост недолго будет пользоваться приобретенной таким образом добычей. Даже в таком беззаконном уголке мира, как этот, похищение человека должно караться, и если власти до сих пор не могли судить его за прошлые преступления из-за отсутствия улик, теперь их будет достаточно. Дядя Нат и полковник Эдвардс позаботятся, чтобы он подучил за это в лучшем случае долгое тюремное заключение. А если его засадят в камеру, такую же тесную, неудобную, унизительную, как то помещение, какое он отвел сегодня ей, то поделом ему! Это унижение до сих пор воспринималось слишком остро, и Геро жалела о нелепом побуждении, заставившем ее навестить его несчастную дочку в Доме с дельфинами. Нужно было ожесточить сердце, избегать всего, что связано с Фростом. Впредь она будет умнее.
Геро собралась уже погасить лампу и лечь спать в нижней юбке и лифчике вместо ночной рубашки, когда снаружи донеслись голоса и стук копыт. Через несколько минут послышались шаги по лестнице, и в замке снова повернулся ключ. На сей раз вошел Рори.
Он закрыл дверь, и прислонившись к ней спиной долгое время молча смотрел на Геро. Девушка не сказала ему тех резкостей, что хотела. Не сказала ничего, потому что вдруг испугалась. А когда он наконец направился к ней, она с острым приступом панического страха осознала, что он пьян. Пьян и опасен.
Фрост шел решительно, но нетвердо, словно по палубе в ветреную погоду. Голос его тоже был решительным и нетвердым, и она не верила ни единому слову из того, что он говорил.
Клей на такое неспособен! Это ложь. Низкая, мстительная, ложь! Он наверняка не имел своих комнат в городе… он сказал бы ей… Дядя Нат знал бы. Фрост говорит – верхний этаж дома в тихом тупике, с отдельной лестницей, отдельным выходом на улицу, где Клей принимал нескольких близких друзей и заключал тайные сделки. Где встречался с Терезой Тиссо и другими женщинами…
– Как ты думаешь, кому я продал винтовки? Кто их заказал? Твой честный, благородный жених! И, наверное, он посинел от страха и ярости, узнав, кто спас тебя в шторм, на каком судне ты находилась. Неудивительно, что ему не хотелось заходить ко мне самому или с отчимом, благодарить меня. Готов держать любое пари, он постарался представить меня в самом дурном свете, чтобы и тебе не могло прийти это в голову!
– Вы лжете, – сказала Геро. – Лжете!
– Думаешь? Спроси его, сколько он загреб на этой сделке. Он заплатил мне хорошую цену, но это ничто в сравнении с тем, что содрал сам с Баргаша и его сторонников. Спроси своих подружек из Бейт-эль-Тани, сколько они заплатили ему за эти бесполезные винтовки. И не думай, будто твой благородный Клейтон не знал, для чего они предназначались. Он давно был любовником Терезы и знал, что она замышляет! Тереза делала это ради интересов мужа, не говоря уж о родине и процветании французских плантаций на Бурбоне и Реюньоне. А Клейтон Майо – ради денег. Денег и ничего больше!
Геро еле слышно произнесла:
– Теперь я знаю, что вы лжете! Или наслушались нелепых россказней о ком-то другом. Базарных сплетен. Клею такое и в голову не пришло бы. Он не нуждается в деньгах. Он…
Рори неприятно хохотнул.
– Не знаю, нуждается или нет, но любит он их очень. Это не единственное дело, какое я имел с ним. Я покупал и возил для него рабов, он хорошо на этом нажился и возненавидел поклонника сестры из страха, что Дэн может все узнать, если будет часто появляться в вашем консульстве!
– Вы знаете, почему так говорите, правда? Потому что он ненавидит и презирает вас – и всех работорговцев. Потому что он хотел бы вашего изгнания с острова!
– Что он ненавидит меня, я знаю. Поначалу это входило в условия сделок: официально он ненавидит меня и делает вид, будто жаждет моего изгнания. Так он чувствовал себя увереннее. Если бы отчим узнал о его делах, то отправил бы домой в третьем классе и не стал бы с ним больше разговаривать. Но со временем притворная ненависть перешла в настоящую, потому что он стыдился того, что делает, побаивался, что я проговорюсь. Да, он меня ненавидит, и это вполне естественно. Я «тот, кто знает». А пока он платит, мне плевать, что он говорит или думает. И он платил! Но тут другое дело. Он счел, что раз Зора арабка-рабыня и «содержанка», то можно схватить ее на улице, пользоваться ею несколько дней для своих грязных удовольствий, а потом выгнать с горсткой монет в виде платы. Ну, теперь он узнает, каково это, когда его девушку схватили на улице, обошлись с ней, как с уличной шлюхой, а потом вернули обратно с толстым кошельком в виде платы за перенесенное. Это несправедливо, не так ли? Несправедливо к тебе. Но я и не должен быть к тебе справсдзи-вым. Как твой достопочтенный возлюбленный к моей… к матери Амры.
– Вы совершаете ошибку, – тяжело дыша, прошептала Геро. – Клей не… Вы пьяны!.. Вы лжете!..
Потом ей хотелось завопить, но она понимала, что на крик никто не придет, что это будет потерей времени – и дыхания, нужного для другого: для попытки урезонить его и потом для столь же безрезультатной попытки оказать ему сопротивление.
30
Ясное утреннее небо безмятежно голубело за окнами, как летом в Новой Англии, по карнизу важно расхаживал трубастый голубь, ворковал и чистил клювом перья.
Трубчатые голуби жили и в Холлис-Хилле, непонятно почему подумала Геро. Целых восемнадцать. Давным-давно это было – невообразимо давно! Как и вчерашний день, отделенный от нынешнего неодолимой пропастью, столь же широкой и бездонной, как та, что пролегала между ним и летними утрами детства, другими белыми голубями…
Она не плакала ночью, не плакала и теперь. Лежала неподвижно, прислушиваясь к нежному воркованью, глядя на голубое небо, вспоминая отцовский дом, полный покой, нерушимость всего, что оставила – и потеряла…
– Если считаешь, что должна помогать своим собратьям, – говорил ей Джошуа Крейн, – то незачем ехать в Африку. Немало можно сделать и у себя на заднем дворе. Если б люди стали избавляться от бревна в своем глазу прежде, чем удалять соринку из соседского, всем жилось бы гораздо лучше. Когда в своей стране уже ничего нельзя улучшить, тогда есть смысл улучшать что-то в чужих. На свете очень много самоуверенного вмешательства в чужие дела: каждая нация считает себя лучше соседней и берется наводить у нее порядок, не обращая внимания на собственные мусорные кучи.
– Но ведь, – заспорила Геро, – нужно же помогать соседу? Заниматься улучшением только своего заднего двора эгоистично.
– Может быть. Зато разумно.
Видимо, Джошуа был прав; на Занзибаре она не сделала ничего полезного, но помогла совершить много дурного. Вовсе не по злой воле; дело в том, что люди здесь другие, она не понимает образа их чувств и мыслей, поэтому не могла догадаться, как они поведут себя. Однако она упрямо стремилась сюда и окольными дорогами пришла к… этому!
Даже теперь она не верила до конца, что это случилось с ней. Такое может происходить с другими: с рабынями и наложницами. С женщинами в сералях и в книгах. Но только не с ней, в просвещенном и прогрессивном девятнадцатом веке. Только не с Геро Холлис, лишь недавно питавшей жалость к раболепным обитательницам гаремов и не представлявшей, каково принимать объятья мужчин, внушающих не любовь, а лишь страх и отвращение. Что ж, теперь она знает; это знание далось ей синяками, болью и такой обессиленностью от потрясения, что даже видя открытые окна, предоставляющие возможность бежать, избегнуть позора встречи с этим человеком после того, что он сделал с ней, она не могла подняться. Ей хотелось лишь лежать – и не думать…
Голубь улетел, шумно хлопая крыльями, в незанавешенное окно потянул теплый ветерок, неся запах гвоздики, цветущих апельсиновых деревьев и шум прибоя. И внезапно сияющее утро стало напоминать не о доме, о знакомых вещах, а только о тропиках: о незнакомых, диких, экзотичных местах, где люди несдержанны и необузданна, берут, что захотят, делают, что вздумается, и недорого ценят и честь и жизнь.
Геро медленно села. Любое движение давалось ей с усилием. Но совершать эти усилия надо, нельзя же вечно лежать здесь, глядя сквозь противомоскитную сетку на небо за окнами и предаваться никчемным мыслям. Возможно, теперь ей будет позволено уйти, поскольку Рори Фрост хотелне денег, а мести, добился своего, и больше нет причин задерживать ее здесь.
Должно быть, подумала она, он сильно любил Зору, раз пошел на такую жестокость. Видимо, ужасно очень любить кого-то и так трагично лишиться. Она сама любила отца и горевала о его утрате. Но это другая любовь – и другая утрата. Вчера вечером она обвиняла Рори во лжи, но теперь, вспоминая все при дневном свете, понимала, что, по крайней мере, он сказал правду о смерти Зоры, он ее любил, она была матерью его ребенка, и ее смерть, причина смерти потрясли его, толкнули сперва к пьянству, а потом к этой бессмысленной мести. Но в отношении Клея он неправ. Клей ни за что не сделал бы этого, то явно был кто-то другой.
Она пыталась сказать ему это вечером, но он не желал слушать. Однако нетрудно понять, как произошла ошибка. Когда это случилось, ни его, ни шхуны не было на Занзибаре, а когда он вернулся, услышал путаную историю, где фигурировал неизвестный белый. Рассказал её кто-нибудь из его сомнительных друзей, возможно, местный работорговец, затаивший злобу против нас, Геро Холлис, активной противницы работорговли. Зная, что она собирается замуж за Клея, тот человек умышленно разукрасил свой рассказ злобными измышлениями и косвенно обвинил в случившейся трагедии ее жениха. Суровый опыт уже показал Геро, что люди не останавливаются перед ложью, когда она им наруку! А что до остальных обвинений Фроста, то он либо их выдумал для пущего оправдания, либо – что весьма вероятно – кто-то действовал, прикрываясь именем Клея.
Может быть, мадам Тиссо! Клей всегда не доверял Терезе. Или тот индус, Балу Рам, в подвалах которого лежали винтовки? Это было б великолепной маскировкой.
Геро была уверена, что Клейтон и словом ни разу не обмолвился с капитаном «Фурии».
Выбравшись из-под сетки, Геро оглядела комнату, но своей амазонки не увидела, поэтому, стянув с кровати простыню, завернулась в нее и подошла к столику возле окна. На нем до сих пор стояли остатки ее ужина, но ее не соблазнили даже фрукты, потому что есть она не хотела, лишь испытывала сильную жажду. Налив стакан терпкого красного вина, она выпила его, как воду, за ним другой. У нее слегка закружилась голова, но сил заметно прибавилось.
Отвернувшись от столика, она увидела в зеркале с сырыми пятнами свое отражение. Подошла поближе и уставилась, не узнавая себя.
Странная незнакомка много недель назад глядела на нее из зеркала в каюте «Фурии». Но женщина, глядящая теперь, нискблько не отличалась от девушки, которая расчесывала кудри и одевалась для верховой езды перед трюмов американском консульстве.
Геро казалось невероятным, что прошлая ночь никак не отразилась на ее внешности, не оставила клейма на лице. Она должна выглядеть по-другому: более старой, грязной, гадкой после познания гадости. Это оскорбительно, что она выглядит прежней.
Она позволила простыне упасть, впервые в жизни пристально оглядела себя обнаженную и с удивлением обнаружила, что кожа, хотя на ней есть синяки, выглядит гладкой, непорочной и удивительно красивой. Ей до сих пор было невдомек, что голая живая плоть может быть такой прекрасной, радующей глаз, словно безупречные очертания каменных нимф и мраморных Афродит. Или что ее собственные пропорции сравнимы с их. Девушка в зеркале была высокой, округлой и стройной, как юная Венера кисти Боттичелли, легко стоящая на раковине. Стекло с пятнами от сырости придавало ей какой-то странный вид: словно она в самом деле картина или сновидение.
Занятая собственным отражением, Геро не слышала, как повернулся ключ и открылась дверь. Внимание ее привлекло движение, а не звук. В зеркале внезапно появился кто-то еще, она подхватила простыню и вновь плотно обернулась ею.
– Весьма очаровательный девичий жест, – сказал Рори, – но ведь в данных обстоятельствах уже совершенно ненужный.
Геро обернулась, смотрела на него целую минуту и обнаружила, что не испытывает тех чувств, какие ожидала испытать, увидев его вновь при дневном свете. Видимо, ее способность к чувствам иссякла; или выпитое вино создало временную броню от таких пустяков, как стыд или гнев по поводу того, что случилось и не может быть взято назад.
– Вы говорите так, – неторопливо произнесла она, – лишь потому, что стыдитесь себя.
– Видимо, да. Никогда не думал дойти до того, чтобы тратить время на сожаления о сделанном. Кажется, я поступил так напрасно. Но все же не совсем…
Рори откинул противомоскитную сетку, сел на диван, прислонясь затылком к стене, и стал смотреть на Геро с бесстрастным любопытством. Руки он держал в карманах, лицо уже не было жестоким, напряженным. Ярость его исчезла, чувствовал он себя так, словно оправился от приступа лихорадки или сбросил наконец невыносимое, давящее на плечи бремя.
– Теоретически, – задумчиво сказал Рори, – я сожалею, что сделал тебя козлом отпущения за вину Клейтона Майо. Бэтти прав, это непростительный, грязный ход. Однако не могу искренне сказать, что раскаиваюсь – то, что доставило такое удовольствие, не может быть поводом для раскаяния. Может, потому меня мучат легкие угрызения совести; честно говоря, я не думал получить особого удовольствия, но получил, и это меняет все дело. Видимо, я должен был бы отправить тебя к нему, но, если честно сказать, – не хочется. Как метать бисер перед свиньями. Ты все еще хочешь выйти за него замуж?
– Разве это возможно – теперь?
– Значит, из этого вышло хоть что-то хорошее. Ты заслуживаешь кого-то гораздо лучшего, чем этот двуличный Лотарио.[15]15
Лотарио – персонаж пьесы Н. Роу «Кающаяся красавица», бездушный соблазнитель женщин.
[Закрыть]
– Вам не понять, – спокойно, без гнева сказала Геро. – Что бы вы ни говорили, не изменит моего мнения о мистере Майо и не отвратит от желания выйти за него замуж. Только он не захочет жениться на мне, и винить его за это нельзя. Теперь уже никто не захочет.
– Потому что ты «падшая женщина»? – Светлые глаза Рори заблестели насмешкой. – Думаю, тебе нечего волноваться. Во-первых, никто в здравом уме не может винить тебя за то, чего ты никак не могла предотвратить. Во-вторых, хоть твоя добродетель и пострадала, состояние цело, поэтому, думаю, Майо будет великодушен и согласится не придавать значения этому досадному инциденту.
– Если даже согласится, – сказала Геро, – как мне выходить за него? Зная, что он всегда будет об этом помнить? Я не могу принять от него такой жертвы.
– Очень рад слышать. Смотри, чтобы он не переубедил тебя. Если это не очень личный вопрос, как этот тип заставил тебя верить в него перед лицом всех улик.
– Каких? – спросила Геро все так же сдержанно. – Вы не дали мне ни единой. Думаете, я осудила хотя б собаку на основании нелепых голословных обвинений такого человека, как вы? Я знаю мистера Майо. Вас тоже. И верю ему, а не вам.
– Даже если я скажу…
– Никакие ваши слова не изменят моего мнения о нем, – оборвала его Геро. – Не стану с вами спорить. Готова поверить, что вы полагаете, будто говорите правду. Но вы его не знаете, а я знаю.
– Ты и вправду любишь его? – спросил Рори без насмешки.
Геро поколебалась какой-то миг, потом спокойно, твердо ответила:
– Да.
Рори со смехом встал и потянулся.
Обманываешь себя, как всегда. Придется что-то с этим поделать. Однако, надеюсь, ты будешь, чувствовать себя здесь, как дома. Не знаю, когда удастся вернуть тебя в объятья безупречного мистера Майо, это зависит от того, сколько вреда натворили мои приятели в городе. Раз добыча попала им в зубы, остановить их, пожалуй, будет нелегко, поэтому тебе, возможно, придется провести здесь еще одну ночь. Но на сей раз я поведу себя как истинный джентльмен и оставлю тебе ключ.
Он нагнулся, поднял лампу, которую свалил прошлой ночью, вышел, и Геро больше не видела его до позднего вечера.
То был какой-то странный, невероятный день, и в этом не последнюю роль сыграла полученная одежда. Амазонку обратно ей не вернули, а когда она вышла из ванной, вместо нее на диване лежали платье и украшения, какие носят знатные арабки. Чтобы не проводить весь день завернутой в простыню, Геро оделась; при этом она вспоминала другие случаи, когда одевалась по-арабски. Опрометчивые визиты в Дом с дельфинами, роковую ночь, когда спешила по улицам Бейт-эль-Тани, чтобы помочь увести Баргаша в «Марсель», к горестному концу его недолгого мятежа.
Та безумная ночь казалась почти такой же далекой, какжизнь в Холлис-Хилле при мисс Пенбсри. Геро почувствовала себя невообразимо старой, усталой, разочарованной – тогда она воображала себя героиней и слишком поздно поняла, что была незначительной пешкой в бесчестной игре. Теперь, в еще более бесчестной, ее вновь использовали как пешку.
Просторное шелковое платье и узкие шальвары были, по крайней мере, приятно прохладными, гораздо более удобными, чем ее одежда с кружевами, корсетом и пуговицами, с панталонами и нижними юбками. Правда, сейчас она предпочла бы свою ради моральной поддержки, которую та оказывала. При взгляде на украшения, Геро содрогнулась, они напомнили ей Зору. Возможно, та носила их в этом доме. Среди них была еще любопытная полумаска, вроде той, какую иногда надевала Чоле при их утренних визитах в Бейт-эль-Тани: из жесткого шелка, искусно украшенного золотым шитьем и блестками, окаймленная понизу бахромой из мелких бусин.
Геро взяла ее и, примерив перед зеркалом, нашла, что она придает утешительное чувство анонимности. Женщина в зеркале была уже не ею: глаза, глядящие в обшитые золотом прорези, находились в тени, прочесть в них ничего было нельзя, губы под свисающей бахромой ничего не выражали и не выдавали. Вид этот придал ей смелости, она потянула на себя дверь и нашла ее незапертой.
Осторожно отворив ее, Геро увидела, что ключ оставлен в замке, вынула его и, хмурясь, повертела в пальцах. Такими же, наверно, замыкались темницы в средневековой Англии. На миг ей пришла мысль запереться и не выходить, пока за ней не приедут дядя Нат или Клейтон. Но тишина дома и пустота длинных веранд, опоясывающих колодец двора, отклонили ее от этого намерения. Вытащив прядь из плетенного шелкового шнура, которым шальвары подпязыпалмсь на талии, она повесила ключ на шею, под просторным платьем его не был видно, смело вышла на веранду и спустилась по отлогой винтовой лестнице во двор.
Седобородый слуга, дремавший в тени колонны, поднялся и, когда она проходила мимо, с важным видом поздоровался. Кроме негромких голосов из глубины дома и пожилого негра, очевидно садовника, разравнивающего граблями толченые раковины на дорожках, никаких признаков деятельности не было, остановить ее никто не пытался. Однако собственное отражение в пруду с кувшинками заставило ее отвергнуть мысль о бегстве, красивое арабское платье и блестящая маска делали Геро Холлис неузнаваемой, но были слишком яркими и, несомненно, привлекли бы заметное внимание к женщине, идущей в них по дороге или по берегу моря.
Оставалось только ждать, пока Фрост не вернет ее в консульство. Пешком в таком наряде далеко не уйти, легко можно попасть в руки пиратов и оказаться в еще худшем положении – если такое мыслимо! Надо остаться, даже если придется провести здесь еще одну ночь. Во всяком случае, ключ от комнаты теперь у нее. Она ощущала его теплую тяжесть под нежным шелком платья и прикоснувшись к нему, успокоилась.
В саду было много бабочек, пахло диковинными цветами, бугенвилия роняла свои яркие лепестки на листья кувшинок и спокойную воду. Под апельсиновыми деревьями земля была еще влажной от дождя, жужжанье бесчисленных пчел казалось таким же успокаивающим, дремотным, как теплый, колышащий листву ветерок и ленивый плеск моря за стеной. «Какое спокойное место», – подумала Геро и сама удивилась этому, оно не должно быть таким, учитывая его историю и нынешние творящиеся здесь беззакония.
Утреннюю тишину внезапно нарушил скрип дверных петель, Геро обернулась и увидела, как еще одни пожилой негр вышел из двери в стене и зашагал по дорожке вдоль пристроек, некогда служивших караульными помещениями и амбарами. Он не заметил ее и не закрыл двери. В проеме были видны яркий солнечный свет и голубая вода. Геро подождала минуты две, не вернется ли негр, а потом быстро, Осторожно пошла к скалам над бухтой.
Было время отлива, тени пальм и панданусов резко чернели на влажном отлогом пляже, маленькие крабы старательно рыли в песке норки, которые вода уничтожит через час-другой. Об изогнутый берег разбивались ослепительно-белые буруны, вода вновь была сапфировой и бирюзовой, изумрудной и нефритовой. Но ни теней от туч, ни судов на сей раз не было. Бухта лежала пустой, «Фурия» ушла.
Геро быстро спустилась по крутой тропинке к пляжу и, держась в тени пальм, подошла к одной из выветренных коралловых скал, образующих естественные волноломы по обе стороны небольшой бухты; а когда обогнула скалу, глазам ее предстал длинный пляж, который она видела последний раз в тот день, когда тетя Эбби устраивала пикник, Где-то там, за зелеными мысами и болотами с мангровыми зарослями лежал город Занзибар. Но в море не было видно ни паруса, ни хотя бы рыбацкого кайака.
«Фурия» вернулась в гавань? Если да, то почему не взяла ее? Проще было отправить ее обратно тем же путем, что привезли, высадить на берег и предоставить самой добираться до консульства, чем отправлять по суше. Или Последнее обещание было ложным, чтобы успокоить ее? Геро могла ждать от Рори Фроста чего угодно, и если б не эта злосчастная одежда, пошла бы сейчас по берегу и добралась домой сама – до консульства от силы десять миль. Но по пути будут деревни, банды пиратов. Это невозможно…
Геро, устало сев в тени скал, стала смотреть на море, на деятельных крабов и, очевидно, заснула, потому что когда какой-то новый звук заставил ее оглянуться, тени стали короче, а солнце припекало сильнее. Услышала она шаги Джумы, он вежливо поздоровался и сказал, что ее ждет обед.
Еду подали на мавританском фарфоре в прохладной комнате с колоннами и персидскими коврами. Геро съела очень мало, а потом поднялась в комнату, где провела ночь, и, запершись, просидела там всю долгую, жаркую вторую половину дня. Прислушиваясь к плеску волн, шуму ветерка и дремотному воркованию голубей, она пыталась думать ясно – и не могла, потому что в голову лезли всякие пустяки.
Когда тени стали удлиняться, тихий сад вновь заполнился щебетом слетевшихся на ночлег птиц, вдали на горизонте Геро видела сиреневые холмы Африки, ясные, четкие в вечернем свете, кажущиеся ближе, чем обычно. Солнце заходило за них в сиянии заката, и остров окутывали зеленые сумерки; внезапно наступила ночь, и на небе засверкало множество звезд.
Ветер с наступлением темноты прекратился, птицы умолкли, однако ночь была полна звуков. В пруду с кувшинками хором квакали лягушки, пронзительно трещали цикады, далекий барабан негромко стучал с назойливым ритмом, словно это билось сердце Занзибара, на пляже по-прежнему шелестел фосфоресцирующий прибой. Деревья в саду были усеяны светлячками; всходила луна.
До Геро донеслись голоса и шаги. Высунувшись из окна, она увидела, что кто-то идет с фонарем по террасе. Через несколько минут Джума постучался и объявил, что хозяин вернулся и покорнейше просит ее спуститься вниз.
Геро хотела было сказать, что если хозяин желает что-то сообщить ей, то пусть поднимется и скажет через дверь. Но потом сочла, что это бессмысленно, так только разозлишь его, а если он действительно собирается отправить ее в город, выйти все равно придется. И Вместо ответа спросила о своей амазонке, но оказалось, что Джума, передав сообщение, ушел. Оставалось только отпереть дверь и спуститься. Геро так и сделала; маску снимать она не стала, чтобы на ее лице нельзя было ничего прочесть.
Луна уже поднялась над пальмами. Рори стоял на террасе, его длинная тень падала на серебристый каменный пол. Услышав шаги Геро, он повернулся к ней, усмехнулся при виде маски, однако ничего не сказал. Стол был накрыт так же, свет лампы мерцал на стекле, серебре и белой одежде стоящего рядом Джумы.
– Надеюсь, ты не откажешься отобедать со мной, – сказал Рори. Слуг у меня не хватает, потому что «Фурию» пришлось отправить к африканскому побережью.
Он подошел к столу и отодвинул стул, но Геро осталась на месте.
– Когда вы отправите меня обратно?
– Надеюсь, завтра. Обстановка в городе еще не совсем спокойная, но из надежного источника поступило сообщение, что «Нарцисс» возвращается и к рассвету будет в гавани. Если я хоть что-то знаю о Дэне, он нагонит страху на наших друзей с дау, к середине утра или в крайнем случае к полудню в городе воцарится покой, и завтра в сумерках ехать верхом тебе будет вполне безопасно.
– Почему не отправили меня обратно на «Фурии>?
– Потому что Дэн, едва бросив якорь, узнает обо всем, а поскольку у меня нет желания, чтобы мою шхуну взяли на абордаж или потопили, а команду заковали в кандалы, я почел за лучшее отправить их от греха подальше, пока опасность не минует.
– Почему же не уплыли и сами?
– Кому-то надо позаботиться, чтобы ты благополучно добралась домой, а Дэну ни за что меня не схватить. И твоему дяде тоже!
– Когда-нибудь схватят.
– Вряд ли. Но пока есть жизнь, есть надежда. Садись, поешь. Джума говорит, сегодня ты почти ничего не ела, да и вчера, кажется, тоже.
– Благодарю, – холодно ответила Геро, – но я ничуть не голодна, и если вы сказали все, что хотели, предпочту вернуться к себе в комнату.
– А я предпочту, чтобы ты осталась. Следовательно, вопрос решен, не так ли?
Геро молча, пристально поглядела на него сквозь прорези маски. Он вполне мог вернуть ее силой, если она повернется и пойдет. Даже если побежит, догнать ее будет нетрудно, получится недостойная, унизительная сцена. Покидать комнату было тактической ошибкой, но раз уж покинула, лучше повиноваться.
Она села на предложенный стул, но заставить себя есть не смогла, хотя всего час назад ощущала сильный голод. Джума налил ей стакан белого вина, она отхлебнула, нашла его холодным, освежающим и, допив все, обнаружила, что оно придало ей смелости, стала спокойно, равнодушно отвечать на вежливую застольную беседу хозяина. Но еда по-прежнему застревала в горле, казалась безвкусной, и Геро просто делала вид, что ест.
Рори молча смотрел, как Джума наполнил ее стакан, как она опорожнила и жестом велела наполнить снова, потом небрежно заметил, что выпитое на пустой желудок вино может оказать неожиданное воздействие. Не боится ли она достичь такого состояния, что он захочет воспользоваться им?
– Нисколько, – уверенно ответила Геро.
– Неужели полагаешься на мою честь?
– Разумеется, нет – поскольку вы, кажется, ею не обладаете. Но вы, очевидно, забыли, что уже сделали со мной все, что могли.
Рори засмеялся.
– Моя дорогая наивница! Сколько еще предстоит тебе узнать! Но если хочешь пить, отговаривать не стану. Только не вини меня, если пожалеешь об этом наутро.
Он знаком велел Джуме вновь наполнить ее стакан и приказал убрать лампу – пламя привлекало насекомых, они бились крылышками о стекло и падали в посуду. Без нее лунный свет стал казаться ярче, жаркая ночь приятно-прохладной, Геро отодвинулась от стола, поглядела на звезды, на летающих светлячков и удивилась, почему теперь ей все кажется неважным.
Возможно, от вина у нее появилось чувство надменной отстраненности; казалось, она отделилась от себя и с полнейшим равнодушием взирает на проблемы, усилия и терзания Геро Холлис. Мужчина, сидящий напротив, тоже ничего не значил, потому что причинить вреда ей больше не мог. Никто и ничто уже не могло причинить ей вреда. Не нужно больше даже думать об этом человеке, завтра она уедет и забудет его, а за то, что он сделал с ней, никто не сможет ее обвинить, даже Клейтон.
Да и мнение Клея тоже ничего не значит, потому что она не пойдет за него замуж. И ни за кого бы то ни было! Она узнала о мужчинах то, что не могло прийти ей в голову, и теперь никому из них не даст возможности, тем более права коснуться себя. Мисс Пенбери была права, называя их «животными», а женщин – «их бедными жертвами». Правда, в то время Геро смутно представляла, о чем речь, и определенно не считала себя ни бедной, ни беспомощной.
