Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 69 страниц)

Река Кацбах течет по дну ущелья. Мосты через эту реку перекинуты только там, где имеются редкие в этой местности деревни. Броды через нее очень узкие и становятся непроходимыми при малейшем подъеме воды. Эта река как бы защищала центр позиции французской армии, что было для нас как нельзя более удачным. Однако маршал Макдональд, желая атаковать пруссаков, пренебрег большими преимуществами, которые давала нам эта позиция. Он прямо-таки восстановил реку Кацбах против себя, приказав своим войскам переправиться через нее одновременно во многих местах. Кавалерийский корпус Себастьяни, в чей состав входила дивизия Экзельманса, к коей принадлежал мой полк, должен был переходить реку вброд у деревни Шмохвиц.

Уже с утра погода хмурилась, что должно было бы убедить маршала перенести атаку на другой день либо, по крайней мере, заставить его действовать немедленно. Он не принял ни то ни другое решение, потерял драгоценные минуты, давая детальные приказания, так что его колонны пришли в движение только в 2 часа пополудни. Но едва армия двинулась в путь, как началась ужасная гроза, в результате вода в Кацба-хе поднялась, что сделало брод настолько труднопроходимым, что дивизия кирасир генерала Сен-Жермена не смогла переправиться.

Мы вышли на другой берег, и нам пришлось взбираться по очень узкой расщелине на весьма крутой склон. Дождь сделал почву на этом склоне такой скользкой, что наши лошади падали на каждом шагу, так что нам пришлось спешиться, и мы вновь сели на лошадей лишь после того, как добрались до обширного плато, господствующего над долиной реки Кацбах. На этом плато мы нашли несколько дивизий французской пехоты, помещенных генералами из предосторожности около перелесков, разбросанных по этой равнине, но, как я уже говорил, все знали, что враг намного превосходил нас в кавалерии. Это было тем более неудачно для нас, что дождь лишал пехотинцев возможности вести стрельбу.

Выбравшись на эти обширные равнины, мы были очень удивлены тем, что не увидели неприятеля! Царившая там полная тишина, как мне показалось, скрывала некую ловушку, потому что мы были совершенно уверены, что минувшей ночью Блюхер занимал эту позицию, имея свыше 100 тысяч человек. Поэтому, с моей точки зрения, было необходимо провести хорошую разведку' местности, прежде чем в нее вступать. Генерал Себастьяни думал иначе, поэтому, как только дивизия Русселя д'Юр-баля была построена, он направил ее на просторы этой равнины, придав ей не только принадлежавшую этой дивизии артиллерию, но также и артиллерию дивизии Экзельманса, которую мы с таким трудом втащили на плато.

Как только Экзельманс, находившийся в отдалении от своих эскадронов, присоединился к нам на выходе из ущелья и заметил, что Себастьяни забрал его пушки, он бросился к этому генералу, чтобы потребовать их обратно, и оставил свою дивизию без командования. Две бригады, составлявшие эту дивизию, располагались на расстоянии 500 шагов друг от друга на одной линии, свернутые в колонны по полкам. Мой полк находился во главе бригады Ватье, позади нас был 24-й полк конных егерей, 11-й гусарский полк замыкал колонну.

Плато Яуэр настолько обширно, что, хотя дивизия Русселя д’Юрба-ля направилась вперед и состояла из семи кавалерийских полков, мы едва разлйчали его на горизонте. В ста шагах от правого фланга колонны, в состав которой входил мой полк, находился один из перелесков, разбросанных по равнине. Если бы мой полк был в этом месте один, я бы, конечно, приказал одному из моих взводов обыскать этот лесочек. Однако Экзельманс очень ревниво относился к своему авторитету, поэтому взял за правило, что ни один человек из его дивизии не должен был выходить из рядов без его личного приказа. Поэтому я не осмелился принять обычные меры предосторожности. По той же причине генерал, командовавший бригадой, также счел своим долгом воздержаться от этого. Это пассивное послушание чуть не оказалось для нас роковым.

Я ехал впереди моего полка, находившегося, как я уже говорил, во главе колонны, как вдруг услышал сзади себя громкие крики. Оказалось, это была неожиданная атака многочисленных прусских улан. Они, выскочив из леса, бросились на 24-й конно-егерский и 11-й гусарский полки, которых они обошли с фланга и повергли в панику. «Косая» вражеская атака сначала была направлена на хвост нашей колонны, затем на ее центр и угрожала дойти до головы колонны. Таким образом, мой полк был бы атакован с правого фланга. Ситуация оказалась тем более критической, что враг двигался очень быстро. Однако, уверенный в смелости и разумности моих кавалеристов, независимо от их чинов, я скомандовал развернуться направо на самом быстром галопе. Этот маневр, столь опасный перед лицом противника, был выполнен с такой быстротой и в таком порядке, что в мгновение ока полк оказался развернутым перед пруссаками, а поскольку они, продолжая двигаться по косой по направлению к нам, подставили нам свой фланг, наши эскадроны воспользовались этим преимуществом. Все эскадроны врезались в противника и нанесли ему большой урон.

Видя успех моего полка, 24-й конно-егерский полк, пришедший в себя от фланговой атаки, нарушившей поначалу строй, быстро перестроился и отбросил ту часть вражеской линии, которая ему противостояла. Что до 11-го гусарского полка, целиком состоявшего из голландцев, из которых император, как он считая, сделал французов всего лишь простым декретом, то командиру не удалось поднять своих гусар в атаку. Однако мы сумели обойтись без помощи столь плохих солдат, поскольку 23-го и 24-го конно-егерских полков оказалось достаточно для завершения разгрома трех прусских полков, которые на нас напали.

В то время как наши кавалеристы преследовали врагов на полном скаку, один старый вражеский полковник, уже лишившийся своей лошади, узнав мой чин по моим эполетам и опасаясь быть убитым кем-нибудь из моих кавалеристов, приблизился ко мне в поисках защиты. Возле меня, несмотря на оживление боя, никто не осмелился нанести ему удар, как только я взял его под свое покровительство и свою защиту. Хотя этот офицер и шел пешком по земле, покрытой грязью, ему в течение целой четверти часа удавалось не отставать от моей быстрой лошади.

Хватаясь одной рукой за мое колено, он непрерывно повторял: «Вы мой ангел-хранитель» Этот старик воистину вызывал у меня жалость, потому что он чуть не падал от усталости, но тем не менее старался не отстать от меня. В этот момент я увидел, что один из моих кавалеристов ведет в поводу захваченную лошадь. Я отдал ее прусскому полковнику и отправил его в тыл в сопровождении одного из моих верных унтер-офицеров. Вы увидите, что этот вражеский офицер не замедлил выразить мне свою благодарность.

Тем не менее плато Яуэр и берега реки Кацбах внезапно сделались театром кровавого сражения, потому что из каждого лесочка стали выходить пруссаки. Долина вскоре покрылась ими. Мой полк на большой скорости преследовал врага, и я не мог замедлить это преследование. Вскоре мои кавалеристы оказались перед бригадой вражеской пехоты. Ружья противника были выведены из строя дождем, поэтому никто не смог выпустить в нас ни одной пули. Я пытался прорвать прусское каре, но наши лошади, покрытые грязью, увязали в грязи по колено, поэтому они могли двигаться только шагом, а всем известно, что для кавалерии почти невозможно без разбега пробить тесные ряды батальонов противника, когда эти ряды стоят плечом к плечу, ими хорошо командуют и солдаты смело выставляют вперед частокол штыков. Напрасно мы так близко подошли к врагу, что могли разговаривать с вражескими солдатами и ударять нашими саблями по вражеским ружьям. Нам не удалось сломать их ряды, что было бы для нас нетрудно, если бы генерал Себа-стьяни не отправил артиллерию нашей бригады в другое место.

Наше положение и положение вражеской пехоты, стоявшей перед нами, было на самом деле смешно, потому что мы смотрели друг другу в глаза, не нанося друг другу никакого вреда. Наши сабли были слишком коротки, чтобы достать до врага, а вражеские ружья не могли стрелять! Такое положение продолжалось некоторое время, как вдруг генерал Морен, командовавший бригадой, соседней с нашей, прислал нам на помощь б-й уланский полк, и пики, превосходившие по длине вражеские штыки, вмиг поразили многих пруссаков. Это позволило не только нашим уланам, но и конным егерям из 23-го и 24-го полков проникнуть во вражеское каре, где наши кавалеристы убили многих вражеских пехотинцев. Во время этого ужасного побоища можно было слышать громкий голос бравого полковника Перки, кричавшего со своим сильным эльзасским акцентом: «Колите, уланы, колите!*¹

Казалось, в этой части обширного поля битвы победа оборачивалась в нашу пользу, как вдруг она ускользнула от нас из-за неожиданного прибытия свыше 20 тысяч прусских кавалеристов. Они сначала раздавили дивизию Русселя д’Юрбаля, столь неосторожно посланную без поддерж-

' Полковник Себастьян Бирги (1768—1847), называемый Перки (РещшС), был уроженцем эльзасского города Селеста (Шлештадт). Он командовал 6-м шеволежерским полком с 11 марта 1813 г. по 16 сентября 1814 г. {Прим, ред.) ки на расстояние свыше лье вперед, а затем атаковали наш полк значительно'превосходящими силами.

О приближении этой огромной вражеской массы нас предупредил прибывЩий генерал Экзельманс, который, как я уже говорил, на какое-то время] покинул свою дивизию, чтобы почти в одиночку отправиться требовать у генерала Себастьяни свою артиллерийскую батарею. Эту батарею Себастьяни столь неудачно отправил на соединение с артиллерийской батареей Русселя д’Юрбаля. Не сумев найти Себастьяни, Экзельманс прибыл лишь для того, чтобы сделаться свидетелем захвата пушек Русселя д’Юрбаля, а также его собственных пушек и наблюдать столь ужасный разгром эскадронов своего коллеги. Мы уже предчувствовали какое-то несчастье, видя, как мчится к нам наш генерал с изменившимся лицом, без шляпы и даже без шарфа! Мы поспешили остановить солдат, продолжавших рубить вражеских пехотинцев. Однако в то время, как мы пытатись призвать наших людей к порядку, нас полностью окружили многочисленные прусские эскадроны, преследовавшие остатки дивизии д’Юрбаля до самых наших рядов.

В мгновение ока на кавалерийский корпус Себастьяни, насчитывавший не более 5—6 тысяч бойцов, набросилось 20 тысяч вражеских кавалеристов, а они, помимо огромного численного превосходства, были уланами, то есть были вооружены пиками, а у нас имелось лишь несколько эскадронов, вооруженных этим оружием!

Несмотря на отчаянное сопротивление, которое мы попытались оказать, пруссаки непрерывно рассеивали наши группы и, постоянно преследуя нас, они наконец отогнали нас на край равнины, к крутому берегу реки Кацбах!

Здесь нас встретили две дивизии французской пехоты, к которым мы надеялись присоединиться. Однако ружья наших пехотинцев намокли и не могли стрелять. Им не оставалось никакого средства для защиты, кроме батареи из шести пушек, а также их собственных штыков, остановивших на мгновение вражеских кавалеристов. Однако прусские генералы выдвинули вперед примерно 20 орудий. Французские орудия были мгновенно уничтожены, а наши батальоны рассеяны! И тогда с громкими криками на нас бросилось 20 тысяч вражеских кавалеристов. Они в беспорядке оттеснили нас к Кацбаху.

Эта река, через которую этим же утром мы переправлялись с большим трудом, хотя она и не очень большая, теперь превратилась в бурный поток из-за проливных дождей, не прекращавшихся весь день. Вода из реки вышла из берегов с обеих сторон и почти полностью покрыла парапеты моста у Шмохвица, мешая выяснить, можно ли еще воспользоваться бродом, имевшим то же название. Однако, поскольку сегодня утром мы переправились через реку именно в этих двух местах, мы двинулись к мосту и к броду. Брод был непроходим для пехотинцев, многие утонули при переправе, однако мост спас основную массу людей.

Я собрал по мере возможности мой полк и приказал людям двигаться очень плотными полувзводами. Поддерживая друг друга, люди вошли в воду, соблюдая порядок, и добрались до противоположного берега, потеряв лишь двоих. Все остальные кавалерийские полки двигались в том же направлении, так как, несмотря на сумятицу, неизбежную при подобном поражении, кавалеристы поняли, что надо оставить мосты для пехотинцев. Я должен признаться, что спуск по этому склону оказался одним из самых критических моментов в моей жизни... Склон флл очень крутым, земля скользила под копытами наших лошадей, которые к тому же на каждом шагу спотыкались о многочисленные обломки скал. И, наконец, шквал огня вражеской артиллерии довершал ужас нашего положения. Тем не менее я вышел из этого испытания без какого бы то ни было вреда для меня самого благодаря смелости, решительности и ловкости моей великолепной турецкой лошади, двигающейся по краю пропасти как кошка по крыше, она спасла мне жизнь не только в этом сражении, но и во многих других. Ниже я еще расскажу об этом великолепном животном.

Подразделения пехоты и французской кавалерии, только что сброшенные с верха плато Яуэр, посчитали себя в безопасности, как только переправились через Кацбах. Однако пруссаки направили мощную колонну к мосту, расположенному выше моста у Шмохвица, где эта колонна перешла через Кацбах. Так что, достигнув берега, который мы покинули этим же утром, мы были очень удивлены, когда нас атаковали многочисленные эскадроны вражеских улан. Однако, несмотря на удивление, некоторые полки, в числе коих маршал Макдональд в своем рапорте упомянул и мой, без колебаний бросились на врага... Я не знаю, однако, что случилось бы с нами без прибытия дивизии генерала Сен-Жермена. Он утром был оставлен на левом берегу и, следовательно, не принимал участия в битве. Эта дивизия оказалась поблизости очень кстати и пришла к нам на помощь. Дивизия генерала Сен-Жермена состояла из двух полков карабинеров, одной бригады кирасир и шести орудий. Сен-Жермен яростно атаковал неприятеля, отбросил в реку всех, кто пытался отрезать нам путь к отступлению, и, поскольку не существует ничего более страшного, чем войска, которые вновь переходят к наступлению после понесенного перед тем поражения, кавалеристы из дивизий Экзельманса и Русселя д’Юрбаля уничтожили все, что попалось им на пути.

Этот переход к наступательным действиям был нам очень полезен, поскольку остановил наших противников. Пруссаки в этот день не осмелились преследовать нас по другому берегу Кацбаха. Однако катастрофа французской армии была огромной, поскольку маршал Макдональд приказал ей утром переправляться через реку по всем мостам и бродам, существовавшим между Лигницем и Гольдбергом, то есть на линии длиной свыше 5 лье, а почти все переправы оказались мгновенно затопленными наводнением. По этой причине французская армия растянулась на большое расстояние, а пруссаки оказались у нее в тылу. С другой стороны перед фронтом армии текла река, и ее было почти невозможно форсировать. По этим причинам ужасные сцены, подобные тем, свидетелем которых я был на плато Яуэр, а также на мосту у Чемоковица, происходили во всех пунктах поля сражения! Повсюду дождь парализовал огонь нашей пехоты и благоприятствовал атакам прусской кавалерии, вчетверо превосходившей нашу по численности! Повсюду отступление оказалось очень губительным из-за тех трудностей, какие наши войска испытали при переправе через реку Кацбах, вышедшую из берегов. Большинство людей, пытавшихся переплыть через реку, утонули. Подобная судьба постигла и бригадного генерала Сибюэ. Нам удалось спасти лишь несколько орудий.

Глава XXVII

Концентрация войск возле Дрездена. – Различные эпизоды. —

Башкиры. – Наполеон на поле боя у Пильница. —

Я осыпан почестями

После ужасного поражения при Кацбахе маршал Макдональд, пытаясь собрать свои войска, указал в качестве сборного пункта города Бунцлау, Лаубан и Гёрлиц. Ночь была очень темная, дороги раскисли, дождь все время лил как из ведра. Все это делало путь медленным и очень тяжелым. Многие солдаты, особенно из стран Рейнской конфедерации, потерялись или отстали.

Армия Наполеона потеряла в битве при Кацбахе 13 тысяч человек убитыми или утонувшими, 20 тысяч были взяты в плен, было утрачено 50 орудий. Это выглядело как настоящая катастрофа. Маршал Макдональд, чьи неправильные стратегические расчеты вызвали это непоправимое бедствие, сумел, полностью потеряв доверие армии, все же сохранить уважение к себе откровенностью и честностью, с которыми он признал свою вину. На следующий день после несчастья, собрав вокруг себя всех генералов и полковников, он призвал нас участвовать в поддержании порядка и сказал нам, «что в войсках и среди офицеров каждый выполнил свой долг, что единственный человек, виновный в поражении, – это он сам, потому что, учитывая проливной дождь, он не должен был бы покидать свою позицию, чтобы атаковать на обширных равнинах врага, чьи эскадроны были намного более многочисленными, чем наши, и он не должен был также переправляться через реку в грозу». Это благородное признание обезоружило критиков, и каждый попытался внести свой вклад в спасение армии, отступавшей по направлению к Эльбе через Баутцен.

Казалось, судьба решила наносить нам все новые и новые удары. Дело в том, что спустя несколько дней после поражения маршала Удино в битве при Гроссбеерене, Макдональда – при Кацбахе и Вандамма – при Кульме французы понесли еще одно ужасное поражение. Маршал Ней, заменивший Удино в командовании силами, предназначенными для движения на Берлин, не имел достаточно войск для выполнения этой трудной миссии. Он был разбит предателем Бернадоттом и принужден оставить правый, берег Эльбы.

Император со своей гвардией вернулся в Дрезден. Различные корпуса под командованием Макдональда заняли позиции неподалеку от этого города, в то время как маршал Ней, отбросив шведов на правый берег реки, концентрировал свои дивизии на левом берегу. На протяжении почти двух недель, с конца сентября до начала октября, французская армия вокруг Дрездена оставалась почти неподвижной. Мой полк располагался бивуаком на высотах Пильница, занятых одной из наших пехотных дивизий, поддерживаемой кавалерией Себастьяни и Экзельманса. Хотя официально перемирие не было заключено, усталость противников привела к временному прекращению огня де-факто, и каждый воспользовался этим для подготовки к новым, еще более ужасным битвам.

В Пильницком лагере я получил письмо от прусского кавалерийского полковника, которому я одолжил лошадь после того, как он был взят в плен и ранен кавалеристами моего полка в начале битвы при Кацбахе. Этот старший офицер по фамилии Бланкензее был освобожден своими в тот момент, когда удача отвернулась от нас. Тем не менее он благодарил меня за то, что я для него сделал, и, чтобы доказать свою благодарность, он прислал мне десять егерей и одного лейтенанта из моего полка, которые, оставшись ранеными на поле боя, были взяты пруссаками в плен. Г-н Бланкензее приказал перевязать их и в течение двух недель заботился о них. От своих начальников он получил разрешение перевезти их к передовым постам французских войск и передать их мне с огромной благодарностью, утверждая, что он обязан мне жизнью. Я думаю, он был прав, но от этого выражение благодарности со стороны одного из вражеских командиров не стало менее трогательным.

В то время как мы стояли лагерем на Пильницком плато, произошел любопытный эпизод, свидетелем которого была вся дивизия. Сильно напившись, некий капрал из 4-го конно-егерского полка недостаточно почтительно обратился к своему лейтенанту, а какой-то улан из 6-го полка, сильно укушенный своей собственной лошадью, не сумел заставить ее прекратить кусаться и воткнул лошади в живот ножницы, что и убило животное. Конечно, оба эти человека заслуживали наказания, но только дисциплинарного, а генерал Экзельманс приговорил их к смерти своей собственной властью. Он приказал дивизии сесть на лошадей и присутствовать при казни. Построили дивизию в большое каре, где кавалеристы стояли только с трех сторон, а с четвертой стороны выкопали две ямы, перед которыми поставили приговоренных к казни.

Всю ночь я был на коне и вернулся в лагерь как раз в этот момент. Увидев мрачные приготовления, я ни минуты не сомневался, что виновные уже осуждены и приговорены. Но вскоре я понял, что все было совсем иначе, и, приблизившись к кружку, в который входили генерал Экзельманс, два бригадных генерала и все командиры полков, я услышал,

Том третий

как г-н Деванс, полковник 4-го полка конных егерей, и г-н Перки, командир 6-го уланского полка, умоляли дивизионного генерала помиловать обоих приговоренных. Генерал Экзельманс отказывался, продолжая шагом объезжать линию войск, в то время как его умоляли о помиловании.

Я никогда не мог заставить себя молчать и не выразить возмущение, видя, что совершается некое действие, кажущееся мне неправильным. Возможно, я был не прав, но сказал Девансу и Перки, что они роняют свое достоинство, допуская, чтобы по лагерю в качестве преступников водили людей из их полков, тогда как эти люди даже не были осуждены судом. Я добавил также: «Император никому не доверил право казнить или миловать, он только за самим собой оставил право на помилование».

Видя тот эффект, какой произвела моя реплика, генерал Экзельманс взволновался и крикнул, что прощает приговоренного конного егеря

4-го полка, однако улан будет расстрелян. Иными словами, он помиловал солдата, нагрубившего своему лейтенанту, и хотел казнить того, кто убил свою лошадь.

Чтобы осуществить казнь этого несчастного, было приказано из каждого полка выделить двух унтер-офицеров. Но поскольку унтер-офицеры не имеют мушкетов, они должны были взять мушкеты у своих солдат. Когда передали мне этот приказ, я ничего не сказал моему аджюдан-майору. Тот меня правильно понял, поэтому ни один человек из 23-го полка не явился для участия в казни. Генерал Экзельманс заметил это, но ничего не сказал. Наконец послышались выстрелы, и все присутствующие вздрогнули от возмущения. Экзельманс приказал, чтобы, в соответствии с обычаем, эскадроны прошли перед трупом казненного. Все двинулись вперед. Мой полк был вторым в колонне, и я еще не решил, должен ли я приказать своему полку дефилировать перед несчастной жертвой строгости Экзельманса. Вдруг громкий смех послышался в рядах 24-го конно-егерского полка, который шел передо мной и уже прибыл на место казни. Я послал аджюдана узнать, что вызвало это неприличное веселье в присутствии покойника, и вскоре узнал: покойник чувствует себя замечательно!

На самом деле все только что произошедшее было лишь спектаклем, придуманным для того, чтобы напугать солдат и укрепить дисциплину. Спектакль состоял в том, что солдата расстреляли холостыми патронами! И чтобы ложность этой казни сохранялась в секрете как можно дольше, наш командир поручил осуществление ее унтер-офицерам, которым выдали патроны, содержавшие только порох. Но поскольку для наибольшей полноты иллюзии солдаты должны были увидеть труп, Экзельманс велел улану, призванному играть эту роль, как только в него выстрелят, броситься лицом на землю, притвориться мертвым и следующей ночью скрыться из армии, одевшись крестьянином и имея при себе немного денег, выданных ему для этой цели! Однако солдат, хитрый гасконец, очень хорошо понял, что генерал Экзельманс превышал свои полномочия и не имел права расстреливать без суда, а также отправлять его прочь из армии без оформления отпуска. Поэтому он после выстре-

лов остался стоять и отказался уходить, соглашаясь на это только в том случае, если ему выдадут подорожную, гарантировавшую ему, что жандармерия его не арестует в пути!

Узнав, что взрывы смеха 24-го полка конных егерей были вызваны спором между генералом и мнимым покойником, я не захотел, чтобы мой полк участвовал в этой комедии. Эта комедия, с моей точки зрения, еще больше подрывала дисциплину, чем те ее нарушения, какие при этом пытались наказать или предотвратить. Поэтому я приказал моим эскадронам развернуться и, пустив их вскачь, увел от этой неприятной сцены, дав им указание вернуться в лагерь, где велел спешиться. Этому примеру последовали все бригадные генералы и все полковники дивизии. Экзельманс, в конце концов, остался один с ненастоящим мертвецом, спокойно отправившимся по дороге к бивуаку, где сразу по прибытии принялся есть суп вместе со своими товарищами, которые вновь принялись громко смеяться.

Во время нашего пребывания на Пильницком плато неприятель, особенно русские, получил многочисленные подкрепления под командованием генерала Беннигсена. Всего он привел не менее 60 тысяч человек. Это были корпуса Дохтурова, Толстого и резервный корпус князя Лобанова. Этот резерв прибыл из мест, расположенных за Москвой, в его рядах насчитывалось очень большое количество татар и башкир, из вооружения имевших только луки со стрелами.

Я никогда не мог понять, с какой целью русское правительство привело из такой дали, ценой огромных расходов большие массы необученных всадников, не имевших ни сабель, ни пик и никакого огнестрельного оружия. Поэтому они не могли сопротивляться регулярным войскам и годились только на то, чтобы истощать местность и вызывать лишения и голод среди регулярных корпусов своей же армии. Наших солдат совсем не устрашил вид этих полудиких азиатов, мы называли их Амурами, потому что и у тех были луки и стрелы.

Однако эти вновь прибывшие, еще незнакомые с французами, были подстрекаемы своими командирами, почти столь же невежественными, как и они сами, и ожидали, что мы обратимся в бегство при их приближении. Им не терпелось войти с нами в соприкосновение, и с самого первого дня прибытия на позиции перед нашими войсками они устремились на наших солдат бесчисленными толпами, однако везде были встречены ружейным огнем. Эти омерзительные уродливые дикари, естественно, мгновенно обратились в бегство и оставили на поле битвы большое количество убитых.

Эти потери вовсе не усмирили их пыл. Казалось, они еще больше возбудились. Двигаясь без всякого порядка, используя любые переправы, они непрерывно гарцевали вокруг нас, были похожи на осиный рой, отовсюду ускользали, и нам становилось очень трудно их догонять. Но когда нашим кавалеристам это удавалось, они безжалостно и во множестве убивали башкиров, ведь наши пики и сабли имели громадное преимущество над их стрелами. Тем не менее, поскольку атаки этих варваров не прекращались и русские поддерживали их атаки с помощью гусарских отрядов, чтобы использовать беспорядок, который могли создать башкиры в нескольких пунктах нашей линии, император приказал генералам удвоить бдительность и чаще посещать наши передовые посты.

Однако с обеих сторон уже готовились возобновить военные действия, прекращенные, как я сказал, не по какой-то договоренности, а только де-факто. В нашем лагере царило полное спокойствие. Когда однажды утром, по привычке, в одном белье я собирался бриться на свежем воздухе перед маленьким зеркальцем, прибитым к дереву, я вдруг почувствовал, что кто-то хлопнул меня по плечу! Поскольку я был среди солдат моего полка, я быстро обернулся, чтобы узнать, кто же позволил себе такую фамильярность по отношению к своему полковнику... И я увидел императора, который, желая побывать на соседних со мной позициях, оставаясь не замеченным противником, явился к нам на пост с одним лишь адъютантом. Не имея при себе никакого отряда гвардии, император приказал следовать за собой эскадронам, которые равными частями отбирались во всех полках дивизии. По его приказу я принял на себя командование этим эскортом и весь день следовал за ним, радуясь его расположению ко мне.

Мы уже собирались вернуться в Пильниц, как вдруг заметили множество башкир, мчавшихся на нас со всей скоростью, на какую только были способны их маленькие татарские лошадки. Император, который впервые видел этих экзотических воинов, остановился на холмике и попросил, чтобы постарались взять нескольких башкир в плен. Я приказал двум эскадронам моего полка спрятаться за лесочком, а остальные продолжали двигаться дальше. Эта хорошо известная хитрость не обманула бы казаков, но с башкирами она полностью удалась, поскольку они не имеют ни малейшего понятия о войне. Они прошли возле лесочка, не послав туда на разведку хотя бы несколько человек, и продолжали преследовать нашу колонну, когда вдруг наши эскадроны внезапно атаковали их, убили многих и взяли в плен около 30 человек.

Я приказал привести их к императору. Он, рассмотрев их, выразил удивление, вызванное у него видом этих жалких конников, которых посылали, не дав им другого оружия, кроме лука и стрел, сражаться против европейских солдат, имеющих сабли, ники, ружья и пистолеты! Эти татары и башкиры выглядели как китайцы и были одеты в очень странные костюмы. Как только мы вернулись в лагерь, мои кавалеристы начали развлекаться, заставляя башкир пить вино. Пленники в восторге от такого хорошего приема, столь нового для них, очень быстро опьянели и стали выражать свою радость гримасами и прыжками, настолько необыкновенными, что гомерический хохот овладел всеми присутствующими, в том числе и самим Наполеоном!

28 сентября император произвел смотр нашему армейскому корпусу и представил мне свидетельство своего действительно исключительного благорасположения, потому что он, очень редко дававший кому-нибудь несколько наград одновременно, в одно и то же время сделал меня офицером Почетного легиона, бароном и предоставил мне денежное вознаграждение. Он осыпал почестями также мой полк, говоря, что это единственный полк из корпуса Себастьяни, который, сохранив полный порядок в битве при Кацбахе, отобрал у врага пушки и отбросил пруссаков везде, где вошел с ними в соприкосновение.

Подобная честь была оказана 23-му конно-егерскому полку благодаря похвалам маршала Макдональда, а он во время поражения при Кацбахе нашел себе пристанище в рядах моего полка, присутствовал при великолепных атаках, предпринятых нами, чтобы отбросить противника на другой берег.

После окончания смотра войска вновь отправились в лагерь. В это время генерал Экзельманс проехал вдоль линии полка и громким голосом приветствовал солдат по случаю того, что император только что по справедливости воздал нашему полку по заслугам. Обращаясь особо ко мне, он не преминул произнести похвальную речь, в которой заслуги командира полка даже преувеличивались.

Тем временем французская армия сконцентрировалась в окрестностях Лейпцига. Все силы противника тоже направлялись на этот город. Большое количество войск противника позволило им образовать громадный круг, с каждым днем сжимавшийся все больше и больше, чтобы окружить французские войска и отрезать им всякий путь к отступлению.