Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 69 страниц)

Когда в 1795 году между Францией и Испанией был заключен мир, Ланн с войсками дивизии Ожеро последовал в Италию. Он был определен в сопровождение, в 4-ю линейную полубригаду, которая находилась, по сути дела, под его командованием в отсутствие назначенного в нее командира. Бонапарт очень скоро оценил достоинства Ланна, и, когда Директория выпустила постановление, по которому все офицеры сопровождения должны были возвратиться домой, Бонапарт оставил Лан-на в Италии, где тот был дважды ранен в знаменитых кампаниях 1796 и 1797 годов, не состоя официально в армии. Если бы не прозорливость главнокомандующего, то Ланн вынужден был бы покинуть военную службу и его военный талант был бы похоронен в бюро его тестя, а Франция недосчиталась бы одного полководца. Когда в 1798 году Бонапарт повел армию в Египет, он взял с собой Ланна, который стал бригадным генералом и, следовательно, действовал в рядах армии вполне официально.

Новый генерал отличился во всех сражениях этой экспедиции. Он был так тяжело ранен при штурме Сен-Жан д’Акра, что его солдаты посчитали его мертвым! Я вам уже рассказал, как он был спасен капитаном гренадеров, который с опасностью для жизни дотащил его до траншеи. В этом деле пуля пробила Ланну шею, и с тех пор голова у него всегда была наклонена к левому плечу, а к голосу, когда он говорил, примешивались какие-то шумы. Едва генерал Ланн оправился от этой тяжелой раны, как на него обрушился тяжелый удар. Он узнал, что его жена, с которой он не виделся уже около двух лет, родила мальчика и утверждает, что он его отец. Последовал судебный процесс, а затем развод.

Генерал Ланн покинул Египет вместе с Бонапартом. Он последовал за ним в Париж. 18 брюмера он сопровождал его в Сен-Клу. Ланн блестяще провел кампанию 1800 года и спас армию, отбросив в битве при Монтебелло австрийские корпуса, спешившие на встречу с французами. Если бы генерал Ланн не отбросил врага, большая часть нашей армии не смогла бы выйти на миланскую равнину из альпийских ущелий. Это принесло ему впоследствии титул герцога де Монтебелло. Вернувшись из этой кампании, генерал Ланн, свободный от брачных уз с мадемуазель Мерик, стал питать надежды жениться на Каролине Бонапарт. Вы знаете, каким образом интриги Бессьера склонили чашу весов на сторону Мюрата. Генерал Ланн был назначен посланником в Лиссабон и женился на дочери сенатора мадемуазель Гёэнёк, которая принесла ему солидное приданое. Прибавив к этому высокое должностное жалованье, он полностью поправил свои дела.

С давних времен существовало правило, дающее французскому посланнику, впервые прибывающему в Лиссабон, право ввезти без таможенного налога любые товары на том корабле, на котором он прибывает в страну. Воспользовавшись установленным обычаем, генерал Ланн уступил эту привилегию купцам за 300 тысяч франков. Когда супруга Ланна родила сына (при Луи-Филиппе он стал министром военно-морского флота), принц регент Португалии захотел стать крестным ребенка. В день крещения он отвел генерала Ланна в одну из комнат дворца, в которой хранились драгоценности, присланные из Бразилии. Он открыл ящик, в котором лежали драгоценные камни. Двумя руками он трижды захватил необработанные алмазы и высыпал их в шляпу генерала со словами: «Первая горсть – моему крестнику, вторая – его матери госпоже посланнице, третья – господину послании-ку». С этого момента маршал, от которого я и узнал эти подробности, стал по-настоящему богат.

На этом судьба не перестала осыпать его дарами. Когда первый консул стал императором и в 1804 году учредил сан маршалов Империи, то заслуженный генерал Ланн, безусловно, оказался среди первых, причисленных к этому рангу. Он получил маршальский жезл и титул герцога Монтебелло. В Булонском лагере новый маршал принял командование 5-м корпусом Великой армии, который год спустя он повел в Австрию. В кампании он отличился опять, особенно при Аустерлице, где командовал левым флангом.

Он отличился также в 1806 и 1807 годах в Пруссии и Польше, особенно в сражениях при Заальфельде, Иене, Пултуске и Фридланде. В 1808 и 1809 годах он отличился, не только помогая императору в сражении при Бургосе, но сам выиграл сражение при Туделе и взял считающуюся неприступной Сарагосу. Затем, не давая себе отдыха, он действовал в Испании и Германии, и я уже рассказал о его подвигах в сражениях при Экмюле, Ратисбонне и Эсслинге, где этот храбрец и закончил « вой славный путь.

Чтобы вы смогли лучше оценить маршала Ланна, я хочу рассказать вам один эпизод, который показывает характер этого человека и то, как он умел владеть собой.

В повседневном общении маршал был человеком спокойным и мягким, но на поле боя им овладевала ярость, доходящая до бешенства, если его приказы исполнялись плохо. Во время сражения при Бургосе в решающий момент один капитан артиллерии неправильно понял предписанный ему маневр и направил свою артиллерию в противоположную сторону. Когда маршал это заметил, то в гневе устремился к этой батарее, чтобы сурово отчитать офицера. Это было в присутствии императора, и, стремительно отъезжая, маршал услышал начало фразы, произнесенной Наполеоном: «этот славный Ланн...» Он вернулся задумчивым, потом, улучив момент, отозвал меня в сторону и попросил, взывая к доверительности, которую он мне оказывал, и к моей преданности, передать ему все замечание, сделанное по его поводу императором, целиком. Я искренне ответил: «Его Величество сказал «Этот славный Ланн обладает всеми качествами больших полководцев, но он им никогда не станет, потому что не может сдержать свой гнев и направляет его даже на низших офицеров, что является одним из самых больших недостатков для военачальника». Вероятно, маршал настолько хотел стать настоящим полководцем, что решил приобрести единственное качество, которого, по мнению такого судьи, как император, ему недоставало, так как с этого момента я никогда не видел его больше в гневе, хотя часто его приказы исполнялись плохо, особенно у стен Сарагосы. Когда он видел грубое нарушение, его кипучий нрав готов был взорваться, но в тот же момент твердая воля подавляла гнев. Он бледнел, руки его сжимались, но замечания он делал спокойным тоном флегматичного человека. Приведу один пример.

Тот, кто воевал, знает, что у солдат есть плохая привычка: вместо того чтобы пользоваться специальным инструментом, чтобы вынуть пулю из ружья, когда надо его прочистить, они разряжают его, стреляя в воздух, что очень опасно при большом стечении войск. Несмотря на запрет, во время осады Сарагосы пехотинцы разряжали ружья таким образом, когда маршал проезжал мимо лагеря, и одна пуля, описав дугу, попала в упряжь его лошади, разорвав уздечку прямо у руки маршала. Привели солдата, виновного в этом нарушении, и маршал, сдержав свой первый порыв, сказал: «Посмотри, чем ты рискуешь и что бы ты чувствовал, если бы меня убил». Он велел отпустить солдата. Какой силой духа надо обладать, чтобы суметь так побороть свой характер!

Узнав, что маршал серьезно ранен, его супруга тотчас же выехала со своим братом полковником Гёэнёком, тем, который отвозил в Париж известие о капитуляции Вены. Но уже в Мюнхене она получила депешу, сообщающую ей о смерти маршала. Она вернулась в Париж в глубоком отчаянии, так как очень любила своего мужа. Год спустя она была назначена придворной дамой новой императрицы, эрцгерцогини Марии-Луизы, и собиралась встречать ее в Бранау на границе с Баварией, когда, проезжая через Страсбург, она захотела увидеть тело своего мужа, которое покоилось в одной из церквей этого города. Это зрелище оказалось выше ее сил, и, как только открыли гроб, у женщины случился такой сильный нервный приступ, что несколько дней ее жизнь пребывала в опасности.

Я пишу историю моей жизни, поэтому постоянно возвращаюсь к тому, что касается лично меня. Я возвращаюсь к тому, что после кончины маршала Ланна я находился с моими товарищами в Вене, где лечил свою рану. Я лежал на больничной постели, погруженный в грустные размышления, так как сожалел не только о самом маршале, который был так добр ко мне, но я не мог скрыть от самого себя, что потеря такой поддержки коренным образом меняла мое положение. Конечно, в мелкском монастыре император сказал, что производит меня в начальники эскадрона, и маршал Бертье тоже дал мне это звание. Но военные заботы мешали им выслать необходимые бумаги, и фактически я оставался простым капитаном. Счастливый случай положил конец моим опасениям по поводу моего будущего.

Мой товарищ Лабурдоннэ, рана которого была много опаснее моей, занимал соседнюю комнату. Мы часто беседовали с ним через открытую дверь. Господин Мунье, секретарь императора, а теперь пэр Франции, часто навещал своего друга Лабурдоннэ. Мы познакомились. В штабе он много слышал обо мне, о моих ранениях и теперь при встрече со мной он спросил, какую награду я получил. «Никакую», – ответил я. «Вероятно, забыли отослать, – сказал Мунье, – я уверен, что видел ваше имя на одном из свидетельств, положенных в портфель императора». На другой день я узнал от Мунье, что мое свидетельство положили перед императором и тот, вместо того чтобы просто подписать его, написал на полях: «В виде исключения этот офицер будет назначен начальником эскадрона конных егерей моей гвардии». Этим император оказывал мне огромную и беспримерную честь: звания гвардейских офицеров приравнивались к более высоким званиям в армии. Взяв меня начальником эскадрона в гвардию, Наполеон повысил меня сразу на два чина, в войсках это равнялось бы званию майора (или подполковника). Это было великолепно!

Однако это преимущество не ослепило меня, хотя к нему добавилась бы возможность чаще навещать мою матушку в Париже, в котором располагались постоянные квартиры гвардии. Но я знал, что командующий Императорской гвардией маршал Бессьер плохо принимал офицеров, которых выдвигал не он, а кроме того, я опасался, что он не забыл инцидента, произошедшего при Эсслинге.

Меня терзали разного рода сомнения, когда прибыл в Вену принц Евгений, вице-король Италии. Он поселился во дворце принца Альберта. Все находящиеся в городе маршалы пришли к нему на прием, среди прочих Массена, который хотел как-то позаботиться об адъютантах маршала Ланна, к которым проявлял интерес сам Наполеон. Массена поднялся к нам, задержался некоторое время возле меня, так как знал меня еще со времен осады Генуи. Я поделился с ним своими затруднениями, и он ответил: «Конечно, было бы хорошо для тебя служить в гвардии, но месть маршала Бессьера может все испортить. Поступай ко мне адъютантом, ты будешь принят как свой, как сын прекрасного генерала, который погиб, служа под моим командованием, а я позабочусь о твоем продвижении». Соблазненный этими обещаниями, я согласился. Массена тотчас же отправился к императору, который согласился на его просьбу и прислал мне свидетельство о моем назначении начальником эскадрона, адъютантом Массены. Это случилось 18 июня.

Несмотря на радость, что я теперь старший офицер, я очень скоро пожалел, что согласился на предложения Массены. Через час после того, как я получил назначение на должность адъютанта, сам маршал Бессьер привез мне назначение в гвардию и уверял меня, что он был бы рад принять меня в свой корпус, прекрасно понимая, что у Эсслинга я только выполнял приказания маршала Ланна. Я был ему очень признателен за этот честный поступок и очень жалел, что так быстро договорился с Массеной. Но решение было уже принято. Я думал, что это отразится на моей карьере, но, к счастью, этого не произошло: Мунье, которого назначили вместо меня к гвардейским егерям, был еще начальником эскадрона, когда я был уже полковником. Правда, два следующих года он оставался в Париже, а я провел их под пулями и получил еще два ранения, о чем расскажу позже.

Наполеон осыпал наградами штаб маршала Ланна. Полковник Гёэ-нёк стал адъютантом императора, который также взял Ваттвиля и Ла-бурдоннэ офицерами для поручений. Сен-Марс был назначен полковником 3-го конно-егерского полка, а Лабедуайер стал адъютантом принца Евгения. Что касается меня, я получил звание начальника эскадрона, и, когда я смог отправиться в Шенбрунн, чтобы поблагодарить императо-

Мемуары генерала барона де Марбо

ра, Его Величество оказал мне честь, сказав: «Я хотел взять вас в мою гвардию. Однако, если маршал Массена хочет взять вас в адъютанты и это вам подходит, я согласен. Но чтобы показать особо, как я вами доволен, я вас делаю рыцарем империи с рентой в 2 тысячи франков».

Если бы я осмелился, я бы попросил императора вернуться к первому решению и взять меня в его гвардию. Но мог ли я сказать о причине моего отказа? Это было невозможно. Я только поблагодарил, но в душе был огорчен... Однако, вынужденный смириться с положением, в которое я сам себя легкомысленно поставил, я постарался прогнать бесполезные сожаления, внимательнее лечить свою рану, чтобы быть в состоянии сопровождать моего нового маршала в боях, которые должны произойти при новой переправе через Дунай.

Глава XXI

Штаб Массены. – Г-н де Сент-Круа. – Награда, заслуженная им

К концу июня я выздоровел и отправился к штабу Массены на остров Лобау. Мои новые товарищи адъютанты приняли меня очень хорошо. Штаб был многочисленным, в нем было много заслуженных офицеров, но были и посредственности. Я хочу, однако, прервать сейчас повествование о кампании 1809 года, чтобы рассказать вам о первом адъютанте, полковнике де Сент-Круа, потому что он сыграл большую роль в событиях, которые предшествовали сражению при Ваграме.

Шарль д’Экорш де Сент-Круа, сын маркиза де Сент-Круа, бывшего посла Людовика XVI в Константинополе, был человеком во всех отношениях выдающимся. Его военная карьера была очень краткой, но чрезвычайно яркой. Наши семьи были знакомы, нежная дружба связывала меня с этим офицером, и желание служить вместе с ним во многом способствовало тому, что я принял предложение Массены. Хотя у Сент-Круа была врожденная тяга к военному делу, он начал свою карьеру довольно поздно, поскольку семья предназначала его к дипломатической стезе и устроила его в секретариат министерства иностранных дел Талейрана, с которым она была в хороших отношениях. Пока длилось действие Амьенского мира, Сент-Круа терпеливо сносил сидячую должность, на которую его определили, но начало кампании 1805 года пробудило его воинский пыл. Ему было уже двадцать три года, значит, поступать в военное училище он уже не мог. Наверное, ему не пришлось бы никогда служить в армии, если бы не благоприятные обстоятельства.

Император хотел привлечь к себе на службу как можно больше эмигрантов и молодых аристократов, которые хотели бы быть ему полезными, но все же не могли решиться пойти служить простыми солдатами.

Среди захваченных в плен под Аустерлицем он приказывает отобрать 6 тысяч самых видных молодых людей и сформировать из них два полка, состоящих на жалованье у Франции^{66 67}. Эти новые части формировались по иным правилам, нежели национальные полки, и Наполеон делал офицерские назначения в них как ему заблагорассудится. В данном случае, для того чтобы получить звание старшего офицера, было необязательно даже быть военным. Достаточно было принадлежать к семье с хорошим положением и выказать желание служить императору. Такие назначения противоречили, конечно, установившимся обычаям, но Наполеон видел преимущество в том, чтобы привязать к себе более полутора сотен хорошо воспитанных и богатых людей, которых он отрывал от безделья и коррупции в Париже. Племянник знаменитого Ла Тур д’Оверня² был назначен командиром 1-го иностранного полка, и один знатный немец, князь Изембургский, получил командование вторым. Эти части назывались по имени их командиров. Император хотел, чтобы их управление и организация были взяты по образцу старых иностранных полков на службе у дореволюционной Франции, и, как в те незапамятные времена, министр иностранных дел сам должен был заниматься набором в эти войска. Наполеон приказал Талейрану найти в архивах все документы, связанные с этой темой.

Зная военные устремления молодого Сент-Круа и его желание служить в армии, министр поручил ему эту работу. Дипломат не ограничился тем, что просто проследил историю бывших иностранных полков, но и предложил необходимые изменения. Император был поражен здравым смыслом, который Сент-Круа обнаружил при составлении этого проекта, и, зная о желании автора быть среди офицеров одного из этих новых полков, он назначил его сначала начальником батальона, а несколько месяцев спустя майором в полк Ла Тур д’Оверня. Это поощрение было тем более значительным, что император никогда не видел Сент-Круа, но оно же чуть было не погубило его в самом начале его военной карьеры.

Некий господин М***, двоюродный брат императрицы Жозефины, будучи в звании начальника батальона, тешил себя надеждой получить звание подполковника. Его самолюбие страдало. Он невзлюбил Сент-Круа и спровоцировал дуэль под самым незначительным предлогом. М*** был одним из лучших стрелков из любого оружия. Его многочисленные приятели, уверенные в его победе, целой кавалькадой сопровождали его до Булонского леса. Но только один из них отправился с ним до места, где их ждали противник со своим свидетелем. Стрелялись на пистолетах. М*** получил пулю в грудь и замертво упал! При виде этого свидетель, который должен был идти за помощью, испугался последствий, которые могут произойти из-за трагической смерти родственника императрицы, и, бросив свою лошадь и не предупредив друзей М***, сбежал, чтобы укрыться вдали от Парижа... Сент-Круа и его друзья вернулись в город, а тело осталось лежать на земле.

Однако те, кто остался возле опушки леса в ожидании возвращения М***, увидев, что после звука двух пистолетных выстрелов он не возвращается, вошли в лес и нашли тело несчастного молодого человека. Так случилось, что, получив смертельную рану, он упал и разбил себе голову, ударившись о твердый пенек. Его друзья осмотрели рану в груди и, заметив еще одну на голове, решили, что Сент-Круа смертельно ранил противника в грудь пулей из пистолета, а потом прикончил его, пробив ему голову рукояткой этого же оружия. Они сочли, что этим и объясняется исчезновение свидетеля смерти, который не смог или не посмел помешать этому убийству.

Думая, что все так и было, эти господа поспешили в Сен-Клу и рассказали обо всем императрице, которая тут же стала искать защиты у императора! Сразу последовал приказ судить Сент-Круа. Скрываться он и не думал. Его арестовали. Он долго просидел бы в тюрьме во время расследования, если бы не вмешательство министра юстиции и друга семьи Фуше, убежденного, что Сент-Круа не мог совершить преступления, в котором его обвиняли. Фуше предпринял активные поиски и обнаружил место, где скрывался свидетель. Его доставили в Париж, и он подтвердил, что все произошедшее не выходило за рамки чести. К тому же, проводя расследование, обнаружили на месте дуэли пенек, на котором остались кровь и волосы погибшего. Невиновность Сент-Круа была установлена, его выпустили, и он поспешил в свой формировавшийся в Италии полк.

Г-н Ла Тур д’Овернь, человек очень уважаемый, не имел опыта в таких делах, и майор Сент-Круа организовал полк, которым он занялся с таким рвением, что он стал одним из лучших и одним из самых красивых в армии. Посланный в Неаполитанское королевство подавить восстание, вспыхнувшее в Калабрии, он отличился во многих сражениях. Маршал Массена, который тогда командовал в Нижней Италии, узнал о заслугах Сент-Круа и проникся к нему большой симпатией. Вызванный в Польшу после сражения при Эйлау, маршал захотел взять с собой Сент-Круа, хотя тот еще не числился его адъютантом. Правила не допускали, что кто-то может забрать офицера, особенно майора, из его полка. Прибыв в Варшаву, Массена представил Сент-Круа императору, но тот, вспомнив смерть г-на М..., принял майора холодно и даже выразил маршалу свое недовольство за то, что тот взял этого офицера из части, где тот служил.

Помимо этой первой причины плохого приема, оказанного императором, была еще одна. Хотя Наполеон и был небольшого роста, ему нравились мужчины высокие, сильные, с мужественными лицами. А Сент-Круа был невысокий тонкий блондин с очаровательным женственным лицом. Но это тело, которое на первый взгляд казалось слабым и непригодным к тяжестям войны, заключало в себе твердую душу, поистине героическое мужество и неукротимую энергию. Император очень скоро убедился в наличии всех этих качеств. Тем не менее он счел, что звания майора, которое сразу же получил Сент-Круа, должно хватить на какое-то время, и ничего не сделал для него в эту кампанию. После Тильзитского мира этот офицер вернулся с Массеной в Неаполь. Но когда в 1809 году маршала вызвали командовать одним из корпусов, направляемых против Австрии, он вспомнил упреки императора за то, что без разрешения взял к себе в штаб Сент-Круа. Тогда он попросил его себе в адъютанты и получил разрешение.

В одном из сражений, предшествующих нашему вступлению в Вену, Сент-Круа захватил знамя неприятеля, и император дал ему чин полковника. Он проявил чудеса храбрости и редкий ум в битве при Эсслинге, но что окончательно сломило предубежденность императора к Сент-Круа, это то, что он значил для корпуса Массены в период между сражениями при Эсслинге и Ваграме. Император построил на этом острове крупные фортификации, установил более ста пушек крупного калибра. Он каждый день следил за работами лично. Он был на ногах по семь-восемь часов в день. Эти длительные пешие хождения утомляли уже немолодого маршала Массену, а начальник штаба корпуса генерал Беккер большей частью не мог ответить на вопросы императора, тогда как полковник Сент-Круа, с его неутомимостью и острым умом, замечал, знал и предвидел все детали и давал императору обо всем самые точные сведения. Наполеон привык обращаться к нему, и мало-помалу Сент-Круа стал если не по праву, то фактически начальником штаба армейского корпуса, защищавшего остров Лобау.

Австрийцы так легко могли выгнать нас с этого острова или уничтожить наши четыре находившиеся там дивизии с помощью артиллерии, что каждый вечер император уезжал в Шенбрунн с большими опасениями. Он проводил ночи в сильном беспокойстве, а утром, как только просыпался, хотел иметь сведения о корпусе Массены. Он приказал Сент-Круа каждый день быть у него с докладом на рассвете. Чтобы сведения были более точными, полковник каждую ночь обходил пешком весь огромный остров Лобау, осматривал посты, наблюдал за постами неприятеля, затем садился в седло, быстро проделывал 2 лье, отделяющие его от Шенбрунна, где получившие соответствующий приказ адъютанты тотчас же провожали его в спальню к императору. Император уже одевался, и при этом они уже говорили о положении двух армий. Затем галопом оба мчались к острову, где император, все время в сопровождении Сент-Круа, проводил целый день в наблюдении за работами. Они часто поднимались по огромной сдвоенной лестнице, которую полковник придумал соорудить в качестве наблюдательного пункта. Оттуда, поверх самых высоких деревьев на левом берегу, были видны деревни, занятые врагом и все его передвижения. Вечером Сент-Круа провожал императора в Шенбрунн, возвращался на остров, где, немного отдохнув, он проводил ночь в обходе постов, чтобы наутро опять скакать к императору.

В течение 44 дней, в ужасную жару, Сент-Круа выполнял эти обязанности, не выказывая усталости и с неизменной энергией. Он проявлял такой большой ум в разрешении трудных военных вопросов, что Наполеон постоянно звал его к себе, когда совещался с маршалами Массеной и Бертье о том, как переправить армию на левый берег.

Надо было переправиться через небольшой рукав Дуная в пункте, отличном от того, который служил местом переправы во время сражения при Эсслинге, потому что было известно, что эрцгерцог Карл возвел против этого места многочисленные укрепления.

Сент-Круа предложил обойти укрепления неприятеля, перейдя протоку перед Гросс-Энцерсдорфом, и это решение было принято. В конце концов у Наполеона сложилось такое высокое мнение об этом полковнике, что однажды он сказал русскому посланцу г-ну Чернышеву: «С тех пор как я командую армиями, я не встречал более способного офицера, который так бы понимал мои мысли и так хорошо их исполнял. Он напоминает мне маршала Ланна и генерала Дезе. Если ничего не случится, Франция и Европа удивятся гой карьере, которую он при мне сделает!» Чернышев пересказал этот разговор, и все вскоре о нем узнали, предрекая, что Сент-Круа быстро станет маршалом. К несчастью, случилось иначе! В следующем году он был убит пушечным ядром на берегах реки Тежу у самых ворот Лиссабона. Я расскажу об этом, повествуя о кампании, которую я проделал в 1810 году в Португалии.

Наполеон обычно держал на расстоянии командиров, которых больше всего уважал, только в виде исключения сближаясь с одним из них. Иногда ему нравилось вызывать этого человека на откровенность и слушать его меткие замечания. Так было с Ласаллем, Жюно и Раппом, которые, не стесняясь, говорили императору все, что им приходило в голову. Ласалль и Жюно, которые раз в два года непременно разорялись, рассказывали Наполеону о своих неприятностях, и он всегда оплачивал их долги. Сент-Круа был слишком умен и сдержан, чтобы использовать в своих целях расположение императора, но все же, когда император его к этому подталкивал, его отклики были моментальными и меткими. Так, Наполеон, который часто опирался на руку полковника, когда они шли по песчаному берегу Лобау, сказал ему однажды: «Я помню, что после твоей дуэли с кузеном моей жены я хотел, чтобы тебя расстреляли. Сознаю, что это было бы большой ошибкой и нанесло бы огромный ущерб!» – «Это так, сир, – ответил Сент-Круа, – и я уверен, что теперь, когда Ваше Величество знает меня лучше, оно не променяло бы меня на одного из кузенов императрицы...» – «На одного?! На всех!» — ответил император.

В другой раз, когда Сент-Круа присутствовал при утреннем пробуждении Наполеона, тот выпил стакан свежей воды и сказал: «Я думаю, что по-немецки Шенбрунн означает «красивый источник». Этот замок гак называется справедливо, так как вода источника в парке великолепна, я пью ее каждое утро. А ты любишь чистую воду?» – «Нет, сир, я предпочитаю стакан хорошего бордо или шампанского». Тогда император обернулся к слуге и сказал: «Вы отошлете полковнику сто бутылок бордо и столько же шампанского». И в тот же вечер, когда адъютанты Массены ужинали в лагере в хижине, сооруженной из ветвей, на остров привели нескольких мулов из императорской конюшни, навьюченных грузом из двух сотен бутылок прекрасного вина, и мы все пили за здоровье императора.

Глава XXII

Подготовка к новой переправе через Дунай. – Арест шпиона. —

Битва при Ваграме. – Взятие Энцерсдорфа. – Сражение на Руссбахе

Приближалось время новой переправы через Дунай. Австрийцы все пристальней наблюдали за берегами разделявших нас небольших рукавов этой реки. Они даже укрепили Энцерсдорф, и, если какая-нибудь группа французских солдат подходила слишком близко к части острова, расположенной напротив этого поселения, неприятельская батарея сразу открывала огонь. Но когда французы появлялись здесь поодиночке или по два-три человека, австрийцы, как правило, не стреляли. Император хотел видеть вблизи подготовительные работы неприятеля, и рассказывают, что для безопасности он даже переодевался в солдата и стоял на посту. Но этот факт недостоверен. Но вот что было на самом деле.

Император и маршал Массена, одетые в сержантские шинели, а с ними и Сент-Круа в форме простого солдата дошли до берега реки. Полковник полностью разделся и вошел в воду, а Наполеон и Массена, чтобы рассеять у врага все сомнения, сняли шинели, будто тоже собирались купаться, а сами в это время изучали место, где хотели перебросить мосты и осуществить переправу.

Австрийцы так привыкли видеть в этом месте купающихся по двое или трое французов, что продолжали спокойно лежать на траве. Это доказывает, что на войне командиры должны сурово запрещать подобные передышки и нейтральные территории, которые войска устанавливают с обоюдного согласия с двух сторон.

Император хотел сначала перейти рукав именно в этом месте, установив здесь несколько мостов. Но было очевидно, что, как только часовые что-то увидят и забьют тревогу, из Энцерсдорфа придут расположенные там австрийские войска и помешают нашему строительству. Тогда решили сначала переправить на другой берег две с половиной тысячи гренадеров, которые должны будут атаковать Энцерсдорф. Таким образом гарнизон не сможет помешать нашим работам и переправе. Приняв это решение, император сказал Массене: «Первая колонна будет в самом трудном положении, поскольку враг сосредоточится прежде всего против нее. Это значит, что там должны быть наши лучшие части под командованием храброго и умного командира». – «Но, сир, это должен сделать я!» – воскликнул Сент-Круа. «Почему же?» – спросил император, которому понравился этот порыв, а вопрос он задал просто затем, чтобы услышать интересный ответ. «Почему? – продолжил полковник. – Да потому, что из всех офицеров на острове именно я уже шесть недель постоянно, днем и ночью, выполняю ваши приказания, и я прошу Ваше Величество в знак благодарности назначить меня командиром двух с половиной тысяч гренадеров, которые первыми должны высадиться на вражеский берег!» – «Ну что же, ими будешь командовать ты!» – ответил Наполеон, которому очень понравилась эта благородная доблесть. План переправы был окончательно разработан, атака намечена в ночь с 4 на 5 июля.

До этого времени в нашем корпусе произошло два важных события. Дивизионный генерал Беккер был неплохим, хотя немного ленивым офицером, и у него была привычка все критиковать. Он позволил себе вслух неодобрительно отозваться о плане атаки, задуманной Наполеоном. Императору доложили об этом, и он приказал генералу вернуться во Францию. Только в 1815 году генерал Беккер вышел из немилости. Начальником штаба корпуса стал генерал Фририон. Это был человек способный, с прекрасным характером, но по сравнению с таким человеком, как Массена, ему не хватало твердости.

Второе событие чуть не лишило императора самого Массены. Однажды, когда Наполеон и маршал объезжали остров Лобау, лошадь маршала попала в скрытую высокой травой яму, маршал сильно поранил ногу и не мог держаться в седле. Эта неприятность тем более огорчила императора, что Массена пользовался доверием солдат, прекрасно знал местность, на которой нам предстояло сражаться. Там проходило сражение у Эсслинга, в котором так славно участвовал Массена. Тогда маршал проявил большую душевную силу, оставшись при исполнении обязанностей, несмотря на большие физические страдания, заявив, что на поле боя его вынесут гренадеры, как маршала Морица Саксонского при Фон-тенуа’. Для этого установили носилки, но я позволил себе сделать одно замечание, и маршал согласился со мной, что такой способ переноски ^{68 претенциозен и не столь безопасен, как легкая повозка, запряженная четверкой лошадей, которая будет перевозить маршала из одного пункта в другой быстрее, чем это могли бы сделать люди. Решили, что на поле боя маршал будет в своей открытой коляске, а рядом с ним будет его хирург доктор Бриссе. Хотя доктор мог бы и не отправляться на поле сражения, он не захотел оставить маршала, так как компрессы на его ноге надо было менять каждый час. И он делал перевязку с большим хладнокровием посреди падающих ядер не только те два дня, которые длилась битва при Ваграме, но и во время последующих сражений.}