Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 69 страниц)

Я не знал содержания депеш, которые я вез, но они крайне обеспокоили императора. Он позвал Талейрана и уехал вместе с ним в Париж, мне он приказал следовать за ним и представиться обер-гофмаршалу Дюроку в тот же вечер. Я подчинился. Я уже довольно долго ожидал в салонах Тюильри, когда внезапно дверь кабинета императора открылась и вышел обер-гофмаршал Дюрок. Он оставил дверь незатворенной, и я услышал, как он приказывал взволнованным голосом офицеру для поручений готовиться выехать немедленно на длительное время. Но Наполеон воскликнул: «Дюрок, это напрасно, потому что у нас здесь Марбо, который так или иначе поедет к Ожеро. Он поедет в Берлин, а Франкфурт практически на полдороге». Таким образом, обер-гофмар-шал Дюрок мне предписал ехать в Берлин с депешами от императора. Это меня крайне расстроило, потому что мне приходилось отказаться от возможности увидеть мать, но надо было подчиниться. Я бросился в Нейи предупредить Мюрата. Думая, что моя миссия является срочной, я вернулся в Тюильри. Но обер-гофмаршал Дюрок отложил мой отъезд до утра следующего дня.

Я вернулся ранним утром, а мой отъезд отложили до вечера, а потом до следующего вечера и так далее, в течение целых восьми дней. Однако я решил набраться терпения, потому что каждый раз, как я появлялся, обер-гофмаршал Дюрок меня задерживал на одну секунду и позволял мне потом просто гулять по Парижу. Дюрок передал мне довольно значительную сумму денег, чтобы я обновил свою униформу и мог появиться в приличном виде перед прусским королем, в руки которого я должен был передать лично письмо императора. Вы видите, что Наполеон не пренебрегал ни одной деталью, когда речь шла о том, чтобы выгодно представить французского военного перед иностранцами.

Наконец, после того как мне были даны депеши и инструкции императора, который рекомендовал мне обратить особое внимание на прусские войска, на их выправку, их форму, их оружие, их лошадей и т. д., я отправился в путь. Г-н Талейран передал мне пакет для г-на Ла-форета, французского посла в Берлине, у кого я должен был остановиться. Прибыв в Майнц, который в то время был частью французской территории, я узнал, что маршал Ожеро был в это время в Висбадене. Я отправился туда и застал его дома и сказал ему, что я еду в Берлин по приказу императора. Он поздравил меня и приказал мне продолжать мое путешествие.

Я ехал ночь и день, погода стояла великолепная. Был июль, и я прибыл в Берлин несколько усталый, но довольный. В это время дороги в Пруссии еще не были мощеными, и мы ехали по сыпучему песку, в котором постоянно увязали колеса экипажа, поднимались тучи пыли. Все в целом это было невыносимо.

Г-н Лафорет меня принял прекрасно. Я поселился в посольстве и был представлен королю и королеве, а также всем принцам и принцессам. Получив письмо от императора, король Пруссии показался несколько взволнованным. Это был высокий красивый человек, лицо которого дышало добротой. Но в нем не было некоторого оживления, которое обычно говорит о твердом характере. Королева была действительно прекрасна. Единственное, что ее портило, – это был тяжелый галстук, который она носила. Говорили, он скрывал зоб довольно больших размеров. После того как врачи постарались его вылечить, он открылся и распространял неприятную гнойную жидкость, что особенно усиливалось, когда королева танцевала, а танцы были ее любимым занятием. В остальном она была полна изящества, лицо выражало ум, а особая величественность говорила о твердой воле. Я был принят очень мило. С ответом, который я должен был увезти императору, дело несколько затягивалось, более чем на месяц. Настолько, казалось, было сложно его составить. Королева желала приглашать меня на все празднества и балы, которые она давала в течение всего моего пребывания в Берлине.

Среди всех членов королевской семьи с особой добротой относился ко мне, во всяком случае внешне, принц Людвиг, племянник короля. Меня предупредили, однако, что он ненавидел французов, и особенно их императора. Но поскольку он страстно любил военное дело, он меня постоянно расспрашивал об осаде Генуи, о битвах при Маренго, при Аустерлице, а также об организации нашей армии. Прусский принц был действительно великолепен и с точки зрения ума, и чертами своего характера. Из всех членов королевской семьи он один был более всего похож на Фридриха Великого.

Я познакомился при дворе со многими и более всего с офицерами, которых я видел всех в дни парадов и маневров. Я проводил свое время очень приятно. Наш посол окружал меня заботой. Но вскоре я заметил, что они хотели заставить меня сыграть определенную роль в довольно деликатном деле, которое мне совершенно не подходило, и я стал очень сдержан.

Однако рассмотрим положение Пруссии. Депеши, которые я привез, имели к этому отношение, как я об этом узнал позже. Приняв от Наполеона в дар Ганновер, родовое владение правящей английской династии, берлинский кабинет сделался союзником не только антифранцуз-ской части своего общества, но почти всей прусской нации. Самолюбие немцев было уязвлено успехами французов над австрийцами, и Пруссия боялась, чтобы ее хорошее положение не разрушилось из-за войны, которую лондонский кабинет уже ей объявил. Королева и принц Людвиг стремились воспользоваться восторженным возбуждением умов, чтобы склонить короля к необходимости объявить войну Франции, примкнув к России, которая надеялась взять реванш за свой позор при Аустерлице. Император .Александр вел в то время переговоры о своих проектах против Франции через одного поляка – своего любимого адъютанта князя Чарторыжского. Однако антифранцузская часть общества, которая с каждым днем все увеличивалась, еще не была готова убедить короля Пруссии порвать с Наполеоном. Но чувствовалось, что ее поддерживает Россия. Эта партия удвоила свои усилия и очень ловко воспользовалась ошибками, совершенными Наполеоном, когда он посадил своего брата Луи на голландский трон и сделал самого себя протектором Рейнской конфедерации, акт, который был представлен королю Пруссии как движение в сторону восстановления империи Карла Великого. Но говорили, что Наполеон хочет в конце концов низвести всех оставшихся германских суверенов до уровня своих вассалов... Подобные высказывания, к тому же сильно преувеличенные, произвели тем не менее большое изменение в позиции короля, поведение которого с Францией стало с тех пор очень двусмысленным, что заставило Наполеона написать ему лично, не обращаясь к обычным дипломатическим процедурам, чтобы спросить: «Вы за или против меня?» Таково было содержание письма, которое я передал королю.

Королевский совет, желая выиграть время, чтобы пополнить свои вооружения, задерживал ответ, что явилось причиной моего столь долгого пребывания в Берлине. Наконец, в августе произошел общий взрыв настроений против Франции, и королева, принц Людвиг и вся знать, армия и все население потребовали громогласно объявления войны. Король позволил склонить себя на их сторону, но, хотя и решившись на разрыв мира, он сохранял еще слабую надежду избежать открытых военных действий. Как будто бы даже в его ответе императору он обещал разоружиться, если тот отзовет во Францию все свои войска, которые находились в Германии. Этого Наполеон делать не хотел, пока Пруссия не будет полностью разоружена. Таким образом, образовывался порочный круг, из которого единственным выходом была война.

Перед моим отъездом из Берлина я был свидетелем разбушевавшегося гнева против Наполеона всей прусской нации, обычно очень спокойной. Офицеры, с которыми я был хорошо знаком, не осмеливались больше со мной ни разговаривать, ни приветствовать меня. Многих французов население просто оскорбляло на улице. Наконец, гвардейские жандармы дошли до того, что они пришли точить лезвия своих сабель о каменные ступени особняка французского посольства.

Я поспешил как можно скорее отправиться в Париж, увозя с собой многочисленные свидетельства о том, что происходит в Пруссии. Проезжая через Франкфурт, я встретился с маршалом Ожеро, находящимся в очень печальном состоянии духа: он только что узнал о смерти своей жены, прекрасной и доброй женщины, о которой он горько сожалел и потеря которой чувствовалась во всем его штабе, так как она со всеми была добра и приветлива.

Прибыв в Париж, я вручил императору ответ, подписанный королем Пруссии. Прочтя его, он расспросил меня о том, что я видел в Берлине. Когда я рассказал ему, как гвардейские жандармы точили сабли на лестнице нашего посольства, он невольно сжал рукоятку своей шпаги и возмущенно воскликнул: «Наглые фанфароны! Они скоро узнают, что наше оружие в прекрасном состоянии». Моя миссия была окончена, и я вернулся к маршалу Ожеро и провел весь сентябрь во Франкфурте, где мы готовились к войне, продолжая веселиться, насколько было возможно, поскольку думали, что не существует ничего менее прочного, чем жизнь военных, и потому нужно было торопиться ею воспользоваться.

Г лава XXIX

Состояние прусской армии. – Поход на Вюрцбург. – Сражение при Заалъфелъде и смерть прусского принца Людвига. – Ожеро и его старый соратник. – Возвращение в Вену. – Эпизод

Тем временем различные корпуса Великой армии приближались к берегам Майна. Император только что прибыл в Вюрцбург, и его гвардия перешла Рейн. Пруссаки, со своей стороны, также начинали передвижение и вступили в Саксонию, вынудив курфюрста присоединить его войска к их собственным. Этот несколько насильственный союз, следовательно, не слишком прочный, был единственным, которым располагал прусский король в Германии. Правда, он ожидал прибытия русских, но их армия была еще в Польше, за Неманом, на расстоянии больше чем 150 лье от земель, где должны были решаться судьбы Пруссии. С трудом можно было поверить в то, что только некомпетентность в течение семи лет определяла решение европейских кабинетов, враждебных Франции. Мы видели в 1805 году австрийцев, атаковавших нас на Дунае и позволивших разбить себя поодиночке при Ульме, вместо того чтобы дождаться русских, которые должны были к ним присоединиться. И Пруссия тогда могла бы сменить свою политику относительно Наполеона. И вот теперь, в 1806 году, эти же самые пруссаки, которые за год до этого могли бы помешать разгрому австро-русской армии, присоединившись к ним, не только сами объявили войну, в то время как мы находились в состоянии мира с венским кабинетом, но, повторяя ошибку, они атаковали нас, опять-таки не подождав русских. Наконец, через три года, в 1809 году, австрийцы сами возобновили войну против Наполеона в тот момент, когда он находился в мирных отношениях и с Пруссией и с Россией. Эти разногласия всегда обеспечивали победу Франции. К сожалению, так не случилось в 1813 году, когда мы были разбиты коалицией наших врагов. Прусский король в 1806 году тем более был не нрав, когда объявлял войну, не дожидаясь прихода русских, что его войска, хотя и очень обученные, не были в состоянии помериться силами с нашими, настолько были слабы их состав и организация.

Действительно, в те времена прусские военачальники были владельцами своих рот или эскадронов. Люди, лошади, оружие, одежда – все принадлежало им. Это было нечто вроде аренды, которую они брали у правительства за определенную установленную плату. Таким образом, естественно, все потери шли за их счет, и командиры были крайне заинтересованы сохранить людей как во время походов, так и во время битв, поскольку число людей, набранное ими, было строго ограничено финансовой стороной дела. Не существовало формы набора, и они брали в армию за деньги сначала пруссаков, которые являлись сами, затем любых бродяг со всей Европы, которых специальные наборщики подбирали им в разных соседних государствах. Но и этого не хватало, и они рекрутировали пруссаков силой, и, таким образом, набранные люди, становясь солдатами против собственной воли, служили, только чтобы дослужиться до того возраста, когда их могли освободить от военной службы. Тогда им выдавали документ, в котором было написано «нищий», поскольку Пруссия не была столь богата, чтобы дать им инвалидные удостоверения или пенсии. В течение всей службы солдаты были окружены настоящими пруссаками, число которых составляло примерно половину общего состава каждой роты, для того чтобы они предупредили возможность восстания.

Для того чтобы удержать в повиновении такую армию, составленную из столь разрозненных частей, нужна была железная дисциплина, поэтому за малейшую провинность полагалось наказание палками. Очень многие унтер-офицеры, все пруссаки, всегда носили с собой палки, которыми они часто пользовались. По тогдашним временам палка выдавалась на семь человек. Дезертирство иностранного солдата всегда наказывалось смертной казнью. Вы можете себе представить положение этих иностранцев, которые записались в армию в момент объединения или были взяты туда силой. Они оказались вдали от их родины, под холодным чужим небом, обязанными быть солдатами Пруссии, то есть рабами, в течение всей своей жизни. И какой жизни! Плохо накормленные, ночующие на соломе, не имеющие ни легкой одежды, ни шинели, не получая денег на собственные нужды. И что же, они только и могли, что просить милостыню? На это еще им давали иногда разрешение, поскольку, когда они не были на глазах своих начальников, они протягивали руку, и мне приходилось не раз видеть в Потсдаме и Берлине, как гренадеры, стоящие у дворца короля, умоляли меня подать им милостыню. Все офицеры были, как правило, хорошо образованны и служили превосходно, но половина из них родилась за пределами королевства. Все они были довольно обедневшими дворянами почти изо всех стран Европы, пошедшими на службу только для того, чтобы хоть на что-то жить. У них не было чувства патриотизма, они не были преданы Пруссии. Вот почему они почти все покидали ее, как только она оказывалась в трудном положении. Наконец, продвижение по службе имело место только в связи с выслугой лет, и подавляющее большинство прусских офицеров были уже старыми, разбитыми и не в состоянии выносить трудности войны. И такую армию, разрозненную, плохо управляемую, они хотели противопоставить победителям Италии, Египта и Аустерлица! Это было чистым безумием! Но берлинский кабинет, введенный в заблуждение былыми победами Великого Фридриха, с помощью наемных войск по-прежнему надеялся, что это произойдет вновь, совершенно забыв о том, что времена теперь были совсем другими.

6 октября маршал Ожеро и 7-й корпус покинули Франкфурт и направились вместе со всей французской армией к границам Саксонии, уже занятой пруссаками. Стояла великолепная осень. Ночами слегка подмораживало, но днем солнце сияло все время. Мой небольшой экипаж был хорошо организован, я взял хорошего слугу Франсуа Вуарлана, бывшего солдата Черного легиона^{41. Настоящий шалопай и страшный мародер, но при этом лучшего слуги на время кампании придумать было нельзя, потому что с ним мы никогда ни в чем не испытывали недостатка. У меня были три великолепные лошади, хорошее оружие, немного денег. Я чувствовал себя прекрасно и шел очень весело впереди, навстречу будущим событиям.}

Мы направлялись в Ашаффенбург, откуда должны были прийти в Вюрцбург. Там мы застали императора, который уже осматривал войска 7-го корпуса. Подъем духа у всех был очень велик. Наполеон, который помнил все полки и умел очень ловко извлекать из этого пользу, льстя самолюбию каждого солдата, сказал, глядя на 44-й линейный: «Из всех полков в вашем больше всего шевронов. Поэтому, глядя на ваши три батальона, мне кажется, что их шесть». Солдаты с восторгом ответили: «Мы вам докажем это на деле!» 7-му легкому полку’, сформированному в основном из уроженцев Нижнего Лангедока и Пиренеев, император сказал: «Вот лучшие ходоки в армии! Никогда на видел ни одного из них позади, особенно когда нужно догонять врага». А затем добавил, смеясь: «Но чтобы быть совершенно справедливым, я должен сказать, что вы самые большие крикуны и мародеры в армии». – «Это правда», – отвечали солдаты. У каждого из них в это время в мешке была либо утка, либо курица, либо гусь. Мешки и точно не были пусты. Это те издержки, которые приходилось терпеть, поскольку, как я уже говорил, армии Наполеона во время походов не получали пайков или получали их очень редко. Каждый жил как мог. Эта практика, без всякого сомнения, повлекла за собой немало серьезных неудобств, но имела и огромные преимущества, потому что позволяла нам продвигаться все время вперед, не таща за собою длинные обозы с провиантом. Это было большим преимуществом перед врагом, все продвижения которого были подчинены подвозу провианта и хлеба, а также необходимости гнать за собой целые стада быков.

Из Вюрцбурга 7-й корпус направился в Кобург, где нас в княжеском дворце уже ожидал маршал, из которого при нашем приближении бежали все его прежние обитатели, за исключением знаменитого австрийского фельдмаршала принца Кобурга. Этому старому вояке, так давно и долго сражавшемуся против французов, характер которых он очень ценил, хватило доверия к своим прежним врагам, чтобы подождать их в своем дворце. Его доверие не было обмануто, поскольку маршал Ожеро прислал ему почетную охрану и обязал всех относиться к нему с большим почтением.

Мы были не очень далеко от пруссаков, находившихся в Эрфурте. Королева сопровождала короля верхом на лошади. Она ехала посреди войск, стараясь своим присутствием вселить в них мужество и надежду. Наполеон, считая, что эта роль не присуща даме, отпустил в ее адрес в одном из бюллетеней очень оскорбительные замечания.

Французский и прусский авангарды встретились 9 октября в Шляй-це. На глазах у императора произошла короткая стычка, в которой враг был разбит. Такое начало было для них плохим предзнаменованием. В этот день принц Людвиг находился с корпусом в 10 тысяч человек в За-альфельде. Этот город расположен на берегах Заале, в середине долины, в которую можно попасть, только преодолев довольно крутые горы. Корпуса маршалов Ланна и Ожеро двигались к Заальфельду со стороны гор. Принц Людвиг хотел дождаться французов. Он должен был использовать эту сложную местность и занять узкие проходы, в которых небольшое количество войск могло остановить довольно многочисленные войска. Но он пренебрег этим преимуществом. Возможно, его подвела уверенность, в которой он постоянно пребывал, что прусские войска стоят значительно больше, чем французские. Его презрение доходило до того, что он пренебрег определенными предосторожностями и выставил часть своих войск впереди болотистой речки, которая крайне затрудняла отступление в случае неудачного поворота дел.

Старый генерал Мюллер, швейцарец на прусской службе, которого король послал к своему племяннику, чтобы тот слегка охладил его страсть, сделал последнему несколько замечаний по поводу расположения войск. Но принц Людвиг принял их очень недоброжелательно и добавил, что, для того чтобы побить французов, ему не нужны дополнительные предосторожности, достаточно просто напасть на них сразу же, как только они появятся. И они таки появились 10-го, рано утром.

Корпус маршала Ланн в первой лини» и корпус Ожеро – во второй. Но Ожеро слегка опоздал и практически не принял участия в сражении. К тому же его присутствие здесь было излишним, войск маршала Ланна было вполне достаточно. Пока его корпус выходил из ущелья, маршал Ожеро в сопровождении своего штаба расположился на невысоком холме, откуда нам была прекрасно видна вся долина. Мы могли невооруженным глазом следить за всеми перипетиями битвы. Принц Людвиг мог еще успеть отвести свои войска, чтобы присоединиться к прусскому корпусу, занимавшему Иену, но, так как он был вдохновителем войны, ему казалось неудобным начать отступление, не дав сражения. Он был жестоко наказан за свою неумеренную храбрость.

Маршал Ланн искусно воспользовался высотой, у подножия которой принц Людвиг так неосторожно развернул свои войска. Сначала он их расстрелял с помощью своей артиллерии, и, когда в их ряды уже было внесено смятение, он бросил вперед массы пехоты, которые мгновенно спустились с холмов и, словно грозный поток, обрушились на прусские батальоны и смели их в одно мгновение. Принц Людвиг, растерявшись и, возможно, признавая свою ошибку, надеялся ее исправить, встав во главе своей конницы, с которой он решительно атаковал 9-й и 10-й гусарские полки. В первый момент он одержал некоторый успех, но наши гусары в приступе новой ярости бросились в атаку и отбросили прусскую кавалерию в сторону болота, тогда как их пехота уже в беспорядке бежала, преследуемая нашей. Посреди этой свалки принц Людвиг столкнулся лицом к лицу с унтер-офицером 10-го гусарского полка по имени Гинде, который потребовал от него, чтобы он сдался. В ответ принц нанес французу удар шпагой и ранил его в лицо. Тогда тот, взявшись за свою саблю, взмахнул ею, и принц упал замертво.

После полного разгрома врага тело принца было узнано, и маршал Ланн приказал с почестями отнести его в замок Заальфельд, где оно было передано княжеской семье, к которой принадлежал принц. Здесь он провел весь день и вечер, предшествовавшие битве, выказывая неумеренную радость при мысли о приближении французов, и даже, говорят, дал бал для местных дам. Теперь его принесли, побежденного и мертвого. На следующий день я видел тело принца, лежащее на мраморном столе. Остатки крови были смыты. Он был обнажен до пояса, но еще в лосинах и сапогах. Казалось, что он просто спит. Он был действительно красив, и я не мог не предаться печальным размышлениям о непрочности человеческого существования, глядя на то, что осталось от этого молодого человека, рожденного возле ступеней трона, еще недавно столь любимого, окруженного таким вниманием и такого могущественного. Известие о смерти принца Людвига повергло в отчаяние и оцепенение всю вражескую армию, настолько он был действительно обожаем во всей Пруссии.

7-й корпус провел весь день 11-го числа в Заальфельде, затем 12-го мы отправились в Нойштадт и 13-го – в Калу, где обнаружили остатки прусской армии, разбитой при Заальфельде. Маршал Ожеро атаковал

Мемуары генерала барона де Марбо

их. Они немного сопротивлялись и вскоре сложили оружие. Среди пленных находился полк принца Генриха, в котором Ожеро когда-то был солдатом. А так как для того, чтобы стать офицером прусской армии, требовалось обязательно благородное происхождение, то ему было крайне трудно это сделать. Сержанты, как правило, никогда не достигали звания выше младшего лейтенанта. В этой роте был все тот же капитан и все тот же старший сержант. По воле странной судьбы в присутствии своего бывшего солдата, ставшего маршалом и прославившегося своими военными подвигами, прусский капитан, который, конечно, узнал Ожеро, повел себя по-умному и обращался к маршалу так, как если бы он его видел в первый раз. Маршал же пригласил его пообедать, посадил его рядом с собой и, зная, что все вещи этого офицера были конфискованы, одолжил ему столько денег, сколько тому было нужно, а также дал рекомендательные письма во Францию. Какие же мысли должны были обуревать голову этого капитана! Но ни малейшего удивления или иного выражения не появилось на его лице. Зато вся палитра эмоций так и играла на лице старого прусского сержанта при виде своего бывшего солдата, покрытого орденами, окруженного многочисленным штабом, командующего целым корпусом. Все это казалось наваждением. Маршал был более раскован в общении с этим человеком, чего не позволил себе при общении с капитаном. Он называл сержанта по имени, он пожал ему руку и передал ему 25 луидоров для него и по 2 – для каждого из его солдат, которые числились в той роте в те времена, когда он служил сам, и служили до сих пор. Мы нашли, что это было проявлением очень хорошего тона.

Маршал Ожеро рассчитывал провести ночь в Кале, расположенной всего в 3 лье от Иены, когда поздно вечером 7-й корпус получил приказ немедленно отправляться туда. В Иену только что без единого выстрела вступил император во главе своей гвардии и с войсками маршала Лан-на. Пруссаки тихо оставили Иену, но забыли в конюшнях несколько свечей, которые, возможно, и подожгли сено. Начался пожар, который быстро распространялся и уже поглотил значительную часть этого несчастного города, когда в полночь туда подошел корпус маршала Ожеро. Это было очень печальное зрелище, видеть жителей: женщин, стариков, наполовину раздетых, уносящих своих детей, ищущих, как бы спастись от разрушительного пожара. Солдаты оставались на своих местах совершенно спокойными, со сложенным оружием, как люди, считающие, что пожар – мелочь по сравнению с теми опасностями, которым они еще так недавно подвергались.

Кварталы города, по которым двигались французы, не были затронуты пожаром. Войска могли здесь легко передвигаться в любом направлении, пока все они, в конечном счете, не собрались на площади и на больших улицах. Маршал со своим штабом устроился в довольно красивом особняке. Я выходил оттуда, чтобы отнести приказ, в тот момент, когда в соседнем доме, дверь которого была открыта, раздались крики. Я бросился туда и, двигаясь на звук, попал в очень красивое помещение, где обнаружил двух очаровательных девушек 18—20 лет в одних рубашках, отбивающихся от четырех или пяти гессен-дармштадтских солдат, из того самого полка, который ландграф присоединил к французским войскам 7-го корпуса. Хотя эти солдаты были под действием вина и не понимали ни одного слова по-французски, а я очень мало говорил по-немецки, само мое присутствие, мои угрозы привели их в чувство. Тем более что они настолько привыкли быть битыми палками своих офицеров, что совершенно нормально восприняли мои удары ногой и палкой и даже то, что я в своем возмущении спустил их вниз по лестнице. Это, возможно, было довольно неосторожно с моей стороны, потому что среди ночи, в чужом городе, где царил ужасный беспорядок и смятение, один перед этими людьми я, конечно, подвергал себя большой опасности и мог быть убит. Но они убежали, и я разместил для охраны в одном из залов этого дома взвод из эскорта маршала. Поднявшись в квартиру, где две барышни уже успели кое-как одеться, я, конечно, выслушал выражения самой горячей благодарности. Наконец, они сказали, что они дочери профессора университета, который со своей женой и слугами отправился на помощь их сестре, которая только что родила в одном из охваченных пожаром кварталах, и они оставались тут одни, когда в доме появились гессенские солдаты. Одна из этих молодых девушек мне сказала с восторгом: «Вы приняли бой, чтобы спасти нашу честь. Бог вас вознаградит за это. Будьте уверены: с вами ничего плохого не случится». В этот момент возвратились отец и мать, неся на руках роженицу и ее ребенка. Они были крайне удивлены, увидев меня. Но как только они узнали причину моего присутствия, они осыпали меня благодарностями и благословениями. Я с трудом смог удалиться, чтобы отправиться к маршалу Ожеро, который отдыхал в соседнем особняке в ожидании приказов императора.

Йена. – Йенский священник. – Ауэрштедт.

–

Поведение Бернадетта. – Вступление в Берлин

Над городом Йена возвышается гора, которая называется Ланд-графенберг. У подножия этой горы течет река Заале. Берег со стороны Иены очень крут, и в то время существовала только одна дорога – дорога на Веймар, через Мюльталь. Это был длинный и трудный путь. Начало этой дороги, окруженное небольшим лесочком, защищали саксонские войска, которые были союзниками пруссаков. Часть прусской армии стояла в развернутом строю дальше, на расстоянии пушечного выстрела. У императора это был единственный путь, позволявший добраться до врага, и он ожидал больших потерь, если бы пришлось атаковать врага с наскока, поскольку казалось, что возможности обойти противника нет. Но счастливая звезда Наполеона, которая

еще вела его, дала ему совершенно неожиданный способ сделать это. Мне неизвестно, чтобы кто-либо из историков об этом рассказывал, но я ручаюсь за точность изложения событий.

Мы уже видели, что прусский король принудил правителя Саксонии присоединить свои войска к прусским. Народ Саксонии с сожалением видел, что ему приходится участвовать в войне, которая не могла дать ему ничего хорошего в будущем, а в настоящем несла горе его стране, которая оказалась театром военных действий. Поэтому в Саксонии пруссаков ненавидели, и Иена, будучи саксонским городом, разделяла это чувство неодобрения. Возбужденный пожаром, который в этот момент пожирал Иену, один священник из этого города, считавший пруссаков врагами своего короля и своей родины, счел возможным предоставить Наполеону способ изгнать их из своей страны. Этот священник указал императору небольшую тропинку, по которой пехотинцы могли вскарабкаться на крутой склон Ландграфенберга. Он проводил по этой тропинке взвод вольтижеров и офицеров штаба. Пруссаки, считавшие этот проход недоступным, пренебрегли необходимостью его охранять. Но Наполеон посчитал иначе, и, получив доклад своих офицеров, сам поднялся по этой тропинке в сопровождении маршала Ланна. Их вел все тот же саксонский священник. Император обнаружил, что между верхней частью тропинки и равниной, которую занимал противник, находится небольшое каменистое плато. Он решил сделать из него место сбора части своих войск, которые вышли бы оттуда, как из цитадели, чтобы атаковать пруссаков.

Все это представляло бы непреодолимую трудность для любого другого человека, кроме Наполеона. Он велел немедленно собрать 4000 кирок и лопат в артиллерии и инженерных войсках и приказал всем батальонам по очереди работать в течение часа, чтобы расширить тропинку и сделать ее более пологой. Закончив работу, каждый из батальонов поднимался в тишине на гору и там строился в линию. В это время другой батальон заменял его. Работы освещались факелами. Для противника свет факелов был незаметен из-за зарева пожаров, стоящего над Иеной. Ночи в это время года были очень длинными, и у нас хватило времени для того, чтобы сделать эту тропинку доступной не только для колонн пехоты, но даже для перевозки зарядных ящиков и артиллерии. Еще до наступления рассвета корпуса маршала Ланна, Сульта и 1-я дивизия Ожеро, а также пешая гвардия собрались на горе Ландграфенберг. Все они сгрудились наверху. Выражение сгрудились как нельзя более подходило к случаю, потому что грудь каждого солдата почти касалась ранца солдата, стоявшего перед ними. Однако части были так дисциплинированны, что, несмотря на тесноту и скопление более чем сорока тысяч человек на этом узком плато, в рядах не было ни малейшего беспорядка, и, хотя враг, занимавший Косподу и Клозевиц, стоял всего в половине расстояния пушечного выстрела, он ничего не заметил!