Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 69 страниц)

Я рассказываю об этом с большим сожалением, но я видел, как трое старых гренадеров, поняв, что они больше не могут продолжать этот тяжелый путь, но и не могут отстать из опасения, что крестьяне замучают их и убьют, пустили себе пулю в лоб из своих собственных ружей! Темная и дождливая ночь только усилила усталость армии, солдаты падали прямо в грязь... Очень многие остались в деревне Баньеса. Только головные части полков пришли в Асторгу, остальные остались на дороге.

Была глубокая ночь, когда император и маршал Ланн, имея в эскорте только штабных офицеров и несколько сотен кавалеристов, вошли в Асторгу. Город едва осмотрели, настолько все были измождены и думали только о том, чтобы найти кров и согреться! Если бы неприятель узнал об этом и вернулся, то мог бы захватить самого императора. К счастью, он поспешно отступал, и в городе мы не обнаружили ни единого вражеского солдата. К тому же все время подходили отставшие французы, что увеличивало охрану императора.

Асторга – довольно большой город, всем прибывшим удалось поспешно там разместиться. Для маршала Ланна мы выбрали довольно красивый дом по соседству с императорским. Все промокли до костей, было очень холодно, так как совсем рядом возвышались горы Астурии. Наши слуги и багаж еще не прибыли, но надо было обязательно найти способ согреться. Разожгли огонь, но этого было недостаточно. Маршал дрожал от холода. Я уговорил его снять всю одежду, даже рубашку, завернуться в шерстяное одеяло и лечь между двумя матрасами. Он так и сделал. За ним последовали и все мы – жители сбежали из домов, и свободных кроватей в них хватило на всех. Так закончился для нас 1808 год.

Г лава IX 1809 год. Битва при Ла-Корунье. – Наполеон покидает армию. – Ланн идет на Сарагосу. – Осада и взятие этого города. – Я тяжело ранен

На другой день, 1 января 1809 года, погода оставалась плохой, да и император чувствовал необходимость собрать свою армию. Поэтому мы остались в Асторге, куда постепенно стягивались войска. Продовольствия было достаточно, им можно было свободно распоряжаться, так как в городе не было ни единого жителя. Император был очень удручен, узнав, что трое гренадеров из его гвардии покончили с собой. Несмотря на дождь и грязь, он обошел поочередно все дома, в которых укрылись солдаты, разговаривал с ними, поднимал их дух. На следующий день собирались вновь пуститься в погоню за англичанами, когда один из адъютантов доставил письма от военного министра. Полученные известия не позволили императору лично продолжить поход. Вероятно, это были сообщения о враждебных проявлениях Австрии, готовящейся напасть на Францию, в то время как Наполеон и часть Великой армии находились в глубине Испании. Император решил вернуться во Францию со своей гвардией, чтобы готовиться к новой войне, которой грозили австрийцы. Но он не хотел упустить случай наказать англичан и приказал корпусам маршалов Нея и Сульта продолжить погоню. Выступая в путь, они продефилировали перед ним.

Английские войска превосходны, но их набирают только из добровольцев, а те во время войны становятся капризными. Набирали женатых мужчин, а их семьям позволяли следовать за мужьями. Поэтому за полками следовали многочисленные женщины и дети. Это большое неудобство, с которым Великобритания так и не могла справиться. Так случилось, что, когда части Сульта и Нея проходили строем перед императором за стенами Асторги, из одного огромного сарая послышались крики... его открыли... там было 1000 или 1200 английских женщин и детей. Уставшие от долгого марша, проделанного в предыдущие дни, когда они шагали под ледяным дождем, по грязи, перебирались через переполненные потоки, у них не было больше сил идти за армией генерала Мура, и они укрылись в этом просторном сарае, где провели уже двое суток и ели только сырой овес! Почти все женщины и дети были миловидны, несмотря на лохмотья, в которые они были одеты. Они сразу же окружили императора, которого тронул их плачевный вид. Их устроили в городе, они получили еду. Наполеон послал парламентера к английскому генералу с сообщением, что, как только позволит погода, женщины и дети его солдат вернутся в армию.

Маршал Сульт нагнал неприятельскую армию в горах Леона и разбил ее арьергард под Вильяфранкой, где мы потеряли генерала Кольбера и его адъютанта Латур-Мобура. Английская армия поспешила в порт Ла-Корунью, но сильная буря помешала ей отплыть вовремя^{55, и англичанам пришлось дать сражение армии маршала Сульта, которая шла за ними по пятам. Командующий сэр Джон Мур был убит, а его армии удалось сесть на корабли только с огромными потерями. Однако это событие, которое французы сочли сначала очень удачным, стало вскоре для них фатальным: на смену генералу Муру пришел Веллингтон, который принес нам в дальнейшем множество неприятностей.}

Именно в Асторге мой брат, служащий в штабе князя Бертье и посланный с донесениями в Мадрид, был захвачен партизанами. Но я узнал об этом много позже. У меня будет еще случай вернуться к этому событию.

В то время как маршал Сульт преследовал англичан в их бегстве к Ла-Корунье, император в сопровождении маршала Ланна выехал из Асторги со своей гвардией, чтобы вернуться в Вальядолид, а оттуда во Францию. Наполеон провел в этом городе два дня. Он отдал приказ маршалу Ланну взять на себя командование двумя армейскими корпусами, осаждающими Сарагосу, а после взятия этого города присоединиться к нему в Париже. Но перед отъездом император хотел выразить штабу маршала Ланна свое удовлетворение и предложил маршал)⁷ представить некоторых офицеров к повышению. Я был включен в этот список на получение звания начальника эскадрона. Я особенно воспрянул духом, когда маршал, выйдя из кабинета императора, подозвал меня. Но меня постигло ужасное разочарование!.. Маршал дружелюбно сказал мне, что на то же звание вместе со мной он счел долгом предложить императору и кандидатуру капитана Дагюзана, своего старого друга. Но император попросил его выбрать между Дагюзаном и мной.

«Я еще не принял решения, – сказал маршал, – ранение, полученное вами в Агреде, то, как цы повели себя в трудном положении, по праву отдают вам предпочтение. Но Дагюзан стар, и это его последняя кампания. Однако никакие соображения не склонят меня совершить несправедливость. Я отдаю вам право самому указать имя, которое я должен вписать в приказ, который я отдам на подпись императору...» Я был в затруднительном положении и очень огорчен, но ответил, что надо поставить имя Дагюзана... Со слезами на глазах маршал обнял меня, обещая, что после осады Сарагосы я непременно буду произведен в начальники эскадрона. Вечером маршал собрал офицеров, чтобы объявить им о новых назначениях. Гёэнёк получил чин полковника, Сен-Марс – подполковника, Дагюзан – начальника батальона, д’Альбукерке и Ваттвиль стали членами ордена Почетного легиона, де Вири и Лабедуайер – капитанами... я же не получил ничего!

Мы выступили из Вальядолида на следующий день, направились небольшими переходами с лошадьми к Сарагосе, где маршал Данн принял командование всеми войсками, осаждающими город: 30 тысяч солдат – 5-й корпус Великой армии, прибывшей из Германии под начальством маршала Мортье, бывший корпус маршала Монсея, которого недавно заменил Жюно. Эти части были сформированы недавно, но им больше не нужно было совершать длительные переходы, к тому же они закалились в битве при Туделе и сражались мужественно.

До начала всеобщего восстания, вызванного пленением Фердинанда VII, Сарагоса не была укреплена. Но, узнав о событиях в Байонне и о насилии, которому Наполеон собирался подвергнуть Испанию, чтобы усадить на трон своего брата Жозефа, Сарагоса дала сигнал к сопротивлению. Ее многочисленное население поднялось в едином порыве: монахи, женщины и даже дети взяли оружие. Город окружали огромные монастыри с толстыми крепкими стенами. Их укрепили, установили пушки. В стенах домов устроили амбразуры, улицы забаррикадировали. Стали изготавливать порох, ядра, пули, собрали большие запасы оружия. Все жители записались в армию и выбрали предводителя – графа Палафокса, одного из военачальников, телохранителя и преданного друга Фердинанда VII. Палафокс сопровождал Фердинанда в Байонну, а после ареста этого короля отправился в Арагон.

Император узнал о мятеже и планах обороны Сарагосы летом 1808 года, но, так как у него еще оставались иллюзии, порожденные донесениями Мюрата, он посчитал этот взрыв патриотизма недостойным особого внимания. Он был уверен, что все утихомирится при подходе нескольких французских полков. Впрочем, прежде чем применить силу, он попытался действовать убеждением. Он обратился к князю Пинья-телли, самому знатному сеньору Арагона, находящемуся тогда в Париже, и предложил ему употребить все свое влияние на жителей Арагона, чтобы успокоить волнение. Князь Пиньятелли согласился на эту миротворческую миссию и прибыл в Сарагосу. Население сбежалось к нему, не сомневаясь, что по примеру Палафокса он будет сражаться с французами. Когда князь заговорил о подчинении, угрожающая толпа стала наступать на него, и он бы погиб, если бы Палафокс не вывел его и не спрятал в укромном месте, где тот провел восемь или девять месяцев.

Еще в июне 1808 года французские дивизии генерала Вердье подошли к Сарагосе, укрепления которой еще не были закончены. Сначала хотели быстро атаковать. Но едва наши колонны оказались на улицах города, отовсюду – из окон, с колоколен, с крыш, из подвалов грянули смертоносные выстрелы, которые нанесли войскам такие потери, что им пришлось отступить. Тогда французы окружили город и начали методичную осаду. Возможно, это и принесло бы успех, но отступление короля Жозефа вынудило французскую армию уйти ог Сарагосы, бросив часть своей артиллерии.

Первая осада не удалась. Но когда в 1809 году наши войска вернулись с победой в провинцию Арагон, маршал снова пошел на Сарагосу. К тому времени оборона города значительно улучшилась, фортификационные сооружения были завершены, собралось все воинственное население Арагона, гарнизон пополнился в большой степени частями регулярной испанской армии Кастаньоса, разгромленной нами при Туделе. Таким образом, число защитников Сарагосы достигло 80 тысяч человек. У маршала для осады было только 30 тысяч. Зато у нас были прекрасные офицеры, в наших рядах царили порядок и дисциплина, тогда как в городе – неопытность и беспорядок. Осажденные проявляли единодушие только в одном: стоять до конца! Крестьяне были самыми фанатичными защитниками! Они пришли в город с женами, детьми и даже стадами животных. Они расселились по кварталам и домам, которые они поклялись защищать. Там люди жили скученно, вперемежку со скотом, в отвратительной грязи, так как вывезти нечистоты из города они не могли. Внутренности разделанных животных гнили во дворах и домах, осажденные даже не пытались убирать трупы людей, умерших от эпидемии, которая не замедлила разразиться в городе.

Религиозный фанатизм и священная любовь к родине придавали защитникам города мужество. Сами они слепо положились на волю Божию. В характере испанцев многое сохранилось от арабов. Они – фаталисты, поэтому часто повторяли: «Ьо рие Ьа Йе кег по риейе Гакаг...» (Что должно произойти, обязательно произойдет.) В результате, мер предосторожности они не принимали.

Штурмовать город, где каждое жилище стало крепостью, означало бы повторять ошибку, совершенную во время первой осады, терпеть большие потери без всякой надежды на успех. Маршал Ланн и командующий инженерными войсками генерал Лакост действовали с методичной осторожностью, которая, несмотря на медленность, должна была привести или к сдаче города, или к его разрушению. Начали, как обычно, с рытья апрошей, чтобы добраться до первых домов. Дойдя до них, эти дома минировали, а потом взрывали вместе с их защитниками. Затем взрывали следующие и т. д. Но, проводя эти работы, французы подвергались большой опасности – как только один из них появлялся вне укрытия, он становился мишенью для испанцев, прятавшихся в соседних домах. Генерал Лакост погиб в тот момент, когда появился в чердачном окне, чтобы рассмотреть, что происходит в городе. Ожесточенность испанцев была такой, что, когда мы минировали здание и стук молотка предупреждал их о приближении смерти, никто из них не покидал его стен, которые они поклялись защищать. Мы слышали, как они пели молитвы. Затем, когда стены взлетали в воздух, а потом падали с шумом на землю, погребая под обломками большинство находившихся там людей, чудом уцелевшие сбивались на развалинах вместе и старались их защитить, прячась за любое укрытие, снова начинали стрелять! Но наши солдаты были к этому готовы, и, как только мина взрывалась, они устремлялись к руинам и убивали всех, кого находили, сами занимали позиции за перегородками домов, сооружали заграждения из мебели, балок и устраивали среди этих завалов проходы для саперов, которые должны были взрывать соседний дом. Уже треть города была разрушена, и проходы, проделанные в этих развалинах, образовывали такой запутанный лабиринт, что для ориентации офицеры инженерных войск ставили указатели. Кроме мин, французы применяли артиллерию и сбросили на город около 11 тысяч бомб!

Несмотря на все это, Сарагоса продолжала держаться... Напрасно маршал, испытывающий жалость к героическим защитникам, посылал парламентера с предложением почетной капитуляции... Ее не приняли. Осада продолжалась. Но если дома можно было разрушить обычными минами, то для разрушения больших укрепленных монастырей потребовались очень серьезные земляные работы. Здесь ограничивались взрывом части стен, а как только в них возникала брешь, солдаты шли через нее на приступ. Осажденные прибегали на ее защиту, и стычки были ужасными. В таких атаках мы понесли больше всего потерь.

Самыми укрепленными были монастыри Инквизиции и Санта-Ин-грасия. Наши саперы подобрались к Санта-Инграсии и уже заминировали одну из стен. Среди ночи меня вызвал маршал и сказал, что для моего быстрого повышения он дает мне важное задание: «На рассвете мина будет взорвана. В стене будет проделана брешь. Восемь гренадерских рот готовы к штурму. Я приказал, чтобы все капитаны в них имели бы меньшую выслугу лет, чем вы. Вам я поручаю командование этой колонной. Возьмите монастырь, и я уверен, что первый же курьер из Парижа доставит мне присвоенное вам звание начальника эскадрона!» Я с благодарностью принял поручение, хотя в тот момент моя рана еще очень беспокоила меня. Заживая, кожа образовывала рубец, который мне мешал носить кивер. К тому же доктор Ассаланьи, главный хирург гвардейских лазаретов, прижигал мне рану ляписом. Я перенес эту болезненную процедуру накануне, всю ночь у меня был жар. Для штурма я был в плохой физической форме. Но я не колебался. Признаюсь, я был очень горд, что получил от маршала это задание. Доверить мне, простому капитану, восемь гренадерских рот – это великолепно!

Я поспешно стал готовиться, и на рассвете уже находился в траншее, где генерал Разу, поставивший меня командовать гренадерами, заметил, что, поскольку перестрелка будет продолжаться еще час, я могу с пользой использовать это время, изучая участок стены, который должен быть подорван, и рассчитать предполагаемый размер бреши после этого взрыва. В сопровождении офицера инженерных войск, который должен был провести меня по руинам огромного разрушенного квартала, я вышел наконец к подножию монастырской стены. Там кончалась завоеванная нами территория. Я оказался в маленьком дворике. Взвод вольтижеров, занимавший соседний подвал, выставил в этом дворе часового, укрывшегося от выстрелов нагромождением досок и дверей. Офицер показал мне толстую стену прямо перед нами и сказал, что ее будут взрывать, когда подготовят заряд. В углу двора несколько камней упало, и образовалась дыра. Часовой сказал, что если нагнуться, то через это отверстие видны ноги неприятельских солдат, находящихся в саду монастыря. Чтобы проверить это и осмотреть участок, на котором мне придется сражаться, я наклонился... в это мгновение испанец, засевший на колокольне монастыря, выстрелил в меня, и я упал на землю.

Сначала я не почувствовал боли и даже подумал, что стоящий рядом офицер нечаянно меня толкнул. Но тут же полилась горячая кровь из раны в левом боку, совсем рядом с сердцем!.. Офицер помог мне подняться, и мы добрались до подвала, где находились вольтижеры. Я потерял столько крови, что был на грани обморока. Носилок не было. Солдаты положили меня на ружья – одно под плечи, другое под колени – и так понесли через тысяч)' проходов, проделанных в развалинах всего этого квартала, до того места, где я расстался с генералом Разу. Там я пришел в себя. Генерал хотел, чтобы меня перевязали, но я предпочел добраться до доктора Ассаланьи. Я зажал рану платком, и меня отнесли в штаб маршала Ланна, удаленный от города на расстоянии немногим больше, чем пушечный выстрел, в огромном здании брошенного постоялого двора, в месте, носившем название Шлюзы арагонского канала.

Увидев, как меня, всего в крови, несут солдаты, а один из них поддерживает мне голову, маршал и мои товарищи решили, что я мертв. Доктор Ассаланьи уверил их в обратном и сделал мне перевязку. Но не знали, куда меня положить: вся мебель постоялого двора была сожжена во время осады, не было ни одной кровати, все спали прямо на полу. Маршал и мои товарищи тут же сложили свои шинели, из них сделали для меня ложе. Доктор осмотрел мою рану и обнаружил, что пуля должна быть плоской, потому что она прошла между ребрами, не повредив их, что обязательно произошло бы, будь пуля обычной.

Чтобы найти пулю, Ассаланьи ввел в рану зонд... и ничего не нашел! Лицо его стало озабоченным. Он видел, что я испытываю сильнейшую боль в пояснице, кладет меня на живот и осматривает спину... Едва он притронулся к месту, где ребра примыкают к спинному хребту, я не смог сдержать крик: пуля была там! Ассаланьи берет скальпель, делает большой надрез, видит металлический предмет между ребер и хочет его вытащить пинцетом. Ему это не удается, поскольку меня сотрясают судороги. Тогда один из моих товарищей садится мне на плечи, другой на ноги, и доктор извлекает наконец свинцовую пулю очень большого калибра, которой фанатичные испанцы придали форму небольшого экю, сплющив ее молотком. На каждой стороне был выгравирован крест, а зазубрины вокруг делали эту пулю похожей на шестеренку от часов. Вот из-за этих зубчиков, впившихся в мускулы, ее и было трудно вытащить. Такую сплющенную пулю большого диаметра можно было выпустить только из большого мушкетона. Попав ребром, она сработала как режущий инструмент, прошла между ребрами, обогнула легкие и вышла, по счастью сохранив еще достаточно силы, чтобы пройти сквозь мышечную ткань спины.

Маршал хотел сообщить императору, с каким фанатичным ожесточением защищались жители Сарагосы, и передать ему пулю, вытащенную из моего тела. Наполеон осмотрел ее и передал моей матери, сообщив ей, что я буду произведен в начальники эскадрона.

Доктор Ассаланьи был одним из лучших хирургов своего времени, благодаря его заботам моя рана, которая могла бы быть смертельной, заживала довольно быстро. У маршала была складная походная кровать, которую он возил с собой повсюду. Он был так добр, что дал мне матрас и простыни, мой чемодан служил мне подушкой, шинель – одеялом. Несмотря на это, я очень страдал. В моей комнате не было ни окон, ни дверей, ветер и даже дождь легко проникали в нее через щели. Добавьте к этому, что на первом этаже располагался госпиталь, подо мной было много раненых, и их стоны усиливали мои страдания. До меня доходил тошнотворный запах больничных палат. Вокруг штаба было установлено более двух сотен маркитантских лавок, а рядом раскинулся лагерь, откуда доносились песни, крики, постоянная барабанная дробь, и всю эту' симфонию звуков дополнял адский шум канонады многих орудий, день и ночь стреляющих по городу... Спать я не мог. В таком состоянии я провел две недели. Наконец мой сильный организм победил, и я смог подняться.

Климат в Арагоне очень мягкий, я пользовался этим для небольших прогулок, которые я совершал, опершись на руку моего доброго доктора Ассаланьи или моего друга де Вири. Но, как правило, они были очень заняты и не могли уделить мне достаточно времени, и я много скучал. Однажды мой слуга пришел объявить мне, что один старый гусар со слезами на глазах просит провести его ко мне. Можете себе представить – это был мой бывший наставник, сержант Пертеле, чей полк только что прибыл в Испанию. Узнав, что я ранен, он тут же пришел повидаться со мной. Мне было очень приятно встретиться с этим славным человеком, я принял его прекрасно. Потом он часто навещал меня, развлекал нескончаемыми историями и давал разные советы, считая, что они будут мне полезны. Мое выздоровление шло быстро, и к 15 марта я уже был почти здоров, хотя еще очень слаб.

Смерть косила жителей и солдат гарнизона Сарагосы. Уже больше трети защитников погибло от тифа, голода, взрывов, огня, но остальные и не думали сдаваться, хотя самые значительные укрепления были уже взяты, а большая часть города разрушена взрывами. Монахи убедили этих несчастных, что французы их всех перережут, и никто не осмеливался покидать крепость. Но, с одной стороны, случай и, с другой, милосердие маршала Ланна положили конец этой знаменитой осаде.

20 марта французы взяли приступом женский монастырь и нашли там не только монахинь, но более трехсот женщин разных сословий, укрывшихся в церкви. К ним отнеслись с почтением и привели к маршалу. Эти несчастные провели в окружении много дней. Не получая продовольствия из города, они умирали от голода. Добросердечный маршал Ланн сам отвел их к нашему лагерю, там созвал всех маркитантов и велел принести этим женщинам еды, взявшись сам все оплатить. Великодушие маршала на этом не кончилось. Он приказал отвести захваченных женщин обратно в город. При их возвращении защитники Сарагосы, которые следили за происходящими событиями с крыш и колоколен, бросились к ним и услышали рассказ об их приключениях. Все женщины хвалили маршала и французских солдат. С этого момента ожесточенное сопротивление осажденных пошло на убыль, начались переговоры о сдаче, и в тот же вечер Сарагоса капитулировала.

Маршал Ланн, опасаясь, что в городе могут найтись фанатики, которые убьют Фуэнтеса Пиньятелли, потребовал выдать его живым. Несчастного привел тюремщик со зверским лицом, который мучил его во время долгого заключения, а теперь нагло, с пистолетами на поясе, довел его до комнаты маршала и заявил, что хочет получить расписку из рук командующего французской армии. Маршал велел выставить его за дверь, но этот человек не хотел уходить без расписки, и нетерпеливый Лабедуайер спустил его с лестницы пинками в зад. На князя Пиньятелли было тяжело смотреть, настолько он настрадался во время своего заключения! Его била лихорадка, но не было ни одной кровати, чтобы его уложить, я ведь уже говорил, что маршал размещался в совершенно пустом доме, зато рядом с местом военных действий. Менее добросовестный генерал Жюно жил в богатом монастыре больше чем в 1 лье от города. Он жил на широкую ногу и предложил князю свое гостеприимство, на что тот согласился. Это стало роковым для него, так как Жюно в честь этого закатил такую пирушку, что желудок князя, испорченный тюремной едой, не выдержал резкого перехода, и князь Пиньятелли умер в тот момент, когда он так радовался свободе! Он оставил более 900 тысяч франков одному дальнему родственнику, у которого до этого почти ничего не было.

При капитуляции принято оставлять офицерам шпаги. Так и поступили со всеми военными Сарагосы, кроме Палафокса, по поводу которого маршал получил особые распоряжения от императора, и вот почему. Гвардейский полковник граф Палафокс был преданным другом Фердинанда VII и сопровождал его в Байонну. Отречение принца и Карла IV привело в отчаяние испанских дворян, которых Наполеон собрал на ассамблею. Почти все они признали Жозефа королем, потому что находились во Франции во власти императора и боялись ареста. У Палафокса были те же опасения, и он тоже признал Жозефа. Но как только граф вернулся в Испанию, он заявил, что на него было оказано моральное давление, и возглавил восставшую Сарагосу.

Император расценил такое поведение как предательство и приказал после взятия города считать графа Палафокса не военнопленным, а государственным преступником, поэтому его надо было разоружить и препроводить в Венсенский замок. Маршалу Ланну пришлось послать офицера арестовать защитника Сарагосы и отобрать у него шпагу. Он поручил это д’Альбукерке. Для него это оказалось очень тяжелым поручением, так как он не только был испанцем, но еще и родственником, бывшим соратником и другом Палафокса. Я так и не смог понять, почему маршал выбрал для этой миссии д’Альбукерке. Вынужденный повиноваться, д’Альбукерке отправился в Сарагосу очень удрученным. Палафокс вручил ему свою шпагу и сказал с благородной гордостью: «Если бы наши славные предки д’Альбукерке вернулись в этот мир, то любой из них предпочел бы оказаться на месте узника, слагающего эту покрывшую себя славой шпагу, чем на месте ренегата, пришедшего за ней от имени врагов Испании, его Родины!»

Бедняга д’Альбукерке чуть не потерял сознание, ему пришлось на что-то опереться. Эту сцену нам описал капитан Паскаль – император поручил ему принять Палафокса после ареста, и он присутствовал при встрече графа и д’Альбукерке. Палафокса отправили во Францию, где он находился с марта 1809-го по 1814 год.

Вот странность человеческих судеб! Палафокса провозгласили губернатором Сарагосы во время восстания, история приписала ему героическую защиту этого города, хотя он мало ей способствовал, поскольку тяжело заболел в первые же дни осады и передал командование генералу Сен-Марку, бельгийцу на испанской службе. Именно Сен-Марк с поразительной смелостью и талантом выдерживал все наши атаки. Но он был иностранцем, и испанцы приписали всю славу Палафоксу. Эта слава перейдет и к его потомкам, тогда как мужественный и скромный Сен-Марк останется в тени, и никакая реляция не упомянет его имени.

На следующий день после капитуляции гарнизон Сарагосы прошел перед маршалом Ланном, сложил оружие, и солдаты были отправлены во Францию как военнопленные. Но так как их было 40 тысяч человек, то две трети из них по дороге сбежали и снова начали убивать французов, присоединившись к разным группам партизан, которые вели с нами ожесточенную войну. Многие из тех, кто вышел из Сарагосы, умер-

Мемуары генерала барона де Марбо

ли от тифа, который они уже носили в себе. Почти полностью разрушенные улицы города были заполнены мертвыми и умирающими! Так что французов, из которых был сформирован новый гарнизон, тоже постигла эта болезнь.

Г ЛАВА X

Я сопровождаю Ланна в Лектур, Бордо и Париж, выполняя роль курьера. – Эпизод. – Отъезд в Аугсбург. —

Мутон при Ландсхуте

Сарагоса была взята. Выполнив свою миссию, Ланн направился к императору в Париж, чтобы сопровождать его в Германии, где война с Австрией казалась неизбежной. Путь от Арагона до Би-дасоа мы проделали верхом. В Пиренеях недалеко от Памплоны на наш эскорт напал отряд знаменитого партизана Мины. Слуга маршала, который обычно скакал впереди его кареты, был убит.

В Сен-Жан-де-Люзе маршала ждал его экипаж, и он предложил в нем места Сен-Марсу, Ле Культё и мне. Я продал лошадей, а де Вири взялся доставить моего слугу. На роль курьера сначала попробовали одного из камердинеров маршала, но он не подошел. Форейторов не было, и мы трое – Ле Культё, Сен-Марс и я – предложили себя в этом качестве на три станции каждый. Я понимал, что мне нелегко будет скакать во весь опор с почтой, едва оправившись после двух ран, но я надеялся на свою молодость и крепкий организм. Когда я заступил на дежурство, была темная ночь, разразилась сильная гроза. К тому же передо мной не было ни одного форейтора, как это обычно бывает с нарочным, доставляющим депеши, и я оказался в трудном положении. Моя лошадь попадала в ямы, карета наезжала на меня, я не знал, где располагались почтовые станции, а в такой темноте и в такую погоду найти их было трудно. Ко всем несчастьям я долго ждал парома на берегу Адура напротив Пе-реорада и очень продрог. Когда я снова оказался в экипаже, я дрожал и мои раны болели. Из таких эпизодов нетрудно заметить, что не все так прекрасно в жизни адъютанта. Мы провели двое суток в Лектуре, где у маршала был очень удобный замок, представлявший собой перестроенные здания бывшего епископства.

Затем мы снова пустились в путь к Парижу, поочередно выполняя роль форейтора и вестового. Маршал ехал днем и ночью. Мы были вынуждены поститься все шесть дней пути и питаться только тем, что было возможно съесть в дороге. Поэтому⁷ я был крайне удивлен, когда однажды вечером маршал попросил меня остановиться на станции в Петиньяке или Руле, и объявил, что он остановится на час, чтобы поужинать. Я был еще более удивлен, обнаружив, что по указанному им адресу нет гостиницы. Но когда обитатели этого дома узнали о приезде маршала, они выказали искреннюю радость, накрыли стол, уставили его вкусными блюдами и со слезами радости на глазах бросились его встречать. Маршал, тоже со слезами на глазах, обнял всех, включая самых маленьких обитателей этого дома, и выразил хозяину самую нежную дружбу. После ужина он приказал Сен-Марсу достать из его портфеля прекрасные золотые часы и золотую цепочку с застежкой, украшенной крупным бриллиантом, и подарил их станционному смотрителю и его жене, дал 300 или 400 франков их слугам и уехал, провожаемый самыми нежными пожеланиями.

Я понимал, что маршал как-то связан с этой семьей, и, когда мы снова сели в экипаж, он нам сказал: «Вы, конечно, удивлены тем вниманием, которое я уделил этим добрым людям. Муж оказал мне огромную услугу – он спас мне жизнь в Сирии!» И он рассказал нам, что дивизионным генералом он командовал штурмом башни Сен-Жан д’Акра, когда получил пулю в шею и упал без сознания. Солдаты сочли его мертвым. Они отступали в беспорядке перед тысячами турок, которые гнались за ними и, если догоняли, отрезали головы, чтобы потом украсить ими частоколы! Но один смелый капитан призвал солдат принести тело их генерала. Он его похитил и еле дотащил за ногу до траншеи. Почва была песчаной, голова генерала не пострадала от камней, а от тряски он очнулся. Затем он попал к доктору Ларрею, который вернул его к жизни. Капитан же был тяжело ранен, вернулся домой, получил небольшую пенсию и женился на скромной женщине. Но маршал стал вторым Провидением для этой семьи. Он купил им почтовую станцию, поля, лошадей, дом, на свои деньги выучил старшего сына, пока младшие еще оставались с родителями. Признательность этих людей была так же велика, как и благодарность маршала к своему спасителю. Этот бывший капитан много потерял со смертью маршала Ланна, которого в тот день он видел в последний раз.