Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 69 страниц)

Я знаю, что военные историки, описывающие эту кампанию, утверждают, что император, не желая оставить этот город в руках русских, приказал его атаковать, но я совершенно уверен в ошибочности такого мнения. И вот на чем я основываю мое утверждение.

В тот момент, когда голова колонны маршала Ожеро, двигавшейся по дороге на Ландсберг, приближалась к Цигельхофу, маршал поднялся на плато, где уже находился император, и я услышал, как Наполеон говорил Ожеро: «Мне предлагали взять Эйлау сегодня вечером, но, помимо того, что я не люблю ночных сражений, я не хочу выдвигать мой центр слишком далеко вперед до прибытия Даву, который станет на правом фланге, и Нея, на левом. Так что я буду ждать их до завтра на этом плато, которое, усиленное артиллерией, представляет прекрасную позицию для нашей пехоты. Затем, когда Ней и Даву встанут в линию, мы все вместе пойдем на врага!» Сказав это, Наполеон приказал раскинуть свой бивуак под стенами Цигельхофа и разбить вокруг лагерь своей гвардии.

Но в то время как император таким образом разъяснял свои планы маршалу Ожеро, очень хвалившему его осторожность, произошло следующее. Каптенармусы императорской свиты, прибывшие из Ландсберга в сопровождении обоза и слуг, дошли до наших передовых постов, расположенных при въезде в Эйлау. При этом никто не сказал им, что следовало остановиться возле Цигельхофа. Эти люди, привыкшие видеть императорскую ставку всегда хорошо охраняемой, не были предупреждены, что находятся в нескольких шагах от русских, и думали только о^ том, чтобы найти хорошее жилье для своего хозяина. Они устроились в помещении заставы, распаковали свои вещи и начали готовить еду и устраивать на ночь своих лошадей... Однако среди всех этих приготовлений они были атакованы вражеским патрулем и оказались бы захвачены в плен, если бы на помощь не пришел отряд гвардейцев, постоянно сопровождавший экипажи императора. На шум вспыхнувшей там перестрелки примчались части маршала Сульта, стоявшие у ворот города, они пришли на помощь обозу Наполеона, который уже растаскивали русские солдаты. Со своей стороны, русские генералы, подумав, что французы решили захватить Эйлау, прислали подкрепление, так что на улицах города началась кровавая битва, и город, в конце концов, остался в наших руках.

Хотя приказ об этой атаке не был отдан императором, он, однако, счел своим долгом воспользоваться этим обстоятельством, и прибыл, чтобы устроиться в помещении заставы в Эйлау. Его гвардия и корпус Сульта заняли город, а кавалерия Мюрата окружила его. Части Ожеро были размещены в Цехене, небольшом населенном пункте, где мы надеялись найти кое-какую провизию. Однако русские, отступая, все разграбили, так что наши несчастные полки, не получавшие никакого провианта уже целую неделю, смогли подкрепиться всего несколькими картофелинами и водой!.. Обозы штаба 7-го корпуса были оставлены в Ландсберге, поэтому наш ужин не был столь хорош, как ужин наших солдат, потому что нам не удалось раздобыть даже картошки!.. Наконец утром 8 февраля, когда мы уже готовились сесть на лошадей, чтобы двинуться на врага, один слуга принес маршалу хлеб, и маршал, который всегда был очень добр, разделил этот хлеб между своими адъютантами. После этой скудной еды, которая вполне могла оказаться последней для многих из нас, армейский корпус отправился на позицию, указанную ему императором.

В соответствии с планом, который я себе наметил, начиная писать эти мемуары, я не буду утомлять ваше внимание слишком подробным рассказом о различных этапах ужасной битвы при Эйлау. Ограничусь рассказом только о главных событиях этой битвы.

Утром 8 февраля позиция обеих армий была следующей: левый фланг русских находился в Зерпаллене, центр – перед Ауклаппеном, а правый фланг – в Шмодиттене, они ждали прихода 8 тысяч пруссаков, которые должны были появиться возле Альтхофа и образовать их крайний правый фланг. С фронта вражескую линию прикрывали 500 орудий, из них, по крайней мере, треть были крупного калибра. Положение французов выглядело гораздо менее благоприятным, поскольку оба фланга их линий еще не прибыли. В начале операции у императора была лишь часть войск, на которую он рассчитывал, чтобы завязать сражение. Корпус маршала Сульта располагался справа и слева от Эйлау, гвардия – в этом городе, корпус Ожеро – между Ротененом и Эйлау, напротив Зерпаллена. Вы видите, что неприятель образовывал вокруг нас полукольцо и что обе армии занимали местность с большим количеством прудов, однако пруды эти были покрыты льдом и снегом. Ни та ни другая сторона не заметили этого, и никто не выстрелил рикошетными ядрами, чтобы разбить лед, что привело бы к катастрофе, подобной произошедшей на озере Зачан в конце битвы при Аустерлице.

Маршал Даву, которого ожидали на нашем правом фланге поблизости от Мольвиттена, и маршал Ней, который должен был образовать наш левый фланг со стороны Альтхофа, еще не появились, когда на рассвете, примерно в 8 часов, русские начали сражение яростной канонадой, на которую наша артиллерия, хотя и была менее многочисленной, ответила очень достойно, тем более что наши артиллеристы, гораздо лучше подготовленные, чем неприятельские, целились в ничем не защищенные массы людей, а большинство русских ядер попадало в стены Ро-тенена и Эйлау. Вскоре вперед выдвинулась большая неприятельская колонна, цель которой состояла в захвате Эйлау. Вся колонна была отброшена гвардией и частями маршала Сульта. В этот момент император с удовольствием узнал, что с вершины колокольни стал виден корпус Да-ву, приближающийся из Мольвиттена и двигавшийся на Зерлаллен, откуда он изгнал части русского левого фланга, отброшенного до Кляйн-Заусгартена.

Видя, что его левый фланг разбит, а тылам угрожает храбрый Даву, русский маршал Беннигсен решил разбить части Даву, направив против них основное количество своих войск. Тем временем Наполеон, желая помешать этому, устроив отвлекающий маневр в направлении центра вражеской линии, приказал маршалу Ожеро атаковать неприятеля в центре, хотя и предвидел трудность выполнения этой операции. Однако на полях сражений бывают обстоятельства, в которых надо уметь пожертвовать несколькими воинскими частями, чтобы спасти их основную массу и обеспечить победу. Генерал Корбино, адъютант императора, был убит около нас орудийным выстрелом в гот момент, когда он нес маршалу Ожеро приказ выступать. Пройдя со своими двумя дивизиями между Эйлау и Ротененом, маршал отважно двинулся вперед против центра вражеской линии. 14-й линейный полк, образовывавший наш авангард, уже захватил позицию, которую император приказал ему взять и удерживать любой ценой. Вдруг многочисленные орудия крупного калибра, расположенные полукольцом вокруг Ожеро, разразились градом ядер, и возникла такая перестрелка, какую невозможно найти в человеческой памяти!..

В один миг наши две дивизии были размолоты этим железным дождем. Генерал Дежарден был убит, генерал Эдле тяжело ранен, однако мы мужественно держались до тех пор, пока наш корпус не был почти целиком уничтожен, так что остатки этого корпуса пришлось вывести к городскому кладбищу Эйлау. Однако 14-й линейный полк, полностью окруженный неприятелем, остался на холме, который он занимал. Наша ситуация была тем более неприятной, что очень сильный ветер бросал нам в лицо густой снег, мешавший видеть на расстоянии более 15 шагов. В результате несколько французских батарей выстрелило в нас одновременно с вражескими батареями. Маршал Ожеро был ранен картечью.

Однако самоотверженность 7-го корпуса привела к заметному результату. Маршал Даву, положение которого в результате нашей атаки улучшилось, смог удержаться на своих позициях. Мало того, он овладел Кляйн-Заусгартеном и даже выдвинул свой авангард до Кушиттена в тылу противника. Именно в это время император, желая нанести сильный удар, велел провести между Эйлау и Ротененом 90 эскадронов под ко-

Том первый мандоВанием Мюрата. Эти массы бросились на центр русской линии, смяли его, изрубили саблями и повергли в огромный беспорядок. Храбрый генерал д’Опуль был убит в свалке, когда сражался во главе своих кирасир. Та же участь постигла генерала Дальмана, заменившего генерала Морлана в командовании гвардейскими егерями. Успех нашей кавалерии обеспечил победу в этой битве.

Напрасно 8 тысяч пруссаков, спасшихся от преследования маршала Нея, вышли через Альтхоф и пытались провести новую атаку, направленную, не очень понятно почему, на Кушиттен. вместо того чтобы двигаться на Эйлау. Маршал Даву отбросил их. а прибытие корпуса Нея, пришедшего на закате в Шмодиттен, заставляло Беннигсена опасаться того, что его коммуникации будут перерезаны. Поэтому он приказал отступать на Кенигсберг и оставить французов хозяевами этого ужасного поля битвы, покрытого мертвыми и умирающими!..

С самого момента изобретения пороха никто никогда не видел столь ужасных последствий его применения. С учетом количества войск, сражавшихся в битве при Эйлау, относительные потери в этом сражении были самыми большими по сравнению с другими крупными сражениями в прошлом или настоящим. Русские потеряли 25 тысяч человек. Количество французов, пораженных огнем или сталью, оценивают в 10 тысяч, но я считаю, что с нашей стороны погибло и было ранено по меньшей мере 20 тысяч солдат. В целом обе армии потеряли 45 тысяч человек, из которых свыше половины – убитыми!

Корпус Ожеро был уничтожен почти полностью. Из 15 тысяч бойцов, имевших оружие в начале сражения, к вечеру осталось только 3 тысячи под командованием подполковника Масси. Маршал, все генералы и все полковники были ранены или убиты.

Трудно понять, почему Беннигсен, зная, что Даву и Ней еще находились в отдалении, не воспользовался их отсутствием, чтобы на рассвете атаковать город Эйлау со своими многочисленными войсками, находившимися в центре его армии, а вместо этого потратил драгоценное время на артиллерийский обстрел наших позиций. Численное превосходство наверняка сделало бы его хозяином этого города до прибытия Даву. Тогда император пожалел бы о том, что он настолько выдвинул вперед свои войска, вместо того чтобы укрепиться на плато при Цигельхофе и ждать там прибытия своих флангов, как он собирался сделать накануне. На следующий день после сражения император приказал преследовать русских до ворот Кенигсберга. Однако, поскольку в этом городе имелись кое-какие укрепления, он счел неосторожным атаковать этот город, имея войска, ослабленные кровавыми боями, тем более что почти вся русская армия находилась в самом Кенигсберге или вокруг него.

Наполеон провел несколько дней в Эйлау, для того чтобы поставить раненых на ноги и реорганизовать свои части. Поскольку корпус маршала Ожеро был почти полностью уничтожен, остатки его распределили по другим корпусам, а маршал получил разрешение вернуться во

Мемуары генерала барона де/Марбо

Францию, чтобы оправиться от ранения. Видя, что основная чаФъ русской армии ушла, император расквартировал свои войска по большим и маленьким городам и деревням в нижнем течении Вислы. В последние месяцы зимы не произошло ничего примечательного, кроме взятия французами крепости Данциг. Настоящие военные действия возобновились, как мы увидим ниже, только в июне.

1-> Возвращение в Варшаву и Париж

Яне хотел прерывать рассказ о битве при Эйлау, чтобы рассказать о том, что случилось со мной в этом ужасном сражении. Желая дать вам возможность как следует понять эту грустную историю, я должен вернуться к осени 1805 года, к тому моменту, когда офицеры Великой армии, готовясь к битве при Аустерлице, приобретали дополнительных лошадей. У меня было две хорошие лошади, я искал третью, наилучшую, настоящую боевую лошадь. Найти такую было очень трудно. Хотя лошади и стоили гораздо дешевле, чем сегодня, их цена продолжала оставаться достаточно высокой, а у меня было мало денег. Однако мне представился замечательный случай. Мне сильно повезло.

Я встретил одного немецкого ученого по имени г-н д’Эстер, которого я знал, когда он был преподавателем в Соррезе. Он стал воспитателем детей одного богатого швейцарского банкира, г-на Шерера, обосновавшегося в Париже и бывшего компаньоном г-на Фингерлена. Г-н д’Эстер сообщил мне, что г-н Фингерлен, который в то время был очень богат и вел светский образ жизни, имел конюшню со множеством лошадей, среди которых первое место занимала очаровательная кобыла по имени Лизетта, прекрасное животное из Мекленбурга, с мягким аллюром, легкая, как козочка, и столь хорошо выдрессированная, что даже ребенок мог ею управлять. Однако эта лошадь, когда на нее садились, демонстрировала свой ужасный недостаток, который, к счастью, очень редко встречается у лошадей: она кусала всадника, подобно бульдогу, и яростно бросалась на людей, которые ей не нравились. Это заставило г-на Фингерлена ее продать. Лошадь была куплена на деньги г-жи де Ло-ристон, муж которой, адъютант императора, попросил в письме приготовить для него боевой выезд. Продавая лошадь, г-н Фингерлен не счел нужным предупредить о ее недостатке, и в тот же вечер под ногами этой лошади оказался конюх, которому она зубами буквально разорвала живот!.. Справедливо огорченная, г-жа де Лористон потребовала расторгнуть договор о продаже лошади. Во избежание новых несчастий полиция Приказала, чтобы на яслях Лизетты висела надпись, в которой бы покупателям сообщалось о ее свирепости и о том, что любой торг, касающийся этого животного, будет аннулирован, если покупатель письменно не заявит о том, что ознакомился с этим предупреждением.

Согласитесь, что при такой рекомендации лошадь было продать очень трудно. Поэтом)' г-н д’Эстер предупредил меня, что ее хозяин решил уступить лошадь за ту цену, которую захотят за нее дать. Я предложил тысячу франков, и г-н Фингерлен отдал мне Лизетту, хотя ему она стоила 5 тысяч франков. В течение многих месяцев это животное доставило мне много огорчений. Для того чтобы ее оседлать, требовались четыре или пять человек, и уздечку на нее можно было надеть, лишь завязав ей глаза и связав все четыре ноги. Но как только человек садился ей на спину, он сразу понимал, что его посадка действительно ни с чем не сравнима.

Однако, поскольку с тех пор, как Лизетта была у меня, она уже искусала множество людей, не пожалев и меня, я все-гаки думал от нее избавиться. Но в это время я взял к себе на службу Франсуа Вуарлана, человека, который не боялся ничего. Прежде чем подойти к Лизетте, о плохом характере которой ему уже сообщили, он запасся очень горячей жареной бараньей ногой. Когда лошадь набросилась на него, чтобы укусить, он сунул ей в зубы баранью ногу, которую она схватила и обожгла себе десны, небо и язык. Лошадь громко заржала, выронила баранью ногу и с этого момента подчинилась Вуарлану, на которого больше не осмеливалась нападать. Я применил тот же способ и получил похожий результат. Лизетта стала послушной, как собака. Теперь она легко позволяла мне подойти к себе и допускала до себя моего слугу. Она даже стала немного лучше подчиняться штабным конюхам, которых видела каждый день. Но горе было чужим, подходившим к ней!.. Я мог бы привести не меньше двадцати примеров ее свирепости, но ограничусь лишь одним.

Во время пребывания маршала Ожеро в замке Бельвю под Берлином штабные служащие заметили, что, когда они отправляются обедать, кто-то ворует мешки с овсом, остававшиеся в конюшне. Они уговорили Вуарлана оставить около дверей конюшни не привязанную Лизетту. Пришел вор, забрался в конюшню и уже уносил оттуда украденный мешок, как вдруг кобыла схватила его за загривок, вытащила на середину двора и начала топтать, сломав ему при этом два ребра. На ужасные крики вора прибежали люди. Лизетта не захотела оставить его в покое до тех пор, пока мой слуга и я сам не заставили ее сделать это, потому что в ярости она бы набросилась на любого другого человека. Злобность этого животного еще больше возросла с тех пор, как саксонский гусарский офицер, о котором я вам уже рассказывал, предательски разрубил ей плечо ударом своей сабли при Иене.

Такова была лошадь, на которой я сидел при Эйлау, когда остатки армейского корпуса маршала Ожеро, раздавленные градом пуль и снарядов, пытались собраться возле большого кладбища. Вы должны помнить, что 14-й линейный полк оставался один на пригорке и должен

Мемуары генерала барона де Марбо

был покинуть ее только по приказу самого императора. Когда (снег на короткое время прекратился, все заметили этот бесстрашный полк, который в окружении неприятеля размахивал в воздухе своим орлом на длинном древке, чтобы сообщить, что еще держится и просит подмоги. Император, тронутый столь благородной преданностью этих храбрецов, решил попытаться их спасти. Он приказал маршалу Ожеро отправить к ним офицера с приказом покинуть позицию, образовать небольшое каре и двигаться по направлению к нам, в то время как кавалерийская бригада пошла бы им навстречу.

Это произошло до большой атаки кавалерии Мюрата. Было почти невозможно выполнить волю императора, потому что множество казаков отделяло нас от 14-го линейного полка. Поэтому представлялось очевидным, что офицер, которого пошлют к этому несчастному полку, будет убит или захвачен в плен еще до того, как до них доберется. Однако приказ был отдан, и маршал должен был ему подчиниться.

В императорской армии существовал обычай, согласно которому адъютанты стояли друг за другом в нескольких шагах от своего генерала и тот, кто находился в начале этого ряда, выступал первым, а потом, выполнив свое поручение, отправлялся в конец ряда. Таким образом, каждый в свою очередь отправлялся куда-нибудь с приказом, и поэтому опасности распределялись между ординарцами равномерно. Доставить приказ 14-му полку было поручено храброму капи тану инженерных войск по фамилии Фруассар. Он хотя и не был адъютантом, но состоял при штабе маршала и в данный момент стоял к нему ближе всех. Фруассар отправился в путь галопом. Мы потеряли его из виду, едва он оказался среди казаков, и никогда больше не видели его и никогда не узнали, что с ним стало. Видя, что 14-й линейный полк не двигается, маршал послал с тем же поручением офицера по фамилии Давид. Его постигла та же судьба, что и Фруассара, мы никогда больше ничего о нем не слышали!.. Может быть, оба они были убиты и ограблены, поэтому их не удалось опознать среди множества погибших, которыми была покрыта земля. В третий раз маршал крикнул: «Офицер, вперед!» – это была моя очередь...

Увидев, что к нему подходит сын его старого друга и, осмелюсь дополнить, его любимый ординарец, добрый маршал изменился в лице. Он был взволнован, его глаза наполнились слезами, потому что он не мог скрыть от самого себя, что посылает меня почти на верную смерть, но следовало повиноваться императору. Я был солдатом, и нельзя было отправить кого-то из моих товарищей вместо меня, я бы сам этого не допустил, это стало бы для меня бесчестьем. Так что я отправился вперед с поручением маршала! Но, хотя я и жертвовал своей жизнью, я тем не менее счел своим долгом принять необходимые меры предосторожности, чтобы ее по возможности спасти. Я заметил, что оба офицера, отправившиеся в путь передо мной, держали саблю в руке, поэтому я решил, что они собирались защищаться против казаков, которые стали бы их атаковать по дороге. Мне казалось, что подобный способ защиты был необдуманным, поскольку этим офицерам пришлось останавливать-

ся, чтобы сражаться со множеством врагов, и эти враги в конце концов взяли над ними верх. Поэтому я принял другое решение и, оставив саблю в ножнах, решил считать себя всадником, который хочет выиграть приз в гонках. Я отправился как можно быстрее и по самой короткой дороге к указанной цели, не задумываясь о том, что встретится на моем пути справа и слева. Поскольку моей целью был пригорок, занятый 14-м линейным полком, я решил отправиться туда, не обращая внимания на казаков. В моих мыслях их как бы не существовало.

Эта система оказалась правильной. Лизетта не бежала, а летела, легче и быстрее ласточки. Она мчалась вперед, перескакивая через груды трупов и лошадей, через канавы и рвы, через разбитые лафеты и плохо затушенные костры бивуаков. Тысячи казаков в беспорядке бродили по равнине. Первые из них, заметив меня, действовали подобно охотникам на облаве, когда, видя кролика, они сообщают друг другу о его присутствии криками: «На вас! На вас!..» Но ни один из этих казаков не попытался меня остановить, прежде всего из-за огромной скорости моего движения и, вероятно, из-за того, что их было очень много, и поэтому каждый думал, что я не смогу ускакать от его товарищей, которые стоят немного дальше. Так что мне удалось ускользнуть от всех и добраться до 14-го линейного полка, при этом ни я, ни моя замечательная лошадь не получили ни малейшей царапины!

Я нашел 14-й линейный полк в каре на вершине горки. Поскольку склоны этой горки были очень пологими, вражеская кавалерия предприняла уже не одну атаку. Наши солдаты мужественно отбивали их, поэтому трупы людей и лошадей лежали вокруг, образуя подобие стенки, которая теперь сделала позицию нашего полка почти недоступной для кавалерии. Поэтому, несмотря на помощь наших пехотинцев, мне стоило большого труда перебраться через это ужасное, залитое кровью укрепление. Наконец я оказался в центре французского каре! После смерти полковника Савари, убитого при переправе через Вкру, 14-м полком командовал один из батальонных начальников. Когда под градом снарядов я передал этому человеку приказ оставить свою позицию и попытаться присоединиться к корпусу, он заметил, что, поскольку вражеская артиллерия стреляла по 14-му полку уже целый час, она нанесла ему такие потери, что горстка остававшихся в живых солдат наверняка будет перебита, когда они спустятся на равнину. Он сказал также, что у него не будет времени подготовиться к выполнению этого приказа, потому что колонна русской пехоты, которая двигалась на расположение его полка, была от нас всего лишь в сотне шагов.

«Я не вижу никакого способа спасти полк, – сказал мне начальник батальона. – Возвращайтесь к императору, передайте ему прощальные слова 14-го линейного полка, который был предан ему и выполнил его приказы. Отнесите ему нашего орла, которого он дал нам. Мы не можем больше защищать. Нам будет очень тяжело, умирая, видеть, что он попадет в руки неприятеля!» И командир передал мне своего орла, которого солдаты, представлявшие славные остатки этого бесстрашного полка, приветствовали в последний раз криками: «Да здравствует император!..» Они были готовы через минуту умереть за него. Это было прямо по Тациту: «Саехаг, топит 1е ха1и1ап1!»‘ Однако здесь это кричали герои!

Пехотные орлы были очень тяжелыми, их вес еще увеличивался за счет длинного и тяжелого дубового древка, на вершине которого прикреплялось само литое навершие. Мне очень мешало это длинное древко, и, поскольку без своего орла палка не могла быть трофеем для неприятеля, я, с согласия командира полка, решил разломать ее и увезти с собой только орла. Но в тот момент, когда с высоты седла я наклонился вперед, чтобы с большим усилием попытаться отделить орла от древка, одно из многочисленных ядер, которыми нас осыпали русские, ударило по углу моей шляпы, в нескольких сантиметрах от моей головы!.. Удар был тем более ужасным, что моя шляпа держалась на крепком кожаном подбородочном ремне. Я был совершенно оглушен, но не упал с лошади. Кровь текла у меня из носа, из ушей и даже из глаз, однако я все слышал, видел, понимал, в то время как руки и ноги у меня были словно парализованы, настолько, что я не мог пошевелить ни одним пальцем!..

Тем временем колонна русской пехоты, которую мы только что заметили, подходила к нашей горке. Это были гренадеры. Их каски с металлическими украшениями имели форму митры. Эти люди, напоенные водкой, значительно превосходящие французов в числе, яростно набросились на остатки несчастного 14-го полка, солдаты которого уже несколько дней питались только картофелем и растопленным снегом, а в тот день у них не было времени приготовить даже эту нищенскую еду!.. Тем не менее наши бравые французы мужественно защищались, используя свои штыки. Когда их каре было прорвано, они образовали несколько групп и очень долго еще выдерживали эту неравную схватку.

Во время ужасной свалки многие наши солдаты, чтобы не получить удар сзади, опирались на бока моей лошади, которая, вопреки своим привычкам, оставалась совершенно невозмутимой. Если бы я мог двигаться, я бы послал лошадь вперед, чтобы убраться из этой бойни, но я совершенно не мог сжать ноги, чтобы сообщить свою волю лошади!.. Мое положение было еще ужаснее оттого, что, как я уже сказал, я сохранил способность видеть и думать... Вокруг меня сражались люди, что подвергало меня опасности штыковых ударов. Мало того, один русский офицер с ужасным лицом многократно пытался проткнуть меня своим эспонтоном, но толпа сражающихся мешала ему достать меня. Он показывал на меня своим солдатам, окружавшим меня и принимавших за командира французов, поскольку я один был на лошади. Те стреляли в меня над головами своих товарищей, так что вокруг моих ушей непрерывно свистели многочисленные пули. Одна из них наверняка отняла бы у меня остатки жизни, которыми я еще обладал, но в этот момент ужасное происшествие увело меня из этой рукопашной схватки. ⁴⁴

Том первый

Средй французов, опиравшихся на левый бок моей лошади, был один писарь, Которого я знал, потому что часто видел его у маршала, где он переписывал донесения. Этого человека атаковали многочисленные вражеские гренадеры. Он был ранен и упал под животом моей Лизетты. Он схватил меня за ногу, чтобы попытаться встать, как вдруг какой-то русский гренадер, который из-за выпитой водки передвигался неуверенным шагом, захотел прикончить этого француза, проткнув ему грудь штыком. Вдруг этот русский гренадер потерял равновесие, и плохо нацеленное острие его штыка запуталось в моей шинели, раздуваемой ветром. Видя, что я не падаю, русский оставил своего лежащего на земле француза и стал наносить многочисленные штыковые удары мне. Эти удары сначала были бесплодными, но наконец один из них достал меня. Он пробил мне левую руку, и я с ужасным удовольствием вдруг почувствовал, как из нее потекла горячая кровь... Вражеский гренадер, разъярившись еще больше, опять ударил меня штыком. Нанося этот последний удар с еще большей силой, он оступился, и его штык попал в бедро моей лошади. Боль вернула ей ее свирепые инстинкты. Лизетта бросилась на русского и, вцепившись зубами ему в лицо, одним махом вырвала у него нос, губы, веки и содрала всю кожу с лица, так что он превратился в живой череп, весь красный от крови!.. Зрелище было ужасное! Потом, яростно бросившись в толпу сражающихся, Лизетта стала кидаться на них и кусать, опрокидывая на землю всех, кто оказывался на ее пути!.. Вражеский офицер, который пытался ударить меня копьем, хотел остановить Лизетту, схватив ее за уздечку, но она вцепилась ему в живот, с легкостью приподняла и вытащила с места жаркого боя. Она волокла его к подножию горы, а там зубами разодрала ему живот и истоптала ногами, после чего оставила его умирать на снегу!.. Затем она направилась по тому же пути, по которому прискакала сюда, и тройным галопом помчалась к городскому кладбищу Эйлау. Благодаря гусарскому седлу, на котором я сидел, я удержался на ее спине, но меня ждала новая опасность.

Снова начал падать снег, его крупные хлопья ограничивали видимость. И вдруг, почти добравшись до Эйлау, я оказался лицом к лицу с батальоном Старой гвардии, который не мог разглядеть меня издалека и принял за вражеского офицера, возглавляющего кавалерийскую атаку. Сразу же целый батальон начал в меня стрелять... Моя шинель и седло были пробиты пулями, но я не был ранен, не была ранена и моя лошадь, продолжавшая мчаться вперед. Она проскакала через три ряда нашего батальона с такой же легкостью, с какой змея пробирается через изгородь... Но этот последний бросок истощил силы Лизетты, которая потеряла много крови, потому что была повреждена одна из крупных вен на ее бедре. Бедное животное вдруг остановилось и упало на бок, а я скатился с другого бока.

Распростертый на снегу' среди множества мертвых и умирающих, не имея никакой возможности пошевелиться, не чувствуя боли, не чувствуя вообще ничего, я потерял ощущение самого себя. Мне казалось, что меня кто-то тихонько баюкает... Наконец я полностью потерял сознание, и

меня не привел в чувство даже сильный шум, который подняли, проносясь рядом со мной и, может, даже наступая на меня, 90 эскадронов Мю-рата, мчавшихся в атаку! Я думаю, что был без сознания часа четыре. Когда я пришел в себя, вот в каком ужасном положении я находился.

Я был совершенно обнажен, на мне оставались только шляпа и правый сапог. Какой-то солдат из обозной команды, считая меня мертвым, в соответствии с обычаем, снял с меня одежду, и, желая содрать с меня единственный сапог, который на мне оставался, он тянул меня за ногу, упираясь своей ногой мне в живот! При этом он меня сильно тряс, и именно это, несомненно, привело меня в чувство. Мне удалось приподняться и откашляться, выплюнув сгустки крови, которые были у меня в горле и мешали дышать. Контузия, вызванная взрывной волной от ядра, привела к такому синяку, что лицо, плечи и грудь у меня были совершенно черными, а остальные части тела красными от крови, которая вытекала из моей раненой руки... Моя шляпа и волосы были полны окровавленного снега. Я вращал безумными глазами и наверняка выглядел ужасно, так что солдат из обозной команды отвернулся и ушел вместе с моими вещами, а я даже не смог сказать ему ни единого слова, в такой сильной прострации я пребывал!.. Но ко мне вернулись мои умственные способности, и мысли мои обратились к Богу и к моей матери!..

Закатное солнце послало сквозь облака несколько слабых лучей. Я обратился к нему с последними, как я думал, прощальными словами... Я говорил себе, что если бы меня хоть не раздели, тогда кто-нибудь из многочисленных людей, проходивших мимо меня, заметил бы золотые галуны, покрывавшие мой ментик, и узнал бы, что я адъютант маршала. Тогда, может быть, меня бы перевезли в лазарет. Но, видя меня раздетым, меня не могут отличить от многочисленных трупов, валяющихся повсюду. И действительно, вскоре между ними и мной не осталось больше никакой разницы. Я не мог позвать на помощь, а приближавшаяся ночь вот-вот должна была отнять у меня любую надежду на спасение. Холод становился все сильнее. Смогу ли я продержаться до завтра, когда уже сейчас чувствую, как мои обнаженные руки и ноги леденеют? Итак, я стал ждать смерти, ведь если чудо уже спасло меня посреди ужасной схватки между русскими и 14-м линейным полком, то как я мог надеяться на то, чтобы другое чудо помогло мне в том ужасном положении, в котором я оказался теперь?.. Однако второе чудо произошло, и вот каким образом. У маршала Ожеро был лакей по имени Пьер Даннель. Этот очень умный, очень преданный парень был несколько болтлив. И вот во время нашего пребывания в Ла Уссэ случилось, что Даннель нагрубил своему хозяину, и тот прогнал его. Огорченный Даннель умолял меня попросить за него. Я так старался, что мне удалось вернуть ему милость маршала. С того момента он был очень привязан ко мне. И вот этот человек, оставив в Ландсберге все экипажи, по собственной инициативе в день сражения отправился сюда, чтобы привезти своему хозяину провизию, которую он нагрузил в очень легкую повозку, способную пройти практически везде. В ней находились предметы, которыми маршал чаще всего пользовался. Этой маленькой повозкой управлял солдат, служивший в той же самой транспортной обозной команде, к которой принадлежал и солдат, только что снявший с меня одежду. И вот этот солдат с моими вещами проходил около повозки, стоявшей рядом с кладбищем, как вдруг узнал в вознице своего старого товарища. Он остановился около него, чтобы похвалиться перед ним своей удачной добычей, которую только что снял с покойника.