Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 69 страниц)

Мы продолжили путь, холода все усиливались, и перегон между Орлеаном в Парижем был еще труднее предыдущих. В Париж я наконец прибыл 2 апреля, ужасно усталым и очень больным.

Я встретился с матушкой со смешанным чувством счастья и горечи – она только что узнала, что мой брат попал в плен к испанским партизанам, а я вскоре отправлюсь на новую войну!

В Париже маршал сразу же отвел меня к военному министру, чтобы узнать, что тот для меня сделал. Подписи императора на моем свидетельстве о производстве в начальники эскадрона еще не было: император в то время был очень занят маневрированием австрийской армии, не очень интересовался повседневной работой министерства и не подписывал никаких назначений. Злой рок преследовал меня неотступно!

Столица была в большом волнении. Видя, что мы завязли в Испании, англичане сочли, что пришло время поднять против Наполеона север Европы. Этот план был преждевременным, так как в Германии у императора было еще огромное влияние и значительные силы. Пруссия не осмеливалась выступать. Князья и короли Рейнской конфедерации поставили свои армии на службу Наполеону, и даже Россия выделила для пего 25-тысячный корпус. Несмотря на это, австрийцы, купленные Англией, объявили нам войну. Их армии двигались на нашего союзника Баварию, и император готовился к отъезду в Германию, куда за ним должен был последовать и маршал Ланн. Все коляски были разобраны сотнями штабных и других офицеров, и я был в затруднении, так как император и маршал должны были выехать из Парижа 13 апреля, а я получил приказ выехать на день раньше. Это означало, что мне придется опять в плохую погоду скакать на почтовых! К счастью, неделя отдыха успокоила мою рану в боку, а рана на голове затянулась. Я сменил свой тяжелый гусарский кивер на шляпу. Со мной был мой слуга Вуарлан. Он был очень плохим наездником, часто падал на землю и всякий раз говорил мне, поднимаясь: «Какой вы терпеливый... Вы очень терпеливый!»

Несмотря на дождь и снег, за двое суток я проделал 112 лье, отделяющие Париж от Страсбурга. Но Вуарлан больше не мог выдержать такой ритм, надо было менять способ передвижения. Впрочем, я знал, что в Германии не передвигаются с почтой верхом, а мы были только на полпути от места назначения, Аугсбурга. Я смог наконец найти коляску и через Шварцвальд доехал до Аугсбурга, где встретился со многими моими товарищами. Император, маршал и почти все войска уже выступили в поход. В городе мне удалось купить лошадь. Я сменил коляску, и мы наконец двинулись дальше. Так, за несколько недель, мы продали за копейки наших лошадей, очень потратились в дороге, и все это для того, чтобы скорее попасть под пули и ядра, которые унесли жизни многих из нас! Чувство, которое нами двигало, можно назвать либо жаждой славы, либо безумием. Но оно владело нами безраздельно, и мы шли только вперед, не оглядываясь назад!

20 апреля мы прибыли к императорскому штабу в ходе сражения при Абенсберге. Маршал Ланн похвалил нас за усердие и тотчас бросил со своими донесениями в самое пекло. Австрийцы под командованием брата императора эрцгерцога Карла отошли за Дунай и реку Изар у Ландс-хута и, как всегда, не сочли нужным разрушить мосты. На другой день Наполеон атаковал Ландсхут пехотой, которая под градом пуль овладевала мостом дважды. Но, дойдя до противоположного конца, солдаты оказывались перед огромными воротами, которые неприятельский арьергард защищал сильным огнем с городских стен. Оба раза наши колонны с потерями отступали от этих стен! Однако император, который непременно хотел взять Ландсхут, чтобы перейти Изар раньше, чем эрцгерцог Карл смог бы организовать оборону, дал приказ атаковать в третий раз. Войска готовились к новой атаке, когда Наполеон, увидев своего адъютанта генерала Мутона, прибывшего для того, чтобы представить отчет о выполненном утром поручении, бросил ему: «Вы очень кстати!.. Возглавьте эти колонны и возьмите город!»

Неожиданность такого опасного поручения могла бы озадачить любого, но не мужественного генерала Мутона. Он совершенно не смутился услышанным, спешился, вооружился шпагой, приказал дать сигнал к атаке и первым устремился на мост во главе гренадеров! По его приказу ворота Ландсхута разнесли топорами саперы, всех сопротивляющих-ея порубили саблями и взяли город. Затем он спокойно отправился к императору доложить о порученном ему утром задании. Поразительная вещь! В их беседе не было сказано ни слова о взятии Ландсхута, и никогда больше император не говорил об этом с генералом Мутоном... Но после окончания этой кампании он приказал доставить к нему замечательную картину Эрсана, на которой был изображен генерал во главе своего войска, идущего на приступ Ландсхута. Этот поступок стоил больше, чем все похвалы.

Глава XI

Эпизоды битвы при Экмюле. – Кавалерийский бой при Ратисбонне. —

Бегство неприятеля

Перейдя через Изар, французская армия направилась к Экмю-лю, где находились основные силы австрийской армии. Император и маршал Ланн провели ночь в Ландсхуте. Сражение должно было состояться на следующий день. Город и его окрестности заполняли войска, штабные офицеры мчались из конца в конец с донесениями. Моим товарищам и мне пришлось очень много ездить верхом, но из-за нашего быстрого перемещения из Испании в Германию у нас были только случайно приобретенные лошади очень среднего качества, да и те были уже очень измотаны. Мы уже начали с грустью думать, как нам трудно придется в завтрашнем сражении.

Я возвращался к десяти часам вечера, исполнив поручение маршала в 3—4 лье от Ландсхута, когда Ланн приказал мне отнести донесение генералу Гюдену, дивизия которого находилась очень далеко. У этого генерала я должен был дождаться прибытия на поле боя самого маршала. Я был в большом затруднении, так как моя лошадь была изнурена. Маршал не мог дать мне лошадь, а в городе не было французской кавалерии, у которой можно было бы ее одолжить. Я не мог войти к императору и при нем заявить маршалу, что, в сущности, я пехотинец, а без хорошего скакуна отвезти приказ, от которого, может быть, зависит спасение армии, невозможно. Должен признать, что я вышел из этого затруднения, совершив не очень благовидный поступок, который можно извинить только положением, в котором я оказался. Судите сами.

Я зову своего слугу Вуарлана, порядочного разбойника, прошедшего школу Черного легиона Юмбера и потому ничем не смущающегося. Я рассказываю ему о своих затруднениях и поручаю любой ценой достать лошадь... мне она необходима! «У вас она будет», – отвечает он. И тотчас отправляется за город, вокруг которого располагались различные войска Рейнской конфедерации, и проникает в лагерь вюртембергской кавалерии. Все спали, даже часовые. Вуарлан спокойно осматривает лошадей, выбирает подходящую, отвязывает и выводит из лагеря, очень рискуя быть пойманным. Он сбрасывает ее упряжь, возвращается в город, кладет мое седло на спину животного и приходит ко мне доложить, что все готово Поскольку войсковые лошади вюртембергской кавалерии имели на левом бедре клеймо – оленьи рога, мне было совсем нетрудно установить, откуда взялась эта новая лошадь, которую привел мне мой Фигаро. Он, впрочем, ничего и не отрицал! Лошадь он увел, скорее, украл, но затруднительное положение делает человека менее щепетильным. Чтобы заставить замолчать совесть, я сказал себе: «Если я не возьму эту лошадь, принадлежащую королю Вюртемберга, то не смогу доставить генералу Гюдену приказы, которые он должен выполнить на рассвете. Это может повлиять на ход сражения и повлечь за собой падение короны короля Вюртемберга. Таким образом, пользуясь лошадью из его армии, я косвенно оказываю ему услугу. Впрочем, если император подарил этому князю царство, то он вполне может одолжить мне лошадь, которую я ему верну после того, как выполню задание, идущее на общую пользу!» Не знаю, одобрили бы казуисты такое рассуждение, но, подгоняемый событиями, я вскочил в седло и поскакал во весь опор!

Мой Вуарлан сделал прекрасный выбор – лошадь была изумительной. Единственно, что меня беспокоило, – это клеймо в виде оленьих рогов, ясно указывающее на ее принадлежность. Любой вюртембергский офицер мог ее у меня отобрать.

На рассвете я прибыл к генералу Гюдену, и его войска выступили на указанные позиции. Начался бой. Не было ни минуты сомнения в победе. В деле отличился маршал Даву, который позже получил за это титул князя Экмюльского.

Моя лошадь творила чудеса, но ее последний час уже пробил!.. В самый разгар сражения маршал Ланн отправил одного из своих самых неопытных адъютантов отнести генералу Сен-Сюльпису приказ атаковать его кирасирами неприятельскую кавалерию. Но этот адъютант так плохо все объяснил, что генерал направился совсем в другую сторону. Когда это заметили, маршал приказал мне встать впереди дивизии Сен-Сюльписа и повести ее на врага по большой дороге, проходящей через саму деревню Экмюль. Маршал объяснял мне задачу, мы рассматривали карту, которую он, я и генерал Червони держали каждый со своей стороны, когда ядро попало в самую ее середину, и генерал Червони замертво упал прямо на плечо маршала. Ланн был залит кровью своего друга, приехавшего накануне с Корсики специально для того, чтобы участвовать вмести с ним в кампании!.. Удрученный маршал все же закончил свои объяснения, и я помчался к генералу Сен-Сюльпису, чтобы вместе с ним вести кирасир на Экмюль.

В домах этой деревни разместился хорватский полк^{56, но вместо того, чтобы стрелять в нас из окон, за которыми палаши наших кавалеристов не могли их достать, хорваты неразумно покинули свои укрытия. Они мужественно вышли на улицу, надеясь остановить наши эскадроны на подступах к деревне штыками в сомкнутом строю. Но французские кирасиры не оставили им на это времени. Они появились, когда хорваты еще в беспорядке выходили из домов. Их смяли, порубили палашами, усеяв улицу их телами! Но держались они стойко. Один батальон сопротивлялся особенно ожесточенно. В схватке моя лошадь получила удар штыком прямо в сердце, сделала несколько шагов и замертво упала около придорожного столба, так что одна нога у меня оказалась придавленной телом бедного животного, колено уперлось в столб, и я не мог сделать ни малейшего движения. В таких случаях кавалеристу приходится очень плохо, поскольку никто не останавливается, чтобы его поднять. И вот первый полк наших кирасир после сабельной атаки устремился дальше в деревню, а за ним и вся дивизия. Хорваты между тем не спешили бросать оружие.}

Лошади, если только они не слишком устали, очень редко наступают на тела лежащих на земле людей. Вся дивизия кирасир промчалась через меня, но я не получил ни малейшей царапины. Однако высвободиться я не мог, и мое положение было тем более тяжелым, что еще до атаки я заметил крупный кавалерийский корпус неприятеля, стоящий прямо за Экмюлем. Теперь я мог предположить, что после того, как наших кирасир отбросят и отгонят от деревни, австрийские кавалеристы будут мстить за хорватов и мне уготована печальная участь! В момент затишья, который наступил на улице, я заметил недалеко от меня двух неприятельских гренадеров. Отставив ружья, они поднимали своих раненых товарищей. Я сделал им знак подойти и помочь мне высвободить ногу. Они послушались, то ли из добрых побуждений, то ли из опасения, что я могу их убить, хотя в тот момент вокруг не было ни одного француза. Зная, что наши кирасиры впереди, хорваты сочли себя пленными, впрочем, такие солдаты рассуждают мало. Они подошли. Признаюсь, что при виде того, как один из них достал из кармана большой нож, чтобы перерезать стременной ремень, держащий мою ногу под лошадью, я боялся, как бы ему не пришла в голову мысль воткнуть лезвие мне в живот, что он мог бы сделать без особых затруднений. Но он был честен, и с помощью своего товарища ему удалось поставить меня на ноги. Я приказал им взять мою упряжь и вышел из Экмюля, чтобы добраться до нашей пехоты, оставшейся за деревней.

Хорваты послушно пошли за мной, и хорошо сделали, потому что, как только мы вышли из деревни, позади нас раздался ужасный шум. Это возвращались наши эскадроны, и, как я и предвидел, их гнали превосходящие силы противника, в свою очередь рубящие всех, кого могли достать. Кирасиры были вне себя из-за того, что им пришлось отступить, и, проезжая мимо нас, они хотели проткнуть хорватов, несущих мое седло. Но эти солдаты помогли мне, и я не дал их убить. Я приказал им лечь в ров, где сабли не могли их достать. Сам я тоже залез бы

туда, но увидел, что в передних рядах австрийцев скакали уланы, которые могли бы достать меня там своими пиками. К счастью для нас, дивизии Сен-Сюльписа нужно было проскакать всего триста-четыреста шагов, чтобы получить поддержку. Видя, что кирасиры возвращаются, император бросил им на помощь две кавалерийские дивизии. Но каким бы коротким ни было это расстояние, которое мне надо было преодолеть, чтобы не попасть под пики австрийских улан, для меня оно представлялось огромным... Два кирасира поставили меня между собой, взяли каждый за одну руку и потащили, гак что я большими скачками смог две минуты выдержать галоп их лошадей. Большего и не понадобилось, так как посланная императором кавалерия уже явилась к месту действия, неприятель прекратил преследование и даже был отброшен от Экмюля, который заняли наши войска.

Для меня было самое время прекратить эти акробатические упражнения. Я совершенно запыхался и попросту едва ли мог держаться на ногах. При этом я имел возможность еще раз убедиться, насколько тяжелые ботфорты, которые тогда носили наши кавалеристы, были неудобны на войне. У молодого офицера из того эскадрона, который меня спас, убили лошадь, и двое кирасир, протянув ему руки, как и мне, помогали ему бежать. И хотя он был высоким, худым и гораздо более проворным, нежели я, его тяжелые и негнущиеся сапоги не позволили ему выдержать скорость несущихся галопом лошадей. Он выпустил спасавшие его руки, и, когда, прогнав австрийцев, мы вернулись на то самое место, мы нашли его убитым ударом уланской пики. Было видно, что он хотел освободиться от своей неудобной обуви – один сапог был наполовину стянут с ноги. На мне же были небольшие гусарские сапоги, легкие и мягкие, не помешавшие моему бегу.

В надежде найти свою упряжь я вернулся ко рву, где оставил моих хорватов. Я нашел их спокойно спящими в этом укрытии – все, что произошло над их головами, не причинило им ни малейшего вреда. Они получили от меня вознаграждение, и я повел их к холму, на котором находились император и маршал Ланн. Я был уверен, что маршал не захочет остаться без моих услуг до конца битвы и даст распоряжение выдать мне лошадь из французских полков, которые были при нем. Действительно, он отдал такой приказ, но в тот момент рядом были только кирасиры, и мне подвели огромное, тяжелое животное, совершенно не подходящее для службы адъютанта, который должен очень быстро передвигаться от одного пункта к другому. Маршал обратил на это внимание, и находящийся в свите императора полковник вюртембергских шеволежеров поспешил оказать любезность, отдав приказ своему ординарцу спешиться и отдать мне свою лошадь. И вот подо мной снова была прекрасная лошадь с клеймом из оленьих рогов! Любезность этого полковника пробудила во мне угрызения совести за мой утренний неблаговидный поступок, но я успокоил их теми же «иезуитскими» рассуждениями. Забавно, что, когда я привез донесение резервным частям, я встретил там своего слугу Вуарлана. Подойдя ко мне, чтобы передать еду, которой всегда были наполнены его огромные сумки, он вскричал: «Да это настоящий черт, а не лошадь! Сегодня утром она была серая, а теперь черная!»

Сражение при Экмюле началось и продолжалось целый день на пересеченной местности, покрытой холмами и группами деревьев. Но по мере того как мы продвигались к Дунаю, местность становилась более открытой и ровной. Мы вышли на огромную равнину, простирающуюся до Ратисбонна'. У австрийцев лучшая в Европе кавалерия, но под предлогом, что ее надо держать в резерве, чтобы прикрывать возможное отступление, они либо вовсе не используют ее в сражениях, либо делают это крайне редко, что приводит их к поражениям и отступлению, которых можно было бы избежать. При отступлении же их кавалерия действует прекрасно. Так было и при Экмюле. Как только эрцгерцог Карл увидел, что битву он проиграл, что его пехоте, вытесненной с холмистых участков, предстоит трудное отступление по равнине под натиском многочисленных французских эскадронов, он выпустил вперед всю свою кавалерию, которая храбро нас сдерживала, пока их пехотинцы, артиллерия и обозы отходили к Ратисбонну. Император, со своей стороны, выдвинул наших гусар и егерей, поддерживаемых сильными дивизиями Сен-Сюльписа и Нансути, против которых неприятель выставил две такие же дивизии. Легкая кавалерия с обеих сторон отошла на фланги, чтобы не быть раздавленной между двумя покрытыми железом кирас кавалерийскими массами, устремившимися навстречу друг другу. Они столкнулись, врезаясь друг в друга, образуя одно огромное переплетение!

Это сражение, одновременно ужасное и величественное, проходило под сумрачным небом и освещалось только слабым светом нарождающейся луны. Крики сражающихся заглушались лязгом железа, издаваемым тысячами касок и кирас под ударами тяжелых палашей, высекающих множество искр... И австрийцы, и французы хотели остаться хозяевами поля боя. С двух сторон проявлялось одинаковое мужество и упорство. Но солдаты разных сторон были по-разному защищены: у австрийцев железом была прикрыта только грудь, а спина оставалась уязвимой, тогда как французские кавалеристы были защищены и спереди, и сзади. Не опасаясь ударов сзади, они наносили их австрийцам, раня и убивая множество врагов, неся при этом малые потери. Эта неравная битва длилась несколько минут. Затем число убитых и раненых австрийцев стало таким большим, что, несмотря на всю свою храбрость, они были вынуждены уступить поле боя. Развернув своих лошадей, чтобы отступать, они еще больше поняли, как плохо не иметь кирасы сзади – битва превратилась в бойню... Наши кирасиры преследовали врага, рубили его палашами по спине. На расстоянии полулье земля была усеяна мертвыми и ранеными австрийскими кирасирами. Мало кто уцелел бы, ^{57 если бы наши не остановили преследование, чтобы атаковать несколько батальонов венгерских гренадеров, которые были смяты и почти полностью захвачены в плен.}

Это сражение окончательно решило давно обсуждаемый вопрос о необходимости двойной кирасы, так как среди раненых на одного француза приходилось восемь австрийцев, а среди убитых – тринадцать австрийцев на одного француза!

После этого ужасного сражения неприятель уже не мог сопротивляться и в самом большом беспорядке отступал. Преследование велось так плотно, что по дороге побежденные бежали вперемежку с победителями. Маршал Ланн предложил императору воспользоваться отступлением австрийцев, чтобы полностью покончить с их армией, прижав ее к Дунаю и войдя на ее плечах в Ратисбонн. Но другие маршалы возразили, что мы еще в 3 лье от этого места, что наша пехота выдохлась и что опасно вести ночной бой с неприятелем, который только что показал столь много решимости. Император приказал прекратить преследование, и армия стала лагерем на равнине. Австрийцы признались, что потеряли 5 тысяч убитыми, двенадцать знамен и 16 пушек, 15 тысяч солдат попали в плен. У нас же они убили 1500 человек и нескольких взяли в плен. Неприятель отступал в таком беспорядке, что ночью один из австрийских кавалерийских полков плутал вокруг наших лагерей в поисках пути к отступлению, и полковник Гёэнёк, посланный с донесением, наткнулся на эту часть. Его схватили, но австрийский командир ему сказал: «Вы стали моим пленником, а теперь я буду вашим!»... И вскоре Гёэнёк вернулся со сдавшимся ему австрийским полком. Этот эпизод очень позабавил императора.

Вы понимаете, что после такой победы в лагере французской армии было много захваченных лошадей. За несколько луидоров я купил трех прекрасных животных, полностью обеспечив себя ими на эту кампанию. Я бросил двух своих прежних, плохих лошадей и отправил вюртембержцам лошадь, которую они мне одолжили.

Глава XII

Император ранен под Ратисбонном. – Мы с Лабедуайером первыми идем на приступ и проникаем в город

Зрцгерцог Карл воспользовался ночной темнотой, чтобы дойти до Ратисбонна и переправить по мосту через Дунай обозы и лучшую часть своих войск. Тогда все поняли, насколько предусмотрительным оказался император, когда в самом начале кампании приказал Даву, идущему из Гамбурга и Ганновера, чтобы собраться большой армией на правом берегу Дуная у Аугсбурга, обязательно захватить Ра-тисбонн и его мост и оставить там полк. Даву разместил там 65-й линейный под командованием своего родственника полковника Кутара, желая дать тому возможность отличиться, хорошо организовав защиту. Но Ку-тар не смог удержать город и после нескольких часов сражений сдал Ра-тисбонн австрийцам. После нашей победы под Экмюлем мост помог австрийцам отступить, иначе им пришлось бы сложить оружие. В договоре о капитуляции полковник Кутар оговорил, что только он и офицеры 65-го полка отправлялись обратно во Францию. После этого император издал приказ, что, если военная часть будет вынуждена капитулировать, офицеры должны разделить участь своих солдат, что должно было заставить их лучше сопротивляться врагу.

Император не мог идти к Вене, не взяв снова Ратисбонн. Он опасался, что, как только он двинется дальше, эрцгерцог Карл переведет здесь свои войска на правый берег Дуная и нападет на нашу армию сзади. Городом надо было овладеть любой ценой.

Эту трудную задачу поручили маршалу Данну. У неприятеля в Ра-тисбонне было 6 тысяч человек. По мосту к нему могли подойти большие подкрепления. На крепостном валу было установлено много артиллерийских орудий, на бруствере размещалась пехота. Фортификации Ратисбонна были старыми и плохими, во рвах не было воды. В них выращивали овощи. Такой защиты было недостаточно, чтобы выдержать организованную по всем правилам осаду, но прямую атаку город выдержать мог, тем более что у гарнизона была постоянная связь с 80-тысячной армией. Чтобы проникнуть в город, надо было с лестницами спуститься в глубокий ров, преодолеть его под огнем неприятеля, взобраться на стену, фланкируемую согласованным артиллерийским огнем.

Император спешился и установил свой наблюдательный пункт на небольшом холме, расположенном на расстоянии близкого пушечного выстрела от города. У городских ворот, прикрывавших дорогу, ведущую в сторону Штраубинга, он заметил дом, который по недосмотру примыкал прямо к городской стене. Он приказал выдвинуть вперед 12-дюймовые пушки и резервные гаубицы и сосредоточить весь огонь на этом доме. Разрушенный дом мог частично заполнить ров, образуя своего рода насыпь, по которой наши войска могли устремиться на штурм.

Артиллерия принялась выполнять приказание, а маршал Ланн подвел дивизию Морана к широкой дороге, огибающей город. Чтобы до атаки укрыть войска от неприятельского огня, он разместил их за огромным каменным амбаром, который по воле счастливого случая оказался в этом месте. Телеги с лестницами, собранными в соседних деревнях, тоже свезли в это место, где их не доставали снаряды, в большом количестве выпускаемые австрийцами.

Пока все готовилось к штурму, маршал Ланн отправился к императору за последними распоряжениями. Они разговаривали, когда пуля, выпущенная, вероятно, с городского укрепления из дальнобойного карабина, которыми пользовались тирольцы^{58, попала императору в голень правой ноги. Внезапная боль была такой сильной, что император не смог устоять на ногах и должен был опереться на маршала Ланна. Прибежал доктор Ларрей, осмотрел рану: она оказалась легкой. Если бы рана была тяжелой и потребовалось бы хирургическое вмешательство, в тот момент это сочли бы большим несчастьем для Франции, но, возможно, это спасло бы страну от многих дальнейших потрясений...}

Слух о ранении императора быстро разошелся по армии. Со всех сторон стали сбегаться офицеры и солдаты. В одно мгновение тысячи людей окружили Наполеона, не обращая внимания на вражеские пушки, сосредоточившие огонь на большом скоплении людей. Чтобы не создавать лишней опасности для своих войск и успокоить отдаленные части, которые были уже готовы двинуться к нему, император, перевязав наскоро рану, сел в седло и объехал все линии войск под приветственные крики своих храбрых воинов, которых он так часто приводил к победе!

На этом импровизированном смотре, проходившем прямо на глазах у неприятеля, Наполеон впервые произвел награждение простых солдат, раздавая титулы рыцаря Империи и кресты Почетного легиона. Представление к награде делалось командиром части, но император разрешал приходить к нему и тем, кто считал, что у него есть неоспоримое право быть отмеченным. Окончательное решение при этом оставалось за императором. Один старый гренадер, прошедший Итальянскую и Египетскую кампании, не услышал своего имени среди награжденных. Тогда он подошел и спокойным тоном потребовал свой крест. «Но что ты сделал, чтобы заслужить эту награду?» – спросил его Наполеон. «Сир, в пустыне под Яффой в ужасную жару я достал для вас арбуз». – «Я благодарю тебя за это еще раз, но это подношение не стоит Почетного легиона». Тогда гренадер, до сих пор остававшийся холодным, как глыба льда, пришел в сильнейшее возбуждение и закричал: «А! Значит, для вас ничто семь ран, полученных на Аркольском мосту, при Лоди, при Кастильоне, у Пирамид, под Сен-Жан д’Акром, Аустерлицем, Фридландом, одиннадцать кампаний в Италии, Египте, Австрии, Пруссии, Польше...» Император прервал его, смеясь над услышанной тирадой: «Та-та-та... как ты разгорячился, когда дошел до главного! С этого бы и начинал, это получше твоего арбуза! Я назначаю тебя рыцарем Империи, и ты получишь 1200 франков ренты... Ты доволен?» – «Сир, я хочу крест!..» – «У тебя будет и то и другое, потому что теперь ты кавалер ордена». – «Я предпочитаю крест!»... Бравый гренадер стоял на своем, и ему с трудом втолковали, что звание рыцаря Империи включает в себя и крест Почетного легиона. Он успокоился только тогда, когда император приколол ему награду на грудь, чему он был рад гораздо больше, чем ренте в 1200 франков. Солдаты обожали императора за простое обращение. Но только главнокомандующий, одержавший многочисленные победы, мог позволить себе подобное, любому другому это только бы навредило.

Когда маршалу Ланну доложили, что все готово к атаке, мы вернулись к Ратисбонну, а император снова поднялся на холм, откуда он мог наблюдать за штурмом. Вокруг него ожидали в молчании войска...

Наша артиллерия полностью разрушила дом у городской стены, его упавшие в ров останки образовали довольно значительную насыпь, но все же на 8—9 футов ниже стены. Это означало, что надо будет ставить лестницы на развалины дома, чтобы добраться до верха укрепления. Лестницы понадобятся также для спуска с дороги в ров, так как с этой стороны подходящего спуска не было. Прибыв в дивизию Морана, укрывающуюся от огня за амбаром, маршал Ланн вызвал пятьдесят добровольцев, которые должны были пойти во главе колонны, поставить лестницы и первыми атаковать противника. Вызвалось гораздо большее количество человек, из которых и выбрали определенное маршалом число. Под командованием выбранных офицеров эти молодцы смело выступили вперед. Но едва они вышли из-за прикрытия, как огненный шквал уложил почти всех на землю! Только нескольким удалось спуститься с дороги в ров, но там их достала пушка из флангового укрепления. Оставшиеся в живых, все в крови, вернулись к дивизии под защит)⁷ амбара...

Однако на новый призыв маршала Ланна и генерала Морана вышли пятьдесят новых добровольцев, взяли лестницы и направились ко рву. Но как только они оказались на дороге и враг их заметил, еще более сильный шквальный огонь уложил вторую колонну почти полностью... Две неудачи охладили порыв солдат, и никто не двинулся, когда маршал снова призвал добровольцев! Он мог бы приказать одной или нескольким ротам идти на штурм, и они бы подчинились, но он прекрасно знал по опыту, какая огромная разница между тем, что солдат делает просто из послушания и что он может сделать в воинском порыве. Для опасной операции намного предпочтительнее добровольцы, чем просто солдаты, выполняющие приказ. Но напрасно маршал взывал к храбрейшим из храброй дивизии Морана, напрасно говорил, что на них смотрит сам император и вся Великая армия, ответом ему было гнетущее молчание, настолько все были убеждены, что выйти за стены амбара означало верную смерть под огнем неприятеля. Тогда неустрашимый Ланн воскликнул:

– Ну что же! Я вам сейчас покажу, что, прежде чем стать маршалом, я был гренадером и остаюсь им!

И, схватив лестницу, он чуть было действительно не бросился с ней к бреши. Его адъютанты преградили ему путь, но он сопротивлялся и негодовал! Тогда я позволил себе заметить:

– Господин маршал, вы ведь не хотите нашего бесчестья, а мы обесчестим себя, если вы получите хотя бы легкую рану, когда понесете лестницу к укреплению, пока все ваши адъютанты еще живы!..

И, несмотря на его сопротивление, я выхватил из его рук лестницу, положил ее себе на плечо, а другой ее конец взял де Вири. Наши товарищи тоже разбились на пары и разобрали лестницы.

Видя, как маршал Франции спорит со своими адъютантами за право первым пойти на приступ, по всей дивизии пронесся восторженный крик! Офицеры и солдаты захотели идти во главе отряда. Требуя предоставить им эту честь, они отталкивали меня и моих товарищей, стараясь захватить штурмовые лестницы. Но если бы мы им уступили, все это стало бы похоже на комедию, которую мы разыграли, чтобы вызвать ответный порыв: если вино откупорено, надо его пить, каким бы терпким оно ни оказалось! Маршал это понял и не препятствовал нам, хотя могло оказаться, что большая часть его штаба будет уничтожена, первой уст-ремясь на штурм.

Я уже говорил, что все мои товарищи были отменными храбрецами, но им недоставало опыта, а еще больше того, что называется военным чутьем. Обстоятельства были исключительными, и я без всякого смущения взял на себя командование этим небольшим отрядом. Никто этому не противился. За амбаром я организовал группу солдат, которая должна была следовать за нами. Неудачу двух первых попыток я связал с тем, что неосторожно было собирать солдат вместе. Во-первых, это облегчает задачу неприятелю: потерь несравненно больше, когда стреляют в массу людей, чем по отдельным солдатам. Во-вторых, когда наши гренадеры с лестницами действовали одной группой, они мешали друг другу и не могли передвигаться достаточно быстро, чтобы укрыться от огня австрийцев. И я решил, что сначала с первой лестницей побежим только я и де Вири, а на расстоянии двадцати шагов со второй лестницей за нами побегут другие, затем все будут действовать так же. Добежав до дороги, лестницы надо ставить в 5 футах одну от другой, чтобы не мешать друг друзу Спустившись в ров, надо оставить лестницы с четными номерами у стены, чтобы солдаты могли пройти сразу за нами, а «нечетные» лестницы надо будет быстро приставить к бреши уже на расстоянии 1 фута друг от друга и из-за узости прохода в стене, и чтобы наверху укрепления оказаться вместе и противостоять осажденным, которые попытаются нас сбросить вниз. Когда все указания были даны, маршал Ланн одобрил их и напутствовал нас: «Вперед, мои храбрые ребята, Ратисбонн будет взят!»