Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 69 страниц)

Во время этой ужасной битвы маршал несколько раз посылал меня в Эсслинг, где было очень опасно, но я был так возбужден, что забыл о своей ране.

Поняв наконец, что он повторяет свою вчерашнюю ошибку и тратит силы, стараясь овладеть двумя нашими бастионами Эсслинг и Асперн, в то время как надо думать о центре, где сильная атака резервами могла бы привести прямиком к нашим мостам и к разгрому французской армии, эрцгерцог Карл бросил в эту точку огромные силы кавалерии, поддерживаемые глубокими пехотными колоннами. Маршал Ланн не удивился такому развитию событий. Он приказал подпустить австрийцев на ближнюю дистанцию и встретить их картечью и огнем пехоты. Огонь был так силен, что австрийцы остановились, и ни присутствие эрцгерцога Карла, ни его подбадривания не смогли заставить солдат сделать хоть шаг в нашу сторону! Правда, они видели за нашими линиями медвежьи шапки Старой гвардии, которая величественно колоннами выступала вперед с ружьями наперевес!

Маршал Ланн, тотчас воспользовавшись колебаниями противника, послал в атаку маршала Бессьера с двумя кавалерийскими дивизиями, которые отбросили часть батальонов и эскадронов австрийцев. Эрцгерцог Карл принужден был отказаться от атак на наш центр. Он мог еще, по крайней мере, воспользоваться преимуществом, которое давало ему овладение Эсслингом, но в тот же момент император приказал своему адъютанту бесстрашному генералу Мутону захватить деревню силами Молодой гвардии, которая устремилась на венгерских гренадеров, оттеснила их и заняла этот пункт. Молодая гвардия и ее командир покрыли себя славой в этом сражении, и позже генерал Мутон получит титул графа Лобау.

Успех, которого мы добились в центре и на правом фланге, остудил пыл неприятеля. Эрцгерцог Карл, чьи потери были огромны, оставил надежду прорвать наши позиции и весь остаток дня только поддерживал огонь этого безрезультатного сражения.

Наконец эта ужасная битва, длившаяся тридцать часов подряд, стала затухать!.. И очень вовремя, так как у нас уже почти закончились снаряды. Их не было бы у нас вообще, если бы не храбрый маршал Даву: весь день он доставлял нам снаряды с правого берега на нескольких легких лодках. Доставка шла медленно, в небольших количествах, и император приказал экономить заряды. Огонь в нашей линии превратился в отдельные выстрелы, но неприятель тоже сократил свой огонь.

Две армии стояли, не двигаясь, друг против друга, и командиры, собравшись за линиями батальонов, обсуждали события дня. Маршал Ланн, устав от долгого пребывания в седле, спешился и прохаживался с бригадным генералом Пузе, когда случайная пуля попала генералу в голову и тот замертво упал рядом с маршалом!

Генерал Пузе, бывший сержант Шампанского полка, в начале Революции оказался в Миральском лагере, которым командовал мой отец.

Батальон волонтеров Жера, в котором Ланн служил младшим лейтенантом, тоже входил в эту дивизию. Сержанты старых линейных полков должны были обучать добровольцев. Батальон Жера попал на выучку к Пузе, который высоко оценил способности молодого Ланна. Он научил его не только обращаться с оружием, но и маневрированию части. Под его руководством Ланн прекрасно овладел пехотной тактикой. Так как он считал, что своим первым продвижением он обязан урокам, полученным от Пузе, то был очень к нему привязан и, получая чины, не забывал и о своем товарище. И теперь, когда он увидел у своих ног сраженного пулей Пузе, горе маршала было огромным!

В этот момент мы находились возле черепичного заводика, расположенного слева за Эсслингом. Взволнованный маршал, желая отойти от тела своего товарища, сделал сотню шагов в направлении Гросс-Энцерс-дорфа, задумчиво сел на край рва, откуда стал смотреть на войска. Через четверть часа четверо солдат, несущих тяжелое тело мертвого офицера, полностью завернутого в шинель, остановились передохнуть недалеко от маршала. Шинель откинулась, и Ланн узнал Пузе! «А! Этот ужас будет преследовать меня повсюду...» – вскричал он. Он поднялся и пересел на другое место. Он сидел, прикрыв рукой глаза, скрестив ноги, погруженный в печальные размышления. И в этот момент небольшое ядро третьего калибра, выпущенное со стороны Энцерсдорфа, после рикошета угодило прямо в скрещенные ноги маршала! Оно разбило ему коленную чашечку на одной ноге и подколенную впадину на другой!

Я бросился к нему в тот же миг. Он сказал мне: «Я ранен... это ничего... дайте мне руку, помогите подняться...» Он попробовал встать, но это было невозможно! Из пехотных полков, стоящих перед нами, сразу же прислали нескольких человек, чтобы перенести маршала в госпиталь, но не было ни носилок, ни шинели, и мы понесли раненого на руках. От этого он ужасно страдал. Тогда один сержант заметил вдалеке солдат, несших труп генерала Пузе, побежал к ним за шинелью, в которую тот был завернут. Хотели положить маршала на эту шинель, чтобы облегчить его страдания, но он узнал шинель и сказал мне: «Эта шинель моего бедного друга, на ней его кровь, я не хочу забирать ее, несите как можете!»

Я заметил невдалеке от нас рощицу и послал туда Ле Культё и нескольких гренадеров. Вскоре они вернулись с носилками из ветвей. Мы донесли маршала до предмостного укрепления, где его приняли главные хирурги. Они собрались на консилиум, но их мнения разошлись. Доктор Ларрей считал, что требуется ампутация ноги с поврежденным коленом. Другой врач, имя которого я забыл, считал, что ампутировать надо обе ноги, а доктор Иван, от которого я и узнал все эти подробности, был против ампутации вообще. Этот хирург давно знал маршала и считал, что стойкость этого человека давала некоторую надежду на выздоровление, а операция, проведенная в такую жаркую погоду, неизбежно приведет раненого к могиле. Ларрей был старшим врачом, его мнение возобладало, и маршалу ампутировали одну ногу...

Он очень мужественно перенес операцию. Император пришел к нему сразу по ее окончании. Их свидание было очень трогательным. Император плакал, опустившись на колени перед носилками, обняв маршала, и белый кашемировый жилет императора окрасился его кровью.

Некоторые неблагожелательно настроенные люди написали потом, что маршал Ланн в этот момент упрекал императора и призывал его не вести больше войн. Но я поддерживал маршала на носилках, слышал все, что тот говорил, и заявляю, что это не так. Маршал был тронут вниманием императора, и, когда тот, собравшись уходить, чтобы позаботиться о спасении армии, сказал Ланну: «Вы будете жить, мой друг, вы будете жить...», маршал ответил, сжимая его руки: «Я хотел бы этого, если смогу быть еще полезным Франции и Вашему Величеству!»

Несмотря на жестокие страдания, маршал думал о положении войск, и каждую минуту ему нужно было докладывать о том, что происходит. Он с удовлетворением узнал, что неприятель не осмелился нас преследовать и наши войска, воспользовавшись наступлением темноты, вернулись на остров Лобау. Он позаботился о своих адъютантах, тоже пострадавших в сражении. Узнав, что меня перевязали паклей, он попросил доктора Ларрея осмотреть мою рану. Я хотел перевезти маршала на правый берег Дуная в Эберсдорф, но разрыв моста не позволил это сделать, а переправляться в утлой лодке мы не решились. Маршал провел ночь на острове, где за неимением матраса я устроил ему ложе из десятка кавалерийских шинелей.

У нас не было ничего, даже хорошей воды для маршала, которого мучила страшная жажда. Ему давали воду из Дуная, но из-за разлива она была такой грязной, что он не мог ее пить и обреченно сказал: «Мы как моряки, умирающие от жажды в окружении воды!» Мне так хотелось облегчить его страдания, что я решил применить своеобразный фильтр. У одного из слуг маршала, который оставался на острове во время сражения, был чемоданчик с бельем. Мы достали оттуда очень тонкую рубашку маршала, веревками связали все отверстия, кроме одного. Получился своего рода бурдюк, который мы наполнили водой и подвесили на колышки над большим бидоном. Вода стекала в бидон через рубашку, оставляя почти всю грязь внутри. Бедный маршал, следивший за моими манипуляциями жадными глазами, смог наконец напиться относительно свежей и прозрачной водой. Он был мне признателен за такое изобретение. Но, стараясь облегчить страдания знаменитому больному, я не мог не беспокоиться за его судьбу, если австрийцы, переправившись через неширокий проток реки, атакуют остров Лобау. Что я тогда смогу сделать для маршала? В один момент мне даже показалось, что мои опасения сбываются, когда вражеская батарея, стоящая у Энцерсдорфа, осыпала нас ядрами. Но обстрел длился недолго.

Из положения, в котором оказался эрцгерцог Карл, было два выхода: яростно атаковать последние французские дивизии, оставшиеся на поле боя, или, не подвергая опасности свои войска, установить артиллерию на берегу небольшого рукава от Энцерсдорфа до Асперна и, обстреливая из них остров Лобау, попытаться уничтожить находившихся там 40 тысяч французов! К счастью для нас, австрийский генералиссимус не принял ни одного из этих решений, и маршал Массена, которому Наполеон поручил командование частью армии, остававшейся на левом берегу, смог ночью спокойно эвакуироваться с поля боя, переправить всех раненых, все войска и всю артиллерию и затем снять мост через протоку. На рассвете 23-го все наши полки, сражавшиеся 21-го и 22-го, вернулись на остров, по которому неприятель не выпустил больше ни одного ядра за все 45 дней, пока Массена его занимал.

Первое, о чем позаботился император утром 23-го, – это прислать к острову Лобау лодку средних размеров, чтобы перевезти маршала Лан-на на правый берег. Я разместил в ней маршала и других наших раненых товарищей. В Эберсдорфе я отправил раненых в Вену под наблюдением Ле Культё, который препроводил их во дворец принца Альберта, где находились полковники Сен-Марс и О’Мира. Я остался один с маршалом, которого устроили в одном из лучших домов Эберсдорфа, куда я велел прибыть всем его людям.

Однако собранным на острове Лобау войскам по-прежнему не хватало продовольствия и боеприпасов. Они ели лошадей, и их положение на острове, отрезанном от правого берега, становилось критическим. Опасались, что бездействие эрцгерцога Карла было только притворством, с минуты на минуту ожидали, что, поднявшись по Дунаю за Вену, он перейдет реку и нападет на нас с тыла на правом берегу. В этом случае корпус неустрашимого маршала Даву, защищавшего Вену и Эберс-дорф, конечно же окажет самое упорное сопротивление. Но сможет ли он справиться со всей вражеской армией и что будет в это время со всеми французскими войсками, запертыми на острове Лобау?

Император Наполеон очень ловко воспользовался временем, которое австрийцы ему дали, и развил энергичную деятельность. С помощью неутомимого маршала Даву и дивизий его корпуса он сделал за один день 23 мая то, что обычный командующий не мог бы сделать и за неделю. Он организовал регулярную доставку на лодках продовольствия и боеприпасов на остров; отправил всех раненых в Вену. Были созданы госпитали, собрали очень много строительного материала, чтобы отремонтировать старые мосты, построить новые и защитить их палисадом^{63; в Эберсдорф же привезли сто орудий самого крупного калибра, взятых в венском арсенале.}

24-го числа была восстановлена связь с островом, и император перевел на правый берег войска маршала Ланна, гвардию и всю кавалерию, оставив на острове Лобау только корпус Массены, который должен был его укрепить и установить батарею из доставленных ему крупнокалиберных пушек.

Успокоенный в этом отношении, император подвел к Вене корпус маршала Бернадотта и многочисленные дивизии Рейнской конфедерации. Теперь он был уверен, что сможет противостоять эрцгерцогу Карлу, если тот осмелится переправиться через реку и напасть на нас.

Вскоре мы получили сильное подкрепление. Прибывшая из Италии французская армия под командованием вице-короля Евгения Богарнэ встала у нас справа. В начале кампании эта армия, о которой я еще не упоминал, потерпела поражение при Сачиле. Но потом французы возобновили свое наступление, разбили неприятеля и не только выгнали его из Италии, но и оттеснили за Альпы. Они отбросили наконец эрцгерцога Иоанна в Венгрию, что соединило вице-короля с Великой армией императора Наполеона, и теперь его войска образовали наш правый фланг напротив Прессбурга^64.

Г лава XIX

Рассуждения о сражении при Эсслинге. – Ланн умирает на моих руках. —

Пребывание в Вене

Я обещал не утомлять вас стратегическими подробностями, однако сражение при Эсслинге и непредусмотренные события, лишившие нас блестящей победы, имели большие последствия, и я хочу сделать некоторые замечания о причинах, приведших к этому результату, тем более что они были искажены одним французским автором, приписавшим императору ошибки, которых тот не совершал. Генерал Ронья в своей книге «Рассуждения о военном искусстве» утверждает, что при Эсслинге Наполеон бездумно попался в ловушку, расставленную эрцгерцогом Карлом, который приказал центру своей армии «отступить, чтобы завлечь французов, а за это время отрезать мосты, разрушение которых было заранее подготовлено австрийским генералом». Это утверждение не только противоречит истине, но оно абсурдно, что я и доказал в критическом замечании, которое в 1820 году я направил самому генералу Ронья.

Если бы эрцгерцог знал, что у него была возможность разрушить мост, то почему он этого не сделал вечером 21-го, когда число переправившихся на левый берег французских войск не превышало 25 тысяч, и он мог бы их с уверенностью или уничтожить, или взять в плен, поскольку у него было более 120 тысяч солдат! Разве это не было бы лучше, чем на всю ночь оставить в распоряжении Наполеона действующую переправу, которой тот воспользовался, чтобы переправить на левый берег свою гвардию, корпус маршала Ланна, а также кирасир Нансути, что удвоило его силы? Если эрцгерцог Карл подготовил разрушение моста, то почему днем 21-го он атаковал деревни Эсслинг и Асперн, потеряв при этом 4 или 5 тысяч человек? Было бы гораздо разумнее подождать, пока слабый корпус Массены, не имея больше возможности отступать, был бы вынужден сдаться. Наконец, почему утром 22-го эрцгерцог яростно возобновил атаки на Эсслинг и Асперн, вместо того чтобы подождать, когда мост будет разрушен?

Да петому, что австрийский генералиссимус не знал, что мог его разрушить, и только случай и разлив реки направили плывущие деревья^ прямо на понтоны и вызвали первые частичные разрывы. Позже смекалка австрийского офицера подготовила разрушение большого моста, когда по течению были пущены сначала подожженные лодки и особенно огромная горящая мельница, которая увлекла за собой почти все его секции. Но ничего из этого не было подготовлено заранее, как нам потом и рассказывали многие неприятельские генералы, с которыми мы встречались после заключения перемирия в Цнайме.

Если остались еще сомнения на этот счет, их полностью развеет следующий неопровержимый аргумент. Из всех военных наград Австрийской империи труднее всего было заслужить орден Марии-Терезии, так как его выдавали офицеру, который мог доказать, что он сделал больше того, что от него требовал его воинский долг. Он должен был хлопотать о награде сам, и если ему отказывали, то он больше никогда не имел права возобновлять свои ходатайства. И, несмотря на строгость этого правила, командир австрийских егерей получил крест Марии-Терезии, чем безоговорочно подтверждается значимость действий, совершенных им на свое собственное усмотрение, а не по приказу эрцгерцога Карла. Это замечание, сделанное мною в Критических заметках о книге генерала Ронья, было особо отмечено Наполеоном, когда во время своего пребывания на Святой Елене он прочел мою книгу и книгу генерала Ронья. Чтобы наказать этого генерала за приверженность нашим врагам, в своем завещании, по которому он оставил мне 100 тысяч франков, Наполеон добавил: «Я прошу полковника Марбо продолжать писать, чтобы защитить славу французской армии и опровергать лжецов и отступников!»...

Как только войска, чье мужество нашло свое благородное и блестящее подтверждение в битве при Эсслинге, отошли на остров Лобау, а затем и на правый берег Дуная, Наполеон обосновался в Эберсдорфе, чтобы наблюдать за подготовкой новой переправы. Строился уже не один, а три моста, а вверху по течению сооружалась крепкая эстакада из столбов для защиты от плавающих предметов, которые неприятель мог бы направить на наше сооружение.

Несмотря на внимание, которое император уделял столь важным работам, он в сопровождении князя Бертье каждое утро и вечер навещал маршала Ланна, состояние которого первые четыре дня после ранения было довольно сносным. Ланн сохранял присутствие духа и разговаривал очень спокойно. Он был так далек от мысли отказаться от служения своей стране, как об этом писали некоторые авторы, что даже строил планы на будущее. Он знал, что знаменитый венский механик Меслер сделал для австрийского генерала графа Пальфи искусственную ногу и тот мог ходить и сидеть в седле так, как будто бы с ним ничего не произошло. Маршал попросил меня написать этому мастеру и пригласить его снять мерки для его ноги. Но усилившаяся жара, которая мучила нас уже некоторое время, оказала губительное действие на раненого. Его

охватила сильная лихорадка, а потом начался ужасный бред. Маршал все это время был озабочен критическим положением, в котором он оставил армию. Ему казалось, что он все еще на поле боя, он громко звал своих адъютантов, приказывал одному вести в атаку кирасир, другому – направить артиллерию в тот или другой пункт... Напрасно мы с доктором Иваном старались его успокоить, он больше нас не слышал. Его горячка усиливалась, он уже не узнавал даже императора... Он пробыл в таком состоянии несколько дней. Он ни на минуту не мог успокоиться и заснуть, все это время продолжая воображаемое сражение! Но в ночь с 29 на 30 мая он перестал руководить этим бесконечным «боем», бред сменился упадком сил. Он пришел в себя, узнал меня, пожал мне руку, заговорил о своей жене и пятерых детях, о своем отце... Я находился у его изголовья, он прислонил голову к моему плечу, казалось, задремал, и испустил последний вздох!.. Это произошло 30 мая на рассвете.

Вскоре с утренним визитом должен был прийти император, и я счел необходимым предупредить Его Величество, объявив ему об этой ужасной катастрофе, чтобы он не входил в помещение, полное губительных миазмов. Но Наполеон отодвинул меня рукой, подошел к телу маршала, обнял его и, обливаясь слезами, повторил несколько раз: «Какая потеря для Франции и для меня!»

Напрасно князь Бертье старался увести императора от этого грустного зрелища, тот провел у тела больше часа и уступил уговорам Бертье только тогда, когда тот сказал, что генерал Бертран и офицеры инженерных войск ждут его указаний для выполнения важных работ, время для которых он назначил сам. Перед уходом Наполеон поблагодарил меня за заботу, которую я проявил к маршалу. Он поручил мне организовать бальзамирование и отправку тела во Францию.

Я был убит горем... Мое отчаяние еще больше усиливалось от необходимости присутствовать и составлять протокол при вскрытии и бальзамировании, которое провели доктор Ларрей и доктор Иван. Затем мне надо было проследить за отправкой тела, которое на повозке в сопровождении одного офицера и двух сержантов Императорской гвардии было отправлено в Страсбург. Это был очень тяжелый для меня день! Сколько грустных размышлений вызвала у меня судьба этого человека, вышедшего из низов общества, но наделенного большим умом и беспримерным мужеством, своими собственными заслугами возвышенного до небывалых высот. И вот теперь, когда он пользовался всеми почестями и обладал огромным состоянием, он окончил свою жизнь на чужой земле, вдали от семьи, на руках простого адъютанта!

Ужасные душевные и физические потрясения пошатнули мое здоровье. Моя рана, показавшаяся сначала легкой, скоро зажила бы, если бы мои душа и тело имели хотя бы несколько дней отдыха. Рана сильно воспалилась за те десять дней, которые я провел в постоянном беспокойстве, когда никто, даже двое его слуг, не помогали мне заботиться о маршале в его ужасном положении. Один из них, совершенный неженка, покинул своего хозяина в первый же день под предлогом, что его тошнит от запаха гниющих ран. Второй слуга проявил больше усердия, но гнилостные испарения, которые 30-градусная жара делала еще более опасными, уложили его в постель, и мне пришлось вызвать военного санитара. Он был хорошим работником, но все-таки чужим человеком. Особенно не понравился маршалу его костюм, и он принимал все только из моих рук. Я находился при нем ночью и днем, и от усталости состояние моей раны ухудшилось, нога ужасно распухла, и, когда, покинув корпус, я решил отправиться в Вену, чтобы там полечиться, я едва держался на ногах.

В госпитале во дворце герцога Альберта я застал всех моих раненых товарищей. Император не забыл о них. Главный хирург австрийского двора, находившийся во дворце Шенбрунн, предложил Наполеону свои услуги для ухода за ранеными французами, и император поручил его заботам адъютантов маршала Ланна. Добрый доктор Франк приходил во дворец принца Альберта два раза в день. Он осмотрел мою рану, нашел ее в очень плохом состоянии и прописал мне полный покой. Однако я часто проходил через коридор, чтобы навестить моего друга де Вири, который лежал с гораздо более серьезной раной, чем моя. Вскоре я имел несчастье потерять этого прекрасного товарища, о котором я бесконечно сожалел, а так как среди адъютантов я единственный знал его отца, мне выпала горькая необходимость сообщить эту печальную новость убитому горем несчастному старику, не намного пережившему своего любимого сына!

Вынужденный вести неподвижный образ жизни, я много читал, а также записывал самые замечательные факты проделанной кампании и некоторые рассказы, которые мне удалось услышать. Вот один из самых интересных.

За два года до провозглашения Империи во французских полках не существовало никакого промежуточного чина между полковником и начальником батальона или эскадрона. Бонапарт был тогда первым консулом и, желая восполнить пробел, образовавшийся в военной иерархии после одного из декретов Конвента, он обратился к Государственному совету. Там признали необходимость восстановить в каждом армейском корпусе должность офицера, чей чин и обязанности были бы такими же, как у бывших подполковников. Это решение было принято, и первый консул предложил обсудить, как будет называться такой офицер. Генерал Бертье и несколько государственных советников ответили, что поскольку он должен исполнять обязанности подполковника, то естественно оставить за ним это звание, но Бонапарт этому категорически воспротивился. Он заметил, что при старом режиме полковники были большими господами, проводили свою жизнь при дворе и редко появлялись в полку, а командованием занимались их заместители – офицеры, которые всегда были в части. Поэтому в то время было вполне справедливо поддержать их и утвердить их реальное значение, дав им звание подполковников, потому что в действительности они и были командирами полков, а полковники только ими значились. Но с тех пор ситуация изменилась. Полковники стали реальными командирами своих полков, поэтому не стоило создавать соперничества между ними и офицерами, звание которых собираются восстанавливать. Если этому офицеру дать звание подполковника, это слишком приблизит его к начальнику. Обращаясь к нему, его подчиненные будут называть его кратко «мой полковник». Если солдат скажет, что он идет к своему полковнику, его могут спросить к какому. В результате первый консул предложил дать второму офицеру каждого полка звание «майор»^{65. Это мудрое решение возобладало, и, восстанавливая этот чин, не стали брать название «подполковник». Этот на первый взгляд не очень значительный факт имел большие последствия, и вот этому доказательства.}

21 мая, в первый день сражения при Эсслинге, когда австрийцы захватили эту деревню, французский полк вынужден был отступить в некотором беспорядке перед намного превосходящими силами противника. Маршал Ланн, рядом с которым был император, послал меня на этот участок. Прибыв на место, я узнал, что только что был убит полковник. Офицеры и солдаты были полны решимости отомстить за него и отвоевать Эсслинг. Под командованием майора они быстро перестроили свои ряды под огнем противника вблизи от крайних домов деревни.

Я поспешил к маршалу сообщить о положении вещей, но, как только я сказал ему тихо: «Полковник погиб...», Наполеон, нахмурив брови, произнес: «Тсс!» И я замолчал, не зная, каким будет решение Его Величества, но понял, что на какой-то момент император не хотел знать, что полковник убит!

Император, которого его недоброжелатели обвиняли в недостатке личного мужества, устремился галопом, не обращая внимания на пули, свистевшие вокруг нас. Он оказался в центре полка и спросил, где полковник. Никто не произнес ни слова. Наполеон повторил свой вопрос, и несколько солдат ответили: «Он убит!» – «Я не спрашиваю, убит ли он, я спрашиваю, где он». Чей-то робкий голос произнес, что он остался в деревне. «Как! Солдаты! Вы оставили тело вашего полковника врагам! Знайте, что храбрый полк должен всегда знать, где его знамя и его командир, живой или мертвый!.. Вы оставили вашего командира в деревне, идите за ним!»

Майор, ухватив мысль Наполеона, воскликнул: «Да, мы потеряем нашу честь, если не принесем нашего командира!..» И он бросился вперед. Полк устремился за ним с криком «Да здравствует император!», ворвался в Эсслинг, уничтожил несколько сотен австрийцев, захватил позицию, и гренадерская рота положила тело командира к ногам императора. Вы прекрасно понимаете, что не тело несчастного офицера нужно было Наполеону, он хотел добиться двойной цели – взять деревню и научить солдат тому, что командир – это второе знамя и хороший полк никогда не должен его терять.

В трудные моменты эта убежденность поддерживает мужество солдат, заставляет упорно сражаться вокруг командира, живого или мертвого. И тогда, обернувшись к князю Бертье, император напомнил ему обсуждение в Государственном совете, добавив: «Если, когда я спрашивал, где полковник, вторым был бы подполковник, а не майор, мне бы ответили: «Вот он», и я не добился бы такого результата, потому что для солдат нет большой разницы между подполковником и полковником, они почти одинаковы». После этого события император передал майору, так смело поднявшему полк, что он назначает его полковником.

По этому рассказу вы можете судить о магической власти, которую Наполеон имел над своими войсками. Его присутствия и нескольких его слов хватало, чтобы бросить их в самое пекло, с такой находчивостью он умел воспользоваться любым эпизодом в сражении. Мне показалось, что полезно рассказать эту историю, потому что во время Реставрации звание подполковника было восстановлено очень неудачно.

Вот еще одна история, которая интересна только тем, что она повествует об одном очень здравом замечании, сделанном маршалом Ланном.

Когда пехота нашего корпуса переправлялась по мостам, а кавалерия ждала своей очереди, один начальник эскадрона 7-го кирасирского полка, шурин генерала Моро по имени Юло д’Озери (сейчас он уже генерал, мы встречали его в штабе императора Александра во время вступления иностранных войск в Париж в 1814 году), так вот этот г-н Юло, человек очень храбрый, движимый желанием узнать, что произошло на поле боя, покинул свой полк в Эберсдорфе, взял лодку и отправился на левый берег. Там он сел на лошадь и стал просто так гарцевать у Эсслинга вокруг нашего штаба. И в этот момент ядром ему оторвало руку! Когда этого офицера отвели в госпиталь на ампутацию, маршал Ланн сказал нам: «Запомните, господа, что на войне нет места фанфаронству. Настоящее мужество заключается в том, чтобы презирать опасность на своем посту, а не гарцевать в разгар битвы, если это не требуется по долгу службы!»

Глава XX

Биография маршала Ланна. – Император производит меня в начальники эскадрона и награждает орденом Почетного легиона. —

Я поступаю в штаб Массены

Хотя я уже упоминал некоторые подробности из жизни маршала Ланна, я считаю своим долгом представить его биографию подробнее.

Ланн родился в 1769 году в маленьком гасконском городке Лектуре. Его отец был простым красильщиком. У него было три сына и дочь. В Лектуре размещалось тогда епископство, и один из викариев заметил умного и благонравного мальчика, старшего сына красильщика. Он стал его учить, определил в семинарию, где тот стал священником. Тоже став викарием во время Империи, он обладал большими достоинствами, заботился о своей семье и учил своих младших братьев. Второй брат, который и стал маршалом, учился лишь постольку, поскольку ему позволяла работа, так как он помогал отцу в его деле. Когда разразилась Революция, он уже умел читать, правильно писать и знал четыре правила арифметики.

У самого младшего сына особых способностей не было. Маршал хотел направить его на военную стезю, но у того ничего не получилось, и брат забрал его из армии, удачно женил в своей провинции и оставил в родном городе. Что же до дочери, то она была еще очень молода, когда второй ее брат уже стал генералом. Он поместил ее в хороший пансион, дал ей приданое, и она счастливо вышла замуж.

Ланн был среднего роста, но пропорционально сложен. У него было приятное и очень выразительное лицо. Небольшие, но живые и умные глаза. Характера он был доброго, но взрывного, до тех пор, пока не научился себя сдерживать. Его честолюбие было огромным, энергия неуемной, а храбрость беспримерной. В молодые годы Ланн был подмастерьем красильщика, потом перед ним открылся путь военной карьеры, по которому он пошел семимильными шагами. Энтузиазм 1791 года увлек многих людей его возраста встать на защиту своей родины, на которую несправедливо напали. Ланн вступил в 1-й батальон волонтеров Же-ра и оставался простым гренадером до тех пор, пока его товарищи, оценив его выправку, усердие и живость ума, назначили его младшим лейтенантом. С этого момента он беспрерывно учился, даже когда уже был маршалом, читал по ночам и стал довольно образованным человеком. Вначале он служил у моего отца, в Миральском лагере под Тулузой, затем в Восточной Пиренейской армии, где его бесстрашие и редкий ум быстро принесли ему звание начальника батальона, в котором он и находился, когда дивизия моего отца перешла под командование маршала Ожеро. Последний, после одного кровавого боя, в котором Ланн покрыл себя славой, назначил его командиром полубригады. Ланн, раненный в том же бою, был вынужден провести несколько месяцев в Перпиньяне, где остановился у одного богатого банкира, некоего г-на Мери-ка. Вся семья банкира, в особенности мадемуазель Мерик, в полной мере оценила хорошие манеры молодого офицера. На этой девушке и женился Ланн. Этот брак был намного выше того, на что он мог надеяться в прежние времена.