Текст книги "Мемуары генерала барона де Марбо"

Автор книги: Марселен де Марбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 69 страниц)

Мне вспоминается один случай, связанный с визитом такого представителя по имени Шабо, бывшего капуцина, который однажды на уроке задал мне вопрос по римской истории, спросив, что я думал о Кори-олане, почувствовавшем себя оскорбленным соотечественниками, забывшими о его заслугах, и ушедшем к вольскам, заклятым врагам римлян. Дон Ферлюс и другие учителя дрожали, боясь, чтобы я не одобрил поведение римлянина, но я вынес ему порицание, говоря, что «хороший гражданин не должен никогда поднимать оружие против своей родины, не думать об отмщении, как бы ни были справедливы причины его неудовольствия». Представитель был так доволен моим ответом, что обнял меня, сказал несколько комплиментов директору коллежа и преподавателям, поблагодарив их за правильные принципы, которые они воспитывают в своих учениках.

Но даже этот успех не уменьшил моей ненависти к членам Конвента. Эти представители внушали мне ужас. У меня уже было достаточно соображения, чтобы понять, что совершенно не обязательно было проливать столько французской крови, чтобы спасти страну. Что гильотины и убийства были, по существу, жуткими преступлениями. Я не буду здесь рассказывать о системе подавления, которая сковала нашу несчастную родину. Но как бы ни были ярки краски, используемые историей для описания ужасов террора, реальность все равно превосходила ее описания. Что казалось наиболее удивительным, так это глупость и пассивность, с какими население в массе позволяло этим людям властвовать над собой, хотя большинство из них не имели к этому ни малейшего дарования. Что бы ни говорилось, но почти все члены Конвента были страшной серостью и их восхваляемая смелость происходила прежде всего из страха, который они испытывали друг перед другом. Боясь быть гильотинированными сами, они были согласны на все, что от них хотели получить главные зачинщики.

Во время моей ссылки в 1815 году я встречал массу бывших членов Конвента, которые, как и я, были вынуждены покинуть Францию.

И они не отличались ни твердостью, ни смелостью и мне часто признавались, что голосовали за смерть Людовика XVI и за некоторые другие отвратительные декреты только потому, что хотели спасти собственную голову. Воспоминания об этом времени меня настолько потрясли, что теперь все, что может быть направлено на восстановление демократии, вызывает у меня омерзение. Настолько я убежден теперь, что массы народа слепы и что наихудшее правительство – это именно правительство народа.

Г ЛАВА V

Я приезжаю в Париж к отцу и братьям. – Отца назначают командующим 17-й дивизией в Париже. Он отказывается следовать взглядам Сийеса и уступает место Лефевру

В августе 1798 года мне только что исполнилось 16 лет. В конце февраля я покинул коллеж в Соррезе. У моего отца был друг по имени Дориньяк, который взялся отвезти меня в столицу. Дорога в Париж заняла восемь дней. В марте 1799 года я прибыл туда в тот самый день, когда впервые сгорел театр Одеон. Свет от пожара распространялся далеко вдоль Орлеанской дороги, и я поначалу решил, что это был свет от многочисленных фонарей, освещавших столицу.

Отец в то время жил в красивом особняке на улице Фобур-Сент-Оно-ре, № 87, на углу маленькой улицы Верт. Я приехал во время обеда. Вся семья была в сборе. Невозможно было выразить мою радость, когда я увидел всех моих близких вместе. Это был один из самых прекрасных дней моей жизни.

Была весна 1799 года. Республика все еще существовала, правительство состояло из пяти членов исполнительной Директории и двух палат, одна из которых называлась Советом старшин, а другая – Советом пятисот.

Отец принимал у себя тогда очень многих. Я познакомился там со своим ближайшим другом генералом Бернадоттом, а также с известнейшими людьми того времени – Жозефом и Люсьеном Бонапартами, Де-фермоном, Нэйпиром-Танди (главой ирландских беженцев во Франции), генералом Жубером, Саличетти, Гаро, Камбасересом и другими. У матери я часто встречал г-жу Бонапарт и г-жу де Кондорсе, а также мадам де Сталь, уже ставшую знаменитой благодаря своим литературным трудам.

Я жил всего месяц в Париже, когда окончился срок действия законодательной власти и надо было готовиться к новым выборам. Отец, уставший от бесконечных волнений политической жизни и сожалея о том, что он не участвует больше в действиях нашей армии, заявил, что больше не согласится быть депутатом, что он хочет вернуться на действительную службу. События благоприятствовали его намерениям. После того как новый состав палат приступил к своей деятельности, произошла смена кабинета министров, в результате чего генералу Бернадотту поручили военное министерство. Он пообещал моему отцу отправить его в Рейнскую армию.

Таким образом, отец отправился в Майнц как раз в тот момент, когда Директория, узнав о разгроме Итальянской армии под командованием Шерера, решила послать в Италию нового главнокомандующего – генерала Жубера, управлявшего в Париже 17-й дивизией (ставшей с этого момента 1-й)^{15. Последняя должность освободилась, и Директория, понимая всю политическую важность этого поста, решила поручить его человеку способному и твердому в своих убеждениях. Бернадотт предложил это место моему отцу. Отец же, только что отказавшийся от политической деятельности для того только, чтобы вернуться на войну, отказался и от поста командующего в Париже, но Бернадотт показал ему уже подписанное предписание и добавил, что как друг просит его согласиться, а как министр он это ему приказывает.}

Отец подчинился и уже на следующий день перебрался в штаб-квартиру Парижской дивизии, располагавшуюся в то время на набережной Вольтера, на углу улицы Сен-Пер, в здании, которое теперь разрушено, а на его месте построено несколько новых домов.

Отец взял себе начальником штаба своего старого друга, полковника Минара². Я был в восторге от военного окружения моего отца. Его штаб был всегда полон офицеров всех рангов. Один эскадрон, один батальон и шесть пушек постоянно охраняли входы, и целые толпы ординарцев не прекращали то приезжать, то уезжать. Все это забавляло меня значительно больше, чем переводы с одного языка на другой и обратно, на которые я убил уйму времени, находясь в Соррезе.

В Париже жизнь в то время была чрезвычайно оживленной. Мы находились на краю катастрофы. Русские под командованием знаменитого Суворова вошли в Италию, где наша армия потерпела страшное поражение при Нови. Командующий генерал Жубер был убит. Суворов победителем двигался на нашу армию в Швейцарии, которой командовал Массена.

На Рейне у нас было мало войск. Мирные переговоры, начатые в Ра-штадте, были прерваны. Наши посланники убиты, и вся Германия стала вновь вооружаться против нас. Директория, вызывающая всеобщее презрение, не имеющая ни войск, ни денег на новый военный призыв, в поисках средств издала декрет об обязательном займе, который привел к тому, что от нее отвернулись лучшие умы страны. Все надежды были обращены к Массене. Все уповали, что он остановит русских и помешает им войти во Францию.

Нетерпеливая Директория отправляла ему одно послание за другим, приказывая дать сражение. Но уравновешенный «Фабий-медлитель», не желая губить свою страну, выжидал какой-нибудь неудачный маневр своего стремительного противника, который бы предоставил ему случай начать битву. Здесь стоит вспомнить анекдот, который доказывает, на каких мелочах часто держится судьба государства, как и слава главнокомандующих. Директория, отчаявшаяся подчинить своим приказам Мас-сену, продолжала настаивать на даче сражения и решила отправить Мас-сену в отставку. Однако, зная и боясь, что этот генерал, находящийся во главе армии, не примет свою отставку, если приказ будет послан простой почтой, она предписала военному министру отправить в Швейцарию офицера штаба с поручением публично передать Массене приказ об его отставке и вручить начальнику штаба Шерену грамоты, передающие ему командование армией. Министр Бернадотт конфиденциально сообщил об этих распоряжениях моему отцу. Отец их не одобрял и постарался объяснить, сколь опасно было накануне решающих событий лишить швейцарскую армию генерала, которому армия доверяла, и передать командование генералу, привыкшему работать в штабах, а не руководить войсками на поле брани. К том)' же положение могло измениться. Нужно было поручить подобную миссию человеку достаточно мудрому, который был бы способен оценить положение вещей и не пошел бы вручать Массене приказ об его отставке накануне или даже в середине битвы. Отец убедил министра поручить эту миссию его адъютанту г-ну Го, который должен был ехать к армии под вполне приличным предлогом – проверить, было ли поставлено то число лошадей, которое было предусмотрено в торговой сделке. Он отправился в Швейцарию с разрешением либо оставить у себя, либо передать Массене приказ об его отставке, а также верительные грамоты на командование армией генералу Шерену, в зависимости от обстоятельств, которые он смог бы оценить на месте. Таким образом, полномочия огромной важности были доверены простому капитану. Г-н Го не обманул доверие, которое, было на него возложено. Приехав в штаб-квартиру Швейцарской армии за пять дней до сражения под Цюрихом, он увидел, насколько войска беззаветно доверяли Массене, тогда как генерал был абсолютно спокоен и тверд в своих решениях и не сомневался в успехе. Го сохранил полное молчание относительно своих секретных полномочий, присутствовал при сражении под Цюрихом и вернулся в Париж. Таким образом, Мас-сена даже не заподозрил, что этот скромный капитан держал в своих руках право лишить его и власти, и славы, и возможности одержать одну из самых блестящих побед века.

Неосторожная отставка Массены, возможно, повлекла бы за собой разгром армии, вступление во Францию русских, затем немцев. В конеч-

ном счете это могло закончиться потрясением всей Европы. Генерал Шерен в битве при Цюрихе был убит. Он так и не узнал о намерениях правительства в отношении его^16.

Цюрихская победа, помешавшая врагам проникнуть в глубь страны, дала Директории только временный кредит доверия. Правительство разваливалось, никто больше ему не доверял. Финансы были разграблены. В Вандее и в Бретани не прекращалось восстание. Внутри страны практически не было войск. Юг пылал в огне. Палаты законодателей находились в полном разногласии как между собой, так и с исполнительной властью. Одним словом, государство было на краю гибели.

Все политики понимали, что неизбежны и необходимы изменения, но, в полном согласии по этому вопросу, они все имели противоположные точки зрения на те средства, которые надо использовать, чтобы добиться этих изменений. Старые республиканцы, приверженцы Конституции VI года, еще действующей, считали, что для спасения страны достаточно было бы сменить некоторых членов Директории. Двое из членов Директории были убраны и заменены Гойе и Муленом. Но эта мера оказалась очень слабым средством против тех бедствий, которые обрушились на страну и грозили ей гибелью. Анархия продолжала охватывать страну. Многие директора, среди которых был и знаменитый Сий-ес, считали, что огромное большинство депутатов и подавляющая часть населения хочет передать бразды правления в руки твердого человека, уже прославившегося своими заслугами перед государством. Они также сходились во мнении, что таким человеком должен быть только военный, имеющий большое влияние в армии и способный разбудить национальное чувство, одержать победу и удалить иностранцев от границ нашей страны.

Подобные рассуждения неизбежно приводили к единому мнению о необходимости назначения на такой пост генерала Бонапарта. Но генерал в этот момент был далеко – в Египте. А необходимость подобного решения становилась все настоятельней. Жубер был только что убит в Италии. Массена, прославившийся своими победами, был великолепным генералом, но не был политиком. Бернадотт казался недостаточно способным, недостаточно мудрым, чтобы справиться с бедами, обрушившимися на Францию. Все взоры новаторов обратились к Моро, хотя слабость его характера, неясность поведения 18 фруктидора вызывали определенные опасения и в отношении его возможностей как государственного человека. Однако за неимением лучшего ему было предложено возглавить партию, которая хотела убрать Директорию и передать бразды правления государством ему вместе с назначением его президентом или консулом. Отважного воина Моро не отличала политическая смелость, и, может быть, он сомневался в своих собственных способностях руководить в столь запутанной ситуации, в какой оказалась в то время Франция. К тому же, эгоистичный и ленивый, он мало беспокоился о судьбах своей родины, предпочитая покой частной жизни политическим волнениям. Он отказался и удалился в свое имение Гробуа, чтобы предаться удовольствиям охоты, которую страстно любил.

Покинутый своим избранником, Сийес и те, кто вместе с ним стремились изменить форму правления, не чувствуя в себе ни достаточной силы, ни достаточной известности, чтобы достигнуть подобной цели без опоры на сильную шпагу генерала, снова стали думать о генерале Бонапарте.

Инициатор этого плана, Сийес, будучи президентом Директории, впоследствии хвастался, что это именно он привел Бонапарта к власти. Он полагал, что Бонапарт, занявшись исключительно реорганизацией армии, останется только номинальным главой и оставит ему ведение государственных дел. Будущее показало, насколько Сийес ошибался. Охваченный этой идеей, он через посредство корсиканского депутата Сали-четти послал в Египет надежного тайного агента, чтобы информировать генерала о катастрофическом состоянии, в котором пребывает Франция, и предложить ему вернуться и возглавить правительство. И поскольку Сийес не сомневался, что Бонапарт согласится на это предложение и поспешно вернется в Европу, он начал энергично действовать, с тем чтобы осуществить задуманный им государственный переворот.

Он без груда убедил своего коллегу директора Роже-Дюко, что власть каждый день все больше ускользает из их рук, что страна находится на пороге полного распада, что общественное благополучие и их собственный интерес вынуждают принять участие в установлении твердого правительства. Правительства, в котором они нашли бы себе место более надежное и более выгодное. Роже-Дюко обещал оказать помощь смене правительства, но три остальных директора, а именно Баррас, Гойе и Мулен, не хотели оставлять власть. Сийес вместе со своими компаньонами по партии решили обойтись без них, а проще говоря, пожертвовать ими.

Однако даже в присутствии генерала Бонапарта было бы трудно и, по меньшей мере, губительно пытаться разом изменить основные законоположения, свергнуть Директорию и установить другое правительство без поддержки армии и, главным образом, без поддержки войск, находящихся в Париже. А чтобы можно было рассчитывать на них, необходимо было заручиться поддержкой военного министра и генерала, командующего 17-й дивизией.

Президент Сийес постарался склонить на свою сторону Бернадотта и моего отца, предварительно прощупав их с помощью нескольких их друзей, преданных планам Сийеса. Я узнал, что, когда хитрый Сийес приоткрыл свои планы моему отцу, тот ответил, «что он абсолютно согласен, что несчастья страны требуют экстренного вмешательства. Но, поклявшись поддерживать Конституцию VI года, он не воспользуется властью, данной ему его командованием, для того, чтобы повернуть свои войска против Конституции». Затем он отправился к Сийесу и подал ему прошение об отставке с поста командующего Парижской дивизией и попросил назначить его командовать действующей дивизией.

Сийес поспешил удовлетворить его просьбу, так как присутствие человека твердого в исполнении своего долга могло бы помешать задуманному государственному перевороту. Министр Бернадотт последовал примеру моего отца и был заменен Дюбуа-Крансе.

В течение нескольких дней Сийес находился в трудном положении, поскольку ему надо было найти замену моему отцу. Наконец он передал командование Парижской дивизией генералу Лефевру, недавно раненному в сражении на Рейне и находящемуся в этот момент в столице. Ле-февр, бывший сержант полка Французской гвардии, храбрый военный, неплохой генерал, особенно там, где им непосредственно руководили, был крайне доверчив и абсолютно не понимал сложившейся политической ситуации. Таким образом, ловко манипулируя словами слава, родина, победа, Сийес уверил себя, что Лефевр сделает все, что от него потребуется. Что он именно такой командующий Парижской дивизией, какой был нужен Сийесу. Он даже не потрудился привлечь его на свою сторону п обл>яснить ему, что от него ожидается в дальнейшем. Настолько Сийес был уверен, что в решающий день Лефевр не устоит перед авторитетом генерала Бонапарта и твердыми словами председателя Директории.

И он правильно оценил Лефевра, так как 18 брюмера Лефевр со всеми своими войсками перешел под командование генерала Бонапарта и направился против Директории и Советов, с тем чтобы свергнуть правительство. Это впоследствии принесло ему немало наград от императора, который назначил его маршалом, даровал ему титул герцога Данциг-( кого, сделал сенатором и осыпал богатством.

Я бегло описал эти события, поскольку они объясняют причины, которые привели моего отца в Италию и оказали большое влияние как на сто судьбу, так и на мою собственную.

Глава

Отца посылают в Италию. – Как определилась моя судьба. – Я становлюсь гусаром

Сдав командование генералу Лефевру, отец возвратился в особняк на улицу Сент-Оноре и занялся приготовлением к отъезду в Италию.

11а судьбы людей влияют иногда ничтожные с виду вещи. Отец и мать были очень дружны с г-ном Барероном. Однажды они были приглашены к нему на обед и взяли меня с собой. Разговаривали об отъезде отца, о хорошем поведении моих двух младших братьев. Наконец г-н Барерон спросил меня: «Марселей, что вы собираетесь делать?» – «Будет моряком, – сказал мой отец. – Капитан Сибилль обещал взять его с собой в Тулон».

Тогда добрейшая г-жа Барерон, которой я буду до конца жизни бесконечно благодарен, заметила моему отцу, что французский флот в отчаянном состоянии и что плохие финансовые дела не позволяют улучшить его качество. И что вообще французский флот намного слабее английского и, по всей вероятности, долго будет оставаться в портах. И что она не может допустить мысли, что дивизионный генерал сухопутных войск отдает своего сына во флот, вместо того чтобы взять его в полк, где имя и заслуги его отца могли бы ему только помогать. Она закончила словами: «Возьмите его в Италию. Это лучше, чем посылать его погибать от скуки на борту корабля, навечно запертого на рейде в Тулоне». Отцу в первый момент очень понравилось предложение капитана Сибилля, но у него всегда был очень четкий и справедливый ум, и он не мог не оценить рассуждений г-жи Барерон. «Ну что, – спросил он меня, – хочешь ехать в Италию со мной и служить в сухопутных войсках?» Я бросился ему на шею, с радостью согласился и был счастлив, что мама разделяла мою радость, поскольку первоначальный его план ей никогда не нравился.

В то время не существовало военных школ, и в армию можно было поступить только простым солдатом. Мой отец меня тотчас же отвел в муниципалитет 1-го округа на площади Бову и записал меня в 1-й гусарский полк (бывший полк Бершени), который входил в состав той дивизии, которой командовал отец в Италии. Это случилось 3 сентября 1799 года. Отец отвел меня к портному, занимавшемуся пошивом одежды военному министерству, и заказал ему для меня полный костюм гусара 1-го полка, а также все военное обмундирование и прочее.

И вот наконец я военный! Гусар! Я не помнил себя от радости! Но моя радость была несколько омрачена, потому что я подумал вдруг, насколько это может опечалить моего старшего брата Адольфа, который до сих пор учился в коллеже, как ребенок. Тогда я составил план, согласно которому я ему должен был рассказать о моем поступлении в армию только тогда, когда я смог}' ему пообещать провести с ним целый месяц моего отпуска до отъезда. Я просил отца разрешить мне пожить вместе с Адольфом в Сен-Барбе до дня, когда нам надо будет отправляться'в Италию. Отец прекрасно понял мотивы моей просьбы и даже воспринял это очень доброжелательно, позволив мне на следующий же день отправиться к г-ну Ланно.

Представляете ли вы мое появление в коллеже? Была перемена. Игры моментально прекратились, и меня окружили ученики, большие и маленькие. Успех гусарской формы был полным.

Настал день отъезда. Прощание с матушкой и тремя братьями было очень болезненным, несмотря на всю ту радость, какую я испытывал при мысли о военной карьере.

Г лава VII

Отъезд отца. – Встреча Бонапарта в Лионе. – Эпизод нашего появления на Роне. – Цена республиканского банкета. —

Меня представляют полковнику

С тех пор как мой отец согласился принять командование в Италии, в Рейнской армии пост командующего одной дивизии оставался вакантным, и он предпочел бы, конечно, его, но неизбежная судьба влекла его к этой стране, где ждала его кончина. Один из его соотечественников и друзей, г-н Лашез, которого я мог бы назвать его злым гением, долго занимал пост французского консула в Ливорно и в Генуе. Этот проклятый человек и увлек моего отца в Италию, рисуя перед ним картины необычайной, но преувеличенной красоты этой страны, возможности победы там нашей несчастной армии. И это при том, что отец с полным равнодушием относился к славе, которую сулила победа армии на Рейне, положение которой было значительно лучше. Сердце моего несчастного отца уступило столь великолепным рассуждениям. Он подумал, что большей заслугой будет поехать туда, где больше опасностей, и настоял на своем, несмотря на протесты матери, мучимой недобрыми предчувствиями. Эти предчувствия ее не обманули. Больше ей увидеться с отцом не довелось.

К своему адъютанту г-ну Го отец добавил еще одного офицера, г-на Р***, которого ему рекомендовал его друг генерал Ожеро. Г-н Р*** был командиром эскадрона, он принадлежал известной фамилии Ментенон. У него были средства, и он получил хорошее образование, которым, однако, пользовался исключительно редко, поскольку по определенной извращенности ума, модной в то время, ему нравилось принимать вид и манеры хулигана, вечно ругающегося, проклинающего все и утверждавшего, что он готов своею саблей проткнуть любого человека. У этого Р*** было одно-единственное достоинство, исключительно редкое в то время, а именно: он всегда был одет с тщательной элегантностью. Отец, принявший г-на Р*** своим адъютантом, не зная его, очень об этом сожалел впоследствии, но уже не мог его уволить, поскольку не хотел огорчить своего друга Ожеро. Отец не любил г-на Р***, но считал, и, может быть, не без оснований, что генералу надлежит обращать внимание прежде всего на военные качества офицера, не придавая большого значения на его личное поведение.

Поскольку отец не предполагал сближаться с г-ном Р*** во время длительного путешествия, он поручил ему вести от Парижа до Ниццы экипажи и лошадей и иметь под своим началом старого слугу Спира, человека преданного и привыкшего командовать работниками конюшен. Конюшни моего отца были многочисленными, у него было 15 лошадей, которые с его адъютантами, начальником штаба и его помощниками, а также ездовыми составляли весьма внушительный караван, во главе которого находился Р***. Они выехали за месяц до нас.

Отец пригласил в свою карету неизбежного Лашеза, капитана Го и меня. Полковник Менар, начальник штаба, со своими помощниками следовал за нами в почтовой карете. Высокий забавный дворецкий отца ехал впереди, выполняя функции курьера. Путешествовали мы в униформе. На мне была очень красивая фуражная шапка^{17, она мне настолько нравилась, что мне никогда не хотелось снимать ее с головы, и, поскольку я часто высовывался в окно кареты из-за того, что меня по-прежнему укачивало, случилось так, что ночью, когда мои товарищи спали, шапка упала на дорогу. Экипаж, запряженный шестеркой крупных лошадей, ехал быстро, и я, не осмеливаясь его остановить, потерял свою шапку. Плохое предзнаменование! Но мне предстояло испытать гораздо более страшные несчастья в жуткой кампании, в которой мы должны были принять участие. Однако случай с шапкой меня глубоко огорчил, и я воздержался о нем говорить из страха стать предметом насмешек по поводу того, как вновь испеченный солдат не умел хранить свои вещи.}

Отец остановился в Маконе у своего старого друга. Здесь мы провели 24 часа и затем продолжили путь на Лион. Мы были уже в нескольких лье от Лиона и меняли лошадей на перевалочной станции Лимоне, когда вдруг заметили, что на всех почтовых служащих шапки были украшены трехцветными лентами и трехцветные знамена украшают дома. Когда мы поинтересовались, чем объясняется такая декорация, нам ответили, что генерал Бонапарт только что прибыл в Лион. Отец, уверенный, что Бонапарт находится где-то в глубине Египта, посчитал эту новость абсурдным вымыслом. Однако он был крайне смущен, когда, позвав к себе начальника почтовой станции, только что прибывшего из Лиона, услышал от него следующие слова: «Я видел генерала Бонапарта, которого я прекрасно знаю, так как я служил под его началом в Б1та-лии. Он остановился в Лионе в таком-то отеле. С ним вместе прибыл его брат Луи и генералы Бертье, Ланн и Мюрат, а также большое число офицеров и один мамлюк».

Трудно было не поверить столь убедительным доводам. Однако революция принесла столько неожиданностей, партии в то время прибегали к таким удивительным изощрениям, выдумывая то, что служило реализации их планов, что отец сомневался даже тогда, когда мы уже въезжали в Лион. Все дома были освещены и украшены флагами. В небо взмывали фейерверки. Толпа заполнила улицы до такой степени, что это мешало продвижению нашего экипажа. На площадях танцевали. Воздух содрогался от криков: «Да здравствует Бонапарт, который пришел, чтобы спасти нашу родину!»

«Я, конечно, думал, что его вызовут, но я не думал, что это произойдет так скоро. План был хорошо подготовлен. Нас ожидают большие события. Это подтверждает лишний раз мою мысль, что я хорошо сделал, что уехал из Парижа. По крайней мере, я нахожусь вдали от армии и буду служить своей стране, не принимая участия ни в каком государственном перевороте, который, как бы он ни был необходим, мне бесконечно неприятен». Сказав это, отец погрузился в глубокую задумчивость и пребывал в ней в течение всего времени, потребовавшегося нам, чтобы прорваться через толпу и доехать до особняка, в котором для нас было подготовлено жилье.

По мере нашего продвижения толпа становилась все плотнее, и, когда мы подъехали к воротам, мы увидели, что двери украшены фонариками и их охраняет батальон гренадеров. Здесь уже поселился генерал Бонапарт, которому и были предоставлены апартаменты, ранее подготовленные для моего отца. Отец, человек вспыльчивый, на этот раз не сказал ни слова, и, когда дворецкий спустился с весьма удрученным видом, объясняя, что он вынужден был подчиниться приказу муниципалитета, отец ничего не ответил, а хозяин отеля добавил, что он подготовил для нас квартиру в другом, также очень хорошем отеле, хотя и второго плана, который принадлежал его родственникам. Отец поручил г-ну Го приказать кучерам отвезти нас туда.

Прибыв на место, мы встретили там нашего курьера. Он был человеком вспыльчивым и, разгоряченный долгим путешествием, которое ему пришлось совершить, а также многочисленными возлияниями на каждой почтовой станции, устроил грандиозный скандал по прибытии в первый предназначенный для нас отель, как только узнал, что апартаменты, обещанные его господину, были отданы генералу Бонапарту. Услышав страшный шум и узнав его причину, адъютанты Бонапарта отправились к своему господину и объяснили ему, что отсюда был выселен генерал Марбо. В ту же минуту через открытые окна генерал Бонапарт заметил экипажи отца, остановившиеся перед дверями. До этой минуты он не знал о некрасивом поступке, совершенном по отношению к моему отцу, и, так как генерал Марбо, еще недавно командующий Парижской дивизией и в настоящее время командир дивизии Итальянской армии, был человеком слишком значительным, чтобы по отношению к нему было допустимо подобное поведение, он тут же приказал одному из своих офицеров спуститься и предложить генералу Марбо по-военному разделить с ним его жилище. К тому же Бонапарт имел намерение по-ыдить со всеми. Но, увидев, что кареты тронулись до того, как его адъютант успел поговорить с отцом, генерал Бонапарт вышел лично, чтобы высказать свои сожаления отцу. Толпа, следовавшая за ним, издавала • голь оглушительные крики радости, но мы уже слышали так много приветствий с момента въезда в город, что никто из нас и не подумал вы-I I я путь на улицу. Мы собрались все в салоне, где отец прогуливался взад п вперед, погруженный в глубокие размышления, когда внезапно дворецкий открыл широко двери и объявил: «Генерал Бонапарт!»

1ёнерал буквально вбежал и бросился обнимать отца, который приветствовал его вежливо, но холодно. Они были знакомы уже давно. Между людьми такого уровня объяснения по поводу размещения не занимают много времени. Так оно и было. У них было много других вещей, о которых надо было поговорить, поэтому они удалились одни в спальню, где и остались в течение более часа.

В это время генералы и офицеры, приехавшие с генералом Бонапартом из Египта, беседовали с нами в салоне. Я не переставал рассматривать их воинственный вид, их загорелые, опаленные солнцем Востока лица, их странные костюмы и турецкие сабли, подвешенные на шнурах. Я внимательно слушал их рассказы о египетской кампании, о битвах, в которых им пришлось там участвовать. Мне было приятно слышать, как повторялись знаменитые названия: Пирамиды, Нил, Каир, Александрия, Сен-Жан д’Акр, битва в пустыне и т. п. Но что меня совершенно очаровало, так это вид молодого мамлюка Руслана. Он оставался в передней, и я заходил туда несколько раз, чтобы полюбоваться его костюмом, который он любезно мне показывал. Он уже достаточно хорошо говорил по-французски, и я без устали задавал ему вопросы.

Генерал Ланн вспомнил, как он дал мне подержать свои пистолеты, когда в 1793 году он служил в Тулузе под командованием моего отца. Он отнесся ко мне с большой симпатией, и в то время мы даже не подозревали, ни тот ни другой, что однажды я буду его адъютантом и что он умрет у меня на руках во время битвы при Эсслинге.

Генерал Мюрат родился в той местности, где жили и мы, и, так как он работал разносчиком в лавке одного галантерейщика из Сен-Сере, у которого наша семья часто покупала различные вещи зимой, он приносил моей маме товары. К тому же отец оказал ему немало услуг, за которые он по-прежнему был ему благодарен. Он поцеловал меня и напомнил мне, что не раз держал меня на руках, когда я был маленьким. Позднее я напишу биографию этого знаменитого человека, начавшего со столь малого и поднявшегося до таких высот.