Текст книги "Вызов (дилогия) (СИ)"
Автор книги: Ирма Грушевицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 48 страниц)
Долго и счастливо. Глава 48
Soundtrack – When It Don't Come Easy by Patty Griffin
– Солёный попкорн и пиво.
– Начос с соусом сальса. Попкорн и пиво – это банально. Да и невкусно! Самый лучший попкорн ты получаешь только дома: в том, что продают в кинотеатрах, никогда не хватает масла и соли.
– Возьми с собой бутылочку масла и солонку.
– Чтобы меня на выходе из кинотеатра ждали психиатры? Чипсы и соус – мой выбор.
– Соус капает на рубашку, и ты звереешь!
– Я зверею?
– Да, ты звереешь! Ты звереешь от каждого чёртова пятна, поставленного без твоей санкции.
– Ну, если докажешь, что это сальса из кинотеатра…
– А как я, по-твоему, смогу это сделать?
– Билет покажи.
– Ливи, ну как ты себе это представляешь: я прихожу домой с пятном на рубашке, и в оправдание предъявляю билет.
– Да уж. Чистый сюр. – Я кивнула и хорошенечко оттолкнулась ногами от земли.
Это колесо от старого грузовика папа повесил, когда мне исполнилось тринадцать. Когда в то лето я приехала в Лонгвью на каникулы, во дворе меня ждали очаровательные по своей простоте качели: папа крепко-накрепко привязал колесо канатом к ветви большой сосны, растущей на дальнем конце двора. Да, это были не супермодные качели из ярко раскрашенного пластика с разноцветными канатами: таких качелей было много во дворах моих подружек из Далласа. Старая покрышка от грузовика и тёмно-серый канат – техасские девочки побрезговали бы на него даже смотреть. Я же до тошноты раскручивалась на колесе, зажав истёртую резину покрышки тощими ногами.
Канат порвался в то лето, когда я вернулась жить к папе. Лопнул под моим весом, и я кулем свалилась на землю. Сколько лет назад это было?
Сейчас я снова сидела на своей качели. Майкл расположился рядом, прислонившись спиной к узловатому стволу старой сосны, и лениво перекатывал во рту сухой стебелёк. Мы, как всегда, спорили.
– В кино надо есть попкорн, не упрямься, Ливи!
– Я не упрямлюсь. Чипсы вкуснее.
– О’кей. Берём пакет чипсов, ведро солёного попкорна и пиво. Согласна?
– Согласна. Только не пакет чипсов, а россыпью.
– Ладно, – засмеялся Майк. – Не забудь о наценке.
– Да пошёл ты, – ласково проговорила я и снова принялась раскачиваться, подставляя лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь пушистые сосновые ветки.
Редкое для Лонгвью солнце. Редкий тёплый день. На мне белая папина тенниска, довольно широкая, узлом завязанная на талии. Волосы распущены, на ногах – любимые шорты и тёмно-синие «конверсы». Очки я предусмотрительно не надела, чтобы немного позагорать, отчего при взгляде на Майка всё время приходилось щуриться.
И как он не умирает в кожаной куртке в такую жару. Я еле сдерживалась, чтобы не попросить его принести мне ведро холодной воды и вылить на голову. Пекло, сущее пекло. А этот олух в кожаной куртке, тёмных джинсах и вусмерть раздолбанных "мартинсах", которые, по-моему, ещё Марти носил.
– Тебе не жарко? – презрительно начинаю я.
– Неа.
– Может, хоть куртку снимешь?
Майк мотает головой.
– Под ней ты, небось, воняешь как скунс, вот и не снимаешь.
Майк смотрит на меня мрачно.
– Ты когда-нибудь чувствовала, чтобы я вонял?
Я морщусь, хотя вынуждена согласиться: от Майка всегда приятно пахло.
– Неа.
– Вот и молчи тогда.
Он сидит под деревом, играя во рту сухой травинкой, а я всё раскачиваюсь на своей старой качели, которой нет уже больше пятнадцати лет.
– Мне не хватает наших споров.
– И мне, Майки.
Солнце пробивается сквозь сосновые ветки и падает на его лицо. Мальчишеское, юное, именно такое, каким я любила его вспоминать. Его волосы ещё не острижены. Гладкие, они собраны в низкий хвост, и на макушке, там, где попадает солнце, отливают синевой.
– По-моему, это были не споры. Мы просто любили друг друга подначивать.
– Угу, – согласно кивает он. – Когда ты злилась, у тебя так подрагивали губы, будто ты вот-вот расплачешься. Меня это чертовски пугало, если честно.
– Да я еле сдерживалась, чтобы не засмеяться! Больше двухсот фунтов мускулов, громадный рост, а взгляд – как у провинившегося детсадовца. Конфликт формы и содержания.
– Фига себе конфликт! – Майк выплюнул соломинку и сел ровнее. – Я чуть в штаны не делал, когда ты начинала злиться. Всё думал, что допеку тебя когда-нибудь, и ты меня бросишь меня.
– Я бы никогда не бросила тебя, Майки.
– Знаю, капелька.
Я продолжала раскачиваться, подставляя лицо солнцу. Так хорошо, так спокойно. Это место будто окружено светлой аурой, не пропускающей ни единого раздражающего звука или образа. Покой. Абсолютный покой.
– Майк, я всё хотела спросить тебя…
– Ну.
– Зачем тебя понесло в Ванкувер? Неужели, ближе подарка не нашлось?
На его смуглом лице расползлась широченная улыбка.
– Неа, не нашлось.
Он снова замолчал. Знакомое раздражение разливалось внутри, и я с удивлением заметила, что соскучилась по этому ощущению.
– Знаешь же, что я это ненавижу, – процедила я сквозь зубы.
– Что именно?
Вопрос был задан настолько наигранно, что немедленно захотелось стянуть с себя кед и швырнуть в Майка.
– То, что из тебя надо всё вытаскивать клещами. Говори, что хотел подарить.
Плечи Майкла затряслись от беззвучного смеха.
– О, тебе бы понравилось!
Моя рука потянулась к шнурку.
– Ой-ой, не надо. – Он поднял вверх обе руки и громко рассмеялся, обнажая в улыбке идеальные белые зубы. – Я хотел купить машину.
– Машину? – Я остановила качели. – Ты хотел купить мне машину?
– Ага.
– И купил?
– Почти. Договорился с хозяином салона и даже аванс внёс. Кстати, тебе его вернули?
– Не знаю, – пожала я плечами. – Пол занимался всеми делами, когда я… Ну, после того как…
Майк понимающе кивнул.
– И как это ты решился купить мне машину?
– Ну, я подумал, что не подобает жене лучшего механика западного побережья ездить на таком уродце.
– Ах, так тебя это всё-таки задело! – протянула я, мгновенно вспоминая старый разговор в ночном клубе. – Бедный ты, бедный. Самолюбие, значит, взыграло?
– Есть немного, – послушно согласился Майк.
– И какую машину ты собирался мне купить?
Майк назвал марку. Я удивилась.
– Необычный выбор.
– Одна из самых безопасных. И надёжная. "Майбах", конечно, надежнее, но его я бы не потянул.
– У Дилана "Майбах", – зачем-то сказала я.
– Знаю. Он лучше заботится о вас, чем я.
– Не говори так, Майки. Я всегда знала, что мы с Максом для тебя важнее всего.
– А я и не говорю. Я говорю, что его забота качественней. У него больше возможностей.
– Я была счастлива с тобой, Майки.
– Знаю, капелька.
Солнце постепенно клонилось к закату. Деревья, окружающие задний двор, отбрасывали на траву длинные тени. Подул прохладный ветерок, позволивший наконец дышать. Одной рукой я подняла волосы, подставляя ему вспотевшую шею.
Майкл, прищурившись, смотрел на верхушки деревьев. Я помнила этот взгляд: он что-то напряженно обдумывал.
– Он любит Макса, Майки. И меня любит. И Эбби.
– Я это вижу. И знаешь, лучше бы он оказался не таким хорошим. Я даже ненавидеть его не могу, хотя иногда очень хочется.
– Прости меня, пожалуйста.
– Не надо, Ливи. Я бы всё равно ушёл. И что с тобой было бы, если бы не Дилан?
– Ты видел, что было со мной, – тихо проговорила я.
– Да. И очень от этого страдал. Если бы я мог тогда хоть что-то изменить…
Странно, я всегда думала, что заплачу, когда Майк заговорит о моей измене. Но слёз не было. Я чувствовала, что здесь не плачут. В этом месте даже на серьёзные темы надо говорить с улыбкой. И пусть это улыбка сожаления, но она очищает получше нескончаемого потока слёз. Радость успокаивает.
– А сейчас? Сейчас, Майк, ты хочешь что-нибудь изменить?
– Неа, – уверенно сказал он. – Здесь наши дороги расходятся.
– Никогда не думала, что смогу тебя отпустить.
– А у тебя и не получится, – покачал он головой. – Я – часть тебя, Ливи. Часть твоей души и сердца. Ты сможешь с этим жить. Не у всех это получается, а вот у тебя получится. Я слабее тебя, и он слабее, – Майк кивнул в сторону. – Он в тысячу раз слабее, хотя кажется сильным. Ты нужна ему гораздо больше, чем мне. Потому что однажды он тебя уже терял.
– Майки, – я попыталась слезть с качелей, но он меня остановил.
– Нет, капелька. Ещё не время. Да и не то это место для тебя, чтобы останавливаться. Улыбнувшись, он обернулся. Я проследила за его взглядом. Передо мной был наш дом.
Странно. Я была уверена, что нахожусь на своём заднем дворе. Ну да, вот сосна, мои качели, но дом – наш с Майком. На крыльце стоит велосипед Макса. Он выглядит новее, чем я его помню. Да и москитная сетка, закрывающая летнюю дверь, старая, с загнутым снизу углом – она прорвалась от бейсбольного мяча, посланного пьяным питчером Стивом пьяному же катчеру Майклу в его последнее лето. Я прекрасно помню, что через год после его смерти поменяла её на новую. Внезапно я уловила внутри дома движение, и неожиданно на крыльцо выбежал Макс.
Закрыв рукой рот, я во все глаза смотрела на своего четырёхлетнего сына. Он помахал рукой Майклу, и его звонкий голосок разнёсся по двору:
– Папа, мама зовёт ужинать. Сегодня мясо как ты любишь и персиковый пирог.
– Сейчас иду, сынок, – прокричал Майк и, повернувшись ко мне, улыбнулся: – Видишь, у меня всё хорошо.
Я не могла вымолвить ни слова – настолько была поражена.
– Это мой рай, Ливи. А у тебя будет свой. Он тебе его подарит, я знаю.
Я проглотила стоявший в горле комок. Нельзя осквернять это место слезами.
– Я люблю тебя, Майки.
– Я знаю. Прощай, капелька.
– Прощай, Майки.
Он неторопливо направился к дому. Подойдя к крыльцу, Майк протянул руки, и Макс с готовностью запрыгнул на него. Обняв сына, Майк сел на верхнюю ступеньку крыльца.
– Смотри, какой красивый закат. – Он кивнул на позолоченные верхушки деревьев.
– Что вы делаете? – услышала я женский голос, а через мгновение в полном смятении уставилась на вышедшую из дома саму себя.
Я выглядела моложе, волосы – ещё длинные – закручены в свободный узел. На мне знакомые потрёпанные джинсы и заляпанная желтыми, неаппетитными пятнами футболка.
– Иди к нам, Ливи! – позвал Майк, и я с готовностью села рядом. – Смотри, какой закат.
– Красиво, – улыбнувшись, я склонила голову на его плечо. – Надо бы сфотографировать. Фотоаппарат, как всегда, не заряжен?
– Наверное, – засмеялся Майк. – После ужина посмотрим. Что там, мясо по-мексикански? – Он быстро вскочил на ноги, увлекая нас с Максом за собой.
– Да. И если вы не поторопитесь, будете есть холодным. По второму кругу разогревать я не собираюсь.
Майк засмеялся и вскочил на ноги. Одной рукой он подхватил Макса, а второй, без каких-либо усилий, закинул меня себе на плечо. Я возмущённо взвизгнула, заколотив руками по его спине. Макс заливисто хохотал, помогая отцу открыть дверь. Не оборачиваясь, Майкл Вуд завёл свою семью в дом.
Долго и счастливо. Глава 49
Soundtrack – A Whiter Shade Of Pale by Annie Lennox
Возвращение сознания было похожим на внезапный порыв ветра. Сильный и неожиданный, он сорвал щеколду, и в распахнутое окно ворвался грохот урагана, бушевавшего снаружи. Звуки и образы, меняющиеся картинки, вспышки яркого света, резкая боль от посыпавшегося разбитого стекла – настолько всего много, настолько сразу, что я закричала. Или показалось, что закричала. Во всяком случае, мой крик не произвёл на окружающий мир должного эффекта. Или окружающий мир не удосужился его услышать.
Пришлось открыть глаза. Или закрыть. Понадобилось несколько секунд, чтобы окончательно удостовериться в правильности определения выполненного действия. С удивлением я обнаружила, что с открытыми глазами чувствую себя комфортнее. Я поморгала и попыталась сфокусировать взгляд на каком-нибудь предмете, но передо мной не было ничего, кроме тёмно-серого нечто. Какое-то марево – не колышущееся, но статичное, более яркое справа и утопающее в непроглядной темноте слева. Я попыталась повернуть голову к свету. Сделать это не удалось: шея оказалась закована в панцирь, ограничивающий движение, что меня скорее удивило, нежели испугало. Попытка как можно сильнее скосить глаза на источник света тоже ни к чему не привела. Разве что от напряжения разболелась голова.
Тогда я начала слушать. Это было сложно. В голове нещадно шумело, и этот шум заглушал все звуки. Лишь равномерное попискивание – далёкое, слабое, как надоедливый комар, – разбавляло рокот, но отнюдь не желанным разнообразием.
"Пи-пи-пи", – пищало где-то на верхушке сознания.
"Пи-пи-пи", – отдавалось внутри ритмичным постукиванием.
"Пи-пи-пи", – да выключите вы эту дебильную пипикалку, она мешает сосредоточиться.
А сосредоточиться надо было. Ох, как надо было. Но кто бы сказал на чём. Так бывает, когда упустишь что-то важное посреди обыденного разговора.
Пи-пи-пи.
Что же, что же это такое? Из-за чего? Почему я это слушаю? Почему лежу, почему не могу повернуть шею? Почему не действует левая рука? А правая? Правая работает. Ого-го! Шевелится. Пальцы шевелятся. Вот так, вот так, осторожно, как пианист перебирает клавиши. Ну, может, он и не так перебирает, но если бы я была пианистом, то перебирала бы именно так.
– Лив, родная, я здесь. Ты слышишь меня? Слышишь?
Чей-то голос – добрый, взволнованный – врывается в голову. Я пытаюсь его идентифицировать. Тщетно. Он постоянно говорит – страстно, реже повелительно – но внутри меня только одно пи-пи-пи – успокаивающее, ровное, как дыхание, тёплое, поглаживающее правую руку.
Иногда сквозь сон я слышу другие голоса. Я прислушиваюсь к разговорам, понимая, что они для меня важны, но быстро устаю и засыпаю.
* * *
– Поезжай домой.
– Нет.
– Поезжай. Я тебя подменю.
– Я сказал нет.
– Дилан, тебе надо отдохнуть. Поесть, принять душ, в конце концов! Что и кому ты хочешь доказать?
– Я ничего и никому не доказываю. И никуда не поеду.
– Мама волнуется.
– Мама всегда волнуется. Что ты от меня хочешь, Фибс?
– Я хочу, чтобы ты отдохнул.
– Нет.
– Я побуду здесь. Малейшие изменения в её состоянии – и я звоню тебе, согласен?
– Не знаю…
– Знаешь, ещё как знаешь. Кимберли собирается забрать детей в Лонгвью. Макс кричит, что никуда не поедет и Эбби не отпустит. Надо что-то решать.
– …
– Так ты едешь?
– Да. Ты должна пообещать, что…
– Не волнуйся. Я сразу тебе позвоню.
– Спасибо, Фибс.
– Не называй меня так. Знаешь же, что не люблю.
* * *
– Она меня слышит?
– Конечно, слышит.
– Ма-ам. Мам, это я. Ты слышишь меня?
– Врачи говорят, важен эмоциональный настрой. Если обращаться с радостью, то она обязательно это почувствует.
– Она в коме, да?
– Нет, малыш, мама отдыхает. Очень многое ей пришлось пережить в последнее время.
– Она здесь из-за тебя.
– Да, из-за меня.
– Я тебя ненавижу.
– Я знаю.
– Если хочешь побыть с мамой один, я могу выйти.
– Хочу.
– Я буду за дверью, хорошо?
– Ма-ам… мамочка… это я, Макс… Мам, я… Я так по тебе скучаю. И Эбби тоже. Просыпайся быстрее, а. Ким хотела нас забрать, но я сказал Дилану, что никуда не поеду. И тёте Кэтти нас не отдал, хотя она предлагала, потому что мне надо в школу. Ты не волнуйся, я всё нагоню потом, будь уверена. Я договорился с Джорджем, он будет присылать задания по электронке. Я всё буду делать, мам. И, знаешь, Дилан сказал, что это из-за него ты здесь, и я сказал, что его ненавижу. Ты только не расстраивайся, я не это хотел сказать. То есть, вообще-то, это, но я его не ненавижу. Они все молчали, ничего нам не говорили, но хорошо, что его не было на том самолёте. Дилан… он, знаешь, он как папа… Ну, то есть он не как папа, но он ведёт себя так, будто он папа. Он очень переживает, я вижу. Он только вчера пришёл домой, его не было три дня. Он сразу пришёл к нам. Мам, Эбби тебя всё время зовет, но я говорю, что ты в поездке, как раньше бывало. И когда Дилан вчера пришёл, то она заснула с ним, и я ничегошеньки не сказал. Я же понимаю. Мам, мамочка, ты… ты просыпайся давай. Чего ты всё спишь да спишь? Они говорят, что ты должна спать, но зачем так долго? Голова же будет болеть. Просыпайся. Я очень боюсь.
– Всё в порядке?
– Да.
– Ты очень любишь маму, да?
– Да, Макс. Очень люблю.
– Я читал, ну, там, в Интернете. Там много пишут всякого. Там писали, что ты любил маму даже тогда, когда папа был жив.
– Это так.
– Ты знал папу?
– Однажды я уже отвечал на этот вопрос, Макс. Недостаточно хорошо.
– И ты сказал маме, что любишь её, когда папа был жив?
– Нет, не сказал.
– А если бы он до сих пор был жив, ты бы сказал?
– Нет.
– А если у вас с мамой будут ещё дети, ты будешь любить Эбби, как их?
– Буду.
– Это хорошо.
– А почему ты не спрашиваешь про себя?
– Про себя? В смысле?
– Буду ли я любить одинаково новых детей и тебя?
– А-а. Это неважно. Меня необязательно любить, я уже взрослый. А Эбби – её надо.
– Я люблю тебя, Макс. Люблю и всегда буду любить.
– Когда мама придёт в себя?
– Врачи говорят, в любую минуту.
– Мне страшно. А если она так и будет лежать?
– Всё будет хорошо, дружище. У неё самые лучшие врачи. Просто мама очень устала.
* * *
– Лив, это я, мама. Ты слышишь меня, малышка? О, детка, как же ты нас всех напугала! Тим передаёт привет, но у него сейчас сборы, и он еле меня отпустил. Папа тоже здесь. Мы рады, что с тобой всё в порядке. Они говорят, что так лучше. Что тебе нужен отдых. Я тоже так считаю. Твоя ключица – о, малышка, она в панцире! Дилан – он всех здесь на уши поставил. По-моему, его все боятся. Эллен – она замечательная. И все остальные Митчеллы тоже. А дом какой! Это сказка, малышка, настоящая сказка!
* * *
– Лив. Лив. Моя Лив. Девочка моя, ты меня слышишь?
…
– Я здесь. Я с тобой. Я рядом. Ты чувствуешь меня? Почувствуй! Вот я. Здесь. Я целую тебя. Вот так.
…
– Лив. Я. Я так перед тобой виноват.
…
– Прости, что не уберёг. Прости, что меня не было рядом.
…
– Ты так мне нужна, родная. Так нужна. Я… Мне очень страшно, Лив. Так страшно, как никогда не было раньше. Не знаю, как мне быть…
…
– Ты спи, любимая, спи. Доктор Стюарт сказал, что сон – лучшее лекарство для вас обоих. Спи, радость моя. Спи.
* * *
– Он в тысячу раз слабее, хотя кажется сильным. Ты нужна ему гораздо больше, чем мне. Потому что однажды он тебя уже терял.
* * *
В следующий раз я как-то сразу поняла, что лежу на кровати и смотрю в потолок. Именно он был тем тёмно-серым нечто из моего первого включения. Сейчас он был светлым, окрашенным в нежно-розовые тона. Рассвет, догадалась я, хотя голову повернуть так и не получилось.
Как же красиво сейчас дома! Подъездная дорожка, посыпанная белым песчаником, словно путь в сказочную страну, – розовая, сияющая, обещающая счастливые приключения. Закатная комната Фиби – безусловный шедевр нашего дома, но я попросила Дилана устроить нашу спальню в восточном крыле: обожаю просыпаться, согретая ласковыми солнечными лучами. Или поцелуями любимого, их заменяющими.
Его поцелуи. Его руки. Тяжесть его тела, напряженность его желания. Я выныривала из сна, разбуженная его прерывистым дыханием. Он входил в меня осторожными, медленными толчками. Податливый шёлк моей ночной рубашки скатан, его губы смыкались на моём соске, и я изгибалась, подставляя для поцелуев всё тело.
Он любил меня – дразнил, целовал, возбуждал… Какая же это радость – доставлять удовольствие любимому мужчине. Не заботясь о внешнем виде или о том, что не успела принять душ. Это привилегия любви. Всё что моё – твоё. Я – продолжение тебя. Ты – продолжение меня.
Ты – продолжение меня.
Но если я здесь, то где же ты?
В одно мгновение на меня обрушилось всё, пережитое ранее: боль, удар, страх, дождь, дорога. Фиби, умоляющая остаться. Голос Джейсона, прорывающийся сквозь шум: «Есть информация об одном погибшем». Страх. Самолёт. Пожар. Сиэтл. Дилан. Дилан…
Крик обжёг мои лёгкие.
– Не-ет!
– Ш-ш-ш, милая, я здесь. Здесь.
– Дилан! О нет, господи, Дилан! Дилан!
Я билась на кровати, превозмогая боль в груди и руке.
– Лив, родная, успокойся. Я здесь.
Я задыхалась в рыданиях, слёзы заливали лицо. Я рвалась подняться, но сильные руки, державшие меня, не давали это сделать.
– Пустите меня! Не трогайте! Мне надо к мужу.
– Лив, я здесь. Посмотри на меня!
Чьи-то ладони схватили моё лицо, а я пыталась оторвать их от себя, царапаясь, как тигрица.
– Нет! Дилан! Дилан! Н-е-е-е…
Когда твёрдые губы обрушились на мой рот, заглушая крик, я замерла: какого чёрта?!
Но к своему удивлению, через мгновение поняла, что узнаю эти губы. Я знаю их нежность. Знаю эти осторожные ласки. Знаю, что, как только они станут настойчивее, мне захочется больше. Видимо, поэтому сейчас они и не торопятся. Они ласкают меня лёгкими прикосновениями, очень и очень осторожными. Знакомым жестом я поднимаю руку и запускаю её в волосы целующего меня мужчины. Он стонет. Я чувствую его вибрацию во мне, я слышу в этом стоне боль. Медленно я открываю глаза и встречаюсь взглядом с изумрудными глазами своего мужа.
– Ты?
– Любовь моя…
– Это ты.
– Да, родная.
– Ты здесь. Живой…
– О, малышка…
– Ты здесь. Ты со мной.
Почему-то на эти простые слова уходят все силы, и, закрыв глаза, я снова погружаюсь в сон. На этот раз, счастливый.
* * *
Это было нелегко! Господи, как бы мне хотелось сказать обратное, но это было совсем нелегко. И я даже не знаю, что в этой ситуации самое мучительное: слышать подчёркнуто бодрые заверения в том, что всё будет хорошо, видеть запрятанное глубоко сочувствие в глазах родных или же понимать, что в произошедшем никто кроме меня не виноват.
Любовь и забота, которыми я была окружена, давили, но все попытки казаться сильной заканчивались ничем.
С той минуты, как я пришла в себя, мы играли роли. Это была защитная реакция: Дилан был собранным и серьёзным, я же старалась как можно реже давать ему повод для волнения.
Первые дни сознание было затуманено обезболивающими препаратами, но это состояние быстро прошло, уступив место борьбе против каждого укола, каждой таблетки, что в меня пихали. Я убеждала врачей, что мне не больно, а даже если и больно, то совсем чуть-чуть, и с этим вполне можно справиться.
Дилан воевал не на моей стороне. Он прекрасно знал почему я так делаю, но по какому-то странному молчаливому уговору мы это не обсуждали. Нет, не таким образом Дилан Митчелл должен был узнать, что его жена ждёт ребёнка. Мне было очень за него обидно.
Да вру я! Мне было стыдно. Мне было плохо. Меня от себя тошнило.
Я разваливалась на части, когда оставалась одна. Не в состоянии вытащить себя из пропасти вины, я плакала. А потом снова плакала, потому что знала, что муж обязательно заметит мокрые дорожки на моём лице и расстроится ещё больше. Ещё больше замкнётся.
Глупо. Как всё глупо получилось. В отличие от расхожего мнения, нас беда разъединяла. Мы не говорили о произошедшем, но позволяли "не произошедшему" отравлять нашу жизнь, и с каждым днём всё больше друг от друга отдалялись.
Как только стало возможным, Дилан перевёз меня в Сиэтл, в медицинский центр Вирджиния Мэйсон. Этому предшествовали длительные консультации. Доктор Стюарт выглядел оскорблённым, когда по нескольку раз в день ему приходилось повторять мой диагноз каждому, кого Дилан приводил в его кабинет. Я не вмешивалась, отчасти потому, что была слаба, отчасти понимая, что мужу эта суета нужна больше, чем мне. Я доверяла своему врачу, но, по-моему, когда мы уехали, персонал больницы вздохнул с облегчением.
Не знаю, сколько Дилану это стоило, но в самолёте я насчитала порядка десятка врачей, то и дело появляющихся в моём отсеке. Они внимательно изучали приборы, к которым я была подсоединена несметным количеством проводов. Дилан всё время был рядом и только ненадолго выходил с очередным посетителем, чтобы через пару минут вернуться со словами "всё хорошо, постарайся поспать". Кажется, один из этих врачей был окулистом.
И лишь когда в конце первого дня в Сиэтле я узнала, что Дилан вновь собирается остаться на ночь, как он делал на протяжении всего срока моей госпитализации, я взбунтовалась.
– Ты нужен мне дома! Ты нужен детям! – кричала я. – Со мной всё будет в порядке. Со мной уже всё в порядке. Пожалуйста, Дилан, вокруг так много суеты. Не заставляй меня чувствовать себя ещё хуже.
Он сразу принялся возражать, но слёзы, стоящие в моих глазах, и тревожный писк приборов заставили его покориться моим требованиям, и теперь ночи я проводила одна.
Разумеется, Дилан приезжал, разумеется, не единожды за день звонил. Кроме него, ко мне нескончаемым потоком шли посетители: родные, друзья, коллеги Дилана по работе, с которыми я была едва знакома, их жены, партнёры – тем или иным способом мне оказывались знаки внимания. Каждый день в вазах появлялись новые цветы, каждый день мне доставлялись подарки – от мягких игрушек до косметических средств и изысканных деликатесов. Но даже в этом я чувствовала вмешательство мужа: никто из них не заговаривал ни об аварии, ни о том, что произошло здесь, в Сиэтле. Единственным человеком, снабжавшей меня информацией о внешнем мире, вернее, той его части, от которой Дилан старательно меня отгораживал, была Фиби.
Она навестила меня в один из первых дней и сначала долго и оживлённо болтала о погоде, об успехах Эшли, о Джейсоне. Её трескотня была натянута, как и наши возобновившиеся отношения. Я улыбалась, вежливо кивала, но в какой-то момент Фиби замолчала и воззрилась на меня испытующим взглядом. Я его выдержала.
Она поднялась с кресла и отошла к окну, словно дистанцируясь.
– Я должна попросить у тебя прощения, – через какое-то время произнесла Фиби.
– За что?
– За то, что не понимала, как сильно ты любишь моего брата. Я не верила тебе, Оливия, и искренне прошу за это прощения.
– Но почему?
Её следующие слова заставили меня напрячься.
– Потому что помню вас с Майклом. Помню ваши отношения. Помню его дурацкие трусы, и как дружно, посемейному вы страдали похмельем. А ещё помню, как сильно я вам завидовала.
Фиби отвернулась к окну. Очередное "почему" было готово сорваться с губ, но я понимала, что торопиться не стоит. Объяснение между нами должно состояться. И лучше поздно, чем никогда.
– У нас с Джеем всё по-другому, – продолжила она. – В то время мы переживали кризис. Эта поездка стала шансом к примирению. Да мы, в общем-то, и не ссорились. Это всё мои тараканы.
Будто собираясь с мыслями, Фиби медленно прошлась по комнате и присела ко мне на край кровати.
– Понимаешь, я тогда всё время думала: а не поторопилась ли я? – заговорила она тихо. – Мне всего двадцать пять, а я уже – по уши в отношениях. У меня было столько планов на жизнь, и вдруг оказывается, что их приходится корректировать. Я люблю Джейсона, но невозможно собраться и поехать, скажем, в Индию, потому что на завтра у него назначены важные слушания. И с каждым разом эти слушания становятся всё важнее и важнее. – Фиби тяжело вздохнула. – Из наших отношений исчезла первоначальная лёгкость, и я всерьёз задумывалась сделать перерыв. Но вот я вижу людей, которые знают друг друга всю жизнь, и между ними нет напряга. И за эти несколько дней, что я за вами наблюдала, я поняла, что это возможно: принимать человека таким, какой он есть. Что близость – в сердце, а не в словах и поступках. И что этой близости, нежности, снисходительности друг к другу достаточно, чтобы жить счастливо. Я искренне вами восхищалась. – Фиби посмотрела на меня обвинительно. – И вот теперь оказывается, что не всё так безоблачно. Что даже в таких идеальных отношениях кто-то один может быть несчастным и искать счастье на стороне.
Что я могла на это сказать? Начать оправдываться? Зачем? Это моя жизнь, никак Фиби не касающаяся. Да и не думаю, что мои оправдания так уж ей нужны.
Неожиданно она придвинулась ближе и взяла меня за руку.
– Но дело даже не в том, что я перестала уважать тебя из-за измены Майклу – что называется, не сотвори себе кумира. Дело в том, что, я испугалась: а вдруг, я такая же, как ты. Вдруг, я тоже в какой-то момент сорвусь и сделаю то, с чем не смогу жить дальше.
Теперь она смотрела на меня выжидающе. Из её сбивчивых объяснений я поняла, что Фиби запуталась. И я запуталась, не понимая, чего именно она ждёт от меня. Пауза между нами затягивалась.
– Ты сказала, что у вас был кризис, – начала я. – Что ты сомневалась в правильности своего выбора, так? – Она кивнула. – Прошло три года. Ты до сих пор так думаешь?
– Нет, – она покачала головой.
– Так что же изменилось?
– Вроде бы ничего.
– Ты по-прежнему любишь Джейсона?
– Да, – снова кивнула Фиби. – И он меня любит. Но ведь и вы с Майком друг друга любили, и вам это не помогло.
– Зато помогло вашим родителям. Помогает Саймону и Кэтрин. И Джессике с Майклом. И ещё многим парам. Я была счастлива с Майклом, Фиби, в этом ты права. Но если бы у меня была возможность всё вернуть назад, вряд ли я поступила бы иначе.
– Значит, всё-таки тебе не хватало Майкла?
– То, что произошло между мной и Диланом, не имело к нему никакого отношения. Это было не просто желание попробовать что-то новое. Это была попытка остаться собой.
– Но это же очень эгоистично.
– Первый раз в жизни я позволила себе быть эгоисткой. Я совершила много ошибок, но нашу первую ночь с Диланом таковой не считаю. Я любила его тогда, люблю и сейчас. Но сейчас эта любовь никому не причиняет боли.
– Я бы так не смогла, – задумчиво прошептала девушка. – Мне не хватило бы сил скрывать это от Джейсона.
В глазах Фиби читался вопрос, и я поняла, что наши дальнейшие отношения зависят от того, как я на него отвечу.
– Да, я думала, что было бы, если бы Майкл остался жив.
– И?
– Я бы осталась с ним. Настолько, насколько он мне это позволил.
Фиби резко поднялась с кровати и снова подошла к окну.
– Наверное, это было бы правильно, – произнесла она через некоторое время. – Правильно для всех – оставить всё, как есть. Жить, как жили раньше. Правда, для моего брата этого "как раньше" больше не существовало. Он был несчастлив, Оливия. И я никогда тебе этого не прощу.
– Знаю. И именно поэтому не прошу у тебя прощения.
– Если когда-нибудь ты снова причинишь ему боль…
– Уже причиняю, – грустно улыбнулась я, обводя рукой палату.
– На этот раз я тебя прощаю.
После этого разговора наши отношения не то чтобы сразу пошли на лад, но явным холодком уже не отдавали. Именно Фиби рассказала мне о результатах расследования авиакатастрофы. Предварительной версией случившегося считался подлом стойки переднего шасси. Следствие ещё должно было установить, что явилось причиной возникшего дефекта. Не сбрасывался со счетов и человеческий фактор. Расследование обещало быть масштабным, и, кроме официальных органов, в нём были задействованы службы безопасности и аэропорта Такомы, и корпорации Митчеллов.
В этой катастрофе погиб Кевин – наш второй пилот. Я плакала, вспоминая, как парень показывал нам фотографии новорожденного сына. Как гордился, что после двух девочек судьба наконец подарила им с Пэгги мальчика. Митчеллы взяли на себя все расходы по похоронам и, по словам Фиби, Дилан распорядился, чтобы вдове и детям Кевина до конца жизни выплачивалась пенсия.
