Текст книги "Королевство Бахрейн. Лики истории"

Автор книги: Игорь Сенченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Часть Х
Персидский залив в политике России, Франции и Германии
Голограмма памяти

Персидский залив и Российская империя

Главной целью политики Санкт-Петербурга в зоне Персидского залива, как явствует из докладных записок отечественного внешнеполитического ведомства, являлась «забота о защите и продвижении коммерческих интересов России и оказание содействия мусульманам, отправляющимся на паломничество из России в Святые земли ислама». «Развитие нашей… промышленности, – отмечал русский посол в Константинополе Иван Алексеевич Зиновьев в инструкции консулу в Басре Александру Алексеевичу Адамову (31.08.1901), – обязывает нас, так же как и другие государства, заботиться о приискании новых рынков для сбыта наших товаров, в том числе в Месопотамии и на Аравийском побережье Персидского залива» (1).

Архивные документы свидетельствуют, что акцент в своих практических делах на обоих побережьях Залива Россия ставила на конкуренции с иностранными державами в торгово-коммерческой деятельности, и, заметим, мирными средствами. От акций военно-силового характера, «чреватых воспламенением региональных конфликтов», дистанцировалась.

Сохраняя за собой доминирующее положение в бассейне Персидского залива, Англия стремилась не допустить расширения там влияния Российской империи. Политико-дипломатические и торга-вые акции Санкт-Петербурга в этом районе мира были предметом пристального внимания Лондона. Крайне болезненно англичане воспринимали успехи России в Персии. Авторитетом и влиянием в Персии в тот период времени Россия пользовалась высоким. Ярким свидетельством тому – содержание донесения русского посланника в Тегеране гофмейстера Николая Генриховича Гартвига (21.09.1906) о его встрече и беседе с шахом (12 сентября). Во время аудиенции, докладывал Н. Гартвиг, шах просил его телеграфировать в Петербург, что если правительство Российской империи «найдет возможным» поручиться за безопасность Персидского залива, то «он не только от своего имени, но и от лица всех наследников-преемников шахского престола… обязуется делать все в интересах одной России» (2). Из другой депеши Н. Гартвига (от 24.12.1906 г.) следует, что Султан Ахмад Мирза, один из сыновей шаха, претендент на престолонаследие, «обучался русскому языку под руководством русского воспитателя» (3).

Российская дипломатия и русский капитал в Персии действовали инициативно и результативно. Судите сами. В 1889 г. русский подданный Я. С. Поляков основал в Персии Учетно-судный банк. В том же году российское правительство получило от шаха исключительное право (сроком на 5 лет) на разработку проектов строительства в Персии железных дорог и выбор подрядных компаний. Тогда же русский купец Лианозов приобрел концессию на рыбные промыслы на Персидском побережье Каспия, а российские предприниматели Хомяков, Третьяков и Корф начали переговоры с персидским правительством о предоставлении им концессии на строительство Трансперсидской железной дороги.

Впечатляющими можно назвать и результаты торговой деятельности России в Персии. Так, если в 1883 г. торговый оборот между Англией и Персией составлял 75 млн. франков, то в 1889 г. сократился до 50 миллионов, в то время как с Россией, напротив, увеличился до 125 миллионов франков. В 1913–1914 гг. на долю поставок из России приходилось 62,2 % суммарного ввоза Персии, а на долю английских товаров – 12,5 %. Ловко и напористо, по словам самих же англичан, действовали на рынках Персии и Прибрежной Аравии представители мануфактур Морозова и Людвига Ребека. Некоторые города в Персии, сообщали английские дипломаты, можно было бы даже назвать русскими, настолько русские товары «получили в них перевес над другими» (4).

Нельзя не сказать несколько слов и о знаменитой Шахской казачьей бригаде, численностью в 1 750 человек, под командованием русских офицеров во главе с полковником Владимиром Ляховым (в 1908 г. шах назначил его губернатором Тегерана). Бригада считалась главной опорой власти в стране: охраняла шаха, министерства, дипломатические миссии и банки, и даже взимала налоги с населения.

С началом XX столетия, говорится в аналитических записках МИД Российской империи, «Императорское Правительство признало необходимым начать новую политику в Персидском заливе – политику дела» (5). Реализовывая ее на практике, оно установило с рынками этого района прямые торговые связи. Учредило русскую пароходную линию, связавшую Залив с Россией. Открыло банк в Бендер-Бушире. Осуществило акции военной дипломатии, направив в воды Персидского залива (1900–1903) корабли Военно-морского флота Российской империи («Гиляк», «Варяг», «Аскольд» и «Боярин»). И, наконец, учредило там сеть русских консульских постов, которые, как подчеркивается в документах того времени, «с божьей помощью», и должны были стать «активными проводниками» политики России в Персидском заливе.

В Лондоне активность русских в Персидском заливе восприняли как серьезную угрозу английским интересам. Активизация торгово-промышленного капитала России в Персидском заливе, успехи там русской дипломатии были настолько для англичан ощутимыми, что данный вопрос рассматривался в Палате общин английского парламента (январь 1902 г.). Дискуссии велись под углом зрения «недопущения дальнейшего упрочения позиций России в Персидском заливе» и усиления ее «обаяния среди местного населения».

В контексте такой политической установки Лондон стал предпринимать в отношении России в зоне Персидского залива демарши политико-дипломатического и коммерческого характера. «Английские негоцианты, – докладывал посол Российской империи в Константинополе Иван Алексеевич Зиновьев, – твердо решили сделать все, что от них зависит, чтобы помешать успеху наших коммерческих предприятий; и, действуя в данном направлении через своих представителей в Персидском заливе, «проводят соответствующую обработку шейхов арабских племен» в Прибрежной Аравии (6).

Приняв на вооружение тактику гибкого реагирования, России удавалось парировать направленные против нее действия Англии. Русский торгово-промышленный капитал уверенно завоевывал позиции на новых для него рынках зоны Персидского залива. Повышенным спросом у тамошних торговцев пользовались русский керосин и ткани (ситец и атлас), а также мука, сахар и свечи (одну треть свечей, поступавших в те годы на рынки Аравии, составляли поставки из России). Некоторые виды ситца, по донесениям российских дипломатов, приобрели такую популярность, что английские коммерсанты стали даже подделывать их в Индии и сбывать на рынках Аравии «под именем русских» (7). Лучшей мукой на рынках Хиджаза считалась тогда русская. Поэтому муку, поступавшую в Аравию из других стран, часто продавали под русской маркой – «Московия».

Цель политико-дипломатических акций России в зоне Персидского залива состояла в том, чтобы, с одной стороны, «мирными средствами парализовать дальнейшие своекорыстные действия англичан» в том крае, а с другой – «укрепить русское влияние среди местного населения». Попытаться выстроить максимально широкое, насколько получится, торгово-коммерческое общение России с Южной Персией и шейхствами Прибрежной Аравии (8).

Преследуя, параллельно с коммерческими целями и политические интересы в зоне Персидского залива, писал министр иностранных дел России Владимир Николаевич Ламздорф послу в Константинополе Ивану Алексеевичу Зиновьеву (21.01.1904), «мы силою вещей должны будем войти в… общение с арабскими шейхами». Почва для этого «отчасти уже подготовлена». Свидетельством тому – «проявление ими симпатий к России вплоть до… ходатайств о принятии в русское подданство». Факт преобладания Англии в Персидском заливе, подчеркивал В. Н. Ламздорф, «отнюдь не может считаться достаточным основанием для… полного там бездействия с нашей стороны». Опыт показывает, что «именно деятельность России на Персидском побережье Залива в сравнительно короткое время существенно изменила к худшему положение там англичан, считавшееся тоже, якобы, всецело преобладающим» (9).

За последние годы, констатировал В. Н. Ламздорф, России удалось, благодаря совместным усилиям министерств иностранных дел и финансов, а также русского торгово-промышленного капитала, «установить достаточно прочные торговые сношения» с обоими побережьями Персидского залива и с Месопотамией. Суда «Русского Общества Пароходства и Торговли» (РОПиТ) совершают «шесть ежегодных срочных рейсов в местные порты. Заходят туда суда и других российских компаний». Учреждены торговые агентства в двух портах. «Русские товары проникают далеко в глубь Аравии». Словом, русская торговля приобретает в Персидском заливе позиции, «отвечающие ее весу и влиянию в мире», и «обещает с каждым годом и дальше развиваться».

Заметную лепту в «усиление обаяния России среди народов Персидского залива» внесло, по мнению В. Н. Ламздорфа, Морское ведомство, которое неоднократно посылало в порты Персидского залива русские боевые корабли с миссией военной дипломатии. Цель походов состояла в том, чтобы «дать прибрежному населению понятие о мощи России и подорвать укоренившееся в нем преувеличенное представление о могуществе Англии» (10).

С уверенностью можно сказать, сообщали российские дипломаты, что походы в Персидский залив русских боевых кораблей рельефно обозначили силуэт Державы Российской в сердцах и умах населения Прибрежной Персии и Побережной Аравии. В то же самое время они высветили и возросшее значение Персидского залива в системе мирового морского судоходства, равно как и в структуре внешнеполитических координат России.

Пытаясь не допустить укрепления позиций России в Персидском заливе, Англия, по выражению российских дипломатов, «не гнушалась ничем»; распространяла «заведомо неверную информацию» о намерениях Санкт-Петербурга в этом районе мира. «С некоторых пор, – докладывал консул Российской империи в Багдаде Александр Федорович Круглов (12.08.1897), – здесь стали, более чем когда-либо, распространяться слухи о том, что по Персидскому заливу, то и дело, снуют русские шпионы; что русское правительство посылает туда целый флот; назначило консула в Маскат и намерено захватить Бендер-Аббас и Куэйт [Кувейт]. Слухи эти усиленно подогреваются английской прессой и английскими агентами, имеющими, очевидно, целью, во что бы то ни стало, навязать общественному мнению мысль об опасности, грозящей Персидскому заливу со стороны стремящейся туда России» (11).

В том, что касалось деятельности России в Персидском заливе, то, по словам, А. Ф. Круглова, англичане «всячески сгущали краски». Так, английское политическое агентство в Басре «запустило слух», что русский консул в Исфахане, князь Аристид Михайлович Дабижа, отправившийся в служебную поездку по своему консульскому округу, включая Бушир и Мохаммеру, выполнял, дескать, очередную разведывательную миссию в целях реализации планов России по обретению Бендер-Аббаса (12).

Еще до моего отъезда в служебную командировку из Исфага-на на юг Персии, информировал внешнеполитическое ведомство России князь А. М. Дабижа (14.08.1899), «здесь стали распространяться самые невероятные слухи о целях моего путешествия». По мнению англичан, организаторов этих слухов, моя поездка, оказывается, «имела прямое отношение к проектам России утвердиться на берегах Персидского залива», и забрать в этих целях в свои руки Бендер-Аббас. Распуская «самые невероятные слухи о злостных намерениях русских», писал А. М. Дабижа, англичане намеревались «преувеличением опасности», грозящей, якобы, интересам Англии в Персидском заливе со стороны России, «разжечь политические страсти». Цель всего этого заключалась в том, чтобы «обосновать» необходимость незамедлительных действий по «увеличению своих морских сил в Персидском заливе», а также по «занятию островов Кишм и Ормуз» – для усиления контроля над Ормузским проливом. Страстное желание англичан состоит в том, чтобы «закрыть Персидский залив для иностранных судов», сделать его «британским озером», открытым только для британской торговли.

В Бушире, доносил А. М. Дабижа, и в других местах на обоих побережьях Персидского залива «с его островами до Бахрейна включительно, англичане пустили глубокие корни». Земли эти они считают «своим достоянием и как бы естественным продолжением Индии». Воды Персидского залива, который, как опасаются британцы, может стать тем ключом, с помощью которого их соперники в лице крупных мировых держав, и в первую очередь России, попытаются «открыть с моря вход в Индию», они «ревниво охраняют». Всячески препятствуют деятельности в Персидском заливе, равно как и на его островах и в прилегающих к нему прибрежных местностях, других держав. Хотят, во что бы то ни стало, удержать Персидский залив в своих руках.

Энергичным, по выражению А. М. Дабижа, проводником британской политики в Персидском заливе выступал английский политический резидент в Бушире, полковник Малколм Джон Мид в то время. Он «с замечательной твердостью» следовал намеченным им целям, «не отступая ни перед чем и не брезгуя никакими способами и средствами» (13).

«Англо-индийские агенты на юге Персии и в Багдадском пашалыке, – писал в одном из своих донесений за август 1899 г. русский консул в Багдаде Алексей Федорович Круглов, – усиленно распространяют… слухи о неких агрессивных замыслах русских в отношении Персидского залива», всячески стараются очернить Россию. Так, они пытались внушить коренному населению, что беспорядки, происходившие в Бендер-Бушире вследствие принятых там властями карантинных мер против чумы, «стеснительных для края», были инициированы, дескать, все теми же русскими, конкретно – консулом России в Исфахане. Цель всех этих акций – «возбудить недоверие к политике России» (14).

Особенно раздражала англичан инициативная деятельность в зоне Персидского залива русского купечества, выход на рынки Южной Персии, Аравии и Месопотамии русского торгово-промышленного капитала. И это понятно. Терять доминирующее положение в торговле края Англия никак не хотела. К 1910 г. на долю англо-индийских коммерсантов в товарообороте стран Персидского залива приходилось не менее 83 %. На багдадском рынке англичане удерживали за собой 55,7 % ввоза и 35,3 % вывоза (15). Практически все финансовые операции и оптовые торговые сделки в Южной Месопотамии, отмечал в рапорте титулярный советник Александр Алексеевич Адамов, посещавший порты Персидского залива в 1897 г. со специальной миссией русского правительства, находились «в прямой или косвенной зависимости от английского кармана» (16).

Особое место в торговле края занимала Басра. Будучи административным центром Басрского вилайета, говорится в одном из информационно-справочных материалов, подготовленным российским консульством в Бендер-Бушире (от 18.04.1913 г.), Басра выступала его «первостепенным торговым центром», и «являлась важным товарным передаточным пунктом для всего Ирака Арабского, Курдистана и соседних с ним областей Персии». Торговый оборот Басры за 1912 г. оценивался консульством в 47 млн. рублей, в том числе ввоз – в 25 млн. и вывоз – в 22 млн. рублей (17).

Из России в Басру поступали: керосин, лес в досках и бревнах, сахар, мука, цемент, стеклянная посуда и спички; в 1909 и 1910 гг. суммарным объемом в 3110,66 и 4157,5 тонн соответственно (18). Товары доставлялись судами «Русского Общества Пароходства и Торговли» (РОПиТ). Пароходы «Тигр» и «Евфрат», обслуживавшие линию Одесса – порты Персидского залива, совершали четыре рейса в год. Приходили в Басру в первых числах марта, мая, сентября и ноября, и, простояв в порту 13 дней, отправлялись в обратный путь. Доходы только Басрского агентства РОПиТ за перевозку грузов и пассажиров составили (в тыс. руб.): 1907 г. – 113; 1909 г. – 126; 1910 г. – 148,5. Агентом РОПиТ в Басре являлся в то время русско-подданный Ерванг Дервишьян; он же выступал поверенным в делах одесской фирмы «Братья Зензиновы» (поставляла на рынки Южной Персии и Месопотамии цемент, сахарный песок, свечи и керосиновые лампы; имела агентства в Басре, Мохаммере и Бушире) (19).

Торгово-пассажирская линия Одесса – порты Персидского залива стала важным инструментом Российской империи по реализации коммерческих планов в бассейне Персидского залива, Аравии и Месопотамии. Успешно функционировала 14 лет (1901–1914), несмотря на «козни бриттов» и непростую политическую обстановку в крае. «Появление торгового флага России в водах Персидского залива», указывали в своих донесениях французские дипломаты, следовало приветствовать уже только потому, что «русские подорвали дьявольскую монополию англичан на морские перевозки в бассейне Персидского залива». Неудивительно поэтому, докладывал в Париж французский консул в Бомбее, г-н Восьон, что «рождение линии Одесса – порты Персидского залива вызвало такой переполох в стане британцев». Англия, информировали Париж французские дипломаты, делала все возможное, чтобы «покончить с российским Посейдоном в водах Залива» (20)

Англичане в Бушире, да и в других портах Персидского залива, сообщал из Багдада Алексей Федорович Круглов, ссылаясь на его беседу с французским вице-консулом в Мосуле г-ном Д’Орвилем, невероятно «озлоблены установлением русской пароходной линии в порты Персидского залива… Всюду твердят, что линия эта недолговечна, и что попытка русских закончится неудачей. Видят в ней не торговое, а политическое предприятие, направленное в ущерб их интересам и престижу» (21).

Г-н Д’Орвиль, служивший до Мосула в консульстве в Джидде, а затем во французском посольстве в Константинополе, добирался до Багдада, к новому месту работы, через Бомбей и Персидский залив. Не раз потом, со слов А. Круглова, вспоминал, что англичане, с которыми он встречался и беседовал по пути следования, никак не хотели понять того, что все начинания русских в Персидском заливе имели целью «развитие русской торговли». Полагали, что за всем этим кроется «некий тайный план России по приближению к Индии и тому подобные угрозы английской нации» (22).

Торговый район Персидского залива, извещал внешнеполитическое ведомство России управляющий генеральным консульством в Бушире Гавриил Владимирович Овсеенко, включал в себя, «помимо обоих побережий, еще и многие рынки сопредельных с ним областей», торгово-коммерческая жизнь которых «находилась в прямой зависимости от состояния дел в упомянутом районе». Морскую торговлю в зоне Персидского залива поддерживали следующие порты: Басра, Мохаммера (Мухаммара), Кувейт, Манама, Бендер-Бушир, Бендер-Аббас, Линге, Маскат и приморские города-порты Оманского побережья. «Наиважнейшими» из них он называл «Шарджу, Расуль-Химэ [Ра’с-эль-Хайму], Абу-Зуби [Абу-Даби] и Дебай [Дубай]», «вполне доступные для судоходства» и обслуживавшие «береговую полосу от мыса Мусандам до Катарского полуострова». Все порты Персидского залива, отмечал Г. В. Овсеенко, «состояли между собой в постоянных торговых сношениях». Бушир снабжал «Фаристан и даже отчасти округ Исфаханский». Линге «служил складом европейских товаров для провинции Ларистан, мелких островов и отчасти Оманского побережья Персидского залива». Из Бендер-Аббаса «заграничные товары поступали во многие провинции Ирана». Маскат «обслуживал рынки восточной части Омана»; Манама – «группу Бахрейнских островов, соседний с ними Катар и береговую полосу Эль-Хаса», которую контролировали турки; Кувейт – Внутреннюю Аравию и отчасти Ирак Арабский (23).

Повышенное внимание в деятельности российской дипломатии на Аравийском побережье Персидского залива отводилось Маскату и Кувейту. В документах Министерства иностранных дел говорилось, что Маскат, как «передовой и важнейший пункт Оманского залива», обладал «прекрасной якорной стоянкой»; и служил в то время «одним из главных сборных мест мореплавателей всего Индийского океана». Проводилась мысль о том, что, «будучи столицей Маскатского имамата и крупным торговым центром, город Маскат притягивал к себе арабское население многочисленных оазисов юго-восточной оконечности Аравийского полуострова». «Со стороны моря» находился в динамичных торговых сношениях не только с обоими побережьями Персидского залива, с Индией и Белуджистаном, Аденом, Джиддой и другими портами Красного моря, но и с более отдаленными от него портами Египта, Восточного побережья Африки, Западной Европы, Америки и Юго-Восточной Азии. «Со стороны суши» поддерживал оживленные связи с племенами Центральной и Северной Аравии, земли которых были связаны с Маскатом многовековыми караванными путями. В силу всего сказанного выше имел чрезвычайно важное политическое, торговое и военно-стратегическое значение в масштабах Аравийского полуострова и зоны Персидского залива в целом. «Мог служить для русского представителя отличнейшим пунктом для наблюдения за текущими событиями как в смысле политическом, так и в отношении торговом» (24).

Пристальное внимание российской дипломатии к Маскату объяснялось еще и тем, что «с открытием русской торговой навигации в Персидский залив» Маскат становился «неизбежным этапным пунктом» для русских торговых судов. Представлял интерес Маскат и для кораблей Военно-морского флота России – как место для загрузки углем по пути следования на Дальний Восток и в Персидский залив. «Командиры наших военных судов, – писал министр иностранных дел России граф Владимир Николаевич Ламздорф в депеше Ивану Алексеевичу Зиновьеву, послу в Константинополе (21.01.1904), – неоднократно указывали на Маскат, как на пункт во всех отношениях наиболее удобный», по сравнению с другими портами района Персидского залива, «для устройства в нем склада каменного угля». Необходимость в нем испытывают все идущие в Персидский залив русские суда, как военные, так и торговые.

«Русское дипломатическое представительство, учрежденное в Маскате, – считали в МИД Российской империи, – правильно осведомленное на месте о событиях в крае, несомненно, могло бы… своевременно предвидеть и предупреждать нежелательные там, с точки зрения отечественных интересов, явления… и служить проводником политики России на всем Юго-Восточном побережье Аравийского полуострова» (25).

Соображения графа В. Н. Ламздорфа насчет целесообразности учреждения консульского поста Государства Российского в Маскате И. А. Зиновьев, курировавший в то время работу российских дипломатических миссий в Персидском заливе, разделял. Для того чтобы закрепиться в Маскате, находил целесообразным, учитывая настороженное, мягко говоря, отношение англичан ко всем шагам России в Аравии и в Персидском заливе, начать действовать через Францию – «поручить защиту интересов России в Маскате, на первых порах, французскому консулу» (26).

В Санкт-Петербурге соображения, высказанные И. А. Зиновьевым, сочли обоснованными и заслуживающими внимания. Однако в практическом плане вопрос этот, активно обсуждавшийся во внешнеполитическом, торговом, морском и военном ведомствах Российской империи, решен так и не был.

Ознакомление с копиями документов МИД Франции, хранящимися в отделе исторических документов Культурного фонда Абу-Даби (ОАЭ), дает основания полагать, что впервые вопрос о возможности политико-дипломатического утверждения себя Россией в Маскате, если так можно сказать, зондировался Санкт-Петербургом в 1901 году. Занимался этим В. Леонтьев, брат представителя России в Абиссинии. В марте 1901 г. он посетил Маскат по пути из Европы в Джибути. Французский консул в Маскате доносил в Париж, что В. Леонтьев «проявлял повышенный интерес к персоне султана»; старался понять, «насколько реальны возможности России в плане налаживания с ним политического диалога». Неоднократно встречался и подолгу разговаривал с ним, «с глазу на глаз» (интересное замечание, указывающее на то, В. Леонтьев, похоже, знал арабский язык). При прощании с владыкой Омана В. Леонтьев подарил султану «богатый револьвер» – в знак благодарности за оказанное ему гостеприимство (27).

Неплохие перспективы у Российской империи в ее деятельности в Персидском заливе имелись на кувейтском направлении. С обеих сторон здесь отмечались взаимная симпатия и настроенность на конструктивное взаимодействие. Русские купцы называли Кувейт «крупным рынком» Прибрежной Аравии, путешественники – «обителью гостеприимства», а дипломаты и офицеры Военно-морского флота – «землей людей мужества, достоинства и чести».

Правил Кувейтом во времена «политики дела» Российской империи в Персидском заливе шейх Мубарак Аль Сабах, человек, по отзывам отечественных дипломатов, «умный и предельно осторожный, фантастически предусмотрительный и невероятно изворотливый». Поэтому, думается, предания арабов Кувейта и нарекли его Мубараком Мудрым, а история – Мубараком Великим. Документы, хранящиеся в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ), рассказывают, что он мастерски выходил, и не раз, из ситуаций, «чреватых для него потерей независимости». В совершенстве владел «искусством дипломатического лавирования», которое и помогало ему «на протяжении многих лет ускользать от прямого подчинения Турции».

Авторитетом среди кочевых племен шейх Мубарак пользовался высоким. Бедуины признавали наличие у него «чутья опасности» и таланта организатора набегов (газу), приносящих добычу. И охотно участвовали в проводимых им военных походах.

Русским людям, встречавшимся с шейхом Мубараком, правитель Кувейта был глубоко симпатичен. Свидетельством тому – их отзывы о нем. Российские дипломаты восхищались его «политическим чутьем», а офицеры Военно-морского флота – мужеством и «военной смекалкой», или, как они еще говорили, «военной сметкой генерала-шейха». Российские боевые корабли, посещавшие Кувейт, салютовали шейху Мубараку Аль Сабаху как независимому правителю.

Той же монетой платил России и шейх Мубарак. Русские дипломаты, купцы и экипажи российских судов, прибывавшие в Кувейт, находили в «уделе Сабахов» радушный прием. Командиров боевых кораблей и консулов Российской империи доставляли до резиденции шейха на породистых, «нарядно убранных» лошадях, в сопровождении почетного караула верблюжьей кавалерии, что на языке протокола аравийской пустыни означало проявление к гостям высшей степени уважения и внимания. Русские купцы подарили шейху Мубараку великолепную меховую шубу. В зимнее время, довольно прохладное, заметим, в Кувейте, шейх, облачившись в нее, принимал у себя, на открытой веранде дворца у моря, представителей турецких властей в Месопотамии. Говорил им, указывая на шубу, что он «дружен с Россией», с могучей «Белой страной, самой большой на лице земли».

Документы АВПРИ сообщают, что шейх Мубарак «взирал на Государя Российского», как на друга-союзника в деле отстаивания независимости Кувейта, и даже помышлял одно время встать под русское покровительство (28).

Англичане знали о контактах русских с шейхом Мубараком, но вот о конкретном их содержании, судя по всему, правитель Кувейта извещал британцев избирательно, и в нужном для себя свете. Разыгрывая «русскую карту», шейх Мубарак довольно удачно, по выражению российских дипломатов, «лавировал между турецкой Сциллой и английской Харибдой». План его, судя по всему, состоял в том, чтобы заигрыванием с турками сдерживать усиливавшийся аппетит бриттов в отношении Кувейта, а политико-дипломатическими реверансами в сторону Лондона и Санкт-Петербурга оказывать соответствующее воздействие на Константинополь. Искусство выстраивания тонких политических комбинаций, которым шейх Мубарак владел блестяще, помогало ему выдерживать пресс притязаний со стороны Турции и Англии, и даже в какой-то мере Германии, и сохранять свободу и независимость.

Шейх Мубарак, к слову, – это седьмой правитель из династии Аль Сабах. Интересный факт: цифра семь у арабов Аравии считается счастливой; даже имя ребенку аравийцы дают на седьмой день после рождения.

Среди соображений и предложений наших дипломатов времен российской «политики дела» в зоне Персидского залива, касавшихся вопросов противостояния гегемонистским устремлениям Англии и оказания помощи арабам Аравии в их борьбе за национальную независимость, обращает на себя внимание «План Машкова». Автором этого плана, представленного в августе 1896 г. на рассмотрение российскому послу в Константинополе Александру Ивановичу Нелидову, был статский советник Виктор Федорович Машков (18581932), генеральный консул в Багдаде. Из биографии его известно, что, состоя поручиком русской армии, он инициировал установление официальных отношений России с Абиссинией (Эфиопией). Затем, будучи зачисленным в штат МИД и командированным в Багдад (конец 1894 г.), достойно отстаивал интересы Отечества в Месопотамии. В. Машков предлагал – с помощью России и под руководством влиятельного среди арабов Аравии лица – объединить арабские племена. Считал, что, такой племенной союз, вооруженный и сплоченный, представлял бы собой «внушительную силу», с которой Англии, определенно, пришлось бы считаться.

Для осуществления этого плана, писал В. Машков, требовалась «сильная личность», человек, который мог бы «собрать племена под свое знамя», «подогреть их ненависть к англичанам и, взяв на себя инициативу, направить их удары». Таким человеком, по мнению В. Машкова, мог бы стать бывший офицер «инородческого эскадрона Его Величества конвоя, бывший ординарец Его Величества» Магомет-паша Дагестани, племянник легендарного Шамиля. «Перейдя в турецкую службу», он дослужился до чина бригадного генерала. Состоял «дворцовым комендантом и командиром расформированного впоследствии черкесского конвоя султана». Турецкие царедворцы, докладывал В. Машков, «завидовавшие близости Дагестани к султану и тем доверием, которым он пользовался у него», сумели – «с помощью интриг и наветов» – удалить его из дворца, а потом и вовсе отправить в «почетную ссылку», в Багдад. Служа там, он в течение 14 лет оставался все в том же чине генерал-майора. И это, «несмотря на неоднократные представления к повышению» за те услуги, что он оказал турецкому правительству в деле «умиротворения арабов». Всем этим представлениям попросту не давали хода.

«Отличаясь, равно присущим черкесам и арабам, гостеприимством, щедростью, твердостью слова, удалью и храбростью, – отмечал В. Машков, – Дагестани снискал себе необычайную популярность в крае. Не к турецким властям, а к нему лично часто обращались курды и арабы из отдаленных мест за разрешением споров». Довольно было одних только слухов, что Магомет-паша назначается начальником экспедиции, чтобы волнение, где-либо вспыхнувшее, тут же улеглось. Его уважали и боялись. Магомет-паша, утверждал В. Машков, обладал, «подобно своему знаменитому родственнику, нашему искусному противнику Шамилю, большими природными военными дарованиями» (29).