Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 55 страниц)
В их комнате был камин, который хозяин тут же растопил, и большая кровать, казавшаяся весьма удобной. Жена хозяина показала, где можно умыться. Самуэль знаками попросил принести бадью с горячей водой. Он вознамерился искупать Ирину, рассудив, что ванна пойдет ей на пользу.
Поскольку они были единственными постояльцами, горячую воду доставили в кратчайшее время, и хозяйка предложила ему самой искупать Ирину. Самуэль облегченно вздохнул.
Ирина без возражений позволила себя выкупать. Ее и саму весьма угнетало, что волосы слиплись от грязи, а вся одежда пропиталась дорожным запахом. Хозяйка также предложила выстирать ее одежду, намекнув при этом, что возьмет совсем недорого.
Самуэль был прямо-таки счастлив, увидев Ирину в постели с чистыми простынями, возле теплой печки, окруженную домашним уютом. Он пристально взглянул на нее. Она казалась совсем крохотной – так исхудала. И даже ее сияющие голубые глаза выглядели потухшими.
Хозяйка также взяла на себя заботу о Михаиле. Она сама его вымыла, не обращая внимания на протесты мальчика.
В эту ночь, впервые после того, как покинули Санкт-Петербург, они спокойно уснули. И дело было даже не в теплой печке или удобной постели – хотя и это было немаловажно – а в том, что здесь они впервые почувствовали себя в безопасности, зная, что до них уже не дотянутся длинные руки людей Николая II.
Самуэль решил остаться в этой деревне, пока Ирина не поправится. Весь следующий день он вместе с хозяйкой ухаживал за больной. Михаилу было скучно, но он не жаловался. Самуэль объяснил ему, что Ирина нуждается в отдыхе.
– Так значит, она умрет, если не отдохнет? – испугался Михаил. – Я не хочу, чтобы она умерла; иначе мне придется умереть вместе с ней, ведь у меня никого больше нет, кроме нее.
– Не волнуйся, Михаил, – заверил он. – Ирина не умрет, но ей необходим покой. Да и тебе он тоже не помешает.
Они оставались в деревне около месяца, пока Ирина не поправилась.
Хозяева постоялого двора оказались очень славными людьми, да и вообще местные жители держались очень дружелюбно. Они привыкли к проезжим, ведь до Империи было не так далеко. Таким образом, на супружескую пару с ребенком никто не обратил особого внимания, разве что все жалели больную Ирину. Тем не менее, в глубине души Самуэль по-прежнему стремился к своей цели: «В Иерусалим!» Он должен сделать это ради памяти отца.
Да, сделать это будет непросто, но все же возможно. Он знал других эмигрантов из России, таких же евреев, как он сам, которые уехали в Палестину и обрели там новую родину. Во многих уголках Российской Империи уже существовали филиалы известной организации «Возлюбленные Сиона», конечной целью которой было возвращение на землю предков. Некоторые из ее приверженцев уже достигли этой земли и основали там сельскохозяйственные колонии и стремились собственным трудом обеспечить себе средства к существованию.
Турецкие чиновники, похоже, не стремились чинить особых препятствий; они лишь собирали дань и отправляли ее в Стамбул. Как говорится, живи сам и давай жить другим, и тогда у тебя не будет проблем.
Первым делом они собирались отправиться в Париж, где он должен был продать Мари меха, которые хранил в сундуке.
Самуэль не видел ее больше двух лет, но вспоминал о ней как о доброй и неунывающей женщине, которая молча любила его отца и ничего у него не просила, зная, что между ними стоит Эстер, покойная жена Исаака, которую Исаак никогда не забудет.
Из Парижа их путь лежал в Марсель, где они должны были сесть на корабль, идущий в Палестину, хотя Самуэль до сих пор не был уверен, захочет ли Ирина поехать с ним.
Пока он так и не сказал ей, что уже несколько дней назад твердо решил ехать в Иерусалим, боясь услышать ее ответ. Ирина не была еврейкой; правда, евреем был Михаил, но это еще не значило, что они с Ириной обязаны его сопровождать. Да, он боялся услышать ответ Ирины, потому что знал, что не сможет бросить их на произвол судьбы – ни ее, ни маленького Михаила, которого полюбил всей душой.
Михаил был всего лишь ребенком, на которого он прежде почти не обращал внимания – только если видел, как он обнимается с Юрием, своим отцом, или с той же Ириной. Но за время путешествия они сблизились. Михаил оказался необычайно смышленым и разумным для своего возраста; казалось, он сразу понял, что от его поведения зависит их жизнь.
Но имел ли Самуэль право требовать, чтобы они отказались от подданства Николая II и стали подданными султана? Не лучше ли было и в самом деле начать новую жизнь в Париже? На многие вопросы он так и не смог найти ответа и отложил их до того времени, когда Ирина достаточно поправится, чтобы можно было их с ней обсудить. Здоровье Ирины понемногу шло на поправку, но она была еще слишком слаба, чтобы двигаться дальше.
Однажды вечером она все-таки заявила, что готова продолжать путь.
– Я уже поправилась и вполне могу ехать, – сказала она. – Нам больше нет смысла здесь задерживаться, мы уже и так потратили достаточно денег за время моей болезни, а у нас их не так и много. Нам нужно как можно скорее добраться до Парижа и найти какую-нибудь работу. Думаю, для тебя это не составит большого труда, ты ведь наполовину француз.
– Вот увидишь, тебе понравится Париж, и Мари тебе тоже понравится. Она – потрясающая модистка. Она купит наши меха, а потом...
Но она не дала ему продолжать. Казалось, она и сама была в восторге от его предложения.
– Я всегда мечтала побывать в Париже. Мы будем работать, а Михаила отдадим в школу. Право, единственное, за что мы можем благодарить царя – это французский язык, который мы знаем, как свой родной.
– Вот только знают его лишь образованные слои населения, – добавил Самуэль.
– Ну, ты, положим – наполовину француз; помнится, ты говорил, что твоя мать была парижанкой. А мои родители считали, что я должна получить самое лучшее образование; они отчего-то вбили себе в голову, что я стану по меньшей мере герцогиней, – произнесла она с непонятной горечью.
Самуэль хотел было признаться, что Париж – вовсе не конечная точка их путешествия, однако потом предпочел дождаться более подходящего момента, чтобы сообщить ей об этом.
Он старался беречь деньги, однако решил, что в Париже он все-таки будет ближе к Палестине, так что через два дня они отправились в Гётеборг. Там Самуэль собирался сесть на корабль, идущий во французский порт Кале.
Путь до Гётеборга оказался почти приятным. Ирина выглядела поздоровевшей, а когда у них кончились припасы, Михаил стал ловить рыбу в бесчисленных озерах, которые встречались на пути. Теперь у них больше не было причин скрываться, поминутно ожидая, что вот сейчас их настигнут слуги царя. Встречные крестьяне были весьма дружелюбны и всегда готовы помочь.
– Мне бы хотелось побывать в Стокгольме, – призналась однажды Ирина.
– Мне тоже, но хозяин посоветовал нам отправиться в Гётеборг, там мы сможем найти подходящий корабль, вот увидишь.
Корабль они нашли. Его капитаном оказался старый торговец; он согласился доставить их во Францию, однако потребовал за это гораздо больше денег, чем рассчитывал Самуэль. Но потом удача снова повернулась к Самуэлю лицом: капитан подсказал, где он сможет продать лошадей и карету, так что в конце концов они смогли-таки сесть на корабль.
Самуэль плохо переносил качку и почти не выходил из каюты во время путешествия, но Ирина и Михаил наслаждались плаванием. Мальчик расхаживал по палубе, не вызывая протестов моряков, а Ирина проводила целые часы, вглядываясь в море. Ей бы хотелось, чтобы это плавание никогда не заканчивалось, но, к ее сожалению, настал день, когда один из матросов объявил о том, что на горизонте появился порт.
– Даже на берегу моя голова все еще идет кругом, – пожаловался Самуэль, когда они сошли на берег.
Они сели в дилижанс, который в недолгом времени доставил их в Париж. Ирина не желала терять ни единой лишней минуты, стремясь как можно скорее попасть в город своей мечты. И как раз по дороге в Париж Самуэль признался ей, что собирается ехать в Палестину.
– В Палестину? – переспросила она. – И что мы там будем делать? Я понимаю, ты все еще не выбросил из головы эту безумную идею?
– Правильно понимаешь, – ответил он. – Я ничего тебе не говорил, но я думал об этом с тех самых пор, как мы покинули Санкт-Петербург. Я в долгу перед моим отцом. Я понимаю, что у тебя нет никакого желания ехать туда со мной. Поэтому я оставлю тебя в Париже, у Мари; это очень хорошая женщина, она позаботится о вас с Михаилом и поможет найти работу. И, конечно, я никуда не уеду, пока вы будете нуждаться в моем присутствии.
После этих слов Ирина с ним не разговаривала до самого Парижа. Между ними повисло тягостное молчание; обоих оно весьма угнетало, но при этом ни один не решался его нарушить. А бедный Михаил просто не находил себе места от беспокойства, что они могут серьезно поссориться. Он, безусловно, тосковал по отцу, однако уже успел привыкнуть, что теперь он сам, Ирина и Самуэль – одна семья.
Мари радушно приняла их у себя дома. В действительности это был тот самый дом, где прежде жил месье Элиас, дед Самуэля. Под конец жизни он искренне привязался к этой серьезной и честной женщине, к тому же прекрасной портнихе. Таким образом, мало-помалу, не без помощи Исаака, он начал помогать ей в делах, а в один прекрасный день предложил ей партнерство, что привело ее в полный восторг. Незадолго до своей смерти месье Элиас продал ей помещение своего магазина, который располагался на первом этаже его собственного дома.
Мари вполне могла себе это позволить, поскольку месье Элиас продал ей магазин совсем недорого; в последние годы жизни он полюбил ее, как родную дочь, которую потерял навсегда. Так Мари переехала с тесного чердака на площади Возго, который делила с матерью, в один из самых фешенебельных районов Парижа, куда к ней приходили дамы из самых высоких кругов общества, чтобы заказать платье или манто из русского меха, которым они смогут хвастаться перед подругами.
Самуэль по-прежнему считал этот дом своим; несмотря на то, что Мари обставила его по своему вкусу, для Самуэля он по-прежнему оставался домом его детства.
– Она хорошая девочка, – сказала Мари, когда познакомилась с Ириной поближе. – Ты должен жениться на ней.
– Но я вовсе не влюблен в нее, Мари; подумай, если бы это было так – разве мог бы я уехать в Иерусалим, оставив ее здесь?
– Конечно, ты в нее влюблен! Но ты считаешь себя виновным в смерти отца; эта вина тяжким бременем лежит у тебя на сердце, и бремя это сильнее, чем любовь. Ты едешь в Иерусалим, потому что считаешь, что должен это сделать ради памяти своего отца, а вовсе не потому, что сам этого хочешь. Я хорошо помню, как в детстве ты постоянно спорил с отцом, что не желаешь быть евреем. Знаешь, что я тебе скажу, дорогой мой? Тебе нужно примириться с самим собой. Я уверена, что твой отец, который умер, чтобы спасти тебя, сделал это не для того, чтобы ты изводил себя чувством вины. Так что не мучай себя, Самуэль, а лучше поговори с Ириной и, если она согласится, женись на ней. Подумай о Михаиле: малыш так боится тебя потерять.
– Я знаю лишь одно: что должен отправиться в Иерусалим, я и это сделаю, – ответил Самуэль. – Возможно, я найду там свое место и стану настоящим евреем, а быть может, и нет. Но я должен хотя бы попытаться – ради моего отца. Я причинил ему много страданий, отрекаясь от нашей веры. А что касается Ирины... – задумался он. – Ирина не любит меня – не любит так, как женщина любит мужчину.
– В ней есть что-то странное, – заметила Мари. – Порой мне кажется, что в прошлом какой-то мужчина причинил ей боль; возможно, даже разбил ей сердце. Но она еще молода; когда-нибудь она захочет выйти замуж, иметь детей.
– Ты тоже не замужем, и детей у тебя нет, – напомнил Самуэль.
– Да, я так и не вышла замуж, – призналась она. – А знаешь, почему? Потому что я много лет любила твоего отца и все надеялась, что когда-нибудь он полюбит меня так же, как я люблю его. Твой отец стал мне хорошим другом, но он так и не полюбил меня, потому что продолжал любить твою мать, а ты был единственным, что у него от нее осталось. Он считал, что для вас лучше жить в России, что вы даже сможете быть счастливыми в доме этой вдовы, Раисы Карловой. Он так гордился тобой. «Самуэль стал химиком!» – говорил он мне.
– Он никогда не видел от меня ничего, кроме горя, – повинился Самуэль. – Я был эгоистичным ребенком, которого интересовали только собственные занятия, идеи, друзья. Да, я любил отца, но уделял ему слишком мало внимания; меня не слишком волновали его желания и чувства.
– Он знал, как сильно ты его любишь, – покачала головой Мари. – Не вини себя, дети редко признаются родителям, как сильно они их любят; зачастую мы даже сами не отдаем себе отчета, как велика наша любовь. Я тоже никогда не говорила маме, как сильно я ее люблю, и теперь, когда она умерла, я очень жалею, что не выказывала ей больше нежности. Так что, Самуэль, продолжай жить и не терзай себя, твоему отцу этого бы не хотелось.
– Я еду в Иерусалим, Мари, я еду в Иерусалим.
Мари в ответ лишь пожала плечами. Она уже поняла, что ей не убедить Самуэля, как бы она ни настаивала. Но при этом она считала, что Самуэль совершает ошибку, собираясь расстаться с Ириной. Ей очень нравилась эта молодая женщина – в том числе и тем, что напоминала Мари ее саму. Разве что Ирина была более сдержанной и не столь открытой, как Мари.
Маленький Михаил нашел в Мари любящую бабушку, которой у него никогда не было, и уже через несколько дней они прониклись друг к другу самой нежной привязанностью.
Мальчик заявил, что устал скитаться по свету и хочет остаться с Мари, даже если для этого ему придется разлучиться с Ириной и Самуэлем. Эти его слова глубоко ранили сердце Ирины.
Как любой честный торговец, Мари настояла на том, чтобы заплатить хорошую цену за меха, которые Самуэль привез из России.
Однако сумма, которую вручила ему Мари, превзошла все его ожидания.
– Здесь слишком много. Я не могу взять этих денег, – отказывался он.
– Ты думаешь, что я собралась подарить тебе эти деньги? Нет, Самуэль, ты ошибаешься. Посмотри мои счетные книги, и сам убедишься, что я столько же платила за меха и твоему отцу, и твоему деду, месье Элиасу. Француженки готовы заплатить любую сумму, лишь бы иметь шубу из русского меха. Среди моих клиенток есть даже несколько английских аристократок.
– Но мне вовсе не нужно столько денег, а вам они пригодятся для Ирины и Михаила. Мальчик должен учиться.
– Да, они останутся здесь. Этот дом слишком велик для меня одной, и они скрасят мое одиночество. Они могут жить здесь, сколько пожелают. К тому же я думаю, что Ирина сможет мне помочь. Если она умеет шить, я возьму ее на работу. Конечно, я не смогу ей много платить, но все же у нее будет собственный доход, и она не будет ни от кого зависеть. А мне не помешает еще одна пара рабочих рук – особенно теперь, когда мои глаза уже не столь зорки, как раньше. Я обучу ее своему делу, а потом, когда меня не станет... как знать...
Самуэль обнял Мари. Он искренне любил ее и в глубине души до сих пор сожалел, что его отец так на ней и не женился; ведь он заслуживал того, чтобы быть счастливым.
Но вот Самуэль начал готовиться к последнему этапу своего путешествия. Он направился в Марсель, где должен был сесть на корабль, идущий в Палестину. Мари познакомила его с одним человеком, семья которого поддерживала самые дружеские отношения со старым Элиасом.
Это был торговец-еврей по имени Бенедикт Перец. Он был последователем Теодора Герцля и в 1897 году отправился в Базель, чтобы присутствовать на первом сионистском конгрессе.
Бенедикт производил впечатление человека, хорошо знающего Палестину, и с восторгом отзывался о молодежном движении «Возлюбленные Сиона», многие последователи которого там поселились. Они бежали от погромов и преследований и обрели на этой земле свою вторую родину.
– Да, отец говорил мне о них, – вспомнил Самуэль.
– Многие из них осели в Иерусалиме, в Хевроне, по берегам Тверии. Иные посвятили свою жизнь Богу и проводят дни в молитвах и чтении Талмуда, занимаясь при этом благотворительностью. Другие стали фермерами и пытаются выращивать на этих пустынных землях фрукты, которые позволили бы людям здесь выжить, – рассказывал Бенедикт.
Он честно предупредил Самуэля о трудностях, которые могут подстерегать его на пути в Палестину. И дело было не только в том, что добиться от турецких властей разрешения на въезд становилось все труднее, поскольку турки были не в восторге, что евреи заполонили принадлежащие им территории, но и в том, что сами евреи, успевшие там обосноваться, принимают новичков без особой, мягко говоря, теплоты, считая, что страна и так переполнена всевозможными иммигрантами, которые хоть и называют себя их братьями, но при этом говорят на других языках и придерживаются совершенно иных обычаев.
– Турки не всегда позволяют евреям высаживаться на своей земле, так что многим приходится делать крюк через Египет. Да, и еще: опасайтесь малярии, новичку ничего не стоит ее подхватить.
Саму же Землю Обетованную он описал как выжженную пустыню, полную лишений и опасностей, где выжить можно с большим трудом.
– Как могло случиться, что священная земля Палестины пришла в такой упадок? – поразился Самуэль.
– Когда мамелюки разгромили крестоносцев и навсегда изгнали их с Востока, был издан закон, согласно которому запрещалось обрабатывать землю в долинах, чтобы у крестоносцев не возникло соблазна вернуться, ибо в бесплодной пустыне они не смогли бы найти пищи для себя и корма для своих коней. Большую часть земель, принадлежавших крестоносцам, султан раздарил своим фаворитам, а те, поглощенные служением своему владыке, не слишком заботились о процветании этих пустынных земель, расположенных так далеко от Константинополя. Так что в конце концов большая их часть оказалась в руках феллахов – арабских крестьян. Им было нетрудно купить там землю – турки продали им ее с большой охотой.
– И что же, все эти земли теперь – в собственности турецких семей? – продолжал допытываться Самуэль.
– Они по-прежнему остаются в собственности султана. Однако там живут и арабы, приехавшие из Сирии и Ливана, да и в самой Палестине они всегда жили. Все они пользуются благосклонностью султана и никоим образом не претендуют на эти бесплодные земли, которые все равно не приносят никакого дохода.
– Я думаю, что в таком случае евреям не составит большого труда выкупить эти земли, – настаивал Самуэль.
– Как вы можете догадаться, евреи, бежавшие из Российской империи, не привезли с собой больших денег. Они и так платят немалые пошлины. Барон Ротшильд делает всё возможное, чтобы как-то облегчить положение поселенцев; он помог встать на ноги нескольким сельскохозяйственным общинам, и даже оказал содействие, когда пришлось выяснять отношения с турецкими властями, – продолжал объяснять Бенедикт.
Самуэль попросил старого друга своего деда, чтобы тот порекомендовал ему кого-нибудь, кто мог бы давать ему уроки арабского языка.
– Я знаю, что мне там в любом случае придется нелегко, но я хотя бы смогу объясниться с местными жителями.
Перец познакомил его со своим другом, который в молодости много путешествовал по Востоку и знал многие языки тех далеких стран.
В первую минуту Самуэль впал в ступор от такого обилия непонятных закорючек, составляющих арабский алфавит. Поначалу ему казалось совершенно безнадежным делом хоть как-то в них разобраться. Но со временем ему удалось выучить несколько фраз, которые могли бы помочь объясниться.
Тем временем Мари делала все возможное, чтобы убедить Самуэля остаться с ней. Она не сомневалась, что в Палестине он просто погибнет, и очень старалась помочь ему примириться с самим собой.
Самуэль же, со своей стороны, всё оттягивал свой отъезд; однако вовсе не увещевания Мари были тому причиной, и даже не слишком скромные успехи в изучении арабского языка. Тяжелее всего была для него неизбежность расставания с Ириной; одна мысль об этом причиняла ему невыносимую боль.
Молодая женщина была полна решимости начать новую жизнь в Париже, и не могло быть и речи о том, чтобы она отправилась с ним в Палестину.
Поскольку Ирина не желала сидеть на шее у Мари, она устроилась работать в цветочный магазин – впрочем, тоже по рекомендации модистки. Платили ей не так много, но все же достаточно, чтобы хватало на скромную жизнь и образование Михаила. По вечерам она помогала Мари шить пальто и шубы. Шить Ирина никогда не любила, но считала, что должна хоть чем-то отблагодарить эту женщину, которая так радушно их приняла.
Погожим сентябрьским утром Самуэль отбыл в Марсель, снабженный рекомендательными письмами к некоторым палестинским евреям, хорошим знакомым Бенедикта Переца. Прошло чуть больше года с тех пор, как он покинул Санкт-Петербург, и теперь, в последней трети 1899 года, он собирался открыть новую страницу своей жизни.
Впервые в жизни он отвечал лишь за себя самого и страшно боялся встречи с «Землей Обетованной».
Средиземное море оказалось куда неспокойнее, чем он ожидал, хотя в последние дни перед прибытием качка стала слабее, и корабль стал медленно приближаться к порту под названием Яффа.
Первой трудностью, которая могла его подстерегать, был возможный запрет турецких властей сойти на берег. Он надеялся, что ему удастся подкупить таможенников, хотя Бенедикт Перец предупреждал его, что уже были случаи, когда таможенники брали взятки, а сойти на берег так и не позволяли.
Тем не менее, все обошлось благополучно.
– Завтра мы прибываем в Палестину, объявил капитан. – Будьте готовы завтра утром ступить на землю Яффы.
В эту ночь Самуэль так и не смог уснуть. Ему не давали покоя мысли о том, что ждет его завтра утром. Он перебирал в памяти свое прошлое – все то, что оставил позади.
Перед рассветом он вышел на палубу, где с нетерпением ждал, когда покажется палестинский берег. Синий цвет морской воды здесь был глубже и ярче, а запах – острее и насыщеннее, чем на Балтике – как она ему помнилась. И все же он невольно вздрогнул, когда он услышал крик матроса, возвещавший о прибытии.
– Земля!
В одном этом слове слились все его мечты и надежды. Он достиг Земли Обетованной.
Когда корабль прибыл в порт, Самуэль бросил взгляд в сторону пристани. Его внимание привлек молодой человек примерно его возраста, державший за руку мальчика чуть старше Михаила; должно быть, ему было около семи или восьми лет. Оба они с большим интересом рассматривали корабль. Чуть позади шла женщина, закрывая лицо краем головного покрывала. На руках она держала младенца, а рядом с ней шла маленькая девочка, вцепившись в складки ее юбки, боясь их выпустить даже на секунду. Женщина выглядела грузно из-за беременности, но Самуэлю она показалась поистине прекрасной – таким счастьем светились ее огромные и бездонные черные глаза.
