Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)
Известие об этой трагедии чрезвычайно расстроило Абрама Йонаха; особенно угнетало его то, что он был знаком кое с кем из погибших колонистов, и даже помог с покупкой этих злополучных земель. Но еще больше его расстроило известие о нападении на другую колонию – в Галилее.
– В этой потасовке погибли и арабы, и наши, – рассказывал он. – Судя по всему, началось с того, что бандиты напали на двоих колонистов, которые выехали из своей деревни, чтобы купить семян. колонисты защищались, но один из них погиб от ножевых ран. В колонии было более тридцати семей – можете представить себе их негодование? Они требовали правосудия, но местные власти даже пальцем не пошевелили – равно как и владелец этих земель.
– Мы не имеем права расслабляться. Мы должны уметь защитить себя, – слова Николая были полны гнева и страсти.
– Защитить себя? – переспросил Самуэль. – И как же мы должны себя защищать? По-моему, это власти должны защищать нас.
– Многие галилейские колонисты думают так же, как ты, Николай: что никак нельзя спускать подобных нападений и грабежей, которые устраивают эти мерзавцы. Поэтому они едут в Иерусалим, чтобы купить здесь оружие и все остальное, необходимое для обороны. Это может создать серьезные проблемы с турками. Пока мне трудно что-то сказать, но боюсь, что грядут тяжелые времена, – посетовал Абрам.
– А я боюсь, что скоро ты пожалеешь, что помог нам обосноваться здесь, – заметила Кася, как всегда, не стесняясь в выражениях. – У вас, палестинских евреев, не было никаких хлопот, пока здесь не появились мы.
Абрам кивнул, одарив ее теплой улыбкой. Кася была права, несколько лет назад его жизнь была куда как более спокойной. Но совесть не позволила бы ему отказать в помощи любому еврею, приехавшему в Землю Обетованную, чтобы обрести здесь новую родину.
Да, эта земля не источала молоко и мед, как гласит Библия; но каждый ее уголок напоминал об их общем прошлом, о потерянной истории, которую они теперь возрождали. С некоторых пор в Стамбуле забеспокоились, что слишком уж много евреев потоком хлынуло в Палестину. Но, с другой стороны, зачем турецким властям нужна эта земля? Совершенно незачем. Кому нужны эти Богом забытые задворки империи, эта заброшенная пустыня, где к тому же свирепствует малярия?
– Меня очень тревожит наше будущее, – признался врач. – Мы должны научиться жить в мире с соседями. Вот, например, вы, Кася. Я знаю, что вы относитесь к Ахмеду, как к другу, однако он несколько раз обмолвился, что не вполне одобряет ваше поведение и манеру одеваться.
– Да ну, что он еще мог сказать? – отмахнулась Кася.
Абрам тем временем продолжал рассказывать о многих других евреях, которые приехали сюда на поиски счастья, но не нашли ничего, кроме разочарований.
– Они получают самое ничтожное жалованье, работая на плантациях в Иудее. Этого едва хватает на кров и еду.
– Так это и есть Земля Обетованная? – жалобно всхлипнула одна из женщин.
Кася взглянула на нее с презрением. Она приехала сюда, чтобы любить эту землю, которой отдала последний цвет своей молодости. Ее руки – те самые руки, которые так любил целовать Яков, о которых он когда-то говорил, что они нежнее голубки – теперь огрубели и потрескались. Ее кожа загорела на солнце и покрылась россыпью мелких веснушек, а волосы теперь походили на растрепанный ворох соломы, кое-как заколотый шпильками, чтобы не мешал работать.
– Не стоит думать, что у феллахов жизнь настолько уж лучше, чем у нас; они во всем зависят от воли эфенди – хозяина земли, которую обрабатывают, и точно так же страдают от произвола турецких чиновников, – пояснила Кася.
– Здесь тоже нужна революция, – заметил Николай.
– Мы должны совершить нечто большее, чем еще одна революция. Мы должны обустроить эту землю, превратить ее в уютный дом и доказать всему миру, что наши идеи, из-за которых мы вынуждены были бежать из своей страны – не пустая иллюзия. Иеремия – живой пример тому, о чем я говорю. Он одинаково заботится обо всех рабочих в своем карьере, не делая различий между иудеями и мусульманами; платит всем одинаковое жалованье, справедливое и заслуженное, – ответил Самуэль. – Он – лучший пример того, каким, по нашим представлениям, должно быть общество.
– Иеремия приходил ко мне на днях, – сказал Абрам. – Привел ко мне одного из своих рабочих, который жаловался на боли в шее и потерю силы в руках.
Иеремия был не слишком разговорчив; больше предпочитал слушать других. Он своими руками выстроил дом за стенами Священного города, Самуэль и время от времени навещал его там. Поначалу – просто чтобы удостовериться, что Иеремия не обижает Ахмеда и его зятьев. Но вскоре Самуэль понял, что Иеремия был по-настоящему справедливым человеком, и даже сам Ахмед не уставал это повторять.
Прошло немало времени, прежде чем Иеремия смог довериться Самуэлю и рассказать ему свою историю, на что Самуэль ответил, что истории всех, кто приехал в Палестину, очень похожи одна на другую, в том числе и на историю Иеремии.
От гибели при погроме в штетле неподалеку от Киева Иеремию спас несчастный случай. Упав с лестницы, он сломал обе ноги. Он как раз лежал в больнице, когда случился тот погром, во время которого были убиты его отец, мать, двое младших братьев, жена и сын. После их гибели Иеремию ничто больше не держало в России, поэтому он собрал все деньги и отправился в Одессу, где сел на старый грузовой пароход, идущий в Стамбул. Из Стамбула он он уже по суше начал свой нелегкий путь в Палестину; по дороге ему неоднократно приходилось давать взятки чиновникам, чтобы те не помешали ему добраться до места назначения.
Еще в Киеве он примкнул к группе социалистов, которую составляли в основном молодые рабочие и интеллигенция; кроме него самого, лишь двое из этой группы были евреями, однако он вовсе не чувствовал себя там изгоем из-за своего еврейского происхождения, достаточно и того, что он был пролетарием.
– Моя жена была дочерью раввина, – рассказывал он Самуэлю. – Она очень любила читать. До замужества она жила в Киеве, однако решилась перебраться в штетл, чтобы быть со мной. Она была такой утонченной... До сих пор удивляюсь, как она могла меня полюбить. Сын был очень на нее похож. Ему было всего четыре года, когда их всех убили; теперь он в раю вместе с матерью. Он был таким же хрупким и светловолосым, как она. Жена научила его читать и требовала. чтобы он каждый вечер читал мне вслух несколько строк из Торы. Меня это так трогало; я так гордился ими. Я отдал бы все на свете, лишь бы быть с ними вместе.
История Иеремии во многом напоминала Самуэлю его собственную. Оба они получили образование: Самуэль выучился на химика, а Иеремия, хоть и ценой немалых усилий, освоил профессию инженера. Отец Иеремии был ростовщиком, и не было ни единого торговца, который не вернул бы ему долг. Когда Иеремия подрос, отец пообещал одному из клиентов простить долг, если тот поможет его сыну поступить в университет. Разумеется, купец сделал все возможное и невозможное, чтобы Иеремию приняли в хорошую школу, а потом – в университет.
Именно в университетских аудиториях Иеремия узнал о социализме. И с тех пор не было для него более благородной цели, чем освобождение рабочего люда от царского ига.
Иеремия часто встречался с другими иммигрантами, которые, как и он сам, были захвачены идеями марксизма. Вот только в Палестине им не приходилось скрывать своих убеждений. Самуэль отказался посещать эти собрания; он дал себе слово больше не лезть в политику, хотя это оказалось совсем непросто.
Что касается Ариэля и Луи, то они по-прежнему свято верили в дело революции. Иногда, после захода солнца, закончив работу в карьере, они собирались вместе с другими евреями, чтобы поговорить и помечтать о счастливом будущем.
– Речь ведь идет не только о будущем евреев, – отстаивал свою точку зрения Ариэль. – Мы хотим построить такое будущее, где все будут равны, где не будет ни угнетателей, ни угнетенных.
Все жадно следили за новостями, приходящими из России, и от души радовались, когда в одном из писем Константин сообщил Самуэлю о создании Думы, парламента.
«Царю Николаю II не осталось ничего другого, как уступить требованиям тех, кто желает видеть в русской монархии подобие английской. В этом году произошло несколько крестьянских восстаний и рабочих стачек; был даже бунт на броненосце «Потемкин». Правительство объявило о создании Думы, но даже этого оказалось недостаточно, чтобы унять инакомыслящих; видимо, это решение было принято слишком поздно. В каждом городе, начиная с Санкт-Петербурга, революционеры сформировали особые органы, которые назвали «советами». Министр Витте вернулся на свой пост, но у него слишком много врагов, многие считают его политику слишком уж либеральной. Я не знаю, чем это грозит, но я не строю иллюзий, особенно теперь, когда произошел раскол между большевиками и меньшевиками; эти последние утверждают, что в стране необходимы реформы, хотя при этом не поддерживают сторонников кровавой революции, но большевики...»
С тех пор, как прибыла группа Николая, Иеремия стал все чаще наведываться в Сад Надежды. Ни от кого не укрылось, какие взгляды он тайком бросал на одну из девушек.
Анастасия, сестра Ольги, хрупкая с виду девушка, обнаружила такую силу воли, что даже мужчины удивлялись. Она не боялась никакой работы и очень сердилась. если кто-то пытался ей помочь. Когда она приехала в Иерусалим вместе с Ольгой и ее мужем Николаем, ей было чуть больше двадцати.
Однако, несмотря на свою молодость, она добилась немалого уважения у людей из Сада Надежды. Анастасия была немногословна, но при неизменной вежливости в обращении с другими людьми соблюдала известную дистанцию.
Все задавались вопросом, как будет жить на этой суровой земле такая тростиночка, которая, казалось, вот-вот переломится, едва подует ветер.
Нужно ли говорить, как всех удивило, что она решила остаться в Саду Надежды, когда Николай и Ольга объявили, что едут в Галилею, чтобы воссоединиться с какими-то своими друзьями, которые тоже приехали в Палестину.
Прошел почти год со времени приезда группы Николая, и в конце концов стало ясно, что этот участок земли слишком мал, чтобы прокормить всех. Он пришел на эту землю, чтобы работать, чтобы строить новое будущее, и теперь оказалось, что Сад Надежды не в силах прокормить столько народу.
– Через несколько дней мы уезжаем, – объявил Николай. – Мы очень благодарны вам за теплый прием.
– Вам здесь всегда будут рады, – сказала Кася, чрезвычайно расстроенная отъездом этих людей, с которыми она уже успела подружиться, особенно с Ольгой. – Помните, что если в Галилее что-то пойдет не так, вы всегда можете вернуться. Вы же знаете, какая непростая там обстановка, да еще эти стычки с арабами...
– Я остаюсь, – сказала Анастасия.
– Что значит – остаешься? – возразила Ольга. – Конечно, ты поедешь с нами, я не могу оставить тебя здесь одну. Наши родители мне бы этого не простили.
Однако в ее голосе звучала такая безнадежность, что всем стало ясно: битва проиграна.
– Я остаюсь здесь, сестра, я хочу жить в Иерусалиме. Конечно, я уеду, если попросит Кася, но, если она не будет возражать, я останусь. Я не буду никому в тягость; я знаю, что в состоянии заработать себе на жизнь.
Ни Кася, ни Самуэль, ни, тем более, Яков, Ариэль и Луи не стали возражать против того, чтобы она осталась.
Все они обещали писать друг другу и при любой возможности ездить в гости. Ольга попросила Касю присмотреть за ее сестрой.
– Глядя на нее, можно подумать, что у нее каменное сердце, но это лишь видимость, – сказала Ольга. – Мы слишком рано потеряли родителей, и я сама ее растила. Я делала для нее всё возможное, но порой я задаюсь вопросом: не моя ли в том вина, что она выросла такой нелюдимой? Ведь у меня не было сил, чтобы научить ее смеяться или утешить в долгие зимние ночи, когда ей снились кошмары. Мне приходилось слишком много работать, чтобы не умереть с голоду. и вот потому...
Кася сжала ей руку и заверила, что Анастасия нисколько ее не стеснит и никаких хлопот не доставит.
– Анастасия – очень добрая девочка, просто нужно время, чтобы ее нежность по-настоящему раскрылась. – Не волнуйся, я о ней позабочусь.
– Я не переживу, если с ней что-нибудь случится... Ведь она – единственное, что у меня осталось.
– Не говори так! Ведь у тебя есть муж; Николай тебя обожает.
– Да, конечно. У меня есть Николай, а у тебя есть Яков, и еще Марина. Твоя дочка – просто прелесть! Как бы я хотела иметь такую же!
Какое-то время обе они молчали. Кася знала, что Ольга не может иметь детей; никто не знал, почему, однако за пять лет замужества она так и не смогла забеременеть.
Они уехали в начале очени 1907 года. Даже Ахмед сказал, что ему будет их не хватать.
Самуэль и сам не заметил, как это случилось, но очень скоро Анастасия стала его тенью. Началось с того, что она предложила ему помогать готовить лекарства. Самуэль не возражал. Анастасия сделала тщательную уборку в сарайчике, где он устроил маленькую лабораторию, и с тех пор все его лоточки, весы, гирьки, колбы и пузырьки всегда сверкали чистотой. А уж книги по фармакологии, которые Самуэль тоже держал в этом сарайчике, она хранила, как настоящую святыню. Это были «Элементы фармацевтики, основанные на принципах современной химии» испанца Карбонеля, «Всеобщая фармакология» Журдена и «Исследования хинина» французов Кавенту и Пеллетье.
Самуэль, как и его учитель из Санкт-Петербурга, широко применял на практике полученные знания по химии, составляя всевозможные лекарства.
Все домашние настолько привыкли к тому, что они все время вместе, что никто даже не заподозрил перемен в их отношениях.
Это случилось в один из тех вечеров, когда в Сад Надежды неожиданно пожаловал Иеремия. Как всегда, ему оказали душевный прием, и Кася пригласила его поужинать. Самуэль в это время готовил какие-то лекарства, которые заказал ему Абрам, но тут же отложил работу, чтобы повидаться с другом.
Иеремия как раз вел горячий спор с Яковом, к какой партии им лучше примкнуть: то ли к «Поалей-Сиону» (что означает «Рабочие Сиона»), то ли к «Хапоэль-Хацаиру» («Молодой рабочий»), во главе которой стоял человек по имени Аарон Давид Гордон. На всех, кто его видел, он с первой минуты производил неизгладимое впечатление. Это был человек средних лет, который переезжал с места на место с маленьким рюкзачком на спине, благодаря которому производил впечатление большого чистюли.
Однако Якову этот Гордон, видимо, не слишком нравился.
– Согласен, у него довольно своеобразный подход, но он только и делает, что пытается отрицать социализм, которому на самом деле ничего не может противопоставить. Ему только и остается, что без конца цитировать Талмуд и Библию, и это, бесспорно, толстовские влияния.
– Нельзя же обвинять человека в том, что он – не фанатик социализма, – осторожно вставил Луи.
Яков, Ариэль и Иеремия больше склонялись к «Поалей-Сиону» – партии, которую составляли убежденные марксисты, которые во что бы то ни стало решили воплотить на этой земле то, чего не смогли сделать в России. Во главе «Поалей-Сиона» стоял другой человек, Бен Гурион, которого Самуэль обвинял в том, что его мечты о новом марксистском обществе имеют слишком уж явную иудейскую окраску.
– Бен Гурион, – сказал Самуэль, – хочет, чтобы эта земля стала воистину иудейской, чтобы вся документация Поалей-Сиона велась на иврите.
– Но сможем ли мы оставаться здесь, если не станем настоящими иудеями? – спросил Иеремия.
– Евреи бегут из России не только в Палестину. Сколько из нас уехало в Соединенные Штаты, в Англию, в страны Южной Америки. Однако мы выбрали Палестину, – сказал Самуэль.
Иеремия по-прежнему смущался, встречая взгляд Анастасии; а она, казалось, ничего не замечала и даже не видела, как он краснеет.
Когда каменотес распрощался, Самуэль напомнил девушке, что им нужно закончить приготовление лекарств, заказанных Абрамом, которые он собирался отнести врачу на следующий день. Анастасия, как всегда, последовала за ним в сарайчик, чтобы приступить к работе.
Черная безмолвная ночь опустилась на Сад Надежды; Самуэль задремал, в ожидании, пока будет готово очередное лекарство. Он прикорнул на своем тюфячке, пока Анастасия перемывала колбы и склянки. Он не знал, сколько времени прошло, когда вдруг проснулся, чувствуя, как к нему прижимается горячее тело Анастасии. Он не стал сопротивляться...
На другой день никто из них ни единым словом не обмолвился о случившемся, словно ничего и не произошло. Анастасия вела себя, как всегда, и Самуэль даже решил, что ему лишь приснилось, что он обладал ее белым, как снег, телом.
Потом это стало повторяться каждую ночь. Они безмолвно любили друг друга, а наутро никто из них не позволял себе даже легким намеком напомнить о тех минутах близости.
Самуэль не любил Анастасию; в ее объятиях он думал лишь об Ирине, и Анастасия прекрасно знала об этом.
Так прошло несколько месяцев без каких-либо событий, лишь менялись времена года.
Однажды, когда уже почти стемнело, но Самуэль с Ариэлем еще не закончили работу в саду, они вдруг увидели бегущего к ним Ахмеда.
– Самуэль, Самуэль! – кричал он.
– Что случилось? – спросил он в тревоге, видя, как покраснел Ахмед.
– Революция! – ответил тот; он казался очень расстроенным.
– Какая революция? – Ариэль бросил мотыгу и подошел к ним. – Где? О чем ты говоришь?
– В Стамбуле. Гвардия взбунтовалась против султана. Никто не знает, что теперь будет... Может статься, что они вспомнят о нас...
– Завтра я съезжу в город: у Абрама наверняка есть новости, – ответил Самуэль. – Среди его пациентов есть очень важные иностранцы. Если ты сможешь пораньше освободиться, поезжай со мной.
Однако прошел почти месяц, прежде чем Абраму удалось выяснить, что именно произошло в Стамбуле.
– Судя по всему, группа молодых офицеров выразила недовольство положением в стране, в котором империя оказалась по причине бездействия султана. Трудно сказать, выльется ли это в настоящее восстание, но, по всей видимости, султану придется прислушаться к требованиям военных.
– И чего же они хотят? – спросил Ахмед, прямо-таки ошеломленный тем, что кто-то смеет противоречить султану.
– Как утверждают мои информаторы, эти молодые турки требуют, чтобы в империи был утвержден парламент, как у британцев, а также других реформ, – терпеливо разъяснил Абрам.
– И как это все отразится на нас? – спросил Ахмед, которого весьма тревожили грядущие перемены.
Старый врач, как мог, постарался его успокоить:
– Кому нужна наша Палестина? Здесь ничего нет, Ахмед, – ничего такого, что могло бы заинтересовать сильных мира сего; поверь мне, они оставят нас в покое, и мы сможем по-прежнему жить и молиться, как и многие годы до сих пор. Тебе не о чем беспокоиться.
Абрам оказался прав. Ничто так и не потревожило мирного течения их жизни – во всяком случае, до тех пор, пока в 1908 году Ирина не прислала Самуэлю письмо, в котором просила его немедленно приехать в Париж.
«Мари очень больна, – писала она. – Доктор говорит, что жить ей осталось недолго. Она только и говорит, что о тебе и о твоем отце, и я надеюсь, что ты не откажешь ей в этой последней радости – повидаться с тобой. Тогда она сможет умереть с миром...»
Читая это письмо, Самуэль не мог сдержать слез. Мари была последней ниточкой, что связывала его с отцом, с дедушкой Элиасом, с далекими днями детства. Она всегда была так добра и щедра, делилась всем, что имела, не требуя ничего взамен, и, конечно, он не мог отказать ей в такой малости: побыть с ней немного, прежде чем она соединится с вечностью.
Он сообщил своим друзьям, что уезжает во Францию, наказав им позаботиться о том, чтобы его отъезд никак не отразился на благополучии Ахмеда и его семьи.
– Он никак не может понять, что у нас нет иерархии, мы все равны, – говорил он. – И теперь не находит себе места, с тех пор как узнал, что я уезжаю.
– Мы очень любим Ахмеда, Дину и их детей, – сказала Кася. – Даже если ты уедешь, здесь ничего не изменится.
– Я это знаю, так что пусть Дина успокоится, – ответил Самуэль.
– Да, конечно, я с ней поговорю. Мы с Диной и Саидой так подружились, что я даже и не знаю, что бы я без них делала.
Анастасия ничего не сказала, но все те дни, пока Самуэль готовился к отъезду, она казалась взвинченной и очень расстроенной.
– Ты вернешься? – спросила она однажды вечером, когда они вместе готовили лекарства.
– Полагаю, что да, – честно ответил Самуэль.
Он и сам нередко задавал себе этот вопрос. Он провел в Палестине более восьми лет, и все эти годы были заполнены одним лишь ковырянием в земле вместе с совершенно чужими людьми, которые со временем хоть и стали для него почти родными, но он по-прежнему не хотел верить, что эти отношения смогут навсегда удержать его в Палестине, даже если бы Ирине и не потребовалось его присутствие. Он не собирался всегда вести такую жизнь, которая казалась ему пустой. Эта поездка должна была помочь ему примириться с самим собой, взглянуть со стороны на все эти годы, проведенные рядом с Иерусалимом, о котором так мечтал его отец.
Всё его время и силы уходили на борьбу с этой скудной землей; лишь работа с лекарствами давала ему хоть какое-то удовлетворение. Но к концу дня он чувствовал себя настолько выжатым, что у него уже не было ни сил, ни желания думать о чем-либо, кроме повседневных забот. Кроме того, он весьма тяготился отношениями с Анастасией, чувствуя себя перед ней виноватым. Девушка по-прежнему ничего от него не требовала, но он и сам понимал, что должен принять какое-то решение, и либо жениться на ней, либо позволить ей выйти замуж за другого. Он знал, что Иеремия давно уже заглядывается на девушку и постоянно ищет ее общества. Самуэль догадывался, что, возможно, Иеремия по-настоящему любит ее, но при этом ничего не мог с собой поделать, обзывая себя бессердечным эгоистом, который, нисколько не любя, а лишь пользуясь молчаливым упрямством Анастасии, продолжает с ней встречаться.
– Если ты не вернешься, я тоже уеду, – сказала она, и в голосе ее не прозвучало ни тени упрека.
– И куда же ты поедешь?
– В Галилею, к Ольге и Николаю. Там нам будет хорошо.
– Мне очень жаль, Анастасия, но я...
Она лишь пожала плечами, отстраняясь.
– Как бы я хотела, чтобы ты меня полюбил, но ты не можешь. Когда ты на меня смотришь, то видишь совсем другое лицо. Я не в силах сражаться с призраками твоего прошлого, и не хочу вставать на пути твоего счастья. Я знаю, что ты не вернешься, поэтому я тоже уеду.
После этих слов между ними надолго повисло тягостное молчание; наконец, Самуэль решился снова заговорить.
– Есть один человек, который тебя любит, – сказал он.
– Иеремия, – ответила она, даже не задумываясь.
– Ну раз ты уже это знаешь... Он будет хорошим мужем.
– Я знаю.
– Возможно, ты будешь счастлива...
– Значит, ты считаешь, что я должна выйти замуж за Иеремию... – задумчиво протянула она. – Хорошо, я подумаю.
– Я... – замялся Самуэль. – Кто я такой, чтобы указывать тебе, что ты должна делать, а чего не должна... Просто... мне очень жаль... Жаль, что все так случилось... Я не должен был...
– Я ни о чем не жалею, – покачала головой Анастасия. – Что сделано, то сделано. Я сама искала твоего внимания – что еще тебе оставалось... Вы, мужчины, ни в чем не привыкли себе отказывать. Но я не считаю себя обманутой, ведь ты ничего мне не обещал. И ты никогда не говорил, что любишь. Мне не в чем тебя упрекнуть.
В эту ночь Анастасия не осталась ночевать в сарае-лаборатории Самуэля; закончив уборку и перемыв колбы и флаконы, она вернулась в дом.
Всю ночь он не мог уснуть, охваченный тоской по этой странной девушке, которую больше никогда не сможет обнять.
Однако куда больше Анастасии его беспокоил Ахмед. Расставание с ним далось ему нелегко.
– Ты не вернешься, – сказал Ахмед с упреком.
– Даже если меня здесь не будет, все останется по-прежнему, – утешал его Самуэль. – Ты можешь положиться на Якова, Луи, Ариэля: все они любят тебя так же, как я. И Кася стала Дине настоящей подругой. Не волнуйся, все будет хорошо.
Но Ахмед все равно не находил себе места, задаваясь вопросом, что произойдет после отъезда Самуэля.
Яков и Луи настояли на том, чтобы проводить Самуэля до Яффы, где ему предстояло сесть на корабль, идущий во Францию; по странному совпадению, он должен был отбыть в Марсель на том же принадлежащем старому купцу корабле, на котором восемь лет назад отправился на поиски Земли Обетованной.
Он уже стоял на причале, прощаясь с Яковом и Луи, когда вдруг увидел бегущего к нему Ахмеда.
– Что ты здесь делаешь? – спросил пораженный Самуэль.
– Иеремия отпустил меня проститься с тобой, – сказал тот. – Я... Я никогда не говорил этого раньше, но я очень благодарен тебе за все, что ты сделал для меня и моей семьи... Если бы мой сад купил не ты, а кто-то другой – скорее всего, новый хозяин выгнал бы нас из дома...
Самуэль горячо обнял его, растроганный этим признанием. Он-то знал, чего стоило такому гордому человеку, как Ахмед, высказать свои истинные чувства.
– Не стоит благодарностей. Ты – хороший друг, и потом, ведь не я один решил оставить тебе твой сад. С этим решением согласились Ариэль, Луи, Яков и, конечно, Кася.
Ахмед махнул рукой, словно отмахиваясь от слов Самуэля. Он не желал мириться с тем, что ему не суждено больше увидеть этого еврея, которого он впервые встретил восемь лет назад на этом же причале.
Когда корабль отчалил, Самуэль готов был заплакать; он вдруг понял, как много значит для него эта скудная и негостеприимная земля, на которую ему, быть может, не суждено больше ступить.
